Текст книги "Поэты пушкинской поры"

 
Когда на играх Олимпийских,
В надежде радостных похвал,
Отец истории читал,
Как грек разил вождей азийских
И силы гордых сокрушал, —
Народ, любитель шумной славы,
Забыв ристанье и забавы,
Стоял и весь вниманье был.
Но в сей толпе многонародной
Как старца слушал Фукидид!
Любимый отрок аонид,
Надежда крови благородной!
С какою жаждою внимал
Отцов деянья знамениты
И на горящие ланиты
Какие слезы проливал!
 
 
И я так плакал в восхищеньи,
Когда скрижаль твою читал,
И гений твой благословлял
В глубоком, сладком умиленьи…
Пускай талант не мой удел!
Но я для муз дышал недаром,
Любил прекрасное и с жаром
Твой гений чувствовать умел.
 

Между июлем и сентябрем 1818

 
Есть наслаждение и в дикости лесов.
       Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
       Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
       Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
       И то, чем был, как был моложе,
И то, чем ныне стал под холодом годов.
       Тобою в чувствах оживаю:
Их выразить душа не знает стройных слов,
       И как молчать об них – не знаю.
 

Июль или август 1819

 
       Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?
       Рабом родится человек,
Рабом в могилу ляжет,
    И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шел долиной чудной слез,
    Страдал, рыдал, терпел, исчез.
 

1821 (?)

Д. В. Давыдов
1784–1839

Имя Дениса Васильевича Давыдова в нашем сознании неотделимо от событий Отечественной войны 1812 года. Он прославился как выдающийся военачальник, зачинатель партизанского движения, сыгравшего важную роль в разгроме французской армии. Известен Давыдов и как талантливый военный историк, автор «Военных записок» и, наконец, как знаменитый поэт, чьи стихи пользовались заслуженной популярностью. Да и другими дарованиями не обделила его природа, наградив острым умом и кипучей энергией, которая била в нем через край. Живой и остроумный собеседник, блестящий танцор и дамский угодник, Давыдов пользовался любовью и уважением многих людей. Но судьба далеко не всегда милостиво обходилась с ним. Ему довелось пережить немало разочарований и гонений. Открытый и независимый характер Давыдова, нежелание терпеть глупость и невежество, его резкие суждения о существующих порядках в армии принесли ему немало неприятностей.

Родился Давыдов в Москве, рос и воспитывался в военной среде, переезжая с места на место с полком, которым командовал его отец, и с детства мечтал о военной карьере. В 1801 году он вступил в кавалергардский полк. Тогда началась и его литературная деятельность. Сатирические стихи, басни и едкие эпиграммы Давыдова, в которых высмеивались царь и придворная знать, распространялись в рукописных списках и вызвали недовольство начальства. За сочинение «возмутительных стихов» Давыдов был переведен из гвардии в захолустный армейский полк. С этого времени за ним установилась репутация человека неблагонадежного, дерзкого и невоздержанного на язык.

В 1806 году Давыдов добился перевода в действующую армию и принял участие в войнах против французов, шведов и турок. Войну 1812 года он встретил опытным воином и вскоре предложил Кутузову свой план партизанских действий, который сам и осуществил на деле. Командуя небольшим партизанским отрядом, Давыдов совершал дерзкие вылазки в тыл врага, вступал в сражения с превосходящими силами противника и неизменно выходил победителем. Несмотря на выдающиеся военные заслуги, начальство не очень жаловало молодого военачальника и постоянно тормозило его продвижение по службе. Давыдов чувствовал себя глубоко уязвленным и обиженным и в 1823 году ушел в отставку. Позднее он все же принимал участие в войне на Кавказе (1826) и в Польше (1831) и наконец навсегда расстался с армией, поселился в своем симбирском имении, где занимался хозяйством, писал стихи и воспоминания.

После окончания войны 1812 года Давыдов поддерживал дружеские отношения с будущими декабристами, однако не разделял их взглядов и от вступления в тайное общество уклонился.

Славу и заслуженное признание Давыдову принесли его знаменитые гусарские стихи и песни. Лирический герой его произведений – это удалой гусар, честный и прямодушный, превыше всего ценящий друзей и дружбу, скрепленную в боях и походах, презирающий ложь, угодничество и фальшь. И вне всякого сомнения, в характере лирического героя поэзии Давыдова отчетливо проступают черты самого поэта. Личностное начало его стихов позволяет рассматривать их как особого рода интимный дневник поэта и воина.

Давыдов был первым поэтом в России, который писал не о самой войне, а о военном быте, о поведении и духовном мире военного человека (прежде всего офицера), который перед всей Европой показал свою стойкость, мужество и патриотизм. В своих стихах Давыдов отказался от поэтической изысканности, широко использовал грубоватый гусарский жаргон, живую и непосредственную речь с ее разговорными интонациями, смело прибегал к неожиданным поворотам в ритме стиха и необычным рифмам. Этой поэтической смелости учились у Давыдова многие русские поэты, в том числе и Пушкин, который говорил о нем: «Он дал мне почувствовать еще в Лицее возможность быть оригинальным». А по словам П. Вяземского, Пушкин в молодости «старался подражать Давыдову в кручении стиха и усвоил его манеру навсегда».

Кроме гусарских стихов Давыдов писал любовные элегии, пронизанные сильным личностным началом. В них, как и в гусарских песнях, поэт очень часто использовал нарочито резкие армейские выражения, снимавшие с любовных элегий романтический налет.

К концу жизни Давыдова его поэзия потускнела. Из нее постепенно стали исчезать «резкие черты неподражаемого слова», столь ярко проявлявшиеся в его стихах. Одновременно во многих произведениях поэта вместо легкой «гусарской» интонации стала проступать сатирическая тональность, что можно, например, увидеть в его последнем стихотворении «Современная песня».

 
             Уставши бегать ежедневно
По лужам, по грязи, по жесткой мостовой,
             Однажды Ноги очень гневно
             Разговорились с Головой:
             «Как мы несчастны, боже мой,
Что век осуждены тебе повиноваться!
             Днем, ночью, осенью, весной,
Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться
             Туда, сюда, куда велишь;
И к этому ж еще, опутавши чулками,
             Ботфортами да башмаками,
Ты нас, как ссылочных колодников, моришь
И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами;
             Еще же если б ты к Ногам
Была почтительней за труд их неизменный;
Так нет! когда тебя, с душою сопряженны,
             Несем к торжественным богам,
Тогда лелеешь нас; но лишь домой вступили —
             То Ноги, по твоим словам,
             Как будто не ходили».
«Молчать! – тут Голова сказала им. – Молчать!
             Иль не страшит моя вас сила?
             Бродяги! вам ли размышлять,
             Когда мне место раз определила
Природа выше вас, то чтоб повелевать!»
«Ну, очень хорошо! пусть ты б повелевала,
По крайней мере нас повсюду б не совала,
А прихотям твоим несносно угождать!
             Да между нами ведь признаться,
Коль нами право ты имеешь управлять,
То мы имеем тож все право спотыкаться;
И можем иногда, споткнувшись, – как же быть? —
Твое могущество об камень расшибить!»
 
 
             Смысл этой басни всякий знает…
Но до́лжно – цыц! – молчать: дурак – кто всё
                                                           болтает!
 

1803

 
За правду колкую, за истину святую,
             За сих врагов царей, – деспо́т
Любимца осудил: главу его седую
             Велел снести на эшафот.
    Но сей пред смертию умел добиться
             Пред грозного царя предстать —
             Не с тем, чтоб плакать иль крушиться,
             Но, если правды он боится,
             Хотя бы басню рассказать.
Царь жаждет слов его – философ не страшится
             И твердым гласом говорит:
             «Ребенок некогда сердился,
Увидя в зеркале свой безобразный вид;
Ну в зеркало стучать, и в сердце веселился,
Что мог он зеркало разбить.
 
 
             Назавтра же, гуляя в поле,
В реке свой гнусный вид увидел он опять…
Как реку истребить? – нельзя, и поневоле
Он должен был в душе и стыд и срам питать!
             Монарх! стыдись; ах! это сходство
             Прилично ль для царя?
             Я зеркало – разбей меня,
             Река – твое потомство;
             Ты в нем еще найдешь себя!»
 
 
             Монарха речь сия так убедила,
Что он велел ему и жизнь, и волю дать;
Постойте, виноват – велел в Сибирь сослать,
А то бы эта быль на сказку походила.
 

1803

 
Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради Бога и… арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зе́ркал, ваз, картин
И хозяин, слава богу,
Не великий господин,
Он – гусар и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны – куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин – да заменятся
Ташкой с царским вензелём!
Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса:
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А на место ваз прекрасных,
Беломраморных, больших,
На столе стоят ужасных
Пять стаканов пуншевых!
Они по́лны, уверяю,
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай, я ожидаю,
Докажи, что ты гусар.
 

1804

 
Ради бога, трубку дай!
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих;
Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих;
Чтобы стены от ура
И тряслись и трепетали!..
Лучше б в поле закричали…
Но другие горло драли:
«И до нас придет пора!»
Бурцов, брат! что за раздолье!
Пунш жестокий!.. Хор гремит!
Бурцов, пью твое здоровье:
Будь, гусар, век пьян и сыт!
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй, как фланкируешь;
В мирных днях не унывай
И в боях качай-валяй!
Жизнь летит: не осрамися,
Не проспи ее полет.
Пей, люби да веселися! —
Вот мой дружеский совет.
 

1804

 
Я на чердак переселился;
Жить выше, кажется, нельзя!
С швейцаром, с кучером простился
И повара лишился я.
Толпе заимодавцев знаю
И без швейцара дать ответ;
Я сам дверь важно отворяю
И говорю им: дома нет!
 
 
В дни праздничные для катанья
Готов извозчик площадной,
И будуар мой, зала, спальня
Вместились в горнице одной.
Гостей искусно принимаю:
Глупцам – показываю дверь,
На стул один – друзей сажаю,
А миленькую… на постель.
 
 
Мои владенья необъятны:
В окрестностях столицы сей
Все мызы, где собранья знатны,
Где пир горой, толпа людей.
Мои все радости – в стакане,
Мой гардероб лежит в ряду,
Богатство – в часовом кармане,
А сад – в Таврическом саду.
 
 
Обжоры, пьяницы! хотите
Житье-бытье мое узнать?
Вы слух на песнь мою склоните
И мне старайтесь подражать.
Я завтрак сытный получаю
От друга, только что проснусь,
Обедать – в гости уезжаю,
А спать – без ужина ложусь.
 
 
О богачи! не говорите,
Что жизнь несчастлива моя.
Нахальству моему простите,
Что с вами равен счастьем я.
Я кой-как день переживаю —
Богач роскошно год живет…
Чем кончится? – И я встречаю,
Как миллионщик, Новый год.
 

1811

 
На вьюке, в тороках, цевницу я таскаю,
Она и под локтем, она под головой;
      Меж конских ног позабываю,
      В пыли, на влаге дождевой…
Так мне ли ударять в разлаженные струны
И петь любовь, луну, кусты душистых роз?
      Пусть загремят войны перуны,
      Я в этой песне виртуоз!
 

1811

 
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой!
      Я люблю кровавый бой,
      Я рожден для службы царской!
 
 
За тебя на черта рад,
Наша матушка Россия!
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!
      За тебя на черта рад,
      Наша матушка Россия!
 
 
Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами;
Днем – рубиться молодцами,
Вечерком – горелку пить!
      Станем, братцы, вечно жить
      Вкруг огней, под шалашами!
 
 
О, как страшно смерть встречать
На постеле господином,
Ждать конца под балдахином
И всечасно умирать!
      О, как страшно смерть встречать
      На постеле господином!
 
 
То ли дело средь мечей!
Там о славе лишь мечтаешь,
Смерти в когти попадаешь,
И не думая о ней!
      То ли дело средь мечей:
      Там о славе лишь мечтаешь!
 
 
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой!
      Я люблю кровавый бой,
      Я рожден для службы царской!
 

1815

 
В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал;
И, судьбой гонимый вечно,
«Счастья нет!» – подумал я…
Друг мой милый, друг сердечный,
Я тогда не знал тебя!
Пусть теперь другой стремится
За блистательной мечтой
И через кровавый бой
Вечным лавром осенится…
О мой милый друг! с тобой
Не хочу высоких званий
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
О, тогда мой долг священный —
Вновь за родину восстать;
Друг твой в поле появится,
Еще саблею блеснет,
Или в лаврах возвратится,
Иль на лаврах мертв падет!..
Полумертвый, не престану
Биться с храбрыми в ряду,
В память друга приведу…
Встрепенусь, забуду рану,
За тебя еще восстану
И другую смерть найду!
 

1815

 
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
 
 
Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами!
 
 
На затылке кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, ташки у бедра,
И диваном – кипа сена.
 
 
Трубки черные в зубах;
Все безмолвны, дым гуляет
На закрученных висках
И усы перебегает.
 
 
Ни полслова… Дым столбом…
Ни полслова… Все мертвецки
Пьют – и, преклонясь челом,
Засыпают молодецки.
 
 
Но едва проглянет день,
Каждый по́ полю порхает;
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
 
 
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится…
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится.
 
 
А теперь что вижу? – Страх!
И гусары в модном свете,
В вицмундирах, в башмаках,
Вальсиру́ют на паркете!
 
 
Говорят: умней они…
Но что слышим от любова?
«Жомини да Жомини!»
А об водке – ни полслова!
 
 
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
 

1817

 
«Листок иссохший, одинокой,
Пролетный гость степи широкой,
Куда твой путь, голубчик мой?»
«Как знать мне! Налетели тучи —
И дуб родимый, дуб могучий
Сломили вихрем и грозой.
С тех пор, игралище Борея,
Не сетуя и не робея,
Ношусь я, странник кочевой,
Из края в край земли чужой;
Несусь, куда несет суровый,
Всему неизбежимый рок,
Куда летит и лист лавровый,
И легкий розовый листок!»
 

Конец 1810-х годов

 
О юности моей гостеприимный кров!
О колыбель надежд и грез честолюбивых!
О, кто, кто из твоих сынов
Зрел без восторгов горделивых
Красу реки твоей, волшебных берегов,
Твоих палат, твоих садов,
Твоих холмов красноречивых!
 

1826

 
Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый,
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы…
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Ты, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь гомерический, Багратион великий!
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу – веди меня, я твой:
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
 
 
Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.
 

1829

 
      Вы хороши! – Каштановой волной
Ваш локон падает на свежие ланиты;
      Как мил ваш взор полузакрытый,
      Как мил ваш стан полунагой!
      Не вы ль оригинал живой
      Очаровательной хариты,
      Кановы созданной рукой?
      Вы хороши! – Но мой покой
      Неколебим. Осанка величава,
Жеманная тоска искусственной любви
      Не страшны мне: моя отрава —
Взор вдохновительный и слово от души.
Я их ищу давно, давно не обретая.
      Вам не сродни крылатый бог:
      Жизнь ваша – стрелка часовая,
      Арифметический итог.
Но та, которую люблю, не называя…
      Ах! та вся чувство, вся – восторг,
      Как Пиндара строфа живая!
 

1829

 
Что она? – Порыв, смятенье,
И холо́дность, и восторг,
И отпор, и увлеченье,
Смех и слезы, черт и Бог,
Пыл полуденного лета,
Урагана красота,
Исступленного поэта
Беспокойная мечта!
С нею дружба – упоенье,
Но спаси, Создатель, с ней
От любовного сношенья
И таинственных связе́й!
Огненна, славолюбива,
Я ручаюсь, что она
Неотвязчива, ревнива,
Как законная жена!
 

1832

 
Кипит поток в дубраве шумной
И мчится скачущей волной,
И катит в ярости безумной
Песок и камень вековой.
Но, покорен красой невольно,
Колышет ласково поток
Слетевший с берега на волны
Весенний, розовый листок.
Так бурей вальса не сокрыта,
Так от толпы отличена,
Летит, воздушна и стройна,
Моя любовь, моя харита,
Виновница тоски моей,
Волненья чувств моих и думы,
И поэтических безумий,
И поэтических страстей!
 

1834

 
Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай!
 
 
Не повторяй мне имя той,
Которой память – мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной!
 
 
Не воскрешай, не воскрешай
Меня забывшие напасти —
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.
 
 
Иль нет! Сорви покров долой!..
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное холоднокровье,
Чем мой обманчивый покой.
 

1834

 
Я люблю тебя, без ума люблю!
О тебе одной думы думаю,
При тебе одной сердце чувствую,
Моя милая, моя душечка.
 
 
Ты взгляни, молю, на тоску мою
И улыбкою, взглядом ласковым
Успокой меня, беспокойного,
Осчастливь меня, несчастливого.
 
 
Если жребий мой – умереть тоской,
Я умру, любовь проклинаючи,
Но и в смертный час воздыхаючи
О тебе, мой друг, моя душечка!
 

1834 (?)

 
      Я помню – глубо́ко,
      Глубо́ко мой взор,
Как луч, проникал и рощи, и бор,
И степь обнимал широко, широко.
 
 
      Но, зоркие очи,
      Потухли и вы…
Я выглядел вас на деву любви,
Я выплакал вас в бессонные ночи!
 

1836

 
      Прошла борьба моих страстей,
      Болезнь души моей мятежной,
      И призрак пламенных ночей
      Неотразимый, неизбежный,
И милые тревоги милых дней,
      И языка несвязный лепет,
      И сердца судорожный трепет,
      И смерть, и жизнь при встрече с ней..
      Исчезло всё! – Покой желанный
      У изголовия сидит…
      Но каплет кровь еще из раны
И грудь усталая и ноет, и болит!
 

1836

 
Был век бурный, дивный век:
Громкий, величавый;
Был огромный человек,
Расточитель славы.
 
 
То был век богатырей!
Но смешались шашки,
И полезли из щелей
Мошки да букашки.
 
 
Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала.
 
 
Деспотизма сопостат,
Равенства оратор, —
Вздулся, слеп и бородат,
Гордый регистратор.
 
 
Томы Тьера и Рабо
Он на память знает
И, как ярый Мирабо,
Вольность прославляет.
 
 
А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло;
 
 
А глядишь: наш Лафает,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей.
 
 
Фраз журнальных лексикон,
Прапорщик в отставке,
Для него Наполеон —
Вроде бородавки.
 
 
Для него славнее бой
Карбонаров бледных,
Чем когда наш шар земной
От громов победных
 
 
Колыхался и дрожал,
И народ, в смятенье,
Ниц упавши, ожидал
Мира разрушенье.
 
 
Что ж? – Быть может, наш герой
Утомил свой гений
И заботой боевой,
И огнем сражений?..
 
 
Нет, он в битвах не бывал —
Шаркал по гостиным
И по плацу выступал
Шагом журавлиным.
 
 
Что ж? – Быть может, он богат
Счастьем семьянина,
Заменя блистанье лат
Тогой гражданина?..
 
 
Нет, нахально подбочась,
Он по дачам рыщет
И в театрах, развалясь,
Всё шипит да свищет.
 
 
Что ж? – Быть может, старины
Он бежал приманок;
Звезды, ленты и чины
Пре́зрел спозаранок?
 
 
Нет, мудрец не разрывал
С честолюбьем дружбы
И теперь бы крестик взял…
Только чтоб без службы.
 
 
Вот гостиная в лучах:
Свечи да кенкеты,
На столе и на софа́х
Кипами газеты;
 
 
И превыспренний конгресс
Двух графинь оглохших
И двух жалких баронесс,
Чопорных и тощих;
 
 
Всё исчадие греха,
Страстное новинкой;
Заговорщица-блоха
С мухой-якобинкой;
 
 
И козявка-егоза —
Девка пожилая,
И рябая стрекоза —
Сплетня записная;
 
 
И в очках сухой паук —
Длинный лазарони,
И в очках плюгавый жук —
Разноситель вони;
 
 
И комар, студент хромой,
В кучерской прическе,
И сверчок, крикун ночной,
Друг Крылова Моськи;
 
 
И мурашка-филантроп,
И червяк голодный,
И Филипп Филиппыч-клоп,
Муж… женоподобный, —
 
 
Все вокруг стола – и скок
В кипеть совещанья
Утопист, идеоло́г,
Президент собранья,
 
 
Старых барынь духовни́к,
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик.
 
 
Все кричат ему привет
С аханьем и писком,
А он важно им в ответ:
Dominus vobiscum![3]3
  Господь с вами! (лат.)


[Закрыть]
 
 
И раздолье языкам!
И уж тут не шутка!
И народам и царям —
Всем приходит жутко!
 
 
Всё, что есть, – всё в пыль и прах!
Всё, что процветает, —
С корнем вон! – Ареопаг
Так определяет.
 
 
И жужжит он, полн грозой,
Царства низвергая…
А России – боже мой! —
Таска… да какая!
 
 
И весь размежёван свет
Без войны и драки!
И России уже нет,
И в Москве поляки!
 
 
Но назло врагам она
Всё живет и дышит,
И могуча, и грозна,
И здоровьем пышет.
 
 
Насекомых болтовни
Внятием не тешит,
Да и место, где они,
Даже не почешет.
 
 
А когда во время сна
Моль иль таракашка
Заползет ей в нос, – она
Чхнет – и вон букашка!
 

1836