Текст книги "Хокку. Японская лирика. Плакучей ивы тень…"

Басё, Исса, Бусон, Идзэн и др
Хокку. Японская лирика
Плакучей ивы тень…
Сборник стихотворений

* * *

© ООО «Агентство ФТМ, Лтд.»

© Маркова В. Н., наследники

© ООО «Издательство АСТ»

Предисловие

Японское лирическое стихотворение хокку (хайку) отличается предельной краткостью и своеобразной поэтикой.

Народ любит и охотно создает короткие песни – сжатые поэтические формулы, где нет ни одного лишнего слова. Из народной поэзии эти песни переходят в литературную, продолжают развиваться в ней и дают начало новым поэтическим формам. Так родились в Японии национальные стихотворные формы: пятистишие танка и трехстишие – хокку. Танка (буквально «короткая песня») была первоначально народной песней и уже в VII–VIII веках, на заре японской истории, становится законодательницей литературной поэзии, оттеснив на задний план, а потом и совершенно вытеснив так называемые длинные стихи «нагаута» (представленные в знаменитой поэтической антологии VIII века Манъёсю). Эпические и лирические песни разнообразной длины сохранились только в фольклоре. Хокку отделилось от танки много столетий спустя, в эпоху расцвета городской культуры «третьего сословия». Исторически оно является первой строфой танки и получило от нее богатое наследство поэтических образов.

Древняя танка и более молодое хокку имеют многовековую историю, в которой периоды расцвета чередовались с периодами упадка. Не один раз эти формы находились на грани исчезновения, но выдержали испытание временем и продолжают жить и развиваться еще и в наши дни. Такой пример долголетия не является единственным в своем роде. Греческая эпиграмма не исчезла даже после гибели эллинской культуры, а была принята на вооружение римскими поэтами и поныне сохранилась в мировой поэзии. Таджикско-персидский поэт Омар Хайям создал замечательные четверостишия (рубаи) еще в XI–XII веках, но и в нашу эпоху народные певцы в Таджикистане слагают рубаи, вкладывая в них новые идеи и образы.

Очевидно, краткие стихотворные формы – насущная потребность поэзии. Такие стихи можно сочинить быстро, под влиянием непосредственного чувства. Можно афористически, сжато выразить в них свою мысль так, чтобы она запоминалась и переходила из уст в уста. Их легко использовать для похвалы или, наоборот, язвительной насмешки.

Интересно отметить попутно, что стремление к лаконизму, любовь к малым формам вообще присущи японскому национальному искусству, хотя оно великолепно умеет создавать и монументальные образы.

Потеснить танку и на время вырвать у нее первенство смогло только хокку, еще более короткое и лаконичное стихотворение, зародившееся в среде простых горожан, которым были чужды традиции старой поэзии. Именно хокку стало носителем нового идейного содержания и лучше всего сумело откликнуться на запрос растущего «третьего сословия».

Хокку – лирическое стихотворение. Оно изображает жизнь природы и жизнь человека в их слитном, нерасторжимом единстве на фоне круговорота времен года.

Японская поэзия является силлабической, ритмика ее основана на чередовании определенного количества слогов. Рифмы нет, но звуковая и ритмическая организация трехстишия – предмет большой заботы японских поэтов.

Хокку обладает устойчивым метром. В каждом стихе определенное количество слогов: пять в первом, семь во втором и пять в третьем – всего семнадцать слогов. Это не исключает поэтической вольности, особенно у таких смелых поэтов-новаторов, каким был Мацуо Басё (1644–1694). Он иногда не считался с метром, стремясь достигнуть наибольшей поэтической выразительности.

Размеры хокку так малы, что по сравнению с ним европейский сонет кажется монументальным. Оно вмещает в себе считаное количество слов, и тем не менее емкость его относительно велика. Искусство писать хокку – это прежде всего умение сказать многое в немногих словах. Краткость роднит хокку с народными пословицами. Некоторые трехстишия получили хождение в народной речи на правах пословиц, как, например, стихотворение поэта Басё:

 
Слово скажу —
Леденеют губы.
Осенний вихрь!
 

Как пословица оно означает, что осторожность иногда заставляет промолчать.

Но чаще всего хокку резко отличается от пословицы по своим жанровым признакам. Это не назидательное изречение, короткая притча или меткая острóта, а поэтическая картина, набросанная одним-двумя штрихами. Задача поэта – заразить читателя лирическим волнением, разбудить его воображение, и для этого необязательно рисовать картину во всех ее деталях.

Чехов писал в одном из своих писем брату Александру: «…у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка…»

Такой способ изображения требует от читателя максимальной активности, втягивает его в творческий процесс, дает толчок его мысли. Сборник хокку нельзя пробегать глазами, листая страницу за страницей. Если читатель будет пассивным и недостаточно внимательным, он не воспримет импульса, посланного ему поэтом. Японская поэтика учитывает встречную работу мысли читателя. Так удар смычка и ответное дрожание струны вместе рождают музыку.

Хокку миниатюрно по своим размерам, но это не умаляет того поэтического или философского смысла, который может придать ему поэт, не ограничивает масштаб его мысли. Однако дать многостороннее изображение и пространно, до конца развить свою мысль в пределах хокку поэт, конечно, не может. В каждом явлении он ищет лишь его кульминационный пункт.

Некоторые поэты, и в первую очередь Исса, поэзия которого наиболее полно отражала народное мировоззрение, любовно изображали малое, слабое, утверждая за ним право на жизнь. Когда Исса заступается за светлячка, муху, лягушку, нетрудно понять, что тем самым он встает на защиту маленького, обездоленного человека, которого мог стереть с лица земли его господин – феодал.

Таким образом, стихи поэта наполняются социальным звучанием.

 
Вот выплыла луна,
И каждый мелкий кустик
На праздник приглашен, —
 

говорит Исса, и мы узнаем в этих словах мечту о равенстве людей.

Отдавая предпочтение малому, хокку иногда рисовало и картину большого масштаба:

 
Бушует морской простор!
Далеко, до острова Садо,
Стелется Млечный Путь.
 

Это стихотворение Басё – своего рода смотровая щель. Прильнув к ней глазом, мы увидим большое пространство. Перед нами откроется Японское море в ветреную, но ясную осеннюю ночь: блеск звезд, белые буруны, а вдали, на краю неба, черный силуэт острова Садо.

Или возьмем другое стихотворение Басё:

 
На высокой насыпи – сосны,
А меж ними вишни сквозят, и дворец
В глубине цветущих деревьев…
 

В трех строчках – три плана перспективы.

Хокку сродни искусству живописи. Они нередко писались на сюжеты картин и, в свою очередь, вдохновляли художников; подчас они превращались в компонент картины в виде каллиграфически выполненной надписи на ней. Иногда поэты прибегали к способам изображения, родственным искусству живописи. Таково, например, трехстишие Бусона:

 
Цветы сурепки вокруг.
На западе гаснет солнце.
Луна на востоке встает.
 

Широкие поля покрыты желтыми цветами сурепки, они кажутся особенно яркими в лучах заката. С огненным шаром заходящего солнца контрастирует восходящая на востоке бледная луна. Поэт не рассказывает нам подробно, какой при этом создается эффект освещения, какие краски на его палитре. Он только предлагает по-новому взглянуть на ту картину, которую каждый видел, может быть, десятки раз… Группировка и выбор живописных деталей – вот в чем основная задача поэта. В колчане у него всего две-три стрелы: ни одна не должна пролететь мимо.

Эта лаконичная манера иногда очень напоминает обобщенный способ изображения, которым пользовались мастера цветной гравюры укиё-э. Разные виды искусства – хокку и цветная гравюра – отмечены чертами общего стиля эпохи городской культуры в Японии XVII–XVIII веков, и это роднит их между собою.

 
Льет весенний дождь!
По пути беседуют
Зонтик и минó.
 

Это трехстишие Бусона – жанровая сцена в духе гравюры укиё-э. Двое прохожих беседуют на улице под сеткой весеннего дождя. На одном соломенный плащ – мино, другой прикрывается большим бумажным зонтом.

Вот и все!

Но в стихотворении чувствуется дыхание весны, в нем есть тонкий юмор, близкий к гротеску.

Часто поэт создает не зрительные, а звуковые образы. Вой ветра, стрекот цикад, крики фазана, пение соловья и жаворонка, голос кукушки, каждый звук исполнен особого смысла, рождает определенные настроения и чувства.

В лесу звучит целый оркестр. Жаворонок ведет мелодию флейты, резкие крики фазана – ударный инструмент.

 
Жаворонок поет.
Звонким ударом в чаще
Вторит ему фазан.
 

(Басё)

Японский поэт не развертывает перед читателем всей панорамы возможных представлений и ассоциаций, возникающих в связи с данным предметом или явлением. Он только будит мысль читателя, дает ей определенное направление.

 
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
 

(Басё)

Стихотворение похоже на монохромный рисунок тушью. Ничего лишнего, все предельно просто. При помощи нескольких умело выбранных деталей создана картина поздней осени. Чувствуется отсутствие ветра, природа словно замерла в грустной неподвижности. Поэтический образ, казалось бы, чуть намечен, но обладает большой емкостью и, завораживая, уводит за собой. Кажется, что смотришь в воды реки, дно которой очень глубоко. И в то же время он предельно конкретен. Поэт изобразил реальный пейзаж возле своей хижины и через него – свое душевное состояние. Не об одиночестве ворона говорит он, а о своем собственном.

Воображению читателя оставлен большой простор. Вместе с поэтом он может испытать чувство печали, навеянное осенней природой, или разделить с ним тоску, рожденную глубоко личными переживаниями.

Не мудрено, что за века своего существования старинные хокку обросли слоями комментариев. Чем богаче подтекст, тем выше поэтическое мастерство хокку. Оно скорее подсказывает, чем показывает. Намек, подсказ, недоговоренность становятся дополнительными средствами поэтической выразительности. Тоскуя об умершем ребенке, поэт Исса сказал:

 
Наша жизнь – росинка.
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь – и все же…
 

Роса – обычная метафора бренности жизни, так же как вспышка молнии, пена на воде или быстро опадающие цветы вишни. Буддизм учит, что жизнь человека кратка и эфемерна, а потому не имеет особой ценности. Но отцу нелегко смириться с потерей любимого ребенка. Исса говорит «и все же…» и кладет кисть. Но само его молчание становится красноречивей слов.

Вполне понятно, что в хокку есть недоговоренность. Стихотворение состоит всего из трех стихов. Каждый стих очень короток в противоположность гекзаметру греческой эпиграммы. Пятисложное слово уже занимает целый стих: например, хототогису – кукушка, киригирису – сверчок. Чаще всего в стихе два значащих слова, не считая формальных элементов и восклицательных частиц. Все лишнее отжимается, отсеивается; не остается ничего, что служит только для украшения. Даже грамматика в хокку особая: грамматических форм немного, и каждая несет на себе предельную нагрузку, иногда совмещая несколько значений. Средства поэтической речи отбираются крайне скупо: хокку избегает эпитета или метафоры, если может без них обойтись.

Иногда все хокку целиком – развернутая метафора, но ее прямое значение обычно скрыто в подтексте.

 
Из сердцевины пиона
Медленно выползает пчела…
О, с какой неохотой!
 

Басё сложил это стихотворение, расставаясь с гостеприимным домом своего друга.

Было бы, однако, ошибкой в каждом хокку искать подобный двойной смысл. Чаще всего хокку – конкретное изображение реального мира, не требующее и не допускающее никакого другого толкования.

Поэзия хокку была новаторским искусством. Если с течением времени танка, отдалившись от народных истоков, стала излюбленной формой аристократической поэзии, то хокку стало достоянием простого люда: купцов, ремесленников, крестьян, монахов, нищих… Оно принесло с собой простонародные выражения и жаргонные слова. Оно вводит в поэзию естественные, разговорные интонации.

Местом действия в хокку стали не сады и дворцы аристократической столицы, а бедные улицы города, рисовые поля, большие дороги, лавки, харчевни, постоялые дворы…

«Идеальный», освобожденный от всего грубого пейзаж – так рисовала природу старая классическая поэзия. В хокку поэзия вновь обрела зрение. Человек в хокку не статичен, он дан в движении: вот уличный разносчик бредет сквозь снежный вихрь, а вот работник вертит мельницу-крупорушку.

Та пропасть, которая уже в X веке легла между литературной поэзией и народной песней, стала менее широкой. Ворон, долбящий носом улитку на рисовом поле, – образ этот встречается и в хокку, и в народной песне.

Канонические образы старых танок уже не могли вызвать того непосредственного чувства изумления перед красотой живого мира, которое хотели выразить поэты «третьего сословия». Нужны были новые образы, новые краски. Поэты, так долго опиравшиеся только на одну литературную традицию, обращаются теперь к жизни, к реальному окружающему их миру. Старые парадные декорации убраны. Хокку учит искать скрытую красоту в простом, незаметном, повседневном. Прекрасны не только прославленные, много раз воспетые цветы вишен, но и скромные, незаметные на первый взгляд цветы сурепки, пастушьей сумки, стебелек дикой спаржи…

 
Внимательно вглядись!
Цветы пастушьей сумки
Увидишь под плетнем.
 

(Басё)

Хокку учит ценить и скромную красоту простых людей. Вот жанровая картинка, созданная Басё:

 
Ветки азалий в горшке,
А рядом крошит сухую треску
Женщина в их тени.
 

Это, наверно, хозяйка или служанка где-нибудь в бедной харчевне. Обстановка самая убогая, но тем ярче, тем неожиданней выделяются красота цветка и красота женщины. В другом стихотворении Басё лицо рыбака на рассвете напоминает цветущий мак, и оба они одинаково хороши. Красота может поражать, как удар молнии:

 
Едва-едва я добрел,
Измученный, до ночлега…
И вдруг – глициний цветы!
 

(Басё)

Красота может быть глубоко скрыта.

В стихах хокку мы находим новое, социальное переосмысление этой истины – утверждение красоты в незаметном, обыденном, и прежде всего в простом человеке из народа.

Именно таков смысл стихотворения поэта Кикаку:

 
Вишни в весеннем цвету
Не на далеких вершинах гор,
Только в долинах у нас.
 

Верные жизненной правде, поэты не могли не видеть трагических контрастов в феодальной Японии.

Они чувствовали разлад между красотой природы и условиями жизни простого человека.

Об этом разладе говорит хокку Басё:

 
Рядом с цветущим вьюнком
Отдыхает в страду молотильщик.
Как он печален, наш мир!
 

И, как вздох, вырывается у Исса:

 
Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни…
Даже тогда…
 

В хокку нашли отзвук антифеодальные настроения горожан. Увидев самурая на празднике цветущей вишни, Кёрай говорит:

 
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч!
 

Народный поэт, крестьянин по происхождению, Исса спрашивает детей:

 
Красная луна!
Кто владеет ею, дети?
Дайте мне ответ!
 

И детям придется задуматься над тем, что луна на небе, конечно, ничья и в то же время общая, потому что красота ее принадлежит всем людям.

В книге избранных хокку – вся природа Японии, исконный уклад ее жизни, обычаи и верования, труд и праздники японского народа в их самых характерных, живых подробностях.

Вот почему хокку любят, знают наизусть и сочиняют до сих пор.

Некоторые особенности хокку можно понять, только познакомившись с его историей. С течением времени танка (пятистишие) стала четко делиться на две строфы: трехстишие и двустишие. Случалось, что один поэт слагал первую строфу, второй – последующую. Позднее, в XII веке, появились стихи-цепи, состоящие из чередующихся трехстиший и двустиший. Эта форма получила название «рэнга» (буквально «нанизанные строфы»); первое трехстишие называлось «начальной строфой», по-японски «хокку». Стихотворение рэнга не имело тематического единства, но его мотивы и образы чаще всего были связаны с описанием природы, причем с обязательным указанием на время года.

Рэнга достигла наивысшего расцвета в XIV веке. Для нее были разработаны точные границы времен года и четко определена сезонность того или иного явления природы. Появились даже стандартные «сезонные слова», которые условно обозначали всегда один и тот же сезон года и в стихотворениях, описывающих иное время года, уже не употреблялись. Довольно было, например, упомянуть слово «дымка», и каждый понимал, что речь идет о туманной поре ранней весны. Число таких сезонных слов достигало трех-четырех тысяч. Так, слова и сочетания слов: цветы сливы, соловей, паутинка, цветы вишен и персиков, жаворонок, бабочка, вскапывание поля мотыгой и другие – указывали на то, что действие происходит весной. Лето обозначалось словами: ливень, кукушка, высадка рисовой рассады, цветущая павлония, пион, прополка риса, жара, прохлада, полуденный отдых, полог от москитов, светлячки и прочие. На осень указывали слова: луна, звезды, роса, крик цикад, уборка урожая, праздник Бон, красные листья клена, цветущий кустарник хаги, хризантемы. Зимние слова – это моросящий дождь, снег, иней, лед, холод, теплая одежда на вате, очаг, жаровня, конец года.

«Долгий день» означал весенний день, потому что он кажется особенно длинным после коротких зимних дней. «Луна» – осеннее слово, потому что осенью воздух особенно прозрачен и луна сияет ярче, чем в другое время года.

Иногда время года для ясности все же называлось: «весенний ветер», «осенний ветер», «летняя луна», «зимнее солнце» и так далее.

Начальная строфа (хокку) часто бывала лучшей строфой в составе рэнги. Начали появляться отдельные сборники образцовых хокку. Эта форма стала новой популярной разновидностью литературной поэзии, унаследовав многие особенности рэнги: строгую приуроченность к определенному времени года и сезонные слова. От шуточной рэнги хокку заимствовало ее широкий словарь, каламбуры, простоту тона. Но долгое время оно не отличалось еще особой идейной глубиной и художественной выразительностью.

Трехстишие прочно утвердилось в японской поэзии и обрело подлинную емкость во второй половине XVII века. На непревзойденную художественную высоту поднял его великий поэт Японии Мацуо Басё, создатель не только поэзии хокку, но и целой эстетической школы японской поэтики. Стихи Басё и ныне, по прошествии трех веков, знает наизусть каждый культурный японец. О них создана огромная исследовательская литература, свидетельствующая о самом пристальном внимании народа к творчеству своего национального поэта.

Басё совершил переворот в поэзии хокку. Он вдохнул в нее жизненную правду, очистив от поверхностного комизма и штукарства шуточной рэнги. Сезонные слова, которые были в рэнге формальным, безжизненным приемом, стали у него поэтическими образами, полными глубокого значения.

Лирика Басё раскрывает перед нами мир его поэтической души, его чувства и переживания, но в стихах его нет камерности и замкнутости. У лирического героя поэзии Басё есть конкретные приметы. Это поэт и философ, влюбленный в природу родной страны, и в то же время – бедняк из предместья большого города. И он неотделим от своей эпохи и народа. В каждом маленьком хокку Басё чувствуется дыхание огромного мира. Это искры большого костра.

Для понимания поэзии Басё необходимо знакомство с его эпохой. Лучший период его творчества приходится на годы Гэнроку (конец XVII столетия). Период Гэнроку считается «золотым веком» японской литературы. В это время Басё создавал свою поэзию, замечательный романист Ихара Сайкаку писал свои повести, а драматург Тикамацу Мондзаэмон – пьесы. Все эти писатели в той или иной мере были выразителями идей и чувств «третьего сословия». Творчество их реалистично, полнокровно и отличается удивительной конкретностью. Они изображают жизнь своего времени в ее красочных подробностях, но не опускаются до бытовщины.

Годы Гэнроку были, в общем, благоприятны для литературного творчества. К этому времени японский феодализм вступил в последнюю фазу своего развития. После кровавых междоусобиц, раздиравших Японию в Средние века, наступило относительное умиротворение. Династия Токугава (1603–1868) объединила страну и установила в ней строгий порядок. Отношения между сословиями были точнейшим образом регламентированы. На верхней ступени феодальной лестницы находилось воинское сословие: крупные феодалы – князья и мелкие феодалы – самураи. Торговцы официально были политически бесправны, но на самом деле представляли собой большую силу ввиду роста товарно-денежных отношений, и нередко князья, занимая у ростовщиков деньги, попадали к ним в зависимость. Богатые купцы соперничали в роскоши с феодалами.

Большие торговые города – Эдо (Токио), Осака, Киото стали центрами культуры. Высокого развития достигли ремесла. Изобретение печатания с деревянной доски (ксилография) удешевило книгу, в ней появилось множество иллюстраций, получил распространение и такой демократический вид искусства, как цветная гравюра. Книги и гравюры могли теперь покупать даже небогатые люди.

Политика правительства способствовала росту просвещения. Для молодых самураев было учреждено много школ, в которых главным образом изучались китайская философия, история, литература. Образованные выходцы из воинского сословия пополняли ряды городской интеллигенции. Многие из них поставили свои таланты на службу «третьему сословию». К литературе начали приобщаться и простые люди: купцы, ремесленники, иногда даже крестьяне.

Это была внешняя сторона эпохи. Но была у нее и своя темная изнанка.

«Умиротворение» феодальной Японии было куплено дорогой ценой. В первой половине XVII столетия Япония была «закрыта» для иностранцев, и культурные связи с внешним миром почти прекратились. Крестьянство буквально задыхалось в тисках беспощадного феодального гнета и нередко поднимало рогожные знамена в знак восстания, несмотря на жесточайшие карательные меры со стороны правительства. Была введена система полицейского надзора и сыска, стеснительная для всех сословий.

В «веселых кварталах» больших городов сыпалось дождем серебро и золото, а на проезжих дорогах разбойничали голодные люди; повсюду бродили толпы нищих. Многие родители были вынуждены бросать на произвол судьбы своих маленьких детей, которых они не могли прокормить.

Басё не раз был свидетелем подобных страшных картин. Поэтический арсенал того времени изобиловал множеством условных литературных мотивов. Из китайской классической поэзии пришел мотив осенней грусти, навеянной криком обезьян в лесу. Басё обращается к поэтам, призывая их спуститься с заоблачных высот поэзии и взглянуть в глаза правде жизни:

 
Грустите вы, слушая крик обезьян.
А знаете ли, как плачет ребенок,
Покинутый на осеннем ветру?
 

Басё хорошо знал жизнь простых людей Японии. Сын мелкого самурая, учителя каллиграфии, он с детства стал товарищем игр княжеского сына – большого любителя поэзии. Басё сам начал писать стихи. После ранней смерти своего молодого господина он ушел в город и принял постриг, освободившись тем самым от службы своему феодалу. Однако Басё не стал настоящим монахом. Он жил в маленьком домике в бедном предместье Фукагава, близ города Эдо. Хижина эта со всем окружающим ее скромным пейзажем – банановыми деревьями и маленьким прудом во дворе – описана в его стихах. У Басё была возлюбленная. Ее памяти он посвятил лаконичную элегию:

 
О, не думай, что ты из тех,
Кто следа не оставил в мире!
Поминовения день…
 

Басё шел трудным путем творческих исканий. Его ранние стихи написаны еще в традиционной манере. В поисках нового творческого метода Басё внимательно изучает творчество китайских классических поэтов Ли Бо и Ду Фу, обращается к философии китайского мыслителя Чжуан-цзы и к учению буддийской секты Дзэн, стремясь придать своей поэзии философскую глубину.

В основу созданной им поэтики Басё положил эстетический принцип «саби». Слово это не поддается буквальному переводу. Его первоначальное значение – «печаль одиночества». Саби, как особая концепция красоты, определило собой весь стиль японского искусства в Средние века. Красота, согласно этому принципу, должна была выражать сложное содержание в простых, строгих формах, располагавших к созерцанию. Покой, притушенность красок, элегическая грусть, гармония, достигнутая скупыми средствами, – таково искусство саби, звавшее к сосредоточенной созерцательности, к отрешению от повседневной суеты.

Творческий принцип саби не позволял изобразить живую красоту мира во всей ее полноте. Такой большой художник, как Басё, должен был неизбежно это почувствовать. Поиски скрытой сущности каждого отдельного явления становились однообразно утомительными. Кроме того, философская лирика природы, согласно принципу саби, отводила человеку роль только пассивного созерцателя.

В последние годы жизни Басё провозгласил новый ведущий принцип поэтики – «каруми» (легкость). Он сказал своим ученикам: «Отныне я стремлюсь к стихам, которые были бы мелки, как река Сунагава (Песчаная река)».

Слова поэта не следует понимать слишком буквально, скорее в них звучит вызов подражателям, которые, слепо следуя готовым образцам, стали во множестве сочинять стихи с претензией на глубокомыслие. Поздние стихи Басё отнюдь не мелки, они отличаются высокой простотой, потому что говорят о простых человеческих делах и чувствах. Стихи становятся легкими, прозрачными, текучими. В них сквозит тонкий, добрый юмор, теплое сочувствие к людям много видевшего, много испытавшего человека. Великий поэт-гуманист не мог замкнуться в условном мире возвышенной поэзии природы. Вот картинка из крестьянского быта:

 
Примостился мальчик
На седле, а лошадь ждет.
Собирают редьку.
 

А вот в городе готовятся к новогоднему празднику:

 
Обметают копоть.
Для себя на этот раз
Плотник полку ладит.
 

В подтексте этих стихотворений – сочувственная улыбка, а не насмешка, как это бывало у других поэтов. Басё не разрешает себе никакого гротеска, искажающего образ.

Басё шел по дорогам Японии, как посол самой поэзии, зажигая в людях любовь к ней и приобщая их к подлинному искусству.

Он умел найти и пробудить творческий дар даже в профессиональном нищем.

Басё проникал иногда в самую глубь гор, где «никто не подберет с земли упавший плод дикого каштана», но, ценя уединение, все же никогда не был отшельником.

В странствиях своих он не бежал от людей, а сближался с ними.

Длинной чередой проходят в его стихах крестьяне за полевыми работами, погонщики лошадей, рыбаки, сборщицы чайных листьев.

Басё запечатлел их чуткую любовь к красоте. Крестьянин разгибает на миг свою спину, чтобы полюбоваться полной луной или послушать столь любимый в Японии крик кукушки.

Образы природы в поэзии Басё очень часто имеют второй план, иносказательно говоря о человеке и его жизни. Алый стручок перца, зеленая скорлупка каштана осенью, дерево сливы зимою – символы непобедимости человеческого духа. Осьминог в ловушке, спящая цикада на листке, унесенная потоком воды, – в этих образах поэт выразил свое чувство непрочности бытия, свои размышления о трагизме человеческой судьбы.

По мере того как росла слава Басё, к нему стали стекаться ученики всех званий. Басё передавал им свое учение о поэзии. Из его школы вышли такие замечательные поэты, как Бонтё, Кёрай, Кикаку, Дзёсо, усвоившие новый поэтический стиль (стиль Басё).

В 1682 году хижина Басё сгорела во время большого пожара. С этого времени он начал свои многолетние странствия по стране, мысль о которых зародилась у него уже давно. Следуя поэтической традиции Китая и Японии, Басё посещает места, прославленные своей красотой, знакомится с жизнью японского народа. Поэт оставил несколько лирических путевых дневников. Во время одного из своих путешествий Басё умер. Перед своей кончиной он создал «Предсмертную песню»:

 
В пути я заболел,
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным лугам.
 

Поэзия Басё отличается возвышенным строем чувств и в то же время удивительной простотой и жизненной правдой. Для него не было низменных вещей. Бедность, тяжелый труд, быт Японии с его базарами, харчевнями на дорогах и нищими – все это отразилось в его стихах. Но мир для него остается прекрасным.

В любом нищем, может быть, таится мудрец. Поэт смотрит на мир влюбленными глазами, но красота мира предстает перед его взглядом подернутой печалью.

Поэзия была для Басё не игрой, не забавой, не средством пропитания, как для многих современных ему поэтов, но высоким призванием всей его жизни. Он говорил, что поэзия возвышает и облагораживает человека.

Среди учеников Басё были самые разные поэтические индивидуальности.

Кикаку, эдоский горожанин, беспечный гуляка, воспевал улицы и богатые торговые лавки своего родного города:

 
С треском шелка разрывают
В лавке Этигоя…
Летнее время настало!
 

К школе Басё принадлежали поэты Бонтё, Дзёсо, обладавшие каждый своим особым творческим почерком, и многие другие. Кёрай из Нагасаки составил вместе с Бонтё знаменитую антологию «хокку» – «Соломенный плащ обезьяны» («Сару-мино»).

Она была издана в 1690 году.

В начале XVIII века поэтический жанр хокку пришел в упадок. Новую жизнь в него вдохнул Бусон, замечательный поэт и художник-пейзажист. При жизни поэт был почти неизвестен, стихи его стали популярными лишь в XIX веке. Поэзия Бусона романтична. Часто в трех строках стихотворения он умел рассказать целую новеллу. Так, в стихах «Смена одежды с наступлением лета» он пишет:

 
Скрылись от господского меча…
О, как рады юные супруги
Легким платьем зимнее сменить!
 

Согласно феодальным порядкам, господин мог покарать своих слуг смертью за «греховную любовь». Но влюбленным удалось бежать. Сезонные слова «смена теплой одежды» хорошо передают радостное чувство освобождения на пороге новой жизни.

В стихах Бусона оживает мир сказок и легенд:

 
Юным вельможей
Оборотилась лисица…
Весенний ветер.
 

Туманный вечер весной. Тускло светит луна сквозь дымку, цветут вишни, и в полумгле среди людей появляются сказочные существа. Бусон рисует только контуры картины, но перед читателем встает романтический образ красавца юноши в старинном придворном наряде.

Нередко Бусон воскрешал в поэзии образы старины:

 
Зал для заморских гостей
Тушью благоухает…
Белые сливы в цвету.
 

Это хокку уводит нас в глубь истории, в VIII век. Для приема «заморских гостей» тогда строились особые здания. Можно вообразить поэтический турнир в прекрасном старинном павильоне.

Приехавшие из Китая гости пишут благоухающей тушью китайские стихи, а японские поэты соревнуются с ними на своем родном языке. Перед глазами читателя как будто развертывается свиток с древней картиной.

Бусон – поэт широкого диапазона. Он охотно рисует необычное: кита в морской дали, замок на горе, разбойника на повороте большой дороги, но он также умеет тепло нарисовать картинку детского интимного мирка. Вот трехстишие «На празднике кукол»: