Текст книги "Подвижники. Избранные жизнеописания и труды. Книга 2"

При всех своих ученых занятиях юноши не смогли, да, наверное, и не хотели избегать соблазнов этого возраста и вольной студенческой жизни. Св. Августин, вспоминая о своей юности, писал, что кроме естественной в нас наклонности ко злу есть еще, особенно в юношах, гибельное соревнование, соперничество в пороке, когда друзья кричат: «пойдем туда-то, сделаем то-то», тогда кажется нам стыдно отстать от них в бесстыдстве[25]25
  Там же. С. 84.


[Закрыть]. Иероним, хотя провел и не столь бурную юность, познал, однако, на собственном опыте, как трудно бывает оказаться предоставленным самому себе и соблюсти себя чистым среди соблазнов большого города. Со смирением и грустью пишет он, что, живя в Риме, увлекался иногда вихрем шумных веселостей и уязвлял ноги свои терниями широкого пути. В письмах к друзьям он часто припоминает о падениях своей юности. Если впоследствии он очень высоко превозносил невинность, то не потому, как он сам говорил, что ему удалось соблюсти ее, но потому, что проникнут был глубочайшим удивлением к такому благу, которым сам не обладал. Он справедливо признавал за верх искренности и прямоты хвалить в других то, чего сам не имеешь. «Я даю тебе это наставление, – напишет он впоследствии в одном из писем, – не потому, чтобы сам я как искусный кормчий сохранил в целости свой корабль и свой груз, и не потому, чтобы не знал, что такое буря. Напротив, подобно человеку, выброшенному бурею на берег, я указываю другим пловцам на подводный камень и трепещущим голосом вопию: берегитесь! Здесь, в этой бездне, волнуемой непрерывными вихрями, любовь к наслаждениям плоти как некая Харибда привлекает путников и губит их. Там бесстыдство подобно известной Сцилле является под приятным лицом женщины и производит гибельное крушение невинности. Здесь берег, населенный жестокими варварами, там демон со своими клевретами рыщет по морю как пират, готовый наложить свои цепи на всех, кто только подпадет под его власть. Будьте же всегда на страже. Даже если море кажется вам таким же тихим, как спокойное озеро, даже если поверхность вод его чуть-чуть колышется под легким ветерком: эта равнина скрывает под собой высокие горы, под нею таится враг, а внутри ее опасность. Приготовьте же ваши снасти, распустите паруса, запечатлейте на челе вашем знамение креста, и пусть оно у вас будет вместо реи, потому что эта внутренняя тишина есть истинная буря»[26]26
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонекого // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 86.


[Закрыть].

Однако в отличие от св. Августина Иероним недолго был вовлечен в юношеские забавы. Когда бессмысленность такого времяпрепровождения стала ему очевидна, тогда его мощная устремленность к знаниям и духовной стороне жизни помогли ему быстро преодолеть болезнь молодости. Чтобы окончательно овладеть собой и отрешиться от человека плотского, Иероним решился принять на себя, как он сам говорил, одежды Христовы, то есть святое крещение, что он и сделал в 366 году. Для него это был способ завершить уже начавшийся внутренний процесс разрыва с вольной и распущенной жизнью.

С тем же упорством и устремлением, с которыми Иероним занимался светскими науками, он окунулся в изучение наук духовных, не оставляя, впрочем, и первых. Так, чтобы расширить свой кругозор, посетить известные монастыри, узнать нравы иных городов и государств, собрать сказания народов и учения школ, неразлучные друзья – Иероним и Боноз – решили оставить столицу и посетить различные римские провинции. Иероним напоминал, что наставления, сообщаемые живым голосом, имеют какую-то тайную силу, которая одновременно и трогает, и убеждает, что они, изливаясь из уст искусного наставника, живее поражают ум и сердце слушающих.

Именно во время этих путешествий он начал проявляться как ученый и даже заложил основание тех научных исследований, которые сделали его знаменитым еще при жизни. Сначала он побывал в Аквилее – знаменитом и богатом городе в верхней Италии. Находясь близ Адриатического моря, Аквилея служила перевалочным пунктом торговли римских купцов с иллирийскими народами и в то же время крепостью Италии против набегов варваров. Многочисленность жителей и богатство их ставили Аквилею в число первых городов Верхней Италии, так что он назывался вторым Римом, Roma secunda.

Здесь епископ Валериан сплотил вокруг себя группу единомышленников, среди которых Иероним обрел много друзей. С ними он впоследствии переписывался долгие годы. Здесь же он познакомился и с Руфином, который вначале был одним из любимейших друзей Иеронима. Вероятно даже, что они жили в одном монастыре. «О, если бы можно было мне, – писал впоследствии Иероним Руфину, – перенестись к тебе, с какой нежностью я обнял бы тебя! С каким жаром поцеловал бы эти уста, которые некогда вместе со мной воспринимали впечатления заблуждений и потом, вместе со мною же, вновь получали вкус к истине!»[27]27
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 97.


[Закрыть]

Из Аквилеи Иероним отправился в Галлию, или, как он сказал, на полуварварские берега Рейна, и около года прожил в Трире. Город отличался образованностью своих жителей и был особенно важен по своему географическому положению на границе Галлии и Германии. Сделавшись римской колонией, он часто служил резиденцией римских императоров, которых необходимость защиты границ от варваров нередко заставляла надолго перебираться в Галлию. Однако великолепный дворец императора Валентиниана меньше заинтересовал его, чем многочисленные монастыри, напоминавшие о жизни в изгнании св. Афанасия. Как и в Аквилее, Иероним стремится познакомиться с монашеской и отшельнической жизнью, увидеть как можно больше людей, исповедующих различные формы духовной жизни.

Непреодолимое любопытство все время заставляло его повсюду заглядывать и везде бывать. Видимо, он посетил несколько окрестных городов и селений, и те немногие подробности о путешествии, которые он оставил, рисуют племя дикарей, в котором процветал каннибализм, в другом месте Иероним упоминает об этническом и лингвистическом происхождении одного из народов. Уже здесь заметен научный подход к любому явлению, которое он встречал в жизни. Меткий глаз географа, мышление историка и хорошая память позволяли ему фиксировать, связывать явления между собой, синтезировать в единое целое. Эти качества впоследствии разовьются во многих его научных трудах.

В Трире Иероним занимался науками, списыванием книг и изучением местного языка. По просьбе Руфина он собственноручно переписал обширный трактат св. Илария Пиктавийского о Соборах, сочиненный им в 358 году для епископов галльских, и комментарии к Псалтыри. Здесь же он серьезно начал изучать труды христианских писателей. Именно во время этого путешествия в Галлию Иероним решил стать монахом и увлек этой идеей Боноза.

Побывав в Галлии, Иероним снова прибыл в Аквилею и, наверное, собирался пробыть там долго, но семейная беда не позволила ему этого. До Иеронима дошло известие о серьезном нравственном падении его сестры, и это известие причинило ему столь сильную боль, что он не мог не вернуться домой. Он поспешил на родину, где, видимо, попытался предпринять кое-какие меры, что было в принципе уже бессмысленно, перессорился с родственниками и с епископом Лупицином, отсутствие заботы которых считал причиной случившегося, и кое-как утешенный дьяконом Юлианом решил отправиться в отшельничество, препоручив сестру заботам дьякона. Впоследствии из пустыни Иероним напишет Юлиану: «Я весьма обрадовался, узнав, что сестра моя, которая есть твой плод о Христе, утверждается в добродетели. Благодарю тебя, что ты первый сообщил мне эту радостную весть, ибо здесь я не знаю не только того, что происходит в нашем отечестве, но даже и того, существует ли оно еще. Пусть гидра испанская (так Иероним называет епископа Лупицина) грызет меня своими злобными клеветами, я не боюсь суда человеческого, зная, что должен отвечать за свое поведение только перед судьею моим, Господом»[28]28
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 103.


[Закрыть].

Итак, Иероним разрывает все связи с миром, и последнюю из них – узы дружбы. «Господи Иисусе! – пишет Иероним о Бонозе, – Ты ведаешь, что он и я росли вместе с самой нежной юности до цветущего возраста, что обоих нас вскормила одна грудь, носили одни объятия. Уже после того, как мы окончили учение в Риме, после того, как, странствуя по варварским берегам Рейна, пользовались одним столом и жилищем, я первый принял намерение посвятить себя на служение Тебе»[29]29
  Там же. С. 72.


[Закрыть].

Так Иероним оставляет мир, оставляет даже неразлучного друга, с которым уже никогда больше не встретится, и отправляется ненадолго в Рим, где в спешке бросил свою богатую библиотеку, ибо теперь она должна была следовать за ним на Восток. Мысли влекут Иеронима в Палестину, к святым местам жизни и страданий Господа, где юноша мечтал найти тишину и покой.

Иероним вышел из Рима с четырьмя спутниками. Это были Евгарий, пресвитер Антиохийский, который возвращался на родину, двое мирян и Илиодор, которому предстояло в будущем стать епископом, но пока он был только еще искренним другом Иеронима, которого тот называл не иначе, как братом своим. С большими трудностями спутники прошли Фракию, Понт, Вифинию, Галатию, Каппадокию и палящую Киликию, однако это было не путешествие ради путешествия, ибо путники часто останавливались в местах обитания отшельников и посещали местные монастыри, чтобы увидеть, узнать, почувствовать ту жизнь, которая столь привлекала их теперь.

Наконец, после этого тяжелого странствования они вступили в Сирию, как в некую пристань после бурь и кораблекрушений.

Здесь в Антиохии Иероним заболел, причем настолько серьезно, что не раз был на краю могилы. Евгарий, взяв его в свой дом, заботливо ухаживал за ним. Остальные же спутники имели еще достаточно сил и отправились дальше в Палестину и Иерусалим.

Немного поправившись, Иероним уже начал работать. Он познакомился с известным Аполлинарием Лаодикийским, разъяснявшим публично Св. Писание, не обнаруживая пока заблуждений, которые впоследствии были отринуты церковью. Это был первый наставник, у которого Иероним слушал уроки о Св. Писании в Антиохии.

Однако пресвитер Евгарий, понимая, что Иероним еще недостаточно окреп после болезни, отправил его в свое поместье недалеко от Антиохии. Здесь он доставлял гостю все необходимое не только для отдыха и укрепления здоровья, но и для работы, нанимал ему писцов и переправлял ему корреспонденцию, что он делал и впоследствии, когда Иероним был в Халкидской пустыне. Помимо остальных дел Иероним работал над совершенствованием своего греческого языка, ибо не считал знание его достаточно хорошим.

Укрепив здоровье, Иероним возвратился в Антиохию, где продолжил изучать Св. Писание под руководством Аполлинария. Более того, набравшись смелости, он решил и сам сделать первый опыт комментария на какую-нибудь книгу Ветхого Завета. Для этого он избрал самого краткого из пророков – Авдия, толкование на которого и написал – не для того, чтобы похвастаться остротою ума и живостью воображения, но скорее, чтобы узнать, насколько он преуспел в изучении Писания. Вот как он сам спустя тридцать лет отзывается об этом первом своем опыте:

«Когда я был юн, то и говорил по-юношески, и судил по-юношески, и отзывался по-юношески, но когда стал мужем, то отказался от всего, к чему привязан был в юности. Если апостол простирался вперед и каждодневно забывал заднее, дабы устремляться к совершеннейшему и покоряться слову Спасителя, воспрещающего тем, которые возложили руку свою на рало, озираться вспять, тем более я, который не достиг еще мужеского совершенства, в меру возраста Христова, не могу ли надеяться, что мне простят ошибку, которую сделал я в молодости моей, когда увлекаемый сильным жаром к изучению Писания отважился предпринять изъяснения пророка Авдия в смысле аллегорическом, ибо еще недостаточно изучил смысл исторический и буквальный. Я имел тогда пламенное желание уразуметь таинственный и фигуральный смысл Писания, и читая в Евангелии, что все возможно верующему, я забывал собственную неспособность и не думал, что различны дарования в церкви, не все обладают одинаковыми дарами. Полагаясь на свои познания в словесности и в науках человеческих, я мечтал, что могу прочесть запечатанную книгу. Столько-то было во мне неразумия и безрассудства, что я питал дерзновенную надежду с успехом изъяснить эту книгу, тогда как восемьдесят старцев и таинственные животные, исполненные света, сходили с престолов своих, чтобы повергнуться перед агнцем и воздать ему славу исповеданием собственного неведения! Господь еще тогда не повелел мне возвещать слово свое, да и я еще не мог надеяться о себе, что приобрел уже силу разумения через исполнение Его заповедей, я даже забыл это слово Евангельское: «блаженны чистые сердцем, ибо те Бога узрят» (Мф 5. 8). Наконец, уста мои еще не были очищены горящим углем, взятым с алтаря, и Святой Дух еще не разогнал мрака прежних моих заблуждений, а я, однако же, имел дерзновение сказать с пророком: «се аз есмь: поели мя» (Ис 6. 8).

Я думал, что этот первый опыт скудного ума моего оставался неизвестным и сокрытым в шкатулке моей. Я предназначал это столь несовершенное творение в жертву огню. Как же изумился я, когда увидел экземпляр его в руках одного молодого человека, который пришел из Италии и был почти тех же лет, каких был и я, когда писал это изъяснение! Он хвалил то, чего я стыдился, и до небес превозносил таинственный смысл, какой находил я в словах пророка, между тем как я стоял с поникшими к земле очами, чтобы скрыть краску стыда, разлившуюся по моему лицу.

Что же? Разве должен я совершенно осудить опыты юности моей? Нет, не таково мое намерение. Я знаю, что на устроение скинии приносили не одно только золото, но и материи из козьей шерсти. И в Евангелии мы читаем, что и приношения богачей не были так приятны Богу, как две лепты бедной вдовы. Так и я в юности моей подал то, что только имел тогда, да и теперь Господу воздаю все успехи, какие сделал в течение многих лет: ибо помню, что по Его благодати я есть то, что есть, хотя в то же время признаюсь, что я с великой тщательностью изучал Писание в продолжение тридцати лет, протекших со времени моего первого опыта. Я обрел милосердного Отца, который с любовью приемлет блудных сынов, возвращающихся к Нему, и не ожидая, когда они приблизятся ко вратам, сам выходит к ним навстречу, дает им перстень и прекрасную одежду, которую для них изготовил. И тогда, как старший сын негодует и досадует на это, когда осмеливается упрекать их за прошедшие заблуждения, в это время ангелы небесные возглашают гармонические песни и радуются о спасении кающихся.

Впрочем, любезный мой Паммахий, я составил это первое изъяснение таинственное вскоре после того, как мы с тобою оставили школы риторические – в то время как я вместе с моим любезным Илиодором предполагал удалиться от мира и жить отшельником в пустыне Халкидской на пределах Сирии и Аравии. Итак, после того, как творение мое, которое я считал никому не известным, сделалось гласным вопреки моему желанию, я попытаюсь пройти по прежним моим шагам[30]30
  Это писалось, когда Иероним приступил к составлению нового толкования на пророка Авдия.


[Закрыть], выпрямив падающие и искривившиеся линии. Я тогда был еще очень молод и едва ли умел писать порядочно: рука моя тряслась, пальцы дрожали, когда я писал. Теперь же, если я и не сделал никаких других успехов, по крайней мере убедился в этом прекрасном изречении, приписываемом Сократу: я знаю, что я ничего не знаю…»

Отсюда видно, что Иероним не имел намерения издавать свое первое толкование, которое увидело свет благодаря другу Иеронима Илиодору, который как раз примерно в это время возвратился в Антиохию из путешествия по святым местам. Однако время помогло намерению Иеронима, не сохранив ни одного экземпляра этого опыта.

Илиодор же претерпел достаточно много нужды и возвратился к Иерониму, потеряв обоих спутников, которые скончались в дороге. Сам же Иероним теперь хотел только одного – удалиться в пустыню в отшельничество и предаться аскетической жизни. Он убеждал и Илиодора сделать то же самое и не думать больше о возвращении на родину, но безуспешно: друг его все же решил вернуться домой, но просил Иеронима сообщать о своих перемещениях. Он также рассказал о приезде на Восток Руфина, чем немного скрасил другу горечь расставания.

Впоследствии Иероним стал наводить справки и выяснил, что действительно Руфин находится в Нитрийской пустыне у блаженных старцев Памвы, Ора и Макария. Иероним тогда был слишком болен, чтобы навестить своего друга, однако письмами они поддерживали друг друга.

Наконец, немного окрепнув здоровьем, Иероним отправляется в сухую и знойную пустыню, раскинувшуюся между Сирией и сарацинскими землями. Здесь он получил известие, что друг детства его Боноз также удалился в отшельничество, о чем затем радостно написал друзьям: «Вы пишете, что Боноз подобно рыбе уединился посреди вод, а я, еще весь покрытый прежними моими беззакониями, ищу подобно скорпиону и василиску мест сухих и песчаных»[31]31
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 123.


[Закрыть].

Отсюда же Иероним пишет Руфину о Бонозе то, что вполне можно было бы написать и о самом Иерониме: «Наш общий друг Боноз восходит теперь к небу по этой таинственной лестнице, которую видел во сне Яков. Он несет свой крест, не заботясь о дне завтрашнем и не озираясь вспять. Он сеет со слезами, чтобы пожать с радостью и в своем уединении возносит того таинственного змия, которого Моисей вознес некогда в пустыне. После этого прекрасного примера добродетели, не мнимой, но самой истинной, пусть греки и римляне перестанут хвалиться перед нами чудесными деяниями или, лучше сказать, химерическими подвигами своих героев. Вот молодой человек, воспитанный вместе с нами в изучении свободных наук и высоко стоящий над сверстниками своим происхождением и богатством, он оставляет мать, отца, сестер и брата, которые нежно любят его, и удаляется на пустой остров…ужасающий огромною своею пустынностью, ничего не представляющий взору, кроме утесистых и обнаженных скал. И однако же, это печальное место для него рай. Он в этой страшной пустыне не видит никого – ни земледельца, ни отшельника… Здесь-το он одинокий, если только можно назвать одиноким того, кто всегда пребывает с Иисусом Христом, созерцает ту славу Божию, которую и апостолы могли видеть только в уединенном и скрытном месте. Правда, он не видит этих больших городов, обнесенных башнями и бастионами, зато сделался обитателем нового града. Тело его покрыто грубой власяницей, но это самая приличная одежда, в которой он может явиться на сретение Иисуса Христа в облаках воздушных. Он не имеет удовольствия любоваться течением ручьев и рек, зато пьет из самого лона Господня воду живую и спасительную. Брось на минуту свои взоры, любезный друг мой, на его пустыню и обрати туда все мысли. Взирая на его труды и подвиги, ты легче можешь восхвалить его торжества и победы…»

Сирию IV века вполне можно было назвать второй Фиваидой – монашеская жизнь получила там быстрое и обширное развитие. Пустыни, дикие места и горы населялись многими отшельниками, ищущими уединения и освобождения от мира. Главным правилом жизни этих подвижников было отрешение души от мирского и размышление о спасении. Средствами к этому служили пост, молитва и священные песнопения. Некоторые присоединяли ко всему этому и телесные труды, чтобы не допускать себя до праздности: в зависимости от местных условий они занимались где земледелием, где изготовлением парусины или власяницы для одежды, где плетением циновок и корзин, которые братия продавала в пользу обителей.

Среди таких братий и обосновался Иероним в своей маленькой пустыньке. Он вел жизнь, подобную жизни других отшельников, наполняя ее трудом, постом и молитвой. Наставления об отшельнической жизни, которые Иероним дает некоему Рустику, явно вынесены из собственного опыта: «Будь всегда занят чем-нибудь так, чтобы демон никогда не находил тебя праздным. Если апостолы, которые могли жить от благовествования, работали своими руками, чтобы не быть в тягость никому, и если они сами подавали милостыню даже тем, от кого имели право принимать телесные блага взамен духовных, ими преподаваемых, почему же тебе не делать самому того, что необходимо тебе? Итак, занимайся плетением корзин из тростника или коробов из ивы, копанием земли, размежеванием сада твоего на отделы, и когда посеешь там овощи или посадишь деревья, то сделай канавы для проведения воды во все места… Прививай дикие яблони, чтобы через недолгое время вкусить тебе от них плод труда твоего. Построй ульи для пчел, которых Соломон предлагает тебе в образец правильной деятельности, и от этих маленьких существ поучись порядку монастырскому. Занимайся также плетением рыболовных сетей или переписыванием книг, чтобы в одно и то же время рука твоя приобретала пищу для тела, а душа насыщалась добрым чтением. Человек праздный обычно бывает добычей бесконечных желаний. В монастырях египетских постановлено за правило – принимать только тех, кто способен работать своими руками. Цель этого не только та, чтобы приобретать необходимое для телесной жизни, сколько та, чтобы удовлетворить духовные потребности и не дать иноку время от времени предаваться пустым и вредным помыслам»[32]32
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 319.


[Закрыть].

Естественно, что каждый, начинающий усмирять свою плоть и дисциплинировать разум, встречается с различными искушениями. Не избежал их и Иероним. Одиночество и отсутствие друзей стали слишком ощутимы и мучительны для него. Он вспомнил об Илиодоре, которого еще в Антиохии просил разделить с ним отшельничество. Ему он и пишет одно из самых красноречивейших писем, которое принято было в Риме с таким уважением, что некоторые знатные особы учили его наизусть:

«По той искренней дружбе, которую любовь укрепила между нами, и по чувствам твоего собственного и моего сердца должен ты судить, с каким усилием и настоянием я старался удержать тебя в пустыне. Это самое письмо, которое я написал к тебе и которое почти изглажено моими слезами, довольно показывает тебе, какой скорбью я поражен был при твоем отбытии и скольких вздохов и стенаний оно стоило мне. Но подобно малому ребенку, которого приемы так милы и приятны, ты своими ласками так умел усладить свой отказ на мои просьбы, что я не знал тогда, на что решиться. В самом деле, что я мог сделать? Хранить молчание? Но я был не в силах управлять своими чувствами так, чтобы уметь притвориться в том, чего желал с таким жаром. Просить тебя с большею настойчивостью?..»

Затем Иероним взывает разорвать все узы мира и крови и изображает все устрашающее, чем может завлечь и погубить его мир, и, напротив, рисует живую картину того, что должно свершиться в день Суда, когда каждому воздастся по делам его:

«Придет, придет день, когда это смертное и тленное тело облечется нетлением и бессмертием. Блажен раб, которого Господь обрящет тогда бдящим! Тогда при звуке трубы народы земные вострепещут, а ты возрадуешься. При виде Господа, грядущего судить мир, раздадутся повсюду плачевные вопли и ужасные стенания, народы, пораженные ужасом, будут бить себя в перси. Цари, некогда и могущественные и страшные, но теперь одинокие и разоблаченные от своего величия, вострепещут пред Судиею. А ты, который всю жизнь проведешь в бедности и во мраке, скажешь тогда в восторге радости: вот Тот, Кто распялся за меня. Вот Судия мой, Которого некогда видели плакавшим в яслях, покрытым ветхими пеленами. Вот Тот, Кто, будучи еще на груди материнской, долженствовал бежать в Египет, Бог от злобы смертного. Вот Спаситель, Который некогда был увенчан тернием и облачен порфирою!.. Иудеи! Воззрите на эти руки, которые вы пригвоздили. Римляне! Посмотрите на это ребро, которое вы пробили копьем. Посмотрите, не то ли самое это тело, которое, уверяли вы, ученики Его похитили ночью!

Написать это к тебе, любезный брат мой, заставила меня моя любовь к тебе. Но чтобы мог ты некогда быть участником в том блаженстве, которое ищущим его стоит стольких трудов, имей мужество и твердость подражать им»[33]33
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонекого // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 309.


[Закрыть].

Несмотря на тот пыл, который Иероним вложил в это письмо, оно не возымело своего действия. Илиодор остался на родине, но переписка их продолжалась. Но зато Евгарий не оставлял своего подопечного без внимания. Хоть их и разделяло теперь значительное расстояние, однако оно не могло помешать пресвитеру проявлять заботу об Иерониме и корреспонденция последнего всегда доставлялась очень аккуратно.

Кроме испытания одиночеством Иерониму пришлось выдержать и иные испытания, когда в памяти перед ним проходила череда веселых и приятных дней юности. Желание усмирить эту душевную бурю, занять разум, память, мышление и отвлечь их от воспоминаний заставило Иеронима решиться на тяжелейший труд изучения еврейского языка. «Когда я был молод, – пишет он, – и жил в глубине пустыни в тесном уединении, то не мог выносить распаления похоти, которая пылала во мне. Сколь ни старался я угасить почти непрерывными постами этот пламень, возжигаемый в плоти моей растленной природой, но тысячи преступных мыслей не переставали поддерживать этот пламень в моем сердце. Итак, чтобы изгнать из моего воображения эти беспокойные мысли, я отдался в учение пустыннику из евреев, обратившемуся в христианство, и после того, как вкусил столько наслаждений в живых и блестящих выражениях Квинтиллиана, в глубокомысленном и увлекающем красноречии Цицерона, в естественных и тонких оборотах Плиния, в важном и величественном стиле Фронтона, я принудил себя изучать алфавит еврейский и произносить эти слова, которые так шипят и дышат тяжело. Каких трудов стоило мне это изучение! Сколько раз испытывал я непреодолимые трудности! Сколько раз бросал свое предприятие, потеряв всякую надежду на успех, и потом снова принимался за то же, усиливаясь достигнуть цели трудом упорным! Свидетели тому моя совесть и те, с кем жил я тогда. Но наконец, благодарение Богу! я имел радость вкушать теперь сладкие плоды учения, начатки которого казались мне столь трудны и неприятны!»[34]34
  Жизнь блаженного Иеронима Стридонского // Христианское чтение. 1847. Ч. 1. С. 322.


[Закрыть]

Однако самыми непреодолимыми искушениями для Иеронима неожиданно оказались не влечения плоти, а влечения к изящной литературе. Сколько раз сам он упрекал себя за слишком большое пристрастие к языческой словесности, но от казавшегося тяжелым слога Библии его непреодолимо тянуло к легкому изяществу классического стиля. Это длилось до тех пор, пока однажды во время тяжелой болезни Иерониму во сне не предстал некий судья, который грозно обличал его за пристрастие к чтению языческих писателей. «Ты не христианин, ты – цицеронианец!» – восклицал он. Там же во сне Иероним дал клятвенный обет никогда впредь не читать подобных книг. Годы спустя он напишет: «Более пятнадцати лет ни разу я не брал в руки ни Туллия (Цицерона), ни Марона (Вергилия), ни другого какого-либо языческого писателя, и если что-нибудь из этих сочинений вкрадывается иногда в мои речи, то это не иначе как по темному воспоминанию как бы о давнишнем сновидении».

Однако, хотя сначала Иероним и отнесся к этому сну как к посланному от Бога, через много лет он переменил свое отношение и считал его уже обычным сновидением, и клятва, данная во сне, уже не довлела столь сильно над ним. Но и обращения к классической литературе для него уже перестали быть предметом наслаждения и производились не столь часто, а только по необходимости. Так, в 384 году одной из своих мирских учениц он запрещает читать языческие книги, но в письме того же года папе Дамасу он пишет, разъясняя притчу о блудном сыне, что под кормом, который ели свиньи, можно разуметь языческую мудрость или ученость, которая сама по себе не научает ни истине, ни святости, напротив, только обольщает ум и расслабляет душу. Затем он продолжает: «Эта-то ученость во Второзаконии представляется под образом иноплеменной жены, взятой в плен. Господь заповедал, что израильтянин, если захочет взять ее за себя, то должен сначала остричь ей волосы и обрезать ногти… Так и мы поступаем, когда читаем философов, когда берем в руки книги языческие: если находим в них что-то полезное, то обращаем в пользу нашего учения, напротив, все негодное об идолах, о плотской любви, о привязанности к мирскому отсекаем… А ныне мы видим, что даже священники Божии, оставив Евангелия и пророков, читают комедии, поют сладострастные слова из стихотворений буколических, держат в руках Вергилия, и то, что в юношах бывает злом необходимости, то делают по преступной страсти к наслаждению».

В более позднем письме, упоминая ту же притчу об иноплеменной жене, Иероним пишет: «Что же удивительного, если и я хочу языческую ученость ради изящества речи и красоты членов сделать из рабы и пленницы израильтянкой? Если все, что в ней мертвого, языческого, похотливого, ложного, отсекаю и изглаживаю и таким образом рождаю от нее чад Господу Саваофу? Труд мой служит к умножению семейства Христова».

Иероним по-прежнему ведет обширную переписку, которая делает его все более известным на Востоке и на Западе, кроме этого он, общаясь с другими монахами, видимо, собирает различные сведения, которые впоследствии выльются в книги. Именно здесь Иероним узнает о некоем монахе Малхе, жизнеописание которого он составит впоследствии, а также пишет житие Павла-отшельника, которое станет первым среди этих трудов. Это были первые опыты житий подвижников, путь которых он предлагает принять за образец и руководство к действию, а не читать из пустого любопытства.

Однако бури мирские не обошли стороной маленькую обитель в Халкидской пустыне. В это время в Антиохийской церкви обострились разногласия, начавшиеся еще в 330 году, в результате чего в Антиохии оказалось сразу три епископа, каждый из которых отстаивал свою линию, пытаясь заручиться поддержкой тех или иных кругов. Суть их разъяснить было достаточно трудно даже историкам, тем более трудно было их понять современнику, находящемуся, кроме того, в отдалении от этих событий. Но события эти втягивали Иеронима в свой водоворот – даже туда, в пустынь, чуть ли не каждый день приходили сторонники то одной, то другой враждующей партии и требовали от Иеронима примкнуть к их группировке, вопрошая, угрожая и лишая малейшего покоя.

В одном из писем к папе Дамасу, написанному примерно в конце 376 – начале 377 года Иероним спрашивает, с каким из трех епископов надлежит ему иметь общение. В другом из писем Иероним пишет об этих епископах уже совершенно сердито: «Виталия не знаю, Мелетия отвергаю, Павлина не ведаю!» Одному из друзей Иероним пишет: «Не дают мне ни одного уголка в пустыне. Каждый день спрашивают меня о вере, как будто я без веры крещен. Объявляю мое вероисповедание, как они требуют, – им не нравится. Подписываюсь – не верят. Одного только хотят, чтобы я удалился отсюда… и я теперь бы убежал, если бы меня не удерживала слабость моего здоровья и свирепость зимы… Пусть только потерпят они несколько месяцев, пока не наступит весна, если и это для них слишком продолжительно, то удалюсь тотчас: «Господня – земля и что наполняет ее» (Пс 23. 1).