Текст книги "Как созвучны иволга и Волга!"

«На неполных полгода простёрлось…»

 
На неполных полгода простёрлось
Бело-синее море зимы,
Но сегодня утратило твёрдость
И сомкнётся с каёмками тьмы;
В эту полночь оно обмелеет,
И к ковчегам подступит земля —
Вот тогда мне и станет милее
Своевременный контур ноля.
Но покуда лишь минус четыре
И светло, как на белом листе,
Все свои заблужденья о мире
Я могу изложить на холсте,
Я могу повторить на бумаге,
Я могу – или я не могу?
Словно ты замерла в полушаге
И стоишь по колено в снегу.
 

«Видна из нашего окна…»

 
Видна из нашего окна
Вселенной улица одна.
 
 
Её космический изгиб
Теряется в созвездья Рыб.
 
 
Её начало – Водолей,
Одна из звёзд с неё видней.
 
 
Та, под которой через год
И наша молодость пройдёт.
 

«Нечаянный дождик в начале шести…»

 
Нечаянный дождик в начале шести
Напомнит котёнку, что надо расти.
 
 
А мне не напомнит совсем ничего.
Сегодня не будет дождя моего.
 
 
А завтра, возможно, случится гроза,
И я, словно в детстве, закрою глаза,
 
 
И вспомню тебя на речном берегу —
И мёртвые рыбы на каждом шагу.
 

«Я могу научить деревенского пса…»

 
Я могу научить деревенского пса.
Он к тебе подбежит и заглянет в глаза.
 
 
А потом он вернётся, замашет хвостом,
По-собачьи уверенный в чём-то простом.
 
 
Он не знает, что сложность ещё впереди,
Что десятка шагов просто так не пройти,
 
 
Что сердечко забилось, забылись слова,
И над узкой тропинкой – густая трава.
 

«Если б жизнь была длиннее…»

 
Если б жизнь была длиннее
Лет, наверное, на двести,
Мы бы сделались умнее
И всё время были вместе.
 
 
Если б жизнь была короче,
Лет, наверное, на сорок,
Мы б с тобою дни и ночи,
Одолев хандру и морок,
Мотыльками над водою
В быстром танце шелестели…
 
 
Жизнь была бы не такою,
Какова на самом деле.
 

«Из бетона и железа…»

 
Из бетона и железа
Сделаны дома.
Из бушующего леса —
Книжные тома.
Из эфирного раствора —
Сделаны духи.
Из ахматовского сора —
Звёзды и стихи.
 

«Под Бродского пишет любой дурак…»

 
Под Бродского пишет любой дурак,
Под Рыжего – каждый второй.
И если ты пишешь слегка не так,
То выглядишь, как герой.
 
 
Но в Липки тебя пригласят лишь раз,
И то по одной из квот.
Стипендий и премий никто не даст,
В журнал никто не возьмёт.
 
 
Ты будешь бессмысленно прозябать
И думать с зашитым ртом,
Что всем твоим винам, такая мать,
Настанет черёд потом,
 
 
Что всем драгоценным твоим стихам
Назначен тернистый путь,
А новый редактор – всего лишь хам,
Заменят когда-нибудь.
 

«Иногда, в разговоре с самим собой…»

 
Иногда, в разговоре с самим собой,
Я стою на твоей стороне,
А потом засыпаю и сплю с другой
И не вижу тебя во сне.
Ухожу на работу часу в восьмом,
Возвращаюсь часам к шести,
И тебя не встречаю ни в том, ни в том
Ежедневном своём пути.
Забываешься полностью, навсегда,
Но случается странный сбой —
И над сонным кварталом стоит звезда,
Наблюдавшая за тобой.
И опять начинается невзначай
Этот внутренний разговор,
За которым мы распиваем чай,
Остывающий до сих пор.
 

«Есть люди, которые любят закат…»

 
Есть люди, которые любят закат,
И кроткие люди рассвета.
Есть те, кто заслужен и даже богат,
И те, кто вздыхает про это.
Есть ты, Капитан Очевидность, и я
Тебе говорю без утайки,
Что жизнь заостряет прямые края,
Срывает заклёпки и гайки,
И наша «Титанушка» будет на дне,
Коснётся игристого грунта —
И ты нарисуешь её на окне,
На фоне народного бунта.
 

«Однажды забудешь, как делать стихи…»

 
Однажды забудешь, как делать стихи,
И вступишь на прежнюю землю,
И новые люди, ускорив шаги,
Затащат в ночную харчевню.
И будешь грустить, одинокий как бог,
На стол опираясь локтями,
О строчке, какая давала восторг,
И пахли слова желудями.
 

«Натолкнулся на мысль – а она не моя…»

 
Натолкнулся на мысль – а она не моя,
То ли мысль, то ли женщина, то ли…
То ли эта страна,
Где лежат якоря
Почему-то не в море, а в поле;
И играется ветер,
И песню поёт
Утомлённый водитель «Газели»
Про надежду, которая всех нас спасёт.
Чудо-песня, на самом-то деле.
 

«Меня не волнует чужая война…»

 
Меня не волнует чужая война.
Меня не волнует победа.
Я просто хочу, чтобы чаша полна
Осталась хотя б до обеда.
Мне нужно, чтоб дерево просто росло
И строился дом без простоя,
И пусть захлебнётся от ярости зло,
Увидев лицо молодое!
 

«Задумался я о своём бытии…»

 
Задумался я о своём бытии —
И тотчас, уже без улыбки,
Припомнились мне пораженья мои,
Провалы мои и ошибки.
 
 
Хотелось прибавить к ним пару побед,
Каких-нибудь ярких свершений,
Но вдруг показалось, что их ещё нет,
И нет ни дорог, ни решений.
 
 
Как будто бы всё, что задумано, – зря,
Как пыль, как досадная жалость.
И я пожалел в ту минуту себя,
А что мне ещё оставалось?
 

«Чтоб сделать шедевр…»

 
Чтоб сделать шедевр,
Нужно пару минут.
Подходишь к оконцу —
Тебе выдают.
 
 
Заметишь, что порвана
Кромка фольги,
Но твой Выдающий
Ускорил шаги,
 
 
Закрыто оконце,
Кругом тишина,
И критика здесь
Никому не слышна.
 
 
Стоишь в одиночестве,
Только в руках
Сверкает шедевр,
Оставаясь в веках.
 

«Бояться шороха…»

 
Бояться шороха,
Волны,
Идущей из земли,
Бояться чёрной тишины
И выкрика вдали.
Бояться горной высоты,
Пригляда за углом.
Бояться,
Если любишь – ты,
И никого потом…
 

«С тобой темно. Тревожно и темно…»

 
С тобой темно. Тревожно и темно.
Раздвину шторы, распахну окно —
 
 
На руки хлынет посторонний свет,
Как будто ночи не было и нет.
 
 
А ночь была – и верится легко,
Что ночь от нас совсем недалеко,
 
 
За тем кварталом, в свете фонаря,
Она умрёт, ни с кем не говоря.
 

«За окном фонари погасили…»

 
За окном фонари погасили.
За окном начинается снег.
 
 
Я полночи бродил по квартире
И курил ленинградский «Казбек».
 
 
Вероятно, на этом же месте
Я стоял в позапрошлом году
 
 
И звонил заболевшей невесте,
Обещал, с папиросой во рту,
 
 
Что весна снизойдёт непременно
И наполнятся реки равнин…
 
 
И ни в чём не соврал, совершенно,
Но сегодня я снова один.
 

«День замер, пройдя середину…»

 
День замер, пройдя середину.
Над городом тучи срослись.
 
 
Стою – и смотрю тебе в спину,
Почувствуй мой взгляд и вернись.
 
 
Буквально ещё полминуты —
И тучи накроют квартал,
 
 
Но я бы хотел, почему-то,
Чтоб ливень тебя не застал.
 
 
Потом – хоть потоп, хоть потомство,
Но это потом, а сейчас
 
 
Блеснуло холодное солнце,
Вчера удивлявшее нас.
 

«Подруги – лишь тени любимой…»

 
Подруги – лишь тени любимой,
Но в этаком царстве теней
Мне всё-таки необходимо
По-прежнему думать о ней.
 
 
Я буду дружить не со всеми,
Мой выбор не очень богат,
Но те, с кем проносится время,
Разлуки со мной не хотят.
 
 
Однажды заступит другая
На гулко пустующий трон
И будет смеяться, нагая,
Считать голубей и ворон.
 
 
Начнёт наблюдать за порядком
И грусти моей не поймёт
О том междуцарствии сладком,
Которое тоже пройдёт.
 

«Давным-давно, во времена слонов…»

 
Давным-давно, во времена слонов,
Сверкающих на краешке комода,
Я знал примерно три десятка слов,
Но понимал весь мир без перевода.
 
 
Давно забыт младенческий язык,
В нём нет нужды, он кажется напрасен
Среди людей, к которым я привык,
И мудрых книг, с которыми согласен.
 
 
Но иногда… Ах, это «иногда»! —
Мне кажется – я снова понимаю
Идущие вдоль моря поезда
И пёстрых рыб встревоженную стаю,
 
 
Ютящийся у берега камыш
И силу притяжения земного…
И даже то, о чём не говоришь.
Последнее важнее остального.
 

«Затих светляк…»

 
Затих светляк
В стеклянной банке,
Сошёл на нет его неон —
И жизнь моя, с ночной изнанки,
Опять темна, как зимний сон.
 
 
Сижу в траве,
Вдыхаю лето,
И ледяные провода
Гудят, и кажется – всё это
Надолго или навсегда.
 
 
В них есть поток,
В них есть стремленье —
А мой светляк нырнёт во тьму,
И никакого примененья
 
 
Я не придумаю ему.
Заря скрадёт ночные звёзды,
А ветер
Высушит росу —
Но ничего ещё не поздно:
Я всё смогу, я всех спасу.
 

«Хорошо в этом городе всем…»

 
Хорошо в этом городе всем,
Кто себя не растратил в дороге
И вернулся, не зная зачем,
И стоит на пороге.
 
 
Хорошо в этом городе длить
До деталей известную муку
И к холодной земле приложить
Огрубевшую руку.
 
 
Хорошо в этом городе ждать,
В безысходности верной теряться
И однажды совсем перестать
Тишине удивляться.
 
 
Хорошо в этом городе жить,
Заполнять адресами блокноты
И когда-нибудь тихо спросить:
О, любимая, кто ты?
 

«Это будет другой Первомай…»

 
Это будет другой Первомай.
Непременно посыплется снег.
Остановится чёрный трамвай.
Увезёт сорок пять человек.
 
 
Ты коснёшься рукою стекла,
Ты увидишь вечерний салют,
И внезапные волны тепла
Нас с тобой поцелуем замкнут.
 
 
И не будет ни окон, ни лиц,
Только синий мерцающий фон,
Словно нас в ускоритель частиц
Занесло, а не в первый вагон.
 
 
И как только – один за одним —
Пара встречных звонков прозвенит, —
Мир за окнами станет другим,
И никто нам его не простит.
 

«Вот так и пишешь – без просвета…»

 
Вот так и пишешь – без просвета —
Про скверик бледно-золотой,
Про ускользающее лето
И осень с тёмною водой.
Сюжетец незамысловатый,
С чертовской дюжиной имён…
 
 
И вдруг – о коннице крылатой
И блеске ангельских знамён,
О звоне лат и треске стали,
О роковом звучанье сфер…
Две строчки были.
И пропали.
Подобно солнцу, например.
 

Устилается небо бесснежьем
Галина Лупандина

Музыка

 
Обуглены, сомкнулись облака.
Сквозь их завесу не прорваться дню.
Но проплывает музыка – легка
И неподвластна мраку и огню.
 
 
Живительная, чистая вода.
Помилуйте! Не отголосок ли
Того, что пели Ангелы, когда
Мою на Землю душу принесли.
 
 
Душа остаться чистой не смогла.
Как тяжело об этом вспоминать!
Но музыка простила и пришла,
Чтобы во мне, вернувшись, зазвучать.
 

«А зима опять пришла без снега…»

 
А зима опять пришла без снега…
В детстве всё совсем иначе было.
Помню, как зима спускалась с неба,
Я её ладошками ловила.
 
 
А она ложилась мне на пальцы
Невесомой холодящей крупкой,
Словно бы побелка осыпалась
С потолка небесной стыни хрупкой.
 
 
Мир на время становился белым,
Чистым от случившегося снега.
Помню, в детстве… нет, не в детстве дело.
Дело в чистоте души и неба.
 

«Неужели всё это серьёзно…»

 
Неужели всё это серьёзно,
Или попросту видится – снится,
Будто Ангелы в небе морозном
Стелют лёгкие звёздные ситцы?!
 
 
Ткани тонкие крашены гладко
Мастерами небесных красилен,
И любая случайная складка
Снизу кажется облаком синим.
 
 
Устилается небо бесснежьем,
Не суметь ни надёжней, ни лучше.
Знают ангелы: будешь небрежным —
Выйдут тучи, тяжёлые тучи.
 

«Я пройду по городу ночному…»

 
Я пройду по городу ночному
Странницей чужой.
Ни друзей не встречу, ни знакомых,
Ну, и хорошо.
Спит, недавнею зимой простужен,
Город, что мне так сегодня нужен,
Лунные разбрызгивая лужи,
Я иду домой.
 
 
Я услышу, как родятся листья,
Как часы стучат.
Звёздный свет мне в душу будет литься
В этот поздний час.
И в конце холодного проспекта
Вдруг зажжётся долгожданным светом
Той звезды, чей свет ещё неведом,
Фонаря свеча.
 
 
Я в твои кварталы убежала,
В твой подлунный мир.
Город, посмотри: я не чужая,
За руку возьми.
Я – твоей большой души частица,
Не прочтённая ещё страница,
Мне твоих домов знакомы лица,
Ты меня прими.
 

«Домик на самом взгорке…»

 
Домик на самом взгорке,
Тропками склон пропахан.
Дымом еловым горьким
Небо насквозь пропахло.
 
 
Солнышко скоро ляжет
В поле у спящих пасек.
Так хорошо! Пусть даже
От комарья нет спасу.
 
 
Всё же не сладить рою
С дедовым верным средством.
Мы в костерок да хвою!
Чтобы запахло детством.
 
 
Вот и пылает лапник
Жарко, трескуче, чинно,
В пламя смолою капнет —
К небу взлетит горчинка.
 
 
Дышит костёр, мы возле.
Чуть жарковато? Ладно!
Этот горячий воздух
Благостен, словно ладан.
 
 
Домик на самом взгорке —
Дедушкино наследство.
Дымом еловым горьким
Сладко пропахло детство.
 

Белый налив

 
В юном далёком году,
Неприхотлив,
Царствовал в нашем саду
Белый налив.
 
 
Медленно плыл по селу
Летний мотив —
Ласковый, как поцелуй,
Белый налив.
 
 
Первенец славной семьи
Яблочных див,
Нежил владенья свои
Белый налив.
 
 
В тёплое прошлое дверь
Приотворив,
Я вспоминаю теперь
Белый налив,
 
 
Запах забытых давно
Детских молитв,
Спелую лунную ночь —
Белый налив.
 

«Вот и наступил Престольный праздник…»

 
Вот и наступил Престольный праздник.
Слышите? Вы слышите, как тихо?
Только, вздыбившись, крапива дразнит,
В алтаре разросшаяся лихо.
 
 
Что же не поются славословья,
Не возносятся благодаренья,
Лишь осот своей зелёной кровью
Орошает сгорбленное время?
 
 
Что это – проклятье иль прощенье,
Обещанье милости иль муки…
…На сырой стене за кучей щебня
Светятся Младенческие руки.
 

«Гром стучит по небу палицей…»

 
Гром стучит по небу палицей.
Грохот.
Молнии ломают пальцами
Город.
Вот поверженная кренится
Башня.
Старая цыганка крестится —
Страшно.
Видно, это наказание
Божье
За страну, что люди залили
Ложью.
Вот и моют землю водные
Хляби,
И на улицах сегодня не
Грабят.
 

«Монастырское кладбище. Тишина…»

 
Монастырское кладбище. Тишина.
И ряды небольших могил.
На одной из них надпись «монах»,
Без фамилии-отчества «Нил».
На другой – очень краткое «инок», и всё.
Эта краткость яснее слов.
Что с собою мы унесём,
Кроме груза своих грехов?
Пронёсшие крест и стяжавшие Крест…
Что на свете есть выше Креста?
Кладбище. Я. Никого окрест.
Но это – не пустота.
 

Поздний август

 
Поздний август. Остыли ночи.
И уснуть, и согреться сложно.
Хочешь чая с мелиссой? Хочешь?
Сколько сахара? Пару ложек?
 
 
Забирайся с ногами в кресло,
Пледом запеленайся тёплым.
Ты не пасынок жизни – крестник.
Это я ей – чужая тётка.
 
 
Отогреешься понемногу.
Этот холод – ещё не холод.
Чай горячий и, слава Богу,
Ты пока так надёжно молод!
 
 
Подремли. Пусть в камине где-то
Огонёк о тепле хлопочет.
Всё же август – кусочек лета.
Ничего, что остыли ночи.
 

Плохая примета

 
Плохая примета —
В стекло мне ударила хмурая птица крылом.
Я слышала, это
Случается к скорой болезни, ко встрече со злом.
Покоя не чаять
Тому, кому птица стучала когда-то в окно.
Предтечей печали
И вестницей скорби служить было ей суждено.
Но знаю, не хочет
Крылатая гостья несчастья вести за собой
И тёмною ночью
Безудержно плачет, что стала кому-то бедой.
А, может быть, к людям
Просилась она оттого, что была голодна.
Приметы забудем!
Лети ко мне, птица, тебе я насыплю пшена.
 

Аграфена Пална

1

 
Кособокий дом, а у окошка —
Полосатая смешная кошка.
В этом домике живёт старушка
Аграфена Пална – баба Груша.
 
 
В сорок пятом Аграфена-Груша
Потеряла молодого мужа.
Он чуть-чуть не дожил до Победы,
А детей Господь им так и не дал.
 
 
Многое осталось за плечами,
Кто куда ушли односельчане:
Кто-то на небо, а кто-то в город, —
Те, кто был и близок ей, и дорог.
 
 
Раз в неделю Аграфене-Груше
Автолавка привезёт покушать.
И опять одна с самой собою
И с нелепой кошкою смешною.
 
 
Так живёт – не плачет и не ропщет,
Ходит в лес, в реке бельё полощет
Аграфена Пална – баба Груша.
Будет ли кому отпеть старушку.
 

2

 
В первых строчках своего письма
Кланяюсь тебе, кума, и детям!
Дни у нас погожие весьма,
Целый месяц вёдро, солнце светит.
 
 
Как Надюшка – крестница моя?
Девкой ладною, должно быть, стала?
Нынче утром вспоминала я,
Как она конфетки добывала.
 
 
Все кармашки доверху набьёт,
Ест сама и потчует соседей.
Только вот уже который год
В гости дочка крёстная не едет.
 
 
Что сказать из наших новостей?
Всё, как прежде. Мы живём негромко.
На Успенье помер дед Михей —
Батька рыжей поварихи Томки.
 
 
Нет в деревне больше никого,
Только я да старенькая кошка.
Кумушка, хочу я одного:
Приезжайте! Хоть бы на немножко.
 
 
А на том прощаюсь и прошу:
От грехов оберегайте души!
Вскорости ещё вам отпишу.
Я за вас молюся. Бабка Груша.
 

«Читал священник свои стихи…»

Протоиерею Андрею Логвинову

 
Читал священник свои стихи
О русской доле,
О Божьей воле.
А мир лелеял свои грехи
И страсти холил.
 
 
Над серым временем узких лбов,
Промытых ложью,
Пустопорожних,
Текли поэзия и любовь.
И правда Божья.
 
 
Читал стихи не простой поэт —
Читал священник.
Седой священник.
И в души лился Небесный Свет,
Как Свет прощенья.
 

Карелия

 
Погладил землю летний вечер,
Звуча прохладными мотивами,
И в небесах растаял вечных
Над скалами невозмутимыми.
 
 
Что было здесь во время оно,
В недальний миг от сотворения?.. —
Вот эти же крутые склоны,
В земное впившиеся брение.
 
 
Без сантиментов и прелюдий
Они скрепили швы планетные.
А где-то мимо жили люди,
Отсюда вовсе незаметные.
 
 
Духовное утратив зренье,
Спокойно жили, не тревожились.
Невечны Божии творенья,
Превечно милосердье Божие.
 
 
Псалом родится покаянный
У серых скал, ветрами меченых.
Лишь измененья постоянны.
Но постоянное изменчиво.
 

«В избушке на куриных ножках…»

 
В избушке на куриных ножках
Бежит бегония из плошки.
Случилась штука препростая:
Перерастает.
 
 
Ягуня стала старовата,
В руках-ногах как будто вата.
Недавно шибко худо было —
Очки разбила.
 
 
Такая немощь одолела!
Но до себя ей мало дела.
А вот с цветком не всё в порядке
Без пересадки.
 
 
Бегонию старуха любит.
Но дом её обходят люди.
Алё, народ, не обходите!
Пересадите!
 

«Ушла Мария Алексеевна…»

Посвящается очень хорошему человеку

 
Ушла Мария Алексеевна…
Ушла в погоду предосеннюю,
В мерцанье августа.
А в неизбежное не верится.
Земля – она, как прежде, вертится,
Всё так же – запросто.
 
 
Простая, добрая и светлая,
Беззлобно, ни на что не сетуя,
Без бурь и гнева,
Сквозь крылья облаков рассеянных
Ушла Мария Алексеевна…
Ушла на небо.
 

«Если б только сумела, я бы…»

 
Если б только сумела, я бы
Написала картину эту:
Золотое свеченье яблок
В тишине на исходе лета.
 
 
Нимбы солнечные шафрана
И медовая плоть ранета —
Яблок празднество осиянных
В тишине на исходе лета.
 
 
А кругом – чудотворный воздух,
Сладкий от ароматов спелых,
И сестрёнка, и мама возле…
Если только бы я сумела.
 

Ворчуха

 
Ворчуха считалась богатой деревней.
А место какое! – повсюду ключи.
Здесь церковь стояла со звонницей древней,
Да жалко, порушили на кирпичи.
 
 
Зато очень быстро построили школу
Из церкви. Точней, из останков её.
И здешний мужик – шебутной и весёлый —
В привольное, сытое верил житьё.
 
 
Рождались, работали, пели, любили
В своём незатейливом мире простом.
О Богом забытой российской глубинке
В тогдашней Ворчухе не слышал никто.
 
 
Но это когда-то. А нынче Ворчуха
Пуста, что и сотни таких же ворчух.
Живёт-доживает в деревне старуха,
Ворчит, мол, съезжать никуда не хочу.
 
 
Ей в городе было бы, знамо, полегче.
С людьми-то сподручней, сомнения нет.
Покличешь – придут, заболеешь – полечат.
Ну, что ещё нужно на старости лет!
 
 
И дочка, и зять переехать просили.
Да, видно, умом уже тронулась мать:
«Я здесь, – говорит, – охраняю Россию.
Кому-то ведь надо её охранять».
 

Новый Китеж

Затопленной Молоте

 
Как прощенья просить у Господа
За дела, что творили сами?
Море плещется над погостами,
Деревнями, монастырями.
 
 
Невозвратная, незабытая
Здесь российской земли частица.
Но над этой землёй убитою
В небесах не летают птицы.
 
 
В новом Китеже, в воду спрятанном
Человеческим безрассудством,
Травы донные вьются прядями,
А на них стаи рыб пасутся.
 
 
И порою волна шуршащая
Извлекает со дна печально
Колокольное, леденящее,
Несдающееся звучанье.
 

«Сосновый остров – наш ночлег…»

 
Сосновый остров – наш ночлег,
Сухой кусочек бытия.
Обрыв со складкой на челе —
Земля давно уже ничья.
 
 
Ничья земля и дом ничей,
Ни нор, ни птичьего гнезда.
Зато хватает палачей:
И зной, и ветер, и вода.
 
 
И будет здесь вода средь вод.
Совсем немного дней пройдёт,
И время – самый ловкий вор —
У моря остров украдёт.
 
 
Молчим, и облако дрожит
На жёлтом дне среди камней.
И сосны держатся за жизнь
Сухими пальцами корней.
 

«Ясная осень, почти без дождей…»

 
Ясная осень, почти без дождей.
Греть по-июльски старается солнце.
В бывшем селе не осталось людей —
Яблони да осока.
 
 
Было – прошло, вспоминать ни к чему
Радости, горести или грусти.
Жить для людей, угасать одному —
Это по-русски.
 
 
Ветки склоняет ничей урожай.
Рвите, никто с вас за это не спросит.
Яблоки, яблоки – яблочный рай.
Щедрая осень.
 
 
Розовый блик на упругом боку,
Спелая ласковость матовой кожи.
Яблоко, с лёгкой горчинкой на вкус.
Сладкое всё же.
 

«Разверзлись хляби небесные…»

 
Разверзлись хляби небесные…
Беда, мой сладкий, беда!
Земля становится бездною,
И ветер рвёт города.
 
 
Мы заслужили наверное
Такое буйство стихий,
Коль долго жили, не веруя
В плач тропарей и стихир,
 
 
Дела творили бесчестные,
Шли наугад в никуда.
Разверзлись хляби небесные…
Беда, мой сладкий, беда!
 
 
И ветер не унимается,
Всё без разбора круша.
А что так страждет и мается?
Душа, мой сладкий, душа.
 

Бедная Лайза

 
У Лайзы жизнь удалась вполне:
Богатый папик, крутая тачка
И то, чему и названья нет,
И маленькая собачка.
 
 
А раньше был коммунальный хай,
У папки в старом носке заначка.
А нынче радости через край
И маленькая собачка.
 
 
Зачем красавице институт,
За бесполезным дипломом скачка?
Все блага мира за красоту
И маленькая собачка!
 
 
Пускай она не вполне жена,
Но не уборщица и не прачка.
Она, конечно, ему нужна
Как маленькая собачка.
 
 
Но папик к ней охладел давно,
И даже ласковый взгляд – подачка.
И Лайза грустно глядит в окно,
И маленькая собачка.
 
 
Судьба-злодейка, ни дать, ни взять,
За фарт предъявит квитанций пачку.
Дал папик Лизке с собой забрать
Лишь маленькую собачку.
 

Именины

 
Проходите, гости, проходите!
Именины нынче у меня.
Что дарить? А вы себя дарите,
Нам устои ни к чему менять.
Подарите мне кусочек неба
С белой поволокой облаков,
Кринку молока, горбушку хлеба
И букетик юных васильков.
Спойте мне мелодии простые
Нашей неухоженной земли.
Проходите, расстегай простынет!
 
 
…Что же вы, родные, не пришли?
 

Над сновиденьями золу развеет ветер
Евгений Матвеев

«Вернуться в август, выйти за порог…»

 
Вернуться в август, выйти за порог
Пустынных, суетливых дней, когда
Глаза слезятся, светится песок
И белая, как солнце, борода.
 
 
И вновь бродить в саду цветущих звёзд,
Когда пьянят надежды и мечты,
Пусть их круженье вызывало злость,
Всё отболело, помыслы чисты.
 
 
Всё ясно, но цепляется за ложь
В своих воспоминаньях персонаж,
Задуешь вздохом звёзды и поймёшь,
Что сад – пустыня, молодость – мираж.