Текст книги "Кавказ. Выпуск XXVII. Сказки кабардинского народа"

Кто нужнее?

Заспорили однажды между собой части человеческого тела: кто из них главный. Спорят – не хотят друг другу уступить. Руки хвалятся силой, ноги – быстротой, уши – чуткостью, а голова говорит, что она всему голова.

До того они повздорили, что перестали между собой, как прежде, советоваться и начали жить каждый по своему разумению. Однако ничего не вышло из этого и пришлось им держать совет, как быть дальше.

Первыми глаза стали говорить:

Разве не мы, братья, нужнее всего человеку? Ведь без нас он белого света не видел бы, не узнал бы его красоты и совершенства, а значит, не знал бы и счастья. Только глаза открывают перед людьми солнечный свет и глубину звездной ночи! Недаром говорят старые люди: «Лучше жизни лишиться, чем лишиться глаз». Не видать света – все равно что лежать в черной земле. О братья! Без нас – слепой человек, ходил бы он по миру с поводырем и деревянной клюкою, шага сам ступить не умея. А разве не через нас смотрят люди на своих любимых нежно и ласково? А на врагов – сурово и гневно? А разве не красивы мы сами, когда взгляд наш заблестит чистой слезою или загорится нежданною радостью? Разве не любят девушки черноглазых джигитов, а парни – девичьих глаз, похожих на бирюзовое небо? Нет, братья, мы – нужнее всего человеку, мы – главные! Нам вы должны подчиниться!

Хватит, довольно вы здесь говорили и таращились! – с шумом поднялись уши со своего места. – Братья! Было ли на свете что-либо такое, чего бы мы не услышали? Все мы умеем подслушать для человека – самую сокровенную тайну узнать, подсказать, ругают его или хвалят. А если кто задумал убить лихого джигита, сумеем предупредить его вовремя. Разве не объяснялись бы люди нелепыми жестами, когда б не было нас, их верных и чутких помощников? Мы, братья, нужнее всего человеку, мы – главные, и нас должны слушаться все остальные!

Мы видим одну только правду, – закричали глаза, – а половина того, что вы слышите, – ложь! Уши вечно слушают то, что не нужно, а то, что надо, в одно из них влетает, в другое выскакивает.

Не выдержал рот и тоже вмешался в спор:

Как прожил бы человек на свете без языка? Разве есть что-нибудь в мире сильнее и могучее слова? Хорошее слово согреет в горести, плохое лишит сна и радости, и нет на земле горше муки, чем онеметь от рождения. Недаром говорят старые люди: «Заживет рана от острой сабли, но рана, нанесенная словом, не заживает». Нет, не прожить человеку без языка, не прожить ему и без песни!

Довольно болтать, довольно кормить нас пустыми словами, – блеснули глаза и заговорили, перебивая друг друга: – Кто больше тебя, лживый язык, говорит о том, чего не знает, болтает без умолку, когда нужно молчать и смотреть. Немало людей погибло по вине длинного языка, льстивого сплетника и обманщика! Недаром говорят старые люди: «Утром один сказал – к вечеру узнает сотня!»

И тут поднялись руки.

О братья, – сказали они, – разве не нами созданы все богатства земли, разве не служим мы человеку верой и правдою? Чего только не сделают наши быстрые, ловкие пальцы! Если кто из вас заболеет, не пальцы ли утешают вас мягким прикосновением! О братья! Мы кормим человека, мы его одеваем, мы создаем все видимые и слышимые блага земные! Никто и дня не проживет без нас! Мы нужнее всего человеку!

Сказали так руки и опустились.

Перестаньте спорить, о братья! – затоптались на месте ноги. – Не забудьте, что нам приходится тяжелее всех: мы носим человека, ведем его, куда пожелает. Бродим мы по колено в холодном снегу и воде, больше всех замерзаем в морозы и меньше всех нам дают отдыхать. Мы нужнее всего человеку, мы – главные, и все должны слушаться нас!

И тогда поднялась голова, которая до сих пор молчала в раздумье.

Каждый из вас, братья, говорил правду и… ошибался. Все мы трудимся для человека и все мы нужны ему, но головы никто не заменит. Недаром говорят старые люди: «Дурная голова не дает бедным ногам покоя». Если голова плохо соображает – беда. Сказано ведь: «Прежде чем говорить, подумай; осмотрись, прежде чем сесть». На мне и лежит забота тяжелая, труд непомерный: обо всем думать, за всех беспокоиться, – куда ногам идти и что рукам делать, куда глазам смотреть, что замечать, а чего и не видеть, что ушам слышать, а что пропускать мимо. И языку говорить я приказываю. Так и идет поговорка в народе: «Язык языку ответ дает, а голова смекает». Так вот, братья, я – старшая среди вас. Потому и головой назвали, что главная. Мне вы все должны подчиниться, – сказала так голова и скромно села на свое место.

Все сидели и молчали. Наверное, согласились бы с головой, но тут встрепенулся клевавший до сих пор носом, отягощенный утренним завтраком, сонный живот:

– Не дело вы все говорите. Я – самый главный для человека. Ноги думают, что носят меня, а того не поймут, что, если я буду голоден и не напитаю их силою, не ступить им ни единого шага. И руки благодаря мне не теряют сил и тоже работают с пользой. Не будь меня, уши не слышали бы, глаза не глядели. Да и ты, голова, хоть и выше всех забралась, а без меня думать не сможешь. Никто из вас без меня самой малой малости не в состоянии сделать.

Неправда! – все закричали. – Лжет толстый живот. Обжора он и лентяй.

Если б мы не кормили, помер бы с голоду, – сказали руки.

Опять живот ерунду мелет, – удивилась голова.

Все рассердились: ноги затопали, руки замахали кулаками, глаза сердито сощурились, уши притворились глухими. Голова молчала, обиженная, а язык рассердился и болтал без умолку о том, что некоторые совсем стыд потеряли и хотят быть главными, не имея на то никакого права.

Хорошо же, – сказал живот. – Увидим, кто из нас прав.

Так и разошлись они, не договорившись. Каждый считал себя главным и никого не хотел слушать. Никто ничего не делал: глаза заснули и закрылись, руки перестали работать, ноги остановились и даже язык замолчал.

И живот подтянуло. Тощий он стал, однако есть и пить не просил: обиделся, что не признали старшим.

Немало времени так прошло. И тогда умнее всех голова оказалась. Подумала она, собрав последние силы, и решила, что так дальше продолжаться не может.

Очнитесь, братья, – сказала она. – Не будем спорить, кто старше из нас, кто важнее! Лучше и легче будет нам жить в согласии, больше пользы мы так принесем человеку. Пусть каждый делает то, что только один он умеет. В нашем согласии и доброй дружбе могущество человека.

Согласились все.

Подумала еще голова и придумала для живота новое вкусное блюдо. Ноги пошли, куда голова приказала, глаза увидели, уши услышали, руки принесли, приготовили и в рот положили. Живот насытился – и всем хорошо стало.

С тех пор в мире и дружбе они живут – голова, глаза, уши, ноги, руки, живот и язык. Трудятся и отдыхают вместе. И помогают друг другу, чем могут. И человеку от этого легче.

Тембот, благородный джигит

I

В кабардинском ауле, в давнее время стоявшем на берегу бурной реки Баксан, жил князь Астемир, большой любитель охоты.

В лесах он гонялся за быстроногими оленями, а в степях травил борзыми волков и лисиц. Больше всего любил он соколиную охоту, но не было у него такого сокола, который побивал бы не только диких уток или гусей, но и лебедя. Долго искал он такого сокола, но не мог найти. И вот однажды весной приятель его, кунак из Чечни, привез ему горного сокола.

Птица была совсем дика, и князь поручил молодому охотнику Темботу обучить ее для осенней охоты.

Принялся Тембот за дело. Сначала держал сокола в темной сакле, потом приучил его прилетать на свист, садиться хозяину на плечо, потом на руки, а осенью уже пускал его на птицу.

И вскоре удивительный боец вышел из сокола. Еще издали, завидя дичь, он взвивался высоко-высоко, а потом стрелой несся вниз и обрушивался на нее с такой силой, что птица тут же падала на землю. И вот князь назначил день испытания сокола. Страшно было Темботу: вдруг сокол не справится с лебедем – не жди пощады от князя! Но зато, если сокол побьет не одного, а нескольких лебедей, князь на радостях наградит Тембота, – может быть, даже подарит коня из своего табуна.

Накануне испытания весь день до самого вечера думал Тембот об этом, а ночью приснился ему сон, будто пришел к нему седой старик и посоветовал попросить у князя трехдневного жеребенка. А такой жеребенок действительно был в княжеском табуне, и был он совсем неказистый на вид.

На другой день с утра началась охота. Крепостные князя спугнули со степного болота старого лебедя. Рванулся вверх сокол, взвился так высоко, что почти точкой стал казаться, и вдруг камнем упал на лебедя, от которого полетели по воздуху пух и перья. Перевернулся лебедь в воздухе и упал на землю.

Окружили князя его приближенные, поздравляя его с удачной охотой и всячески расхваливая сокола, а князь воскликнул, обращаясь к Темботу:

– Ты заслужил награду! Проси у меня все, что хочешь!

Тембот попросил трехдневного жеребенка.

Рассмеялся князь:

Помилуй – сказал он, – на что тебе плохой жеребенок? Я разрешаю тебе выбрать лучшего скакуна в табуне!

Чуть было не послушался Тембот князя, но лотом вспомнил свой сон и снова попросил жеребенка.

Пожал князь плечами.

Ну что же, – сказал, он, – бери, что тебе нравится…

Привел Тембот жеребенка домой, стал ухаживать за ним.

Прошло полгода – поправился жеребенок: за необыкновенное проворство и резвость Тембот назвал его Каширгой, – значит, коршуном.

Еще три года прошло, и добрый конь вышел из Каширги: стройный, на тонких и крепких ногах, с узкой мордой, с тонкими трепещущими ноздрями, с длинной и густой гривой и хвостом.

Однажды рано утром Тембот впервые сел на Каширгу, поскакал в степь и носился по ней, как ветер на воле. Выскочил заяц из кустов и пустился наутек.

Постой, зайчик! – крикнул ему Тембот и помчался вслед. Понесся, полетел Каширга, перегнал зайца, оставил его далеко позади.

Радости Тембота не было конца, потому что такого коня ни за какие деньги нельзя было сыскать во всей Кабарде.

Потом пришел день, когда Каширга быстротой своих ног удивил и князя Астемира, и всех жителей аула.

Наступил праздник, и князь, по обычаю дедов, устроил для народа скачки, на которых должны были состязаться лучшие скакуны из княжеского табуна.

Вывели скакунов и приближенные князя, а Тембот на своем Каширге стал в стороне и, чтобы никто не узнал его, надел на лицо холщовую маску: в старину в Кабарде во время скачек так часто делали.

Окруженный своими приближенными князь с высокого кургана подал рукой знак наездникам, которые заранее выстроились в длинный ряд, и поскакали они наперегонки к одиноко стоящему далеко в степи дереву. Сначала все кони бежали вместе, потом мало-помалу некоторые из них стали отставать, и скоро отставших набралось много – длинной цепочкой растянулись они по степи. Видно было только, как поднимались и опускались плети наездников. А впереди одиноко несся красивый княжеский скакун.

Тронул Тембот Каширгу – и помчался конь, как птица, мелькнул и уже был около дерева и сейчас же обратно вихрем пролетел мимо кургана и стал в стороне.

Многоголосый крик вырвался из толпы на кургане.

Кто это? – громко спросил князь Астемир, но никто не мог ответить – ведь никто не знал всадника в маске.

Несколько джигитов поскакали к нему, а он, подпустив их совсем близко, вдруг ускакал далеко в степь. Тщетно они гонялись за ним. Измучив вконец и своих коней, и себя, стали они громко браниться. А Тембот сбросил маску, взлетел на курган и спрыгнул с коня перед князем.

Глянул князь на Каширгу, на его тонкие, как у оленя, нови, на трепещущие ноздри, и черная зависть охватила его сердце.

Если бы не было вокруг народа, он силой отнял бы у Тембота коня, а теперь он только нахмурился и строго спросил:

Где ты, охотник, украл такого прекрасного коня?

От обиды сердце у Тембота дрогнуло.

Князь, – громко сказал он, – никогда я вором не был, а конь – тот самый жеребенок, которого три года тому назад ты подарил мне.

Не может быть этого! – вскричал князь. – Ты лжешь!

Но стоявшие тут же джигиты подтвердили, что Тембот сказал правду.

А князь точно и не слышал, с Каширги глаз не спускал.

Продай коня, – с усилием выговорил он, не глядя на Тембота.

Чуть заметно усмехнулся Тембот и отвечал:

Князь, пока я жив, ни за какие блага в мире не расстанусь с конем!

Тучей нахмурился князь. Ничего не сказал он Темботу, но решил извести его, и завладеть чудесным конем.

Вскоре представился такой случай. Соседний князь прислал вестника, предложил померяться силой. А раньше на Кавказе был обычай: два войска не вступали в борьбу, а выставляли по богатырю. Чей богатырь победит, того и победа. Так и на этот раз предложил поступить соседний князь:

Не станем проливать кровь народа, а решим битву поединком двух богатырей: если победит наш богатырь, вы заплатите нам дань, а если победа останется за вами, мы покинем Кабарду.

Стали думать, кого выставить против чужого богатыря, который был так силен, что ударом кулака ломал ребра буйволу, а шашкой с одного взмаха перерубал всадника вместе с конем.

И у кабардинцев был силач Хапаго – громадного роста, грозный на вид, но совсем не умный человек. Недаром говорят:

 
Герой молчит,
Пока врагов не видно,
А трус кричит,
Пока врагов не видно.
 

Еще не видя соседнего богатыря, которого звали Курган-хан, он хвастливо воскликнул:

Я задушу его.

А накануне поединка, наслушавшись рассказов о необыкновенной силе Курган-хана, Хапаго стал молчаливым, потом начал жаловаться, что у него болит живот, голова болит, руки, ноги – весь заболел! Всю ночь он простонал, а утром, катаясь по земле и хватаясь за живот, выл, как прибитая собака.

Князья не знали, кем заменить Хапаго.

Тем временем Курган-хан уже показался на своем великолепном коне-аргамаке и закричал:

Эй, что там замешкались? Где ваш богатырь?

А Хапаго выл сильнее прежнего, и всем стало ясно, что не был он болен, а испугался Курган-хана.

Ха-ха-ха! – грохотал Курган-хан, точно буйвол ревел. – В зайца хваленый богатырь превратился, и князья с борзыми в степи его ищут!

Тембот находился в первых рядах войск и, слыша насмешки Курган-хана, побледнел от обиды. Не помня себя, он сильно ударил своего коня, рванулся Каширга, пролетел мимо Курган-хана, и Тембот изо всей силы вытянул насмешника плетью по спине.

Разъярился богатырь, выхватил шашку и устремился на Тембота, но тот успел увернуться от удара и снова хлестнуть его плетью.

Взвыл в гневе Курган-хан, ударил аргамака и с высоко поднятой шашкой опять помчался к Темботу, собираясь обрушить на него свой страшный удар, но Тембот плетью сбил с него шапку и ускакал.

Тишина стояла в обоих лагерях. Соседний князь, сидевший на подушках, поднялся на ноги и с тревогой следил за своим богатырем.

Трусливый Хапаго перестал выть, хотел было протискаться вперед, чтобы взглянуть на поединок, но воины плетьми прогнали его, и, согнувшись, он убежал в степь.

Поединок, между тем, был в полном разгаре.

Курган-хан осадил аргамака, поспешно сбросил с себя верхнюю одежду, вскрикнул громко и, потрясая шашкой, погнался за Темботом.

Круто повернул Тембот коня и с обнаженной шашкой понесся навстречу врагу. Пролетел, промелькнул Каширга, шашка Тембота молнией сверкнула в вуздухе, и Курган-хан был сражен.

Так бедный крестьянин Тембот победил богатыря, слава о силе которого шла по всему Кавказу.

II

В Кабарде устраивались народные праздники по случаю победы Тембота – самого отважного джигита.

Но многие князья завидовали его мужеству и удали, а еще больше хотели завладеть его конем.

Князь же Астемир только и думал о том, как бы заполучать Каширгу. Однажды призвал он к себе Тембота.

Ты должен уступить мне коня, – сказал он.

Я уже говорил, что, пока жив, не расстанусь с конем.

Нахмурился Астемир.

Хорошо, – угрюмо промолвил он. – Иди, я подожду твоей смерти.

И пошел Тембот домой, в свою бедную саклю, и печаль была в душе его.

Он знал, что князь не остановится даже перед убийством, чтобы завладеть Каширгой. Открытых врагов Тембот не боялся, но как бороться с убийцей из-за угла?

И думал он о том, как выйти из этой беды.

Бежать из аула стыдно, а остаться, значит, обречь себя на верную гибель, – говорил он себе. – Но, посмотрим, что будет дальше.

А ночью во сне явился к нему прежний старец и сказал:

Садись на коня, уезжай в горы и там узнаешь, что делать.

Проснувшись, джигит направился в горы. На рассвете он приехал в скалистое дикое место и увидел там старца.

Спрыгнул Тембот с коня, низко поклонился мудрецу.

Явился я по твоему зову, – сказал он.

Сын мой, – сказал старец, – я ждал тебя со дня твоего рождения.

Удивился Тембот, как мог ждать его старец, если не знал его.

Старик понял его мысли и сказал:

Не удивляйся, сын мой, ибо то, что скрыто от других, давно известно мне. Слушай, что я скажу тебе…

Я слушаю, – отвечал Тембот.

И начал старец:

В давно прошедшее время жил на земле юноша Амир. Был он светел лицом, душою отважен и первым принес людям огонь. Люди зажгли костры, очаги свои и сакли стали устраивать, а до того времени жили они, как звери, в лесах.

Но дух злобы и тьмы разве любил когда-нибудь добро? И возненавидел он светлого юношу. Обманом увлек он его на вершину Эльбруса и там в расселине скалы, за руки приковал толстой железной цепью, а караулить его оставил Симурга, страшного царя птиц, у которого голова человека, крылья орла и на ногах когти медведя. Грозен Симург, сын мой: когда он взмахивает крыльями, волнуется море, и от стона его вянут в долине цветы. Зорко сторожит он Амира, и несчастный юноша бьется в тоске по солнцу. Но скоро придет конец мучениям Амира явился джигит, который освободит его от оков, юноша спустится на землю, и люди забудут вражду и назовут друг друга братьями.

Кто же этот джигит? – спросил Тембот старца.

Этот джигит – ты, сын мой! – отвечал мудрец. – Ты должен победить Симурга и возвратить людям Амира.

Великая радость наполнила сердце Тембота, и он воскликнул:

Отец, я готов отдать жизнь свою за отважного юношу:

И вскочил Тембот на коня, и сказал, обращаясь к коню:

Мой верный Каширга! Пусть ноги твои будут словно крылья коршуна – птицы, имя которой ты носишь: подними меня на вершину Эльбруса, в жилище грозного Симурга.

И только сказал это Тембот, как понесся Каширга, перелетая шумящие реки и заснувшие озера, перескакивая горные пропасти. И приблизился Каширга к вершине Эльбруса.

Посмотрел Симург вниз, на землю, и увидел одинокого всадника: быстрее птицы летел он к Эльбрусу.

Ничтожный сын земли, безумием пораженный, несется ко мне, – сказал он, взмахнул крыльями – и Черное море взволновалось и заревело.

Взмахнул еще раз Симург, тяжело застонал, и буря с градом понеслась навстречу Темботу, а в долине увяли цветы и травы. Что для Тембота буря, что для него град, если он думал только о том, чтобы поскорее сразиться с Симургом?!

Поднялся Каширга на Эльбрус и остановился перед Симургом.

Словно раскат грома, заревел царь птиц:

Кто ты?

И отвечал ему Тембот:

Кто я – тебе до этого дела нет! Давай биться!

И, выхватив шашку, ударил ею Симурга.

Как скала, тверда голова Симурга, но все же маленькой струйкой потекла из нее кровь.

Словно раненый медведь, заревел Симург, взмахнув крыльями, бросился на Тембота. Но снова, поверженный ударом шашки, упал на ледяную грудь Эльбруса.

И Тембот убил бы Симурга, если бы к тому не возвращались силы каждый раз, как он падал. И Симург давно бы покончил с Темботом, если бы не спасало джигита покровительство мудрого старца.

Уже много веков идет великая битва на заоблачной вершине. Слабеют силы Симурга, чистые снега Эльбруса заливаются его кровью, и близок тот день, когда он, совсем обессиленный, опустит свои могучие крылья и скатится в темную пропасть. И тогда Тембот спустится в расселину скалы, освободит от оков юношу Амира и вместе с ним придет к людям.

Семь сыновей вдовы

В давние времена жила-была бедная вдова. И было у нее семеро сыновей.

Тяжело матери кормить семерых – трудилась она от зари до зари, а все равно в доме не всегда был кусок кукурузного чурека.

Однажды играли мальчики на улице, пока не проголодались, а потом прибежали к матери.

Мы голодны, нана, дай нам поесть! – попросили они.

Клянусь Аллахом, больше не буду вас кормить! С утра до вечера играете вы на улице, и я не знаю, сможете ли вы что-нибудь делать, проявите ли вы мужество, когда будет нужно? Скажите мне, на что каждый из вас способен в несчастье?

Слова матери сильно задели мальчиков. Первым заговорил самый старший:

Как это мы ничего не можем? Я, например, могу отыскать след, оставленный давным-давно, хотя бы и десять лет назад.

Это хорошо, – сказала мать и накормила его.

А у меня столько силы, что я могу одной рукой разрушить крепость, – сказал второй.

Это мужество, – сказала мать и дала ему поесть.

Если я захочу, то у проходящего мимо человека выну его сердце и легкие, и он даже не заметит, – сказал третий.

И это может пригодиться, – сказала мать и поставила перед ним еду.

А я могу один победить полторы сотни всадников, – сказал четвертый.

Это геройство, – сказала мать, – садись, ешь.

Если мне придется сразиться с целым войском и я не сумею одолеть его, то превращусь в каменную крепость, – сказал пятый.

Это нужное уменье, ведь может наступить и такое время, когда придется стать крепостью, – сказала мать и покормила его.

А я – искусный стрелок: если орел схватит цыпленка и поднимется в воздух, то я пущу стрелу и собью орла, а цыпленка не задену, – сказал шестой.

Это большое искусство, и оно может понадобиться, – сказала мать и накормила сына.

А я могу поймать цыпленка, который выпадет у подбитого орла, прежде чем он коснется земли, и долечу до орла быстрее стрелы и так же быстро вернусь на землю. Я сумею схватить и удержать все, что бы ни падало с неба, каким бы большим и тяжелым оно ни было, – сказал самый младший.

Мать накормила и его.

Когда все братья наелись, закралось в душу женщины сомнение – не обманули ли ее дети, чтобы получить обед? Но они поклялись, что все сказанное ими – сущая правда. И мать успокоилась.

Прошло немного времени. И вскоре по стране разнесся слух, что у падишаха пропала дочь. Оказывается, уже пять лет искали ее по всему свету, но нигде не могли найти. Отчаялись уже и прекратили поиски. Пошла бедная вдова к падишаху и говорит:

О падишах, мои сыновья могут найти твою дочь: призови их и прикажи сделать это.

Разгневался падишах:

Не лишилась ли рассудка старая женщина? Что она говорит? – вскричал он. – Лучшие воины искали мою дочь по всему свету, и не смогли отыскать ее, а что тут поделают дети, у которых на губах еще материнское молоко не обсохло? – И он громко рассмеялся.

Но все же падишах приказал привести во дворец сыновей вдовы. Испугались дети, страшно им было пускаться в опасное путешествие. Но падишах пригрозил, что велит казнить их, если они не выполнят его приказания.

Велел падишах снарядить братьев как следует: дали им лучших коней кабардинской породы, черные бурки с белыми башлыками, полное снаряжение и на целый месяц пищи, приготовленной впрок, – вкусной, сытной и легкой, что никогда не испортится.

Отправились братья в путь.

Ехали они, ехали – много ли проехали, мало ли проехали – никто не знает: след привел их к пещере под горой.

Старший брат сказал:

Тут след обрывается. Теперь каждый из нас должен сделать то, на что он способен.

Выступил вперед второй брат. Тот, что говорил, будто может одной рукой разрушить крепость.

Едва прикоснулся он рукой к горе – рухнула она, и братья увидели огромную башню. Двери башни открылись сами. Вошли они и видят: сидит в башне девушка – второй такой красавицы не сыскать в целом свете: прекрасна, как светлое облако в раннее весеннее утро, когда позолотят его первые лучи солнца. Глаза – синие, словно два кусочка неба, а длинные волосы отливают золотом.

А вокруг дочери падишаха свернулся кольцом великан – иныж – караулит ее. Удивились братья – отчего это красавица сидит высоко, словно на престоле? Оказалось, злодей-иныж воткнул свой меч рукояткой в землю, острием вверх, посадил на него девушку. Плачет она горькими слезами, не смеет пошевельнуться.

Пришло время действовать третьему брату: словно на крыльях, подлетел он к дочери падишаха, схватил ее и был таков. Пустились они в обратный путь.

Проснулся иныж и увидел, что девушка пропала. Погнался за братьями, нагнал их, налетел, словно ураган. Стал сражаться с великаном тот брат, который мог одолеть сразу сто пятьдесят всадников. Но у иныжа силы было как у трехсот джигитов: стал он побеждать, и тогда тот из братьев, который мог превратиться в крепость, стал крепостью и скрыл от иныжа братьев вместе с дочерью падишаха.

Решил иныж взять каменные стены приступом, да не вышло. Устроил он засаду. Ничего не мог поделать иныж: стоит крепость, как неприступная твердыня. Прилетел к иныжу орел и говорит:

Я помогу тебе похитить девушку, а ты за это должен выполнить любое мое желание.

Согласился иныж.

Стал орел часто летать над башнями и валами, и вскоре познакомился с братьями. Подружились они, и вот однажды орел попросил братьев сделать для него в башне маленькую дырочку, – чтобы хоть одним глазом взглянуть ему на красавицу, – уж очень много слышал он о ее чудесной красоте.

Разве могли братья подумать, что огромный орел проникнет в крепость через крохотную дырочку, в какую только песчинка могла попасть?

Сделали они щелку в стене башни, а орел пробрался через нее в крепость, схватил дочь падишаха и взмыл с нею под облака. В тот же миг шестой брат – искусный стрелок – пустил каленую стрелу и сразил орла, даже не задев девушку. И пока орел не упал на землю, седьмой брат, тот, что мог летать так же быстро, как стрела, поймал красавицу на лету и осторожно опустился с нею на землю.

Когда увидел это иныж, понял, что не одолеть ему братьев, и убежал восвояси.

А братья вместе с дочерью падишаха вернулись домой.

Обрадовался падишах и решил отдать свою дочь в жены старшему из братьев, а самого младшего сделал падишахом. И братья зажили счастливо и дружно.

С дерева упали три яблока: одно тому, кто сказку рассказывал, другое тому, кто слушал, а третье пусть съест тот, кто расскажет сказку лучше этой.