Текст книги "Этот прекрасный мир"

Этот прекрасный мир
Стихотворения английских и американских поэтов в переводе Ренарда Бадыгова

В оформлении обложки использовано фото из свободных источников, фотограф Joshua Earle.

© Ренард Бадыгов, 2022

Предисловие переводчика

Бóльшую часть данного сборника составляют переводы из английской и американской поэзии XVI–XX веков. Начиная со времён Чосера, английская поэзия прочно занимает своё достойное место в этом Прекрасном мире, хотя является всего лишь его частью. В ней, как и в любой другой поэзии, мы находим всё, что созвучно нашей душе: и «простые» – «детские» – стихотворения, и замечательные описания природы, и великолепные стихи о любви, и остроумные шутки, эпиграммы, и острую сатиру на окружающую действительность своего времени. Поэтому русские переводчики оседлали этого строптивого коня ещё в начале XIX века, когда «Джон Ячменное Зерно» Роберта Бернса переводили как «Иван Ерофеич, Хлебное Зёрнышко». С тех пор прошло достаточно времени, и русская переводческая школа дала нам много прекрасных имён, одно лишь перечисление которых заняло бы слишком много места. В нашей стране издано много поэтических переводов с разных языков, снабжённых отличными комментариями к трудно переводимым местам, биографиями поэтов и описаниями их литературной деятельности, но переводы продолжались и будут продолжаться в будущем, причем многие произведения уже переводились несколькими авторами. Так например, известны одиннадцать переводов «Ворона» Эдгара По, и это не удивительно – каждый переводчик вносит в своё произведение собственное понимание оригинала в зависимости от вкусов и времени, в котором он живёт, а сонеты Шекспира не пытался переводить только ленивый, в чем, признаюсь, грешен и ваш покорный слуга, да и многие из приведённых в данном сборнике стихотворений уже переводились и раньше.

В наше время бытует мнение, что интерес к поэзии ослабевает, в том числе и к переводной тоже. Этому способствовало несколько причин. В своё время Отец народов писал, что в будущем все народы будут говорить на одном языке, безусловно подразумевая под ним русский. Но, к нашему счастью, этого не случится никогда, хотя, казалось бы, если не русский язык, то хотя бы английский в век мощного технического прогресса всё прочнее занимает первое место в мире как язык международного общения, когда компьютер мгновенно выдаёт перевод с чужого языка на родной, когда роботы не только умеют говорить с человеком, но и "понимать" его настроение, ухаживать за больными, выполнять бесчисленное множество других действий – даже сочинять музыку и обыгрывать гениальных шахматистов. Но ведь робот не живое существо, у него вместо сердца и мозга – лишь микросхемы и нет души. Всё, что он умеет, создано человеческим умом, его программами, в том числе и самообучающими(ся), так что нам восстание машин не грозит. Не страшны нам и эсперанто, и другие искусственные языки, а жалкие попытки Велимира Хлебникова создать нечто подобное, чтобы "гзи-гзи-гзэо пелась цепь", давно остались в прошлом. Большинство людей кроме родного знают в лучшем случае государственный язык своей страны, а наиболее продвинутые владеют одним-двумя иностранными, и только итальянцу Маринетти удалось освоить 57 языков.

Все народы стараются сохранить свою национальную самобытность и в то же время осваивать культуру других народов, взаимно обогащая друг друга, и это замечательно. Так что, как говорил Великий кормчий, "пусть расцветают сто цветов", но с этим можно согласиться, вкладывая в его выражение лишь исключительно положительный смысл. Поэтому роль литературного перевода будет только возрастать, а достижения современных технологий станут лишь хорошим подспорьем в этом деле.

Когда одна переводчица спросила меня, по какой технологии я выполнял свои переводы, я буквально лишился дара речи и не знал, что ответить. Мне помог Лопе де Вега, в подражание которому я написал «Описание технологического процесса профессиональной переводчице научно-технической литературы из Самары на вопрос о том, по какой технологии я переводил сонеты Шекспира»:

 
Учитель танцев, сладостный де Вега,
Войдя без спросу в твой сонетный лен
И срифмовав слова «де Вега» – «нега»,
Я получаю первый свой катрен.
 
 
В строке же пятой, как в твоём примере,
Беру, к примеру, ну, хотя б «нагой»
И создаю в девеговской манере
Второй катрен лишь левою ногой.
 
 
И вот уж к свету рвётся их приятель,
Шутя, катрен последний из троих,
Вникаешь в суть поэзии, читатель?
Пристроил с ним я тоже четверых.
 
 
Всего лишь три катрена и дуплет —
И рвёт из рук издатель мой сонет.
 

На самом же деле сочетать в переводе поэзии буквальный смысл текста подлинника с его художественными достоинствами и размером стиха, особенно когда это касается песен – задача весьма нелёгкая. Чтобы показать самым любопытным читателям, что такое подлинные муки творчества переводчиков, я сошлюсь всего лишь на арию Фигаро, относящуюся к пажу Керубино, первый куплет которой в виде подстрочника в моём переводе звучит так:

 
Не гуляй больше, мотылёк влюбленный,
День и ночь кружась по округе,
У прекрасных девиц отнимая покой,
О, любовник-Нарцисс и Адонис.
 

Сегодня чаще всего в этом куплете мы можем услышать:

 
Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный,
Не пора ли мужчиною стать… и т. д.
 

При этом перед нами предстаёт образ совсем юного Саши Пушкина, а Керубино уже зрелый молодой человек, не пропускающий ни одной юбки, в том числе и любовницы графа, и поэтому ему пора отправляться в армию, под пули и снаряды.

Мой перевод приведён в конце сборника, а в Интернете можно найти множество других, но даже русские подстрочники разительно отличаются друг от друга своими ляпсусами, а один явно выполнен компьютером и не лезет ни в какие ворота.

Не буду больше утомлять читателя выдержками из своих переводов – о том, насколько они удались, судить только самому читателю; скажу лишь, что, хотя о вкусах спорили и будут спорить – ведь критику никто не отменял – всё же любая критика должна быть дружественной и доброжелательной. Иначе мы снова вернёмся к временам шельмования Анны Ахматовой, Михаила Зощенко и многих других.

Поскольку здесь мы говорили об англоязычной поэзии, то в заключение будет уместно отметить, что наши отношения с Великобританией, Европейским Союзом, США продвигаются с большим "скрипалём", но, несмотря на все трудности нынешней эпохи, хочется верить, что "красота спасёт мир", что снова "все флаги в гости будут к нам" и к ним, и мы вновь запируем в Прекрасном мире нашей уникальной и прекрасной планеты Земля.

Ренард Бадыгов

P.S. Если любезные читатели пожелают поделиться своими впечатлениями о данной книге, то мне можно написать на электронную почту [email protected].

Этот прекрасный мир

Уильям Шекспир

 
Не смогут пережить стихов моих
Ни мрамор, ни скульптура золотая.
Не в сером камне ты, а только в них,
Останешься навеки, как живая.
Когда от войн темницы упадут
И каменные кладки рухнут наземь
И гений Марса уничтожит вдруг
Всё, что воздвигнул наш пытливый разум —
Тогда, наперекор небытию,
Запечатлеет память человека
Нетленную поэзию мою
И будет помнить до скончанья века
Твой образ светлый – до поры, когда
Воскреснешь вновь в день Божьего суда.
 

 
Не раз я видел утренней порой
Во всей красе вершины дальних гор,
И дол сверкал, от солнца золотой,
Смотрелся в воды голубой простор.
Но тотчас набегали облака,
И омрачался светлый небосвод,
Волною серой пенилась река,
Теряя красоту зеркальных вод.
И мне сиял когда-то светлый луч,
Шли беззаботной чередою дни,
Но всё ж не избежал я тёмных туч,
Затмивших годы лучшие мои.
Пусть так, но даже солнце в пятнах – знаю
И потому судьбу не обвиняю.
 

 
Малыш любви, свой факел отложив,
Дремал беспечно возле ручейка,
Когда врасплох толпой весёлых нимф
Застигнут был, и лёгкая рука
Взяла огонь, который согревал
Сердец влюблённых целый легион —
И так желаний страстных генерал
Был девственной рукой разоружён.
Она тот факел бросила в поток,
Который был согрет любви огнём
Несчастных тех, кому назначил рок
Искать лекарство от недуга в нём.
И я туда лишь воду греть хожу,
А средства от любви не нахожу.
 

 
Вздыхать зазря не нужно вам:
Обманщики мужчины;
Ногою здесь, другою там —
Они неуловимы.
Зачем вам грусть?
Уходят – пусть,
О том жалеть не смейте
И заучите наизусть:
О них забыть умейте.
 

 
Старость с юностью не могут примириться,
Как забота с удовольствием – они,
Как закат с восходом, разнятся, их лица —
У медали две различных стороны.
Млад от радости смеется,
Веселится и поет;
Стар от холода трясётся,
Ковыляючи идёт.
Старость презираю, юность обожаю;
О, моя любовь, ты молода.
 

 
Как завтра – послезавтра, после послезавтра
Ползет неспешно время день за днем
К порогу вечности, где прах и тлен,
И дни прошедшие дорогу освещают
В тот край глупцам. Гори, сгорай, свеча!
Жизнь – тень бродячая, простой игрок на сцене,
Так важно выступающий на час
И долее незримый; это сказка,
Рассказанная злобным идиотом,
И только звук пустой.
 

 
Вей, зимний ветер, вей,
Ты всё ж добрей людей,
Хотя порой жесток.
Незримо жалишь ты —
Твоей недоброты
Прощаю я порок.
 
 
О, зимний хлад небес!
Куда страшнее бес
Неблагодарных глаз.
Сильней студеных вод
Сжигает душу лёд
Друзей, забывших нас.
 

Френсис Адамс

 
Теплой водой наслаждаясь,
Тихо плывет на спине
Женщина с маленьким сыном —
Рад он лазурной волне.
 
 
Полузакрытые очи,
В нежной улыбке лицо;
Слёзы из глаз моих льются —
Мне ль их понять не дано!
 
 
Только лишь в Англии нашей,
Худшей из стран на земле,
Мать и дитя голодают —
Смерть их устроит вполне.
 

Ричард Армур

 
Кто оптимист, кто пессимист,
В чем разница меж ними?
Тот видит бублик, а другой —
Дыру посередине.
 

 
Пролетая десять этажей
И минуя каждое окно,
Успевал он крикнуть для друзей:
«Всё идет покуда хорошо».
 

 
Ох, постигла неприятность брата моего:
Кто-то красным помидором запустил в него.
Сочный плод бы кожу брата вряд ли повредил,
Только он нарочно в банку упакован был.
 

 
Как тяжко думать, что мой брат
Не ведает о том,
Что голова в одном конце,
А пара ног – в другом.
 

Джордж Байрон

 
Приятно имя автора на книге,
Пусть даже содержанье книги – фиги.
 

 
Смешалась груда мертвых и живых,
Голов без шлемов, старых, молодых;
Конь боевой, лишенный седока, —
В крови подпруги, стиснули бока;
А рядом воин раненный лежит —
Рука окровавленная дрожит.
В насмешку всем ручей вблизи течет
И отходящих в мир иной влечет:
Сияет светом солнечным поток
И манит умирающих глоток
Воды испить последний в жизни раз
И тем облегчить свой предсмертный час.
От крови стала красною земля,
Охвачены конвульсией тела.
Иссяк в борьбе за жизнь остаток сил,
Но счастья попытать кой-кто решил.
Свежа вода, и нечего терять,
Но больше не придется утолять
Им жажду: пьют, но ощущений нет;
Агония – и меркнет жизни свет.
 

 
О, Рим! земля! вместилище души!
Сердцам осиротелым дать приют,
Империй мертвых мать, скорей спеши —
Несчастные спокойно отдохнут.
Страданья наши в чем? О, не сочти за труд,
Взгляни на кипарис, услышь совиный крик,
По тронам павшим проложи свой путь;
С агониею их несовместим твой лик.
Как хрупок мир – и это ты постиг.
 

 
Известность в старости – забава лишь пустая,
В дни молодости слава ни к чему такая.
Когда нам двадцать два и в теле дух здоровый —
Любой букет желанней, чем венок лавровый.
Пусть даже окроплен росою мая —
На что нам мертвый лавр, коль голова седая?
Венки, короны прочь, уж не нужна забава;
Когда любовь прошла, не так желанна слава.
 

 
Тот, кто идёт к вершинам, должен знать,
Что ждут его туманы и снега;
Кто вздумал выше чем другие стать,
Да встретит стойко ненависть врага.
И пусть о нем всё ширится молва
И достает поглубже дна морей —
Там, в вышине, кружится голова,
А ураганы – что ни день сильней.
Смирись, храбрец, твоя дорога такова.
 

 
Ты горько плачешь – за слезой
Из глаз бежит слеза,
И чудится мне, мил друг мой,
Что то блестит роса.
 
 
Но вот улыбка на устах
Вдруг появилась – от стыда
Померк сапфир в её лучах,
Поняв, что он ей не чета.
 

 
Свободной мысли вечная душа,
Сверкай же ярко в темном подземелье,
Свобода, сердце этой мрачной кельи;
Любовь к тебе всегда сюда вела.
Всем сыновьям твоим она дала
Лишь кандалы да своды стен сырые;
Но жертвой вашею края родные
Свободу обретут в иные времена.
 
 
Шильон, святое место на земле,
Алтарь – ведь по твоим камням ступала
Нога, на них оставившая след,
Как будто на траве, за срок немалый.
Пусть вечно след твой, Бонивар, живет!
От тирании к Богу он зовет.
 

 
Бушуй волнами, голубой бездонный океан,
Вотще суда твою поверхность разрезают;
Лишь землю разрушать – удел, что людям дан,
У берегов твоих их сила пропадает,
И в прах твои просторы обращают
Все их дела, и сын Адама сам,
Как капля дождевая, исчезает
В пучине и оттуда к небесам
Восходит – без молитв, без имени – к богам.
 

 
Душа мрачна. Звени, струна,
Пусть арфа услаждает слух,
Пусть нежной песнею она
Упадший воскрешает дух;
Пусть отзовется в сердце звук,
Опять волнуя в жилах кровь
И мир преобразится вдруг,
Надежду возрождая вновь.
 
 
Но я молю, о, менестрель,
Пусть будет песню начинать
Не подкупающая трель:
Всю ночь бессонную рыдать
Я должен, чтобы устоять
Под натиском житейских бурь;
Но, душу облегчив, опять
Воспой небесную лазурь.
 

 
Неспящих свет, печальная звезда,
Чей луч мерцает нам издалека!
В бессилии развеять мрак ночной,
Ты юность воскрешаешь предо мной:
Пусть много было радостного в ней —
Согреть не в силах свет её лучей.
О, как похожа на звезду она —
Ярка, но далека,
Ясна, но бесконечно холодна!
 

 
Высокой нотою звенит
В зеленой роще соловей;
Влюбленный юноша спешит
На встречу с милою своей.
Волна и нежный ветерок
Льют светлой музыки поток,
Ложится на цветы роса,
Являют звезды небеса.
Широкий плес давно уснул,
И в полумраке потонул
Деревьев стройный хоровод,
И все темнее небосвод.
Но вышла полная луна —
Опять земля освещена.
 

Строки, записанные в альбом

на Мальте 14 сентября 1809 г.

 
Как над могильною плитой
Влекут прохожих письмена,
Так меж страниц моих одной
Пусть будешь ты привлечена.
 
 
Пройдет немало лет, и вдруг
Тебя нежданно осенит:
Ушел из жизни милый друг,
Поэта сердце здесь лежит.
 

 
Не бродить уж нам с тобою
При луне вдвоем,
Хоть сердца полны любовью
И светло, как днем.
 
 
Как клинок прочнее ножен,
Так и дух в груди.
Сердцу жить предел положен
И самой любви.
 
 
При луне порой ночною
Так светло кругом.
Только нам уж под луною
Не бродить вдвоем.
 

 
Барка в море отплывает —
Прежде чем спустить ладью,
Томас Мур, как подобает,
Я твое здоровье пью.
 
 
Шлю я недругам улыбку
И прощальный вздох тебе.
Что случится в мире зыбком?
Я готов к любой судьбе.
 

 
Я вижу: гладиатор предо мною,
На руки опершись, израненный, лежит,
Клонясь к земле поникшей головою
И смерть презрев – его спокоен вид.
Уже и кровь из раны не бежит,
Лишь каплей крупной редко ниспадает,
Как первый дождь; в глазах его кружит,
Плывет арена – воин умирает.
В честь победителя не умолкает
Рукоплесканий гром – они ему слышны,
Но раб, забыв о жизни, вспоминает
Края далекие родной страны.
На берегу Дуная там видны
Простые хижины, где полон дом детей,
Но их отцы на смерть обречены
Здесь на потребу низменных страстей.
Вставайте, готы, вы отмстить должны
За боль и гнев дакийских матерей!
 

 
Катон за родину пожертвовал живот —
О, Кэслри, ты тоже славный патриот:
 
 
Тот вовсе не желал увидеть в рабстве Рим —
Ты спас нас горлом перерезанным своим!
 
 
Да, да, зарезался – струится кровь из выи —
Как жаль, что это ты проделал не впервые:
 
 
Да, полоснул его – так на тебя похоже:
Ты с горлом Англии давно проделал то же!
 

Ричард Барнфилд

 
Сердце в Англии, а тело под водой,
Что возвысила до неба подвиг твой.
 

 
Учась в Тринити-колледже, купил я утконоса.
Зачем его я приобрел – в том не было вопроса.
Я, Артур Первис, утконос – втроем мы обитали,
А вскоре дипломатами нас за рубеж послали.
Я был уверен, утконос мне очень пригодится:
С необычайной легкостью он мог всего добиться.
А Первис не перечил мне, но втайне сомневался;
Для всех других мой утконос лишь зверем оставался.
 
 
С трудом прошел таможню я, осмеян беспощадно:
В подтяжках, видите ль моих, им что-то там неладно.
И всыпал Первису свое таможенник дотошный:
Подвязки, мол, не выдержат – ему тут стало тошно.
Невозмутимо вежливо мы приняли бесправье,
Но больно все ж ударил он по нашему тщеславью.
Один лишь факт смягчил тогда нам горечь пораженья:
Сразил их насмерть утконос достойным поведеньем.
 
 
А вскоре мудрость выбора так выразилась явно,
Что понял мир: мой утконос – и дипломат исправный.
Он никогда не действовал поспешно, неумело
И на вопрос ответ давал обдуманный и зрелый;
Перед врагом не делал заявлений опрометчивых —
Молчал, но и врагу зато ответить было нечего.
И вскоре в Трансморавию – за этакое рвенье! —
Министром (без портфеля) получил он назначенье.
 
 
Мой друг был чтим и был любим от Анд и до Эстонии;
Недаром умиротворил Перу и Патагонию;
Не наносил ни русским, ни румынам оскорбленья,
Между Литвой и Латвией добился примиренья.
Никто другой не действовал так умно, осторожно,
И вот решили, что ему портфель доверить можно.
 
 
Но в праздник независимости Греческой республики
Увы! в Болгарской миссии он снес яйцо при публике.
Такой нежданный акт, почти что светопреставление!
Тут сразу вспыхнула вражда у Турции с Арменией,
И греки предъявили утконосу ультиматум,
Поляки объявилил шах, грозили финны матом;
Изъяли шведы все права англо-саксонских «Дейли»
В газетах фото помещать Авроры Бориэйли;
Увидела Япония всю тщетность соглашенья
И захватила островок Арран без промедленья.
 
 
Хотя считался утконос у заграничной братии
Непревзойденным мастером в искусстве дипломатии,
Но тут поставлен был в пример средой педагогической
Студентам-дипломатам перл невежества классический.
Безжалостно преследуемый силами реакции,
Он пожинал последствия своей бездумной акции:
В почетный список утконос записан Дамой Верой,
В отставку вышел, одинок, несть яйца в Бордигере.
 

Рорберт Бернс

 
Если свяжешься с политикою ты
И о счастье вдруг появятся мечты,
Помни: должен стать слепым, глухонемым;
Видеть, слышать предоставь чинам большим.
 

 
Меж вдохновенными листами
Личинки извивайтесь,
Но, вкус хозяина щадя,
Обложек не касайтесь.
 

 
Три короля, собрав войска,
Отправились в поход,
Поклявшись, что Ячменный Джон
От их меча падет.
 
 
Плугами поле разрыхлив,
Засеяли зерном
И поспешили объявить,
Что в прах повержен Джон.
 
 
Пришла весна, и теплый дождь
Всю землю оросил,
А Джон Ячменное зерно
Ростки свои пустил.
 
 
Не страшен Джону летний зной,
Сам черт ему не брат!
Уж в поле джоновы войска
Колосьями шумят.
 
 
Вот осень теплая пришла,
Созрел наш Джон вполне
И стал зерно свое терять,
Склонясь лицом к земле.
 
 
А под конец совсем ослаб
И силы стал терять.
Тут с новой яростью пошел
Противник наступать.
 
 
Оружье острое свое
Коварно применил
И связками его солдат
Все поле он покрыл.
 
 
Затем их, набок положив,
Стал больно колотить,
Сушить на солнце, а потом
Давай опять мочить:
 
 
Залита яма до краев
Холодною водой,
И в ней Ячменное зерно
Мешают день деньской.
 
 
Потом над пламенем его
Сушили пару дней;
Злодей же мельник – хуже всех —
Растер меж двух камней.
 
 
И пили кровь его враги
Без меры, без конца,
Но оттого лишь веселей
Их делались сердца.
 
 
Да, Джон Ячменное зерно
Солдатом храбрым был;
Отдав до капли людям кровь,
Он смелость в них вселил.
 
 
И люди, горе позабыв,
Плясали до утра:
Аж пело сердце у вдовы,
Хоть плакали глаза.
 
 
И, славя Джона-молодца,
Пусть всяк себе нальет —
Тогда в Шотландии его
Не оскудеет род.
 

 
Зима свои права теряет,
Идет-наступает весна-красна;
Небесный свод голубизной сияет,
И глубь хрустальных ручьев ясна.
И утренний свет над горами струится,
Зарей золотою восток заблестел;
Как тянутся к солнцу цветы и птицы,
Так я стремлюсь к моей Бонни Белл.
 
 
Весна отцвела, и лето настало,
А там уже осень на смену пришла,
Зима в свой черед снова в дверь постучала
И землю сковала, но скоро весна.
Друг друга сменяют весна и лето,
Зима вслед за осенью – год пролетел;
Лишь я постоянно, любя неустанно,
К тебе неизменен, Бонни Белл.
 

 
В горах моё сердце, в горах я душой,
В горах, где гуляет олень золотой;
Куда б я ни ехал, куда бы ни плыл —
Частицу души я в горах сохранил.
 
 
О, горы, привет вам, о, север, привет, —
Нигде на земле мест прекраснее нет;
Куда б я ни ехал, куда бы ни плыл —
О, горы, навеки я вас полюбил.
 
 
В горах моё сердце, в горах я душой,
В горах, где гуляет олень золотой;
Куда б я ни ехал, куда бы ни плыл —
Частицу души я в горах сохранил.
 
 
Прощайте, высокие горы в снегу,
Прощайте, луга и долины в цвету,
Прощайте, дубравы, прощайте, леса,
Прощай, водопадов шумящих краса.
 
 
В горах моё сердце, в горах я душой,
В горах, где гуляет олень золотой;
Куда б я ни ехал, куда бы ни плыл —
Частицу души я в горах сохранил.
 
 
Прощайте, мне вас не забыть никогда,
Земля моих предков, ты мне дорога;
Мечтаю с тобою я встретиться вновь,
К тебе в моём сердце не гаснет любовь.
 
 
В горах моё сердце, в горах я душой,
В горах, где гуляет олень золотой;
Куда б я ни ехал, куда бы ни плыл —
Частицу души я в горах сохранил.