Текст книги "Подвижники. Избранные жизнеописания и труды. Книга 2"

1 Немедленно поутру первосвященники со старейшинами и книжниками и весь синедрион составили совещание и, связав Иисуса, отвели и предали Пилату.

2 Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он же сказал ему в ответ: ты говоришь.

3 И первосвященники обвиняли Его во многом.

4 Пилат же опять спросил Его: Ты ничего не отвечаешь? Видишь, как много против Тебя обвинений.

5 Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился.

6 На всякий же праздник отпускал он им одного узника, о котором просили.

7 Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство.

8 И народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них.

9 Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?

10 Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти.

11 Но первосвященники возбудили народ просить, чтобы отпустил им лучше Варавву.

12 Пилат, отвечая, опять сказал им: что же хотите, чтобы я сделал с Тем, Которого вы называете Царем Иудейским?

13 Они опять закричали: распни Его!

14 Пилат сказал им: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее закричали: распни Его!

15 Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие.

16 А воины отвели Его внутрь двора, то есть в преторию, и собрали весь полк;

17 И одели Его в багряницу, и, сплетя терновый венец, возложили на Него;

18 И начали приветствовать Его: радуйся, Царь Иудейский!

19 И били Его по голове тростью, и плевали на Него, и, становясь на колени, кланялись Ему.

20 Когда же насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, одели Его в собственные одежды Его и повели Его, чтобы распять Его.

21 И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его.

22 И привели Его на место Голгофу, что значит Лобное место.

23 И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял.

24 Распявшие Его делили одежды Его, бросая жребий, кому что взять.

25 Был час третий, и распяли Его.

26 И была надпись вины Его: Царь Иудейский.

27 С Ним распяли двух разбойников, одного по правую, а другого по левую сторону Его.

28 И сбылось слово Писания: и к злодеям причтен.

29 Проходящие злословили Его, кивая головами своими и говоря: э! Разрушающий храм и в три дня созидающий!

30 Спаси Себя Самого и сойди со креста.

31 Подобно и первосвященники с книжниками, насмехаясь, говорили друг другу: других спасал, а Себя не может спасти!

32 Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем. И распятые с Ним поносили Его.

33 В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого.

34 В девятом часу возопил Иисус громким голосом: «Элой, Элой! Ламма савахфанй?» – что значит: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

35 Некоторые из стоявших тут, услышав, говорили: вот, Илию зовет.

36 А один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его.

37 Иисус же, возгласив громко, испустил дух.

38 И завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу.

39 Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий.

40 Были тут и женщины, которые смотрели издали; между ними была и Мария Магдалина, и Мария, мать Иакова меньшего и Иосии, и Саломия,

41 Которые и тогда, как Он был в Галилее, следовали за Ним и служили Ему, и другие многие, вместе с Ним пришедшие в Иерусалим.

42 И как уже настал вечер, потому что была пятница, то есть день перед субботою,

43 Пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату и просил тела Иисусова.

44 Пилат удивился, что Он уже умер, и, призвав сотника, спросил его, давно ли умер?

45 И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу.

46 Он, купив плащаницу и сняв Его, обвил плащаницею и положил Его во гробе, который был высечен в скале; и привалил камень к двери гроба.

47 Мария же Магдалина и Мария Иосиева смотрели, где Его полагали.

1 По прошествии субботы Мария Магдалина и Мария Иаковлева и Саломия купили ароматы, чтобы идти – помазать Его.

2 И весьма рано, в первый день недели, приходят ко гробу, при восходе солнца,

3 И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба?

4 И, взглянув, видят, что камень отвален; а он был весьма велик.

5 И, войдя во гроб, увидели юношу, сидящего на правой стороне, облеченного в белую одежду; и ужаснулись.

6 Он же говорит им: не ужасайтесь. Иисуса ищете Назарянина, распятого; Он воскрес, Его нет здесь. Вот место, где Он был положен.

7 Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее; там Его увидите, как Он сказал вам.

8 И, выйдя, побежали от гроба; их объял трепет и ужас, и никому ничего не сказали, потому что боялись.

9 Воскреснув рано в первый день недели, Иисус явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов.

10 Она пошла и возвестила бывшим с Ним, плачущим и рыдающим;

11 Но они, услышав, что Он жив, и она видела Его, – не поверили.

12 После сего явился в ином образе двум из них на дороге, когда они шли в селение.

13 И те, возвратившись, возвестили прочим; но и им не поверишь

14 Наконец, явился самим одиннадцати, возлежавшим на вечери, и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили.

15 И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари.

16 Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет.

17 Уверовавших же будут сопровождать спи знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками;

18 Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы.

19 И так Господь, после беседования с ними, вознесся на небо и воссел одесную Бога.

20 А они пошли и проповедовали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями. Аминь.

Святой Иероним Стридонский

Жизнь св. Иеронима Стридонского

Тихо было у колыбели мира в Вифлееме. В старой маленькой келье по стенам, в ларцах, в коробах рукописи, свитки, книги – огромная библиотека, почти уже не нужная владельцу, ибо удивительная память еще не подводила, бережно сохраняя прочитанное. Возле изголовья его простой жесткой лежанки зажигали несколько светильников, помогали держать текст поближе – ибо старые глаза уже переставали видеть, а иссохшие члены – двигаться. Старое тело доставляет слишком много неудобств, особенно когда в нем горит неистовый, нетерпеливый, совсем юношеский дух. Голос иногда становился еле слышен и писец наклонялся совсем близко, переспрашивал, а старец сводил брови – не сердился, просто собирался с силами, ибо и повторить-то ему было нелегко. Немощные губы, но слова, напротив, живые, энергичные, бодрые. Переводы, комментарии, пояснения, но сейчас главное было – письма, письма, письма. Как их ждали, как они были нужны там – слова ободрения, поддержки, любви, в этом рушащемся изуродованном мире. Во все концы света летели эти добрые вестники от вифлеемского отшельника.

Краткий перерыв на молитву, чуть более долгий на сон, но только откроет глаза, как уже ищет рядом писца, словно и нет ничего больше кроме его работы, словно только и есть что слово Божие и этот мир, до которого его еще нужно заботливо донести, а между ними это старое и вконец измученное тело.

Современники напишут, что он дожил до 90 лет – и до последнего дня, до последнего часа работал, работал, работал…

Не так уж часто даже в обозримой человеческой истории заканчивается одна эпоха и начинается другая. Для науки падением Римской империи закончилась история античная и началась история средних веков. Если бы так просто все было в жизни! Рушилась Римская империя, гордая своим тысячелетним прошлым, падала казавшаяся незыблемой твердыня – сам Вечный город переставал быть вечным! Уходило старое отжившее, умирало иссохшее тело Империи, и рождался новый мир, который еще сам не знал, что с собой делать.

Кем являлся старец Иероним из далекого Вифлеемского монастыря в этом процессе – свидетелем, современником, соучастником? Почему годы и столетия спустя ему присвоят титул Отца-основателя средневековья[12]12
  Е.К. Rand. Founders of Middle Ages. Camb., Mass., 1928. P. 102–103.


[Закрыть], а также назовут Отцом науки о Священном Писании[13]13
  A monument to saint Jerome // St. Jerome as a Humanist. Sheed & Ward, New York, 1952. P. 205.


[Закрыть] и Отцом Церкви? В чем состояла великая тайна отшельника с далекой окраины рухнувшей империи? И почему во всех этих титулах человечество словно сердцем вкладывает слово «отец»?

Отец – чьи большие сильные руки есть самое надежное прибежище наше в ранние годы, чьей похвалы мы ищем и ждем, с кем мы неистово ссоримся, чтобы вновь вернуться в его крепкие объятия, и кто внимательно следит, как растет и раскрывается наш разум, как устремляются в полет наши первые мысли и мечты…

Иероним был не просто свидетель и даже не соучастник, ибо вынес на плечах, прожил в сердце своем, да и просто принял роды Нового Мира, вскормил его Вечным Словом. Кто же он – Отец средневековья?

Действительно, трудно назвать мыслителя того времени, который бы столь сильно повлиял на формирование сознания многих поколений. Он не был ни философом, ни теологом в общепринятом смысле этого слова. Он никогда не мог бы написать трактат под названием «Христианская доктрина», как это сделал его современник св. Августин. Иероним был переводчиком, историком, географом, лингвистом, полемистом, а также пылким и ярким литератором и широко образованным и усерднейшим комментатором. Он был поистине ученым громадного масштаба, может быть самым ученым из всех, кого когда-либо человечество удостаивало титула святого.

Св. Иероним вырос и сложился на классической античной литературе, впитав в себя практически все самое прекрасное и совершенное, что смогла к тому времени создать тысячелетняя культура Рима и еще более древняя – Греции. Но при этом он был самым образованным человеком своего времени в области библейской науки и иврита, более того, он практически создал эту науку.

Поднявший себя в русле нескольких духовных школ – классической греческой и римской, иудейской и христианской, – в совершенстве изучив и синтезировав их, Иероним создал тот базис, на котором взрастут позже многие науки. Он, как никто другой среди великих людей эпохи начала христианства, придавал большое значение именно системе образования и воспитания. Он осознавал, что новому учению необходимо было предстать перед миром уже не культом, но культурой.

Как истинный гуманист, он лелеял возвышенное понятие человеческой природы и верил, что присущие человеку качества могут развиться до самой высшей степени, если есть стремление к совершенству и цель – тот идеал, к которому нужно стремиться. Открыть для человека его высшее предназначение – значит показать ему путь в беспредельность. Даже малое при этом возвышается и становится прекраснее; все человеческие способности приносят ему радость, ибо все их он может применить и вложить в свое великое служение. Прочие цели и ценности жизни пропадают и заменяются единой великой любовью и служением братству человечества.

Никогда не увлекавшийся отвлеченной схоластикой, он был максимально приближен к жизни, абстрактным категориям предпочитал реальную историю, далекий от ментальных спекуляций – был предельно практичен в лучшем смысле этого слова и максимально устремлен к духовной стороне действия. Иероним никогда не стремился размышлять над абстрактными понятиями именно потому, что подсознательно всегда чувствовал, что человеческие интеллектуальные построения будут бесконечно далеки от истины и останутся только детскими игрушками. Не в этом смысле говорило Писание: «станьте как дети». Оно призывало очиститься душой и детски возрадоваться чуду, а не искать причины этого чуда. «Гораздо лучше говорить просто о предметах истинных, чем красноречиво о ложных», – напишет впоследствии сам Иероним.

«Сочинения его, – пишет преподобный Иоанн Кассиан, сияют по всему миру как священные светильники, он муж как учености обширной, так и испытанного чистого учения, учитель православных». Однако в характере Иеронима было столько неоднозначности, столько он успел нажить себе врагов при жизни, столько успел возбудить споров о себе, что понятно, почему некий папа эпохи Возрождения, глядя на одну из бесчисленных картин, на которой Иероним был изображен как истощенный постом и бдением аскет, бьющий себя в грудь камнем, воскликнул: «О Иероним! Если бы тебя однажды не увидели в этой позе, ты никогда не попал бы на алтари церкви!»

И действительно, трудно найти столь далекого от елейной святости святого. Он никогда так и не научился усмирять свой бурный темперамент, свой совсем неотшельнический пыл. Страсти вокруг имени Иеронима разгорались почти в каждую эпоху именно потому, что сам он был натурой противоречивой и страстной. Как последователям, так и противникам своим он давал множество аргументов, сам нимало о том не заботясь. Он просто жил и действовал, смело оставляя потомкам на критическое рассмотрение свои недостатки и достоинства. Ученые и писатели эпох Ренессанса и Реформации затевали о нем самую яростную полемику, в основном расхваливая или критикуя друг друга попутно с предметом своих сочинений. Не оставил его и просвещенный XIX век

– мнения превозносящие и умаляющие по-прежнему лились широким потоком. Однако на все упреки, обращенные к этому неистовому отшельнику, можно ответить словами греческого мудреца Солона. Когда его спросили, хорошие ли законы он дал афинянам, Солон ответил, что, может быть, законы и не самые лучшие, но они лучшие из тех, которые могут воспринять афиняне.

Отжившая Римская империя породила тип людей, сознание которых необходимо было кардинально переориентировать. Нужно было создать новый образ мышления, новую форму жизни и внутреннего бытия, ведущего к Бытию Высшему. Для этого приходилось использовать как инструмент язык той эпохи и классический стиль, которым Иероним владел в совершенстве, – просто для того, чтобы быть понимаемым теми людьми, которые считали себя образованными и имели политическую власть. Но в эту внешнюю форму нужно было вливать уже совершенно новое, живое и жизнедательное содержание, давно уже утерянное классическими формами. Христианское учение нужно было вывести из европейских подземелий, религию рабов необходимо было сделать религией господ, завоевав сознания «просвещенные» и классически организованные. Однако сделать это можно было, только не ставя это самоцелью, искренне, устремленно, имея не только желание действовать, но и способность к этому. Для такой роли судьба предназначила Иеронима Стридонского.

Авторитет его и ученые познания столь высоко были оценены потомками, что кроме вышеперечисленных титулов его назовут «Doctor Maximus Sacris Scripturis Explanandis» – самый великий доктор церкви в области интерпретации Священного Писания. Многие впоследствии стали даже считать его кардиналом, и на картинах, изображающих Иеронима, среди его вещей художники иногда помещали красную кардинальскую мантию, которой он никогда не имел, на всю жизнь оставшись простым пресвитером.

Под названием иеронимитов образовались монашеские общины, избравшие этого скромного монаха покровителем своего аскетического образа жизни и ученых занятий. Эти общины существуют до сих пор в основном в различных частях Италии.

Популярность его была во все дни раннего и позднего средневековья столь велика, что иконография его выглядит как история средневекового просвещения, живописи и гравюры. Перуджино, Вероккио, Леонардо, Рафаэль, Эль Греко, Тинторетто, Рубенс, Ван Дейк и многие-многие другие с любовной тщательностью выполняли портреты Иеронима – монаха, ученого, учителя. В самых первых печатных книгах эпохи Возрождения содержались мастерски выполненные гравюры Кранаха и Дюрера. Потому нашим современникам знаком этот суровый изможденный старец, которого, кажется повсюду, сопровождает фигура льва, оживляя в памяти красивую легенду о том, как Иероним однажды встретил в пустыне страдающего льва с занозой в лапе. Отшельник вытащил занозу, облегчил боль и получил себе на всю жизнь спутника и защитника.

Легенды обладают свойством чудесным образом формировать в веках репутации отдельных людей. Чья-то сверхъестественная интуиция объединила огненный темперамент льва и монаха восточных пустынь, длинная жизнь которого была отмечена многими великими битвами и не раз в этих битвах звучал его грозный и неистовый рык.

Историки много знают о жизни Иеронима, однако хотя сведения о нем подробны и обширны, в его биографии есть много белых пятен. Неизвестно, например, в каком году он родился: одни ученые называют 329 год, другие – 331-й, иные даже 346-й и 347-й. Неизвестно, какой он был национальности – его считали то греком, то итальянцем, то славянином, то богемским чехом и даже испанцем. Известно только, что на границах Далмации и Паннонии где-то между Аквилеей и Эмоной стоял некогда город Стридон, разрушенный и сожженный готами дотла. В этом-то городе за несколько десятилетий до этого нашествия и родился мальчик, которого отец назвал Иеронимом[14]14
  Греческое Иероним произошло от двух слов: иерос — священный и онима – имя.


[Закрыть].

О матери его ничего неизвестно – видимо, она рано скончалась, и, судя по письмам самого Иеронима, он был на попечении отца и бабушки. Семья эта, наряду со многими другими в Стридоне, исповедовала христианство, что позволило Иерониму написать о себе впоследствии: «Мы не нарушаем единения церковного, не отвергаемся от общения отцов наших, но с самой колыбели вскормлены молоком православия»[15]15
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 70.


[Закрыть].

Отец его, Евсевий, имел достаточное состояние и сумел обеспечить детям хорошее воспитание и образование. Он нанимал учителей и наставников, об одном из которых Иероним замечает впоследствии в письме к Руфину: «Кто из нас не помнит о детстве своем? Я по крайней мере не забыл, как в детстве бегал по комнатам наших слуг, проводил в играх по целому дню и из объятий бабки моей уводим был пленником к сердитому Орбилию»[16]16
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 70.


[Закрыть]. Множество слуг и наставник в доме показывают, что это был не простой и не бедный дом. В одном из писем Иероним, упоминая, что расторг связи с миром, пишет, что оставил дом, родителей и сродников и к этим жертвам, принесенным ради Царствия Небесного, присовокупил самую трудную для него – победил привычку к роскошному столу[17]17
  Там же. С. 71.


[Закрыть].

Был у Иеронима и добрый друг Боноз, напарник для игр и спутник в путешествиях во все дни юности. В одном из писем Иероним говорит о Бонозе слова, которые по праву можно было бы сказать о них обоих: «Вот молодой человек, образованный в изящных науках и отличный между сверстниками по своему богатству и знатному происхождению»[18]18
  Там же. С. 72.


[Закрыть]. Также в письмах Иеронима встречаются сведения о его сестре, которую он нежно любил, а его брат Павлиниан станет через много лет его спутником и сотрудником.

Нравы родного города Иероним рисует мрачными красками. В одном из писем[19]19
  Там же. С. 96.


[Закрыть] он называет отчизну свою «центром невежества и грубости, где не знают другого бога, кроме своего чрева, где занимаются только настоящим, не думая нисколько о будущем, и где кто всех богаче, тот и всех святее». «Епископ Лупицин был кормчий слабый и невежественный, который взялся править судном, полуразбитым и заливаемым водою со всех сторон. Это был слепец, который других слепцов вел в яму». В таком городе, конечно, невозможно было получить хорошее образование и потому юноши отправляются в Рим – в столицу империи и учености.

Вечный город, исхоженный стопами героев, мучеников и святых, взирающий из глубины истории, не мог не поразить воображение. Бесчисленные дворцы, обширные амфитеатры, статуи, гробницы, триумфальные арки – сама история смотрела с каждого памятника. История, которая насчитывала уже более тысячи лет: войны, нашествия, восстания, перевороты, республики, диктатуры – история Рима в то время казалась историей мира. С каждого здания, каждого камня веяло дыханием прежних эпох. И юноши очень любили эту каменную историю. Может быть, путешествия в отдельные уголки Рима были для них путешествием в то или иное время.

Бывали они и во временах первых римских христиан – в знаменитых катакомбах, где проходили тайные собрания последователей нового учения, где были их убежища и первые храмы в тяжелые времена гонений, а также их последние пристанища. «Когда я был молод, – пишет сам Иероним, – и учился свободным наукам в Риме, то имел обычай вместе с моими товарищами и сверстниками посещать по воскресным дням гробницы апостолов и мучеников, спускаться часто в пещеры, вырытые в глубине земли, в стенах которых по обеим сторонам лежат тела усопших, в которых такая темнота, что здесь почти сбывается это пророческое изречение: «да сойдут они живыми в ад» (Пс 54. 16). Изредка свет, выпускаемый сверху, умеряет ужас мрака, но отверстие, через которое он входит, скорее можно назвать дырою, нежели окошком. Там ходят шаг за шагом, и окруженным мрачною ночью предстает этот Вергилиев стих: «повсюду ужас, и самое молчание пугает душу!»[20]20
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 91.


[Закрыть] Но жизнь снова влекла юношей вверх, на свет, к камням мостовых, залитым солнцем, к той истории, которая разворачивалась на их глазах.

В Риме для Иеронима началось то классическое образование, которое заложило фундамент его великой учености. Курс обучения, преподаваемый в те времена, базировался на науках словесных. На первом месте стояли грамматика и риторика, где читали, разъясняли и зубрили наизусть поэтов и ораторов, изучали различные диалекты и постигали начала философии. Потом следовал университетский курс, включавший арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Далее желающие могли переходить к праву.

Грамматике юноши учились у знаменитого Доната, риторике – у не менее знаменитого Викторина, который был настолько популярен, что ему воздвигли статую на форуме Траяна посреди знаменитейших людей империи. Сыновья многих римских вельмож и сенаторов слушали уроки, в которых Викторин не только давал правила риторики, но и широко знакомил слушателей с произведениями греческих философов, которые сам переводил на латинский язык. Здесь Иероним полюбил красоту классической литературы – полюбил страстно, на всю свою оставшуюся жизнь. Он гордился полученным в Риме образованием. В своей Хронике – летописной истории мира, которую он написал позднее, – рассказывая о царях и правителях, он упоминает и тот факт, что в 354 году «грамматист Донат, мой учитель в Риме, и теоретик Викторин были знаменитостями своего времени»[21]21
  A monument to saint Jerome // St. Jerome as a Humanist. Sheed & Ward, New York, 1952. P. 207.


[Закрыть].

Одаренный ученик – довольно редкая радость в жизни учителя, и, видимо, Донат был вполне удовлетворен устремлением и настойчивостью ученика. Иероним хорошо усваивал все, что давал ему учитель. Рвение, с которым он постигал науки, доказывается той легкостью, с которой он много лет спустя мог цитировать, адаптировать и использовать литературу, которую изучал совсем еще юным. Донат слыл авторитетом по Вергилию и Теренцию, преподавал речи и диалоги Цицерона и обширные комментарии к ним, изучал Салюста, Плавта, Лукреция, Горация, Персия и Лукиана. В трудах Иеронима, даже самых поздних, приводится множество цитат из этих и других древних авторов. В одном из писем Иероним замечает: «Я мог бы привести вам взгляды эпикурейцев, изложенные Лукрецием, или взгляды Аристотеля по перипатетике, Платона по платонизму или Зенона по стоицизму»[22]22
  Ibid. P. 209.


[Закрыть]. Он говорит, что настолько был поглощен изучением этих вопросов будучи юношей, что не может забыть того, что выучил, – для этого пришлось бы испить воды из самой Леты. Отсюда видно, что учение доставляло Иерониму очень много радости.

Видимо, Иероним был блестящим учеником по всем предметам, но из всех пройденных начальных курсов более всего повлиял на формирование его сознания именно курс риторики. В древней римской традиции этот предмет превалировал над остальными, что сложилось еще со времен Республики, когда карьера оратора открывала путь к самым высоким постам в государстве. Но пришло время империи – и то, что было средством, стало самоцелью. Подающий надежды оратор учился в римских школах на бесчисленных предписаниях Цицерона и затем начинал применять полученные навыки в письменных трудах и при составлении собственных речей. Это было время, когда поощрялась полемическая практика, примеры которой дошли до нас в трудах Сенеки Старшего.

Школьникам давались упражнения в декламации, когда предметом ее избиралось воображаемое судебное дело. Можно было представлять любую из сторон, чтобы иметь возможность оттачивать и совершенствовать свою речь, при этом нередко даже опровергать истину и защищать ложь искусной диалектикой, риторическими оборотами, метафорами, гиперболами и многим другим.

Эти судебные дела не имели ничего общего с жизнью, и сам Иероним впоследствии с неудовольствием вспоминал об этом жалком направлении красноречия как в школах, так и в самом обществе. Казалось, не было пределов воображению – вплоть до изобретения законов и документов, с помощью которых можно было отстаивать свою «правоту» перед критиком-педагогом и учениками, закидывающими вопросами. Это было нелегким испытанием, и оно преследовало Иеронима в снах до глубокой старости. В одном из сочинений он напишет, что даже тогда, когда голова его поседела и лишилась почти всех волос, ему часто снилось, что он с короткой стрижкой и в тоге декламирует в присутствии ритора сочиненное им словопрение, а пробуждаясь от сна, он радовался, что уже свободен от этого кошмара[23]23
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонекого // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 80.


[Закрыть].

Много лет спустя в одном из писем племяннику своего школьного товарища Илиодора Иероним иронически охарактеризует свое юношеское красноречие: «Когда я совсем еще юным впервые оказался в пустыне, я написал дяде твоему Илиодору письмо, в котором убеждал его присоединиться ко мне. Оно было полно слез и жалоб, чтобы показать ему, какую любовь к нему испытывает его друг-отшельник. Будучи очень юным и только что закончив школы риторики, я излагал свои мысли в стиле схоластического упражнения. Но теперь я уже старик, волосы мои поседели, а лоб покрылся морщинами…» В письме были отражены страдания юного Иеронима, расставшегося со своим другом, он использует здесь все заученные приемы – контрасты, сравнения, антитезы и пр. Он изображает печаль и горе родителей, племянников, друзей и слуг, которые будут огорчены отъездом Илиодора, но он предлагает по-мужски побранить их всех. Даже если его старик отец ляжет на пороге, истинный христианин должен перешагнуть через него и внять зову пустынного одиночества! Иероним приводит все возможные в этом случае возражения и смывает их все мощным потоком аргументов, примеров и цитат – в результате чего получается речь, написанная в полемическом стиле, которая в школе могла бы заслужить бурные аплодисменты.

В другом сочинении Иероним вспоминает, что иногда ходил в суды, чтобы послушать настоящие словопрения, и видел, что красноречивейшие ораторы спорили между собой с таким ожесточением, что, оставив само дело, начинали ругаться и грызть друг друга едкими остротами. Эти жалкие сцены возбуждали в нем глубокое отвращение к судебным прениям, и когда впоследствии двое друзей его оставили должность адвокатов ради монашеской жизни, он писал им, что они поступили как умные и образованные люди, что от песьего краснобайства обратились к витийству Христову, где все красноречие состоит в том, чтобы уметь молчать перед людьми и говорить чаще перед Богом в тихом излиянии сердечной молитвы.

Однако важность этих лет риторического обучения и практики, их влияние на образ мыслей и характер Иеронима вряд ли можно переоценить. Согласно стандартам четвертого века считалось, что все слова – написанные или просто произносимые надо было выражать по правилам и рекомендациям школ. И несмотря на то, что Иероним, будучи уже в зрелом возрасте, прекрасно видел всю искусственность этой стилизованной и даже неестественной процедуры, все же полученное им в юности образование заставляло его даже при изложении самых возвышенных предметов оформлять мысли и выстраивать аргументы так, как его учили в школе. Периодически повторяющиеся предложения, аккуратно построенные фразы и выразительные эпиграммы слетали с его губ, когда он в спешке диктовал свои письма. Язык риторики преследовал его до самой смерти. Однако это не доказывает неискренности Иеронима, просто он не имел и не знал другого действенного способа изложения мыслей.

Третья часть тройки обязательных наук – диалектика – оказала на Иеронима гораздо меньшее влияние. Он мог по случаю продемонстрировать свое знание тончайших нюансов диалектики, как, например, когда он приводит семь способов умозаключений и клянется, что не читал по этому вопросу ничего со школьных лет, когда был еще ребенком. Он пишет, что узнал, что значит аксиома, что без глагола и имени невозможно никакое суждение, узнал степени соритов и ухищрения софизмов или ложных умозаключений. Но раз узнав все это в школе, он никогда уже по выходе из нее не занимался изучением диалектики. В то же время увлекаемый любознательностью Иероним читал сочинения Платона, Диогена, Клитомаха, Крантора, Карнеада, Поссидония, Исагоге или введение Порфирия, комментарии Александра Афродизея на сочинения Аристотеля.

Однако философия для Иеронима была в гораздо большей степени литературой. Он знал мысли древних мудрецов, но никогда не считал нужным строить свою жизнь в соответствии с их идеями. Все побудительные и управляющие силы он черпал в Библии. У него почти не было склонности к размышлениям. Идеи прошлого его интересовали просто как окно, через которое можно было взглянуть на культуру того времени. У него полностью отсутствовало как стремление, так и способность к абстрактному теоретизированию, софистике – тому, что сейчас назвали бы ментальными спекуляциями.

Богатое воображение юного Иеронима заставило его обратиться к поэзии, и он с наслаждением окунулся в красочный мир литературы. Книги Иероним очень любил и приобретал их с удовольствием, частью даже переписывал собственноручно. Так он составил библиотеку весьма обширную, а когда решил оставить мир и посвятить себя целиком духовной практике, так и не смог расстаться с библиотекой, которую собирал со столь большими усилиями. Эта любовь к книгам не оставляла Иеронима во всю жизнь его.

Для приобретения их он не щадил никаких издержек, и самым дорогим для него подарком со стороны друзей была хорошая книга или рукопись, которой недоставало в его библиотеке. «Сделай мне удовольствие, – пишет Иероним другу своему во Флоренцию, доставь мне списки книг, которых нет у меня и которых реестр прилагаю здесь. Ты знаешь, что размышление о Законе Божием есть истинная пища для души христианской. Ты любишь оказывать гостеприимство другим, утешать их в горестях, помогать им в нужде, но для меня все эти услуги заменишь тем, что окажешь мне милость, о которой прошу»[24]24
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 83.


[Закрыть].