Текст книги "Хорошо ли мне жить? Сборник участников Международного литературного фестиваля фантастики «Аэлита»"

Николай Балицкий

Николай Николаевич Балицкий родился в 1954 году в городе Старый Крым, проживает в Симферополе.

Прозаик, эссеист, куратор представительства Интернационального Союза писателей (ИСП) в Республике Крым и Севастополе, заместитель председателя Международного правления ИСП, член Союза писателей Республики Крым.

Пишет с 2014 года на русском и украинском языках.

Наиболее значимые литературные награды: благодарность от Государственной Думы РФ за участие в литературном процессе России (Москва; 2019); лауреат медали-премии им. С. Я. Надсона (Москва; 2017) и обладатель медали-премии Велимира Хлебникова (Москва; 2018); медали «65 лет со дня основания Интернационального Союза писателей» (Москва; 2019) и др.

Вышли в свет две книги. Есть публикации в «Литературной газете» и других изданиях.

Осенние строки

Per aspera ad astra.

Через тернии к звёздам.

Когда тебе за шестьдесят и ты сел за ноутбук для того, чтобы на чистом вордовском листе появились слова твоего первого рассказа, то в голове тут же возникает мысль: «А зачем?», и ты отставляешь компьютер.

Когда слышишь вокруг: «эти милые старички, всю жизнь занимались какими-то своими делами, а выйдя на пенсию, вдруг решили, что они могут и должны писать»; «займитесь чем-то другим»; «не докучайте нам своей писаниной»…

Когда мэтры от литературы будут давать нелицеприятные рецензии на твои тексты…

Когда тебе не светит быть талантливым или раскрученным автором, что сегодня означает почти одно и то же…

Когда твои работы на литературных конкурсах не будут занимать призовые места, а тебе всё равно хочется писать, потому что за довольно продолжительную жизнь много чего накопилось в файлах памяти, о чём нужно рассказать…

Когда хочется, чтобы твои книги издавались, но больше хочется, чтобы они читались, а значит, продавались…

Когда родные и близкие смотрят на тебя как на чудака, ведь всем известно, что нет пророка в своём отечестве…

Когда ты знаешь, что осень жизни похожа на осень природы и бывает разная: ненастная и солнечная, холодная и тёплая, затяжная и короткая…

Когда ты видишь, что тебе ещё многому надо научиться, потому что читатель умнее, чем тебе кажется…

Когда ты ощущаешь всем своим естеством, что это важно для тебя, и проживаешь каждый день, как последний в жизни…

Когда всем понятно, что всё это банально, а тебе всё равно никуда не деться от желания читать и писать, писать и читать…

Когда? Когда? Когда?..

И ты снова садишься за ноутбук, и на чистом вордовском листе появляются предложения, абзацы и главы твоего нового фантастического романа.

Симферополь, 2020 г.

Екатерина Бархатова

Родилась в 1974 году в маленьком городке Свирске Иркутской области. Детство и юность прошли в Тобольске Тюменской области – древней столице Сибири. Окончила факультет романо-германской филологии Тюменского государственного университета с дипломом лингвиста и преподавателя английского и немецкого языков в 1997 году. С 1999 года живёт в штате Коннектикут в США. С 2004 года преподаёт английский язык как второй в общеобразовательных школах города Нью-Хейвен, знаменитого своим Йельским университетом. В 2008 году начала писать стихи. В основном это любовная, философская, гражданская лирика. Также есть прозаические произведения. В 2020 году стала полноправным членом Интернационального Союза писателей.

Случаи на войне

Предисловие

Дед мой, Семён Кузьмич Квашнин, душевный был человек, от бога. Спокойный очень. Неторопливый. Никогда не серчал ни на кого, а если и серчал, то как-то необидно, по-тихому. Мне кажется, что он даже и ругаться-то не умел, а уж материться тем более. Для каждого из домашних у него было ласковое имя: Наталька, Лидунька, Катюнька… Посмеяться любил, на гармошке сыграть. Может быть, потому он и прожил долго – до девяноста с половиной лет, что лёгкого был нрава, никому не завидовал и зла ни на кого не держал, а только подшучивал, если казалось ему что-то глупым или нелепым. Он и не болел вовсе и по докторам не ходил. У него даже карточки в поликлинике никогда не было. Географию прекрасно знал, мог назвать любую столицу мира по памяти.

Выпивать он стал после того, как вернулся с войны. А до войны, почти до тридцати своих лет, в рот капли алкоголя не брал. Завидный был жених. Гармонист. Красивый, толковый, спокойный опять же. В жёны себе взял молоденькую Катерину – на семь лет его младше. Дочь Раиса у них уже народилась, когда война началась.

А на войне любой человек пить начнёт, чтобы рассудок не потерять. Командир перед боем обходил всех солдат и каждому плескал в кружку его законные сто грамм. Дед постарше был – так держался как-то, и то пристрастился, а вот на безусых восемнадцатилетних мальчишек, никогда водки не пробовавших, эти боевые сто грамм действовали как дурманящее зелье. Они, по словам деда, просто с ума сходили, в атаку впереди всех бежали, прямо под пули. Еды частенько не было: то полевая кухня застрянет где-то в пути, то её разбомбят вообще. Так солдатам приходилось доставать из вещевого мешка свои старые сухари и заедать ими спирт. Хорошо ещё, если они были. И на том, как говорится, спасибо.

Дед связистом был. Всю войну так на брюхе и прополз и вернулся живым. Но были в его военной жизни три запоминающихся случая, каждый из которых мог бы разрешиться трагично. В каждом он висел на волоске от смерти, тончайшем волоске. Сейчас, когда думаешь об этом и проигрываешь возможные варианты развития событий, понимаешь, что то, что с ним произошло, – самое настоящее чудо, умноженное в три раза по меньшей мере.

Я описала эти случаи от первого лица со слов моей мамы – его младшей, уже послевоенной дочери, которой он, бывало, рассказывал о войне. Разумеется, охотнее после рюмочки-другой беленькой. Иногда набожная бабушка моя Катя ворчала, когда дед Сеня приходил «навеселе»: «Знала бы, что ты таким пьяницей вернёшься с войны, не зашивала бы тебе молитву в нижнюю рубаху!» А он только добродушно ухмылялся: «Вот ты глупая!» А что до пристрастия к алкоголю, то тут и говорить много не приходится: ясное дело, появится, когда видишь и испытываешь все уродства и ужасы военной жизни, человеческую или, точнее, даже нечеловеческую боль, лишения и страдания каждый день на протяжении четырёх лет. Судите сами.

Случай с раненой рукой

На Курской дуге это было. Раздробило мне руку снарядом. Всю кисть на правой руке – как пить дать. Сплошное месиво из костей, мяса и крови. Отправил тогда меня командир в госпиталь. Налил сто грамм на дорожку, пару заплесневелых сухарей сунул, дал направление: «Держись, – говорит, – этого леса пока, всё время на северо-восток. К ночи дойдёшь». Ну, дело бывалое: я связист, мы всегда всех впереди идём, связь налаживаем. Так я, потихоньку свыкаясь с болью, и поковылял. Долго иду, держусь к деревьям поближе.

Вдруг слышу: вдалеке лают собаки. «Эге, – думаю, – на немцев напоролся». У наших собак никогда и не было. Дело ясное. С маршрута, что ли, я сбился? Не знаю, но надо прятаться. Куст увидел большой, разлапистый. Подкатился под него. А с рукой-то больной что делать? Собаки ж кровь почуют наверняка. Стал левой рукой копать ямку. Псы всё ближе лают. Засыпал кровавую руку землёй, сам себя, как мог, землёй тоже забросал. Лежу. Даже про боль забыл. Не дышу почти. Слышу уже, как немцы разговаривают.

Что я думал в тот момент? Ничего не думал. Только знал, что в плен нельзя было попадаться. Политрук нам, солдатам, всё время твердил, что лучше смерть, чем плен. Все мы знали, что наши за плен по головке не погладят, а наоборот, даже расстрелять могут. И слышно мне было, как сердце моё стучало. Очень громко стучало, мне так тогда казалось. В такие моменты, наверно, у людей звериный инстинкт только работает: как жизнь свою спасти. Вот и я затаился. Сделал себе щель, чтобы что-то видеть. Вижу только немецкие сапоги метрах в пятидесяти от меня. Лежу ни жив ни мёртв. Прошли вроде. Ещё полежал подольше для верности. Да уж и сил не осталось, чтобы идти. Перенервничал, понятно. Начал ползти. Полз долго, всю ночь с передышками. Проползу метров десять, лежу, отдыхаю. Где ягоду какую найду – пожую, где из низинки воды попью или просто полежу. Опять ползу, прислушиваюсь. Про руку стараюсь не думать и не чувствовать ничего. А ещё ж ведь боюсь с курса сбиться. Пока разберусь, куда идти…

К утру каким-то чудом дополз до полевого медпункта. Я, когда наших медсестёр увидел, чуть не разрыдался. Но сил уже даже на это не было. Просто рухнул на кушетку там. Руку мою санитары промыли от земли, перевязали да и отправили меня на машине с другими ранеными в стационарный госпиталь. В госпитале застрял я где-то на месяц. Кисть так сильно разбарабанило, опухла очень. Отёк держится, чем только руку эту ни мазали, как ни натирали мазями разными. И вот в очередной раз врач осматривает её и говорит: «Квашнина утром на ампутацию». Я так и сел. Всю ночь не спал. Как, думаю, я без правой руки останусь – калека. Никак покоя себе не находил. Всю ночь мучился, терзался мыслями разными. Я ж молодой ещё – тридцать один год. Что я без правой руки делать буду? Словом, до утра дотянул, не помню как. Врачебный обход. Мой вчерашний доктор сдал дежурство какому-то молодому. Подходит он ко мне. Видит, наверно, что на мне лица нет. Начал осматривать руку. «Всё, – спрашиваю, – доктор, отрежете?» Он ещё раз изучил всю кисть повнимательнее и говорит: «Ну, попробуем ещё одну мазь. Если до завтрашнего утра отёк не спадёт, будем резать». И вот вторую ночь я не сплю, мука одна. Только уж под утро забылся часа на четыре. Слышу – тормошит меня медсестра снова на утренний обход. Я глядь на руку – а бинты висят! Помогло! Так мне этот молодой врач руку и спас.

Я удивляюсь теперь: и как заражения крови не случилось тогда? Кисть, правда, осталась согнутой горкой на всю жизнь, но это ничего, это я уж привык потом. Правду говорят: кому в воде утонуть, тот в огне не сгорит. Так и с моей рукой – не судьба, значит, мне была её потерять, точно не судьба.

Связист Василий

Мы, связисты, в паре часто работали: сподручнее так, дело быстрее шло. И вот послали нас на задание с Василием – связь проверить от нашего взвода до штаба, чтобы повреждений никаких не было. Ну, начали мы. Сначала всё хорошо продвигалось. Час-другой – нормально всё, раскапываем-закапываем кабель, куски плохие меняем. А потом вдруг – воздух! Бомбёжка, значит. Мы в поле как раз были. Василий кричит: «Бежим, Семён, в тот сарай!» – и рукой показывает на одинокое строение посреди поля. Я ему: «Нет, Вася! Туда нельзя! Стой!» Он послушал меня. Только успели в овраг упасть, и тут разрыв – и прямо в этот сарай! Ох, пронесло, значит…

Мы затаились, как мыши, в овраге. Полежали, потом встали, от грязи очистились. Идём дальше, с кабелем работаем. Тут снова немецкий самолёт прямо над нами зашумел… То, что он гудит сильно, – это полдела. Вот когда бомбы летят, то они издают такой леденящий душу вой, что тебе становится очень жутко, до самых кончиков волос. Хочется просто сжаться в тугой комок, закатиться, спрятаться куда-нибудь в укромное место и сидеть там долго-долго с закрытыми глазами и ушами, чтоб не слышать и не видеть ничего. Страшно так, что оторопь берёт. То, что в кино показывают про войну, – это только десять процентов от того, как на самом деле страшно. Многие солдаты, молодые особенно, от страха своего на войне погибали, потому что когда атака или воздух был, они метаться начинали, дурели просто и сами под пули выскакивали. Сами себя подставляли, не ведая, что делали.

Ну, словом, снова летят в нашу сторону. Надо было дальше укрываться где-то. Василий опять за своё: «Бежим, Семён, в воронку от сарая – два раза подряд уж не должно попасть». Так-то оно так, рванулся я было за ним, но в последнюю секунду свернул в сторону. Какая-то невидимая сила прямо заставила меня отвернуть от того места. Кричу на ходу ему: «Вася! Назад! В сторону беги!» Но куда там! Он и не слушал меня, бежал опрометью в ту воронку проклятую…

И так ведь бомба туда же снова попала! Вот ведь как получилось! Василий мой прямо к смертушке своей прибежал. Я дар речи потерял. И товарища своего потерял. Погоревал там посидел. Вспомнил, как один раз полевая кухня не приезжала к нам несколько дней и все наши сухари заканчивались. Тогда командир нам назначил три сухаря в день. Все мы голодные, злые были. И тут я случайно увидел, что Вася делил свои сухари с Захарычем, который старше нас всех был. Я спросил его, чего это он, а он сказал так просто, почти по-детски: «Так жалко его, совсем сил у него нет. А я нормально, я молодой, как-нибудь уж потерплю». Эх, Василий, Василий…

Самолёт улетел, слава богу. Утёр я слёзы еле-еле. Василия жалко, во-первых, а во-вторых, сам не могу поверить в то, что смерти избежал опять каким-то чудом. Я же тоже мог там быть с ним в этой воронке, но, ей-богу, какая-то сила оттолкнула меня оттуда. Пошёл поближе посмотреть, где Василий смерть свою нашёл. А что там увидишь – только яма одна. Хоронить некого. Не знаю до сих пор, как я там уцелел, какое провидение меня вело.

Вот такой случай у меня был. Так и выходит, что «двум смертям не бывать, а одной не миновать». Потом уж я написал семье Василия, как дело было. Хороший он был, добрый, молодой совсем.… Пусть земля ему будет пухом.

Немецкая ложка

А вот ещё другой случай был у меня. Мы в наступление шли тогда и проходили мимо многих убитых немцев. Я обычно не останавливался, не осматривал мёртвых. Но тут китель у убитого распахнут был, и увидел я ложку, пристёгнутую к внутренней стороне. Я, помню, подумал тогда, что это, должно быть, очень удобная вещь, и снял её с фрица. Оказалось – складная: наверх выдвигалась ложка, а вниз – вилка. Она была из толстой нержавейки, увесистая, добротная. К ней было приделано колечко – крепление к военному кителю. Я сразу же так и сделал – присвоил её себе. И потом во время войны никогда и нигде с нею не расставался. Всё время была она у меня пристёгнута слева.

Я, бывало, сидел в землянке или в окопе между боями и, если повезёт, прихлёбывал ею суп какой-нибудь и думал: «И что этот убитый немец ел этой ложкой-вилкой? Может, консервы какие-то, тушёнку или даже рыбу типа тунца, сардин или шпрот, или даже печени трески?» Что бы он там ни ел, немцы всегда лучше питались, чем мы. Это почему-то было моё глубокое убеждение. И даже когда они в плен попадали, то и тогда мы это замечали: наблюдали за ними на огороженной территории, видели, что им подвозят, – яйца, сыр, масло, колбасу… Наш политрук разъяснял нам, простым солдатам, что это делалось из политических соображений: когда они будут письма домой в Германию писать, они будут рассказывать, что русские хорошо кормят в плену, значит, у них хорошие продукты, ну а значит, не такая уж плохая жизнь в Советском Союзе. И тогда они поймут, на кого напали – на могущественного врага, с которым лучше не воевать. И мы, вздыхая и потуже затягивая наши ремни, кивали в молчаливом согласии и шли жевать наши старые прогорклые запасы.

И вот как-то началась на нас атака. Я в отряде был тогда и вместе с другими солдатами отбивался. И пуля-дура попала мне в сердце. Точнее, почти попала: у меня ж там ложка висела! Пуля разорвалась, и два осколка отскочили всё-таки мне в грудь – один оказался в десяти миллиметрах от сердца, а другой – чуть подальше. Так меня чуть не убили.

После боя меня в полевой госпиталь определили. Он находился в сосновом бору, воздух там чистейший и практически стерильный – так нам врачи говорили во всяком случае. Осмотрел моё ранение доктор, решил, что осколки надо вытаскивать. Ну давай, надо так надо. Дали полкружки спирта для анестезии, связали мне руки моим же ремнём и – под нож. Чтобы передать, какая адская это была боль, скажу только, что ремень свой кожаный я порвал. Вот какой силы была эта боль! Вспоминать тяжело. Словом, вытащили мне только один осколок – тот, что подальше был от сердца. Другой побоялись. Так и зарос он у меня рядом с сердцем на всю жизнь.

Вот так немецкая ложка спасла меня. Пуля её даже не повредила никак. И потом я всегда носил её при себе и ел только ею. И по сей день она со мной. Никакой другой я есть уже не могу, так привык. Нигде не ем другой ложкой – ни дома, ни в санаториях. Да вот смотри: эта крепкая сталь на кончике аж протёрлась после стольких-то лет! Я когда думаю про этот случай, то в глубине души всегда благодарен тому убитому немцу, что ложку свою мне «отдал». Спасительницу мою.

P. S. Эта «ложка-спасительница» была у деда до самого последнего дня его славной жизни. Действительно, он никогда с ней не расставался. Прямо-таки боготворил её. И мы, все его потомки, тоже искренне благодарны этой немецкой ложке.

Ольга Вологодская

Родилась в Вологодской области. В 18 лет переехала в Крым. Горный воздух и близость моря накладывали свой отпечаток на характер и восприятие мира. Первый литературный опыт появился после 40 лет. Стихи считает любительским увлечением. Но следом пришли детские сказки, героев для которых нашла в мире фантазий, созданном вечерами, когда младший сынишка просил рассказать историю на ночь, и непременно не из книжки.

Подарок царя птиц

Данька почувствовал лёгкий укол в том месте, где бьётся сердце, но тут же руки его крепко сжались в кулаки, а тело словно выросло и налилось упругостью.

– Ого, наверное, это сила Жорки перешла ко мне, – засмеялся Данил. – Как приятно ощущать себя таким сильным! – и весело зашагал в класс.

В тот день никто ни разу не посмеялся над ним, и на следующий день волшебный лук остался висеть в шкафу. Самый главный враг и обидчик Данила больше не обращал никакого внимания на жертву. Все удивлялись и думали, что Жорка просто приболел. Но такое положение дел никак не устраивало остальных любителей повеселиться и поиздеваться над слабым одноклассником. И в один из дней, когда Даня возвращался из школы, собравшиеся недруги закидали его комьями грязной земли, выкрикивая самые обидные клички.

Плача от бессилия и возмущения, мчался Данька домой. Снял грязную одежду и, доставая чистую из шкафа, посмотрел на лук и колчан со стрелами:

«Я хотел выстрелить лишь один раз…» – протянувшаяся было за оружием рука опустилась.

Данил покормил голубей и отправился на почту. В одной из трёхэтажек, куда он приносил газеты и письма, жила Соня. Когда она была одна во дворе, то кивала однокласснику головой и спрашивала, как поживают его голуби. Но такое случалось редко. Обычно Соню окружали мальчишки. Девочка многим нравилась. И это разбивало Дане сердце.

«Хоть бы никого не было, хоть бы никого не было», – словно заклинание повторял мальчик.

Но заклинание не сработало. Толпа мальчишек, окружавшая Соню, явно поджидала маленького почтальона.

– Эй, заморыш! – прокричали они. – Газетки разносишь… Что, денег не хватает? А ты продай или съешь своих ворон, и не придётся таскаться с газетками.

Все засмеялись, кроме Сони, конечно же. Ох, лучше б она смеялась вместе со всеми. Может, тогда стала бы безразличной Дане, как прочие девчонки.

На следующий день волшебный лук не остался висеть в шкафу. Данил спозаранку стоял у школьных ворот и судорожно сжимал подарок в руках. Не успел появиться первый обидчик, как полетела волшебная стрела. Всё повторилось, как и в первый раз, когда стрела прилетела в Жорку.

А вот и второй любитель посмеяться, и снова стрела летит в цель, и ещё, и ещё, и ещё… Семь мальчишек, семь стрел, и когда Данил остановился, то ощутил свинцовую тяжесть в сердце. Тело быстро наливалось энергией. Бывший заморыш ощутил такую силу, что ему показалось, он сможет ворочать огромные камни и ломать деревья. Сила ещё семи пацанов теперь принадлежала ему.

– Так-то, – злорадно усмехнулся стрелок. – Теперь вы слабаки, хорошо смеётся тот, кто смеётся последний.

Он весело зашагал в класс. День прошёл без происшествий.

Вернувшись домой, Данил пересчитал стрелы – тридцать две.

– Ещё много, – успокоился мальчик. – Больше они не понадобятся.

Действительно, прошёл месяц, а лук со стрелами оставался висеть в шкафу. Теперь уже Даня посмеивался над одноклассниками. Никто не спорил с ним и не давал сдачи.

Ещё бы, он ведь теперь силач, несмотря на маленький рост. Мальчишки стремились узнать секрет Даньки, но он таинственно помалкивал, делая тонкие намёки на некоего таинственного учителя. У Дани появились друзья – подхалимы, переметнувшиеся на сторону сильного. Девочки поглядывали на симпатичного мальчишку. Ничего, что ростом мал. Был слабым – стал сильным. Значит, и вырастет. Всё это настолько льстило Дане, что бывшего слабака стало не узнать. Родители заметили перемены, но всё списали на переходный возраст – мол, пройдёт. Данил часто забывал покормить голубей и сделать уроки. Правда, в некоторые дни он становился прежним – возился с пернатыми питомцами, был весел и добр, играл с младшей сестрёнкой. Но Даню опять ждал сюрприз.

В один из дней в классе появился новичок. Высокий, красивый. Все девочки тут же влюбились в Глеба. Мальчишки, почувствовав в нём скрытую силу, кинулись подхалимничать. Данила разозлился. Но это полбеды. Пусть хоть вся школа увивается вокруг этого новичка, но скажите на милость, чего это вдруг Соня пялится на Глеба как на принца?! Этому нужно положить конец.

После уроков Даня поджидал соперника за школьными воротами.

– Эй, ты, – окликнул он Глеба, – давай проверим, кто из нас сильней.

– Зачем? – удивился Глеб.

– Ха, боишься? – и, не дождавшись ответа, сжал кулаки и кинулся на противника. Глеб, ловко увернувшись, перехватил руку нападающего и уложил того на лопатки. Данька лежал на спине и слышал хохот ребят, и, что уж было совсем невозможно, девочка Соня с чудными пепельными волосами звонко смеялась.

– Прекратите! – крикнул Глеб. – Лишь глупцы смеются над слабыми, – и протянул руку поверженному сопернику. – Извини меня. Держи руку, давай будем друзьями.

В первый момент Данил обрадовался и уже протянул руку победителю, но надо же было ему посмотреть на Соню, в чьих глазах плясали насмешливые огоньки. Рука дёрнулась назад:

– Ты мне не друг. Проваливай отсюда со своими шавками! Глеб выпрямился и удивлённо моргнул:

– Зря ты так. Я не желаю тебе ничего плохого.

– А я желаю, я желаю! – закричал Даня, вскакивая с земли. Он схватил портфель и помчался домой.

Ярость душила его. Ну почему так, почему так? Впервые ему предложили искреннюю дружбу, и так хотелось ответить согласием, но как забыть насмешку в серых глазах Сони?

Утром стрелок стоял у школьных ворот с волшебным луком и колчаном, полным стрел. Вон он, новый герой, идёт в окружении своих товарищей. Даня прицелился. Глеб посмотрел на него и улыбнулся, весело помахав рукой. Руки у Данила дрогнули и стали опускаться. Но тут появилась Соня – пепел волос сиял на солнце, а глаза светились радостью. Она догнала Глеба и взяла того за руку Сердце Данила сжалось от ненависти, глаза заволокло туманом, руки поднялись и все стрелы полетели в цель.

Глеб странно изогнулся и упал на землю. В тот же миг стрелку показалось, что к его сердцу подвесили огромный каменный валун, но его это не смутило – Даня торжествующе смотрел на поверженного соперника.

Ребята помогли Глебу подняться с земли. Данил почувствовал, как каменная тяжесть уходит из сердца, а вместо неё появляется сила, она напоминала вулкан. Твёрдо и уверенно Даня вошёл в класс, ожидая, что все кинутся к нему, как прежде. Но никто даже не взглянул на вошедшего. Так было и в остальные дни. Странным образом дети перестали замечать одноклассника. Иногда даже натыкались на него, удивлённо смотря как бы сквозь, словно Даня стал невидимым. Учителя вызывали к доске лишь когда ученик тянул руку и громко выкрикивал:

– Можно я?

Родители редко разговаривали с сыном, и лишь сестрёнка Лиза оставалась с братом такой, как прежде, да голуби радовались и ворковали при виде хозяина. Вот только хозяин словно забыл пернатых любимцев. Он перестал работать и заботиться о птицах. Голубей кормили Лиза и папа с мамой. Маленькая сестрёнка чистила голубятню, что-то шептала им и с грустью посматривала на старшего брата.

Закончился учебный год, начались долгожданные каникулы.

Лето оказалось жарким и сухим. От знойного солнца в деревянных домах становилось душно. Детвора все дни проводила на реке. Родители Дани поставили огромную бочку во дворе и наполняли её водой, чтобы можно было обливаться днём, когда жара становилась совсем невыносимой.

Ровно год прошёл с тех пор, как Даня побывал в волшебном лесу. И вот каменное сердце бьётся в груди вместо живого и, как и предсказывал царь птиц, обладатель волшебного подарка живёт, но не может любить.

В один из вечеров родители ушли в гости, дети остались дома. Данил сидел на старенькой скамейке у ворот и безразлично наблюдал за тем, как его младшая сестра возится с голубями. Лиза накормила птиц и закрыла голубятню, спустилась с дерева и уселась рядом с братом. Вдалеке раздался приглушённый грохот: где-то бушевала гроза.

– Глом! – обрадовалась Лиза. – Будет дождь.

Девочка не ошиблась. Через полчаса гром прозвучал совсем рядом и небо озарили яркие всполохи молний. Первые редкие капли дождя забарабанили по крыше.

– Ой, стлашно как, бежим в дом! – закричала она, хватая старшего брата за руку Тот встал, безучастно следуя за младшей сестрёнкой. Новая вспышка озарила небо, а гром разорвал землю напополам. Огромная молния ударила в дерево с голубятней. Сухие ветви мгновенно вспыхнули, огненные языки поползли к птичьему дому.

– Пожар, пожар! – испуганно закричала Лиза, так заволновалась, что буква «р» вырвалась из неё на волю. – Даня, пожар! – Девочка дёргала брата за руку со всей силы.

– Ну и что?

– Как что? Голуби сгорят, они же закрыты в домике.

– Пусть горят, – равнодушно ответил брат.

Лиза кинулась к лестнице, быстро вскарабкалась наверх, распахнула дверцы загоревшейся голубятни, и испуганные птицы вылетели на смелую девочку.

– Ай-ай-ай! – Лиза попятилась назад, споткнулась о неровную доску и упала.

От удара она потеряла сознание. Голуби, взмывшие в небо, сделали круг и вернулись назад. Они беспомощно махали крыльями над головой малышки, но та не приходила в чувство. Огонь полыхал. Скоро он доберётся и до Лизы.

Сизокрыл посмотрел на хозяина, которого так любил. Тот уже подходил к дому. Вот шагнул на крыльцо. Ещё миг – и скроется за дверью. Голубь камнем кинулся вниз и часто замахал крыльями перед лицом мальчика.

– Кыш, кыш, глупая птица! – закричал Данил.

Но голубь не отставал, и вот уже все птицы не дают хозяину войти в дом. Живой стеной встали они между мальчиком и дверью.

Раздался крик:

– Даня!

Даня обернулся и увидел крохотную фигурку сестрёнки.

– Спаси меня, мой дорогой братик, спаси меня!

Лиза очнулась, но огненная стена преградила ей путь к лестнице. Новая молния пронзила яркой вспышкой небо и каменное сердце мальчика. Он бросился к бочке и набрал полное ведро воды, вылил на себя, схватил верёвку, которая висела на заборе, смочил водой и обмотал её вокруг пояса, затем бросился к лестнице, которую уже охватило горячее пламя. Даня в несколько секунд взлетел наверх.

– Братик, братик, мне страшно!

– Не бойся, Лиза, всё хорошо.

Мальчик крепко привязал обгоревшими руками верёвку к толстой ветке, посадил Лизу к себе на спину.

– Держись крепко, – приказал он. Та всем телом прижалась к спине брата. Через несколько секунд они были на земле, а вдали уже выла сирена пожарной машины. Во двор вбежали родители.

– Вы живы! – плача и смеясь, обнимали они детей.

Даня застонал.

– Сынок, твои руки… Они все обгорели, – заплакала мама.

– Ничего страшного, – прошептал Даня и заплакал вместе с ней.

Пожарные тушили огонь, а дождь, перешедший в ливень, помог им в этом. Даню отвезли в больницу. Там врачи смазали все ожоги мазью и сделали укол, чтобы не было так больно.

А через несколько дней навестить его пришли все одноклассники и учителя. Это Лиза всем разболтала, как её спас старший брат.

– Ты, оказывается, герой, – сказала медсестра.

Глеб и Соня принесли огромный букет цветов и ароматные яблоки.

– Поправляйся, друг, – сказали ребята.

Даня уткнулся головой в подушку, чтобы скрыть вновь нахлынувшие слёзы.

Через неделю Данил выздоровел и с почестями вернулся домой. Лиза ходила за братом, словно щенок, и без умолку тараторила. Папа построил новую голубятню на другом дереве, а мама испекла пирог.

Данил поднялся к голубям. Довольные птицы тихо ворковали.

– Простите меня, – прошептал мальчик своим пернатым красавцам, а те в ответ замахали крыльями и радостно закружили над головой хозяина.

Но тут мама позвала пить чай с пирогом.

После чая она отправила сына отдохнуть. Даня поднялся в спальню, открыл шкаф.

– Ты это ищешь? – раздался за спиной голос Лизы.

Старший брат обернулся – сестрёнка держала в руке волшебную стрелу.

– Откуда она у тебя?

– Я взяла поиграть, их же много было. Ты не сердишься? А теперь возвращаю, раз ты все потерял.

Данил задумался. Значит, вот почему он спас сестру: последняя стрела не была выпущена и один совсем крохотный кусочек сердца оставался живым и продолжал любить…

Данил взял подарок и вышел из дома. Голуби, воркуя, летели следом. Как и год назад, мальчик оказался в волшебном лесу на яркой поляне. Птичий царь сидел на прежнем месте.

– Приветствую тебя, царь птиц.

– Здравствуй, – соловей слегка наклонил голову.

– Я хочу вернуть подарок.

– А ты считаешь, что можешь это сделать?

– Не знаю, реши сам, но только мне очень этого хочется.

– Мудрый ответ, – произнёс царь.

Он взмахнул своими маленькими крылышками, и лук с последней стрелой исчез из рук Данила.

В груди мальчика что-то кольнуло, а затем стало горячо-горячо.

– Что это? – прошептал он.

– Твоё сердце. Оно снова живое и может любить.

Даня радостно засмеялся.

– Возьмёшь скрипку? – спросил соловей.

– Нет. Не возьму.

– Отчего же?

– Любовь нельзя получить по волшебству. И кстати, я знаю, почему царь у птиц маленькая серая пташка.

Птичий царь улыбнулся и запел. Перед глазами Данила всё закружилось, и он очнулся на знакомой поляне. Даня нарвал букет полевых цветов и весело зашагал к видневшимся вдалеке трёхэтажкам:

– Подарю его Соне!

Красавцы голуби летели следом, тихо воркуя над головой маленького мальчика, в груди которого билось огромное любящее сердце.