Текст книги "Илья Ефимович Репин – каким его знали и запомнили современники"

И. Репин. Автопортрет. 1878 год. Фрагмент.

© Меркушев В.В., составление, 2019

© «Знакъ», 2019

Сборник
Илья Ефимович Репин – каким его знали и запомнили современники

Мучительный дар даровали мне боги[1]1
  Строка из стихотворения «Мучительный дар» поэта Валерия Брюсова.


[Закрыть]

Имя великого мастера русского реализма Ильи Ефимовича Репина в настоящее время носит Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры. Здесь, в бывшей Императорской Академии художеств, Репин состоялся как живописец, и сюда же он впоследствии вернулся, только уже в качестве руководителя живописной мастерской. Из Академии, в которой он провёл долгие восемь лет, Илья Ефимович выйдет с большой золотой медалью и столичной известностью. Выдающийся русский художественный критик и историк искусств Владимир Васильевич Стасов так описывает приезд юного Репина в имперскую столицу:

«Репин приехал в Петербург в 1864 году, двадцати лет от роду (он родился в Чугуеве, 25 июля 1844 года), и уже через шесть месяцев после того мрачного, ненастного ноябрьского вечера, когда он, с несколькими лишь рублями в кармане, прямо с Николаевской железной дороги, прибежал на Васильевский остров и бродил вокруг дома Академии художеств, разглядывая со всех сторон это святое для него место, а сам ещё не знал, куда ему пойти провести первую свою ночь в Петербурге – через шесть каких-нибудь месяцев он уже получил от Совета Академии малую серебряную медаль за программу: “Ангел смерти избивает всех первенцев египетских”. Я видел эту картину: она ещё наполовину младенческая, в ней ещё слышится мастерская малороссийского богомаза, где Репин провёл первые годы, всю эпоху пробуждения страсти к искусству, где он писал большие образа для иконостасов, по пяти рублей за каждый. Академическая картина 8 мая 1865 года вся ещё писана зеленью и желчью, почти всё в ней неумело и несчастно – и, однако же, всё-таки тут слышится талант и своеобразность».

«Юношеские годы великого художника протекали в Чугуеве, городишке Харьковской губернии, созданном “фрунтовым солдатом” Аракчеевым в качестве военного поселения. Домишки посёлка выстроились в ряды, как солдаты в строю, все одной величины, одного вида, одного цвета; жизнь в посёлке была вся установлена по расписанию; души людей, живущих в Чугуеве, были так же отмерены и размерены, как все детали военной обмундировки. И был устроен Аракчеевым в Чугуеве Деловой двор – ряд всевозможных мастерских.

Несомненно, аракчеевская муштра мертвила это здоровое само по себе начинание, но талантливый мальчик, впервые соприкоснувшийся там с искусством, сохранил в своей памяти хорошее и не заметил дурного, не обратил на него внимания. Так всегда бывает у благородных, а потому и благодарных натур» (Сергей Яблоновский – псевдоним Сергея Викторовича Потресова, поэта, журналиста, литературного и художественного критика).

Своим учителем и непосредственным наставником в Академии Репин считал Крамского. До конца жизни Репин не переставал учиться, совершенствуясь не только в специальных знаниях, но и в далёких от искусства дисциплинах. О том, какое влияние оказал Крамской на одарённого юношу можно судить по словам Крамского, адресованным своему ученику: «Если вы хотите служить обществу, вы должны знать и понимать его во всех его интересах, во всех его проявлениях, а для этого вы должны быть самым образованным человеком. Ведь художник есть критик общественных явлений: какую бы картину он ни представил, в ней ясно отразится его миросозерцание, его симпатии, антипатии и, главное, та неуловимая идея, которая будет освещать его картину… Не в том ещё дело, чтобы написать ту или другую сцену из истории или из действительной жизни. Она будет простой фотографией с натуры, этюдом, если не будет освещена философским мировоззрением автора и не будет носить глубокого смысла жизни, в какой бы форме это ни проявилось… Настоящему художнику необходимо колоссальное развитие, если он сознаёт свой долг – быть достойным своего призвания… Особенно теперь нужно художнику образование. Русскому пора наконец становиться на собственные ноги в искусстве… Пора подумать о создании своей русской школы, национального искусства!»

По сути, эти слова вполне можно отнести ко всему творческому пути Ильи Репина.

После написания картины «Ангел смерти избивает всех первенцев египетских» уже через четыре года «Репин является уже сильно выросшим художником, когда, весной 1869 года, получает свою 2-ю золотую медаль за академическую программу: “Иов и его друзья”… Ветхозаветный сюжет ничуть не приходился по вкусам и натуре молодого Репина; просыпавшийся в ту минуту талант влёк его совершенно в иную сторону, но он, конечно, подчинялся требованиям школы и извлёк из задачи весь возможный драматизм, но прибавил тут, самым оригинальным образом, те живописные мотивы древнего Востока, которые шевелились в его фантазии после лекций из истории искусства.

Следующий 1870 год прошёл в путешествии на Волге. Пора было, после того, Репину получать большую золотую медаль и ехать за границу, но на конкурс была назначена тема “Воскрешение дочери Иаировой”, которая, быть может, ещё менее прежней приходилась по натуре Репина. От этого он долго не хотел браться за неё, предпочитая лучше пропустить конкурс, чем делать что-то не идущее к его вкусам и понятиям – порядочная редкость между художниками!

Но вдруг ему пришла в голову мысль, которая сделала возможным исполнение картины, даже и на классический сюжет. Он вспомнил сцену из времени своего отрочества, ту минуту, когда вошёл в комнату, где лежала только что скончавшаяся его двоюродная сестра, молоденькая девочка. В его памяти возникло тогдашнее чувство, полумрак комнаты, слабо мерцающий красный огонь свечей, бледное личико маленькой по– конницы, закрытые глаза, сложенные тощие ручки, худенькое тельце, выделяющееся словно в дыму, важная торжественность и глубокое молчание кругом – и вот из этих, выплывших теперь ощущений, глубоко запавших прежде в юной душе, он задумал создать свою картину. До конкурса оставалось едва несколько недель, но внутри горело яркое чувство, фантазия кипела, и в немного дней картина была написана настолько, что её можно было нести на конкурс. Её, так не конченную, и понесли. И она получила большую золотую медаль, она вышла лучше и сильнее всех – чувство и живописность громко в ней говорили. Совет Академии не посмотрел на то, что многое осталось едва подмалёванным. Так она и теперь осталась навсегда не оконченною, и всё-таки в музее “золотых программ” Академии это одно из самых оригинальных и поразительных созданий.

Я уже сказал выше, что в промежуток между этими двумя задачами Репин ездил на Волгу в 1870 году. Ему это нужно было для здоровья, и потом его тянуло окунуться в самую среду народной жизни. И действительно, поездка не осталась бесплодною: результатом её вышла картина, которая больше всех других весит между истинно русскими картинами. Кто взглянет на “Бурлаков” Репина, сразу поймет, что автор глубоко проникнут был и потрясён теми сценами, которые проносились перед его глазами. Он трогал эти руки, литые из чугуна, с их жилами, толстыми и натянутыми, словно верёвки; он подолгу вглядывался в эти глаза и лица, добрые и беспечные, в эти могучие тела, кроющие мастодонтовскую силу и вдруг её развертывающие, когда приходит минута тяжкого труда и животной выносливости; он видел эти лохмотья, эту нужду и бедность, эту загрубелость и вместе добродушие – и всё это отпечаталось огненными чертами на солнечном фоне его картины. Этой картины ещё не существовало, а уже всё, что было лучшего между петербургскими художниками, ожидало от Репина чего-то необыкновенного: так были поразительны большие этюды масляными красками, привезённые им с Волги. Что ни холст, то тип, то новый человек, выражающий целый характер, целый особый мир. Я живо помню и теперь, как вместе с другими радовался и дивился, рассматривая эскизы и этюды Репина в правлении Академии: там было точно гулянье, так туда толпами и ходили художники и останавливались подолгу перед этими небольшими холстами, привезёнными без подрамков и лежавшими на полу» (Владимир Васильевич Стасов).

Стасов во многом способствовал открытию репинского таланта, их дружба продолжалась почти всю жизнь во многом благодаря творческой «неисчерпаемости» друг друга. Другим человеком, позволившим состояться Репину как художнику, взяв на себя весь груз ответственности за семью и детей, была первая жена Вера Шевцова, с которой он познакомился ещё будучи студентом Академии.

«Когда девятнадцатилетний Репин впервые появился в стенах Академии художеств, с ним очутился там же мой дядя, Александр Шевцов – сын петербургского архитектора Алексея Ивановича Шевцова, выученика той же Академии. Молодые люди познакомились, и Репин стал бывать у нас. Он познакомился со всеми детьми архитектора: Софьей (в дальнейшем – жена брата художника, Василия), Алексеем (мой отец) и Верой, своей будущей женой» (племянница жены Репина Людмила Алексеевна Шевцова-Споре).

Репин часто говорил о себе, что неспособен на дружбу. Однако друзья у него были. Причём некоторые – со времён обучения художника в Академии: Стасов, Малярев-Софийский, Мурашко, Поленов, Антокольский, Куинджи… «Я приобрёл столько знакомых, столько простых и добрых искренних друзей. В их серьёзной среде я чувствовал, что духовно обогащаюсь, что горизонт мой расширяется», – писал Антокольский (Марк Матвеевич Антокольский, скульптор) о своём студенческом кружке, в который, помимо Репина, входили другие будущие живописцы, а также скульпторы, архитекторы и студенты университета.

Вот выдержка из письма Поленова (Василий Дмитриевич Поленов, художник, педагог) Репину: «Приветствую тебя, дорогой друг. Ты сразу стал во главе русского искусства и продолжаешь быть первым русским художником современности. Долго мы шли вместе, и я с радостью вспоминаю и наши хорошие отношения, и твою искреннюю дружбу. В последние годы мы внешне как бы разошлись, но внутренне остались близки как прежде».

К сожалению, друзья по Академии не оставили таких же подробных воспоминаний о Репине, как его ученики. Но к замечаниям и рекомендациям своих друзей, да и просто коллег, с которыми у Ильи Ефимовича складывались приязненные отношения, Репин относился очень серьёзно.

Картина Репина «Бурлаки на Волге» – этапное произведение в творчестве художника. Она была заказана великим князем Владимиром Александровичем и впервые картина увидела свет в марте 1871 года на конкурсе Общества поощрения художеств. Работа была удостоена первой премии среди произведений жанровой живописи, но Репин возвращает картину в мастерскую для того, чтобы ещё в течении двух лет её дорабатывать, внимательно выслушивая критику в свой адрес.

Вот один из таких советов от товарища Репина по поездке на Волгу Фёдора Васильева: «Слишком тенденциозно. Зачем эти навязчивые сравнения – нарядные барышни и бурлаки. Картина должна быть шире, проще. Бурлаки, так бурлаки! И чем проще будет картина, тем художественней» (Фёдор Александрович Васильев, художник– пейзажист).

«…Я впервые увидал “Бурлаков”. Картина была ещё в полной свежести, блистала светом, яркостью красок, затмевая всё вокруг себя и производя прямо ошарашивающее впечатление. Помнится, какие-то большие пытались мне её “объяснить” и возбудить во мне, мальчишке, сострадание к этим “неснастным”, но мне эти объяснения казались докучливыми, и я не мог оторваться от того, что мне доставляло невыразимое наслаждение.

Я, благодаря ей, познал, что картина вообще может нравиться чем-то таким, что не есть миловидность лиц, блеск костюмов, привлекательность пейзажного мотива… что она может нравиться всем своим существом как органически связанное целое, как вещь, имеющая свою внутреннюю подлинную жизнь» (Александр Николаевич Бенуа, художник, историк искусства).

«Репин – кумир моей юности. Полюбил я его за “Бурлаков”, “Запорожцев”, а потом уже нетерпеливо ждал каждую его новую картину, рисунок, портрет. Я не знаток живописи, но репинскую руку узнаю среди тысячи других. К Репину у меня осталось чувство восхищения и удивления. Я бы назвал его “очарованный мастер”» (Максим Горький, писатель).

В мае 1973 года картина была показана на выставке в Вене. О ней много писали. «Репин, явился теперь с картиною, с которой едва ли в состоянии помериться многое из того, что создано русским искусством», – писал Стасов. Правда, находились и иные мнения. «Величайшей профанацией искусства» назвал работу Ильи Ефимовича профессор Академии Фёдор Антонович Бруни.

Из Вены Репин с семьёй уезжает в Италию, а потом в Париж, где проводит три года своего академического пансиона.

Из зарубежной поездки Репин возвратился с картиной «Садко в подводном царстве», которая была холодно встречена критикой и друзьями.

«…Провести целых три года за границей, видеть всё, что есть самого талантливого в живописи на свете, увидать тут же зараз тысячи лучших сцен природы – и всё-таки не загореться ни единым могучим лучом, не почувствовать ни единого сильного вдохновения, которое бы толкнуло на творчество, созидательство – нет, это не значит быть творческим талантом, да ещё в молодые, самые кипучие годы… Вырос ли Репин с тех самых пор, как кончил «Бурлаков»? Ни на одну йоту, и вот это-то и приводит меня в истинное отчаяние. Если уж теперешнее время проходит втуне, без результатов, то чего ж ждать в будущем?» (Владимир Васильевич Стасов).

От болезненной для него критики художник скрывается в родном Чугуеве, где проводит целый год перед своим переездом из столицы в Москву. В творческом отношении такое возвращение в провинцию оказалось полезным для Репина: в его сознании возникает тема глубинной России, которая долгие годы вдохновляла и подпитывала его живописный гений.

В 1877 году Репины уезжают в Москву. Московский период в творчестве художника – наиболее плодотворный. Здесь он создаёт целую портретную галерею известных современников, картину «Царевна Софья в Новодевичьем монастыре», здесь же им начата работа над полотнами «Иван Грозный и сын его Иван» и «Крестный ход в Курской губернии».

«Висел в моём кабинете и бросался в глаза каждому, кто первый раз в него входил, репинский этюд к картине “Грозный и сын”.

Большая, широко, ярко, красочно сделанная акварель. Некоторые художники находили, что лицо умирающего царевича на этом этюде ещё сильнее, чем на картине, выражение сложнее и трогательнее. Когда разразилась война, в Москве, между прочим, устраивались в пользу раненых выставки картин, взятых из разных коллекций. У меня всегда просили моего “Грозного”.

Я уже имел нескромность рассказать в своё время в печати, как и почему Илья Ефимович одарил меня этим сокровищем. Повторю очень кратко, чтобы понятно было остальное.

Когда какой-то маньяк изрезал в Третьяковской галерее знаменитое репинское полотно, нашлось несколько “бурлюков” и писателей, которые устроили в Политехническом музее беседу, на которой позорили картину и доказывали, что так с нею и нужно было поступить. Имели смелость пригласить на свой вечер Илью Ефимовича и убеждали его самого в его никчёмности.

Я ответил на это статьёй в “Русском слове”, и статья вызвала совершенно необыкновенный отклик: со всех сторон России и из-за границы я получил несколько сот писем. Пролился ливень негодования против “бурлюков” и горячего сочувствия художнику. Я собрал эти письма (кажется, их было четыреста тридцать шесть), и, когда Репин приехал вновь в Москву посмотреть на своё выздоровевшее детище, организовал чествование, пригласив на него крупнейших представителей искусства, общественности, науки. Я поднёс ему письма и адрес, который был пущен по Москве во многих экземплярах и вернулся покрытый великим множеством подписей» (Сергей Яблоновский).

Кисть художника становится ещё более мастеровитой, из-под неё выходят замечательные работы, его портреты запечатлевают выдающихся деятелей отечественной культуры и науки.

«Ваш русский Репин – гениальный художник! Он с исключительной страстностью создаёт впечатляющие образы, полные жизненности, большой психологической глубины и социального обобщения» (Жан-Жозеф Бенжамен-Констан, французский художник).

«Репин понимает голову так, как никто» (Николай Николаевич Ге, живописец).

«Репинские портреты обобщили и подытожили всё до него созданное в этой области русскими художниками, причём хочется называть “портретами” не только изображения лиц известных, но множество разноликих образов в репинских картинах, которые шире чем характеры, глубже чем типы, и смотрятся как индивидуальности, неповторимые и незабываемые…

Глядя на портреты Репина, я всегда, независимо от степени их достоинств, чувствую жадную мысль – доискаться до человеческого в человеке, – эту пытливую жадную мысль и столь же отвечающее ей художество…

Я ещё застал в живых очень многих лиц, с которых Репиным сделаны портреты. Что поражало: “зерно”, главный живописный мотив портрета, то, что, казалось бы, художник вправе “придумать”, чтобы выгоднее построить композицию, находилось в самом человеке, причём вовсе не в представительно-внешнем его обыкновении “казаться таким”, “держаться на людях так-то”, а в существе “душевности” данной личности» (Борис Владимирович Асафьев, литературный псевдоним Игорь Глебов – композитор, музыкальный критик, историк и теоретик музыки).

«Этот портрет с первого же раза говорит, что он принадлежит к числу далеко поднявшихся за уровень. Глаза удивительно живые; мало того, они произвели во мне впечатление ужаса; они щурятся, шевелятся и страшно, поразительно пронизывают зрителя… Потом, рот чудесный, верный, иронизирующий вместе с глазами… Словом, вся физиономия живая и похожая. Кроме того, фигура прелестная; это пальто, эта неуклюжая посадка, всё, словом, замечательно передаёт восточного симпатичного человека… Убедившись в том, что вы сделали чудо, я взобрался на стул, чтобы посмотреть «кухню», и… признаюсь, руки у меня опустились. В первый раз в жизни я позавидовал живому человеку, но не той недостойной завистью, которая искажает человека, а той завистью, от которой больно и в то же время радостно; больно, – что это не я так сделал, а радостно, – что всё же оно существует, сделано, стало быть, идеал можно схватить за хвост…» (Иван Крамской о портрете А.И. Куинджи).

Однако Москва «начинает страшно надоедать» художнику, в которой ему видится только «самодовольная буржуазия да тороватое торгашество».

В сентябре 1882 года Репин возвращается в Санкт-Петербург, а в марте 1883 года состоялась XI выставка Товарищества передвижников, где была показана картина Репина «Крестный ход в Курской губернии».

«…Мы, художники, спешим туда, там толпа, восторги, дружественный суд… Общее возбуждение, все разделяют торжество автора, а торжество было полное… Успех картины был огромный» (живописец Михаил Васильевич Нестеров о картине «Крестный ход в Курской губернии»).

«Тема “Запорожцев”, в сущности, жизнерадостнейший смех, мужественный, солнечный смех здоровых, уверенных в своей несокрушимой силе и воле людей. Но каждый из них в отдельности – яркий, “полноцветный”, знающий себе цену человек со своеобразным складом ума и своей повадкой. То же – в “Крестном ходе”, одной из смелейших композиций Репина: движение охваченной одним порывом людской массы на зрителя. Всматриваешься. Оказывается, что в обобщённом порыве участвуют “отдельные, неделимые в себе человеческие существа”, каждый со своим хоть и тупым и узеньким, – а всё же со своим мирком. Репин просто не мог равнодушно пройти мимо людей, не вглядевшись в каждого из них: нет ли в нём человека?» (Борис Владимирович Асафьев).

Почти сразу после выставки Репин с друзьями направляются за границу, в Голландию, Францию, Испанию для знакомства с творчеством Рембрандта, Веласкеса, Хальса, Мурильо, Риберы, Гойи. По возвращению в Россию Репин вновь обращается к социальной тематике, пытаясь через живописные образы передавать драматизм исторического момента страны, когда предчувствие революционных событий уже явно ощущается во всех сферах общественной жизни.

На своей даче в Мартышкино под Санкт-Петербургом художник работает над эскизами к картине «Не ждали». Дачные интерьеры, родные в роли натурщиков – здесь всё оказывается у художника под рукой. Картина была показана в 1884 году на очередной, XII выставке Товарищества, и была первой из серии работ остросоциальной тематики.

«И вот картина “Не ждали” произвела на меня странное, я бы сказал, отрезвляющее действие. Вообще появление её в Петербурге было в высшей степени сенсационным, и не только потому, что Стасов забил в свой турецкий барабан, и не только потому, что сюжет имел в себе элементы некоторого политического соблазна. Общество (очень широкие слои общества, бесконечно более широкие, нежели те, которые сейчас интересуются живописью и думают, что понимают толк в ней) как-то всполошилось, встрепенулось. Не было собрания, в котором картина не обсуждалась бы, не было семейного обеда, за которым из-за “Не ждали” не возникали бы ожесточённые споры. Но не этот шум подействовал на меня. Напротив, увидав картину, я совершенно забыл о нём, я как-то даже забыл о самом сюжете – до такой степени я был зачарован её “емкостью”; до того меня пленил льющийся через окна серый свет, до того красивыми мне показались сочетания этих самых обыденных, простейших, будничных красок, до того весь этот intérieur, который в натуре мне был бы ненавистен своим убожеством, оказался наполненным жизненностью: до того картина (повторяю, не сюжет, не “анекдот”, но всё в целом) показалась полной какой-то душевной содержательности» (Александр Бенуа).

«Отказ от исповеди», «Арест пропагандиста», «Революционерка перед казнью» – вскоре последовали за картиной «Не ждали»; художник не только не надеялся на успех в обществе или продажу этих работ, некоторые он не желал показывать даже друзьям. Стасов, через несколько лет увидев «Отказ от исповеди» у поэта Минского, которому эта работа была подарена, пришёл в восхищение. «Наконец-то я эту вещь увидел и, конечно, в ту же секунду, в то же мгновение выпросил, вымолил себе фотографию у Минского. Наконец-то, наконец-то я увидел эту картину. Потому что это настоящая картина, какая только может быть картина!!! Какой взгляд, какая глубина у вашего осуждённого!! Какой характер, какая целая жизнь тут написалась…»

Не так восторженно примет Стасов картину «Иван Грозный и сын его Иван», работать над которой Репин начал ещё в Москве и которую покажет на XIII выставке передвижников. Картина предсказуемо вызвала зрительский ажиотаж и Высочайшее распоряжение о недопустимости демонстрации картины на выставках, а также запрет на её публикацию в журналах и копирование другими художниками. Купившему картину Третьякову было запрещено экспонировать её в своей галерее, и лишь хлопотами друзей коллекционера и мецената вердикт Императора был отменён, и творение Репина было вновь возвращено к показу в галерее у Павла Михайловича.

Вторая половина восьмидесятых годов – тяжёлое время в жизни Репина. Здесь и разрыв с женой, и конфликт с дочерьми, и накопившаяся усталость. Художник уезжает в Крым, затем за границу. Впервые он странствует в одиночестве.

Возвратился Репин в обновлённую за его отсутствие мастерскую. Здесь он пишет картину «Николай Мирликийский останавливает казнь трёх невинно осуждённых» и «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». «Николай Мирликийский» не вызвал особого интереса у друзей Репина, не был доволен картиной и Лев Николаевич Толстой. Пожалуй, прав был ученик художника Михаил Давидович Бернштейн, когда утверждал, что «Репину была чужда религиозная тема, она противоречила его реалистическому восприятию живой действительности».

Над «Запорожцами» Репин работает долго и упорно, многократно переписывая фигуры и меняя их местами.

26 ноября 1891 года в залах Академии художеств открывается персональная выставка Ильи Репина, на которой он выставил своих «Запорожцев». В залах были представлены все этюды и эскизы к картине, а также выставлено несколько законченных его работ, в том числе и картина «Арест пропагандиста».

«Репин рисовал с меня для своей будущей картины целых два часа. Ему нужно было позаимствовать мои глаза для одного, а для другого – веко глаз, и для третьего запорожца поправить нос» (Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, писатель-прозаик и драматург).

«Со стороны передачи всех возможных ступеней смеха, Репин добился здесь путём длительной, упорной работы и постоянных переписываний и улучшений, таких результатов, что на основании нескольких десятков голов запорожцев можно составить исчерпывающий своеобразный “атлас смеха”» (Игорь Эммануилович Грабарь, живописец, теоретик искусства, педагог).

«Моему маленькому брату Юре выбрили голову и оставили чуб; на круглой голове его сначала висел маленький, а потом вился длинный «оселедец», который он заматывал за ухо. И костюм ему сшили жёлтый жупан с откидными рукавами, когда крёстный его Мурашко привёз ему малороссийскую рубашку и шаровары. Жупан ему дали заносить, чтобы походил больше на настоящий…» (дочь художника Вера Репина).

«Всмотритесь попристальнее, вы начинаете понимать, что перед вами не просто весёлая компания, а исторические деятели, не эпизод комедии, а исторический момент. Это право насмешки над грозным и могущественным султаном куплено кровью, куплено бесчисленным количеством героических смертей и деяний. Нужна великая отвага в душе, великое, смелое сердце, чтобы так искренне смеяться в такую минуту» (газета «Новости» 1891 год).

Продажа полотна Императору приносит Репину довольно крупную сумму, на которую он приобретает усадьбу Здравнево недалеко от Витебска, где впоследствии рассчитывает проводить летние месяцы на лоне природы.

Сразу после возвращения из-за границы, перед своей выставкой, Репин посещает Толстого в Ясной Поляне и делает там несколько этюдов, набросков и зарисовок, с помощью которых приступает к портретным работам: «Толстой на отдыхе в лесу», «Толстой в саду», «Толстой в яснополянском кабинете».

«Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что изображения Толстого в 1891 г. менее удачны, чем прежние портреты Репина. По-видимому, на него несколько повлияли новые течения в живописи, и он стал дополнять действительность своим воображением. Таким воображаемым Толстым он изобразил Толстого на молитве; эта картина написана в 1901 г. по этюду, сделанному им в 1891 г. В ней Толстой изображён босым, с каким-то не свойственным ему страдальческим выражением лица. Отец был недоволен тем, что Репин изобразил его босым. Он редко ходил босиком и говорил: “Кажется, Репин никогда не видал меня босиком. Недостает только, чтобы меня изобразили без панталон”. [Отец, вероятно, забыл, что Репин видел его босым. В своих мемуарах “Далёкое близкое” Репин рассказывает, что когда он ходил с Львом Николаевичем купаться, то по дороге в купальню Толстой снимал свои старые, своей работы, туфли, засовывал их за ременный пояс и шёл босиком.]

Слова отца о том, что его изобразят без панталон, оказались пророчеством. В 1903 г. была выставлена аллегорическая картина художника Н. Бунина, изображавшая Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, М. Горького и самого И.Е. Репина в виде рыбаков. Эти рыбаки, в одних рубашках, – разумеется, без панталон, – с голыми ногами тащили невод, полный рыбы. [При открытии выставки журналист Любошиц нацарапал ножом на полотне этой картины слово “мерзость”. Картина была испорчена, и ему пришлось дорого заплатить за свою надпись.]» (Сергей Львович Толстой, сын писателя, композитор, педагог).

«Интересно был закончен известный портрет Л.Н. Толстого, где писатель изображён одетым в простую рубаху, стоящим босиком, с заложенными за пояс руками. Этот портрет датируется 1901 годом, но по существу он был написан раньше. Дело было так. Однажды во время работы Илья Ефимович попросил меня поискать какой-то этюд в свёртках и папках, находящихся за картиной “Иди за мной, Сатано!”. В поисках я стал просматривать свёртки и в одном из них наткнулся на этот, немного незаконченный, портрет Толстого. Илья Ефимович, увидав портрет и думая, должно быть, о чём-то другом, удивился: “А? Что это?” – а затем, опомнившись, заметил, что портрет ведь почти готов, доделать его, да и на выставку! В портрете не были написаны ноги (был только контур), немного были недописаны штаны и фон. И он взялся портрет доканчивать. Пригласив натурщика, Илья Ефимович сказал мне: “Ну-ка, покажи своё мастерство”, – и поручил написать с натурщика босые ноги, после чего закончил их сам; штаны и фон Илья Ефимович дописал без натуры» (Николай Яковлевич Борисов, живописец).

Как любой большой художник Репин боялся «постареть душевно и не угадать нового движения эстетической жизни молодого поколения». Он внимательно наблюдает за молодыми живописцами – Врубелем, Серовым, Коровиным и другими талантливыми художниками с совершенно иным целеполаганием в вопросах искусства. Не признавать «картины с содержанием», а отдавать приоритет «исключительно художественности», для искусства, в котором прежде безраздельно господствовали передвижники, было явлением новым. Этого не мог оценить и понять Стасов, в отличие от Репина, который принял ценности живописи «самой в себе». Илью Ефимовича теперь восхищал «всякий бесполезный пустяк, исполненный художественно, тонко, изящно, со страстью к делу». Мировоззренческое несовпадение между Репиным и Стасовым окончательно развело критика и художника. Для Репина это был вызов к новым горизонтам совершенства, для Стасова же – «ренегатством» и предательством прежних идеалов.

Возможно, такое изменение во взглядах на искусство привело художника к педагогической деятельности. В 1894 году он вернулся в стены Академии в качестве профессора живописи, хотя ранее у него таких планов не было. По меткому замечанию репинского ученика Игоря Грабаря, «Репин был плохим педагогом, но великим учителем».

«Многие ученики его не понимали и поэтому говорили, что он не умеет учить; но это не верно, он хорошо учил…

Оратором Илья Ефимович не был, но говорил всегда с большим увлечением, особенно о произведениях искусства и художниках, часто делал тонкие критические замечания обо всём, что касается живописи. Но иногда он увлекался очень незначительными произведениями живописи и в это время, действительно, его не всегда можно было понять» (Иван Силыч Горюшкин-Сорокопудов, живописец, график и педагог).

Педагогическую деятельность Репин счастливо совмещал с творческой. Увлечённый поиском новых средств выразительности, он пишет множество портретов, порой, на пленэре, словно споря в умении передать нюансы света и тени со своим учеником Серовым. Вскоре Репин сближается с кругом художников «Мира искусства». Однако принципиальная позиция художника, не принимающая легковесности и дилетантизма в искусстве, привела его к конфликту с этим объединением. За статьями и спорами мирискусников с Репиным следила вся творческая столичная интеллигенция.