Текст книги "Волшебный рог мальчика. Старинные немецкие песни, собранные Ахимом фон Арнимом и Клеменсом Брентано"

 
В Ораде-городе была
У коменданта дочь мила,
Терезией звалась она,
Послушна, набожна, честна.
 
 
И эта дева с лет младых
Всегда жила в мирах иных,
Молитвой, песнею простой
Стремилась к Троице святой.
 
 
Услышит имя лишь Христа,
Как в ней проснется доброта.
Христу лишь хочет угождать,
Дабы Его невестой стать.
 
 
Посватался к ней господин,
Отец готов уж справить чин,
И замуж мать велит идти:
«Такого ты не пропусти».
 
 
Но дочь в ответ: «Ах, мама, нет!
Готов Жених мне с давних лет,
И равных в мире нет Ему.
Нет, не пойду я ни к кому!»
 
 
А мать твердит: «Дитя, уймись
И с волей нашей примирись!
Недолго жить уж нам с отцом,
Хоть дал нам Бог богатый дом».
 
 
И снова дочь льет сотни слез:
«Ах, мама, я же ведь всерьез!
Люблю Другого целиком
И лишь к Нему пойду я в дом».
 
 
Отец: «Фантазии оставь,
И мнение свое исправь.
Куда ты денешься, когда
Придет уйти нам череда?»
 
 
Тот господин пришел опять,
И свадьбу решено сыграть.
Давно уже готово все,
Но вновь невеста за свое.
 
 
Под утро вышла в сад она,
Великой горести полна,
И на коленях от души
Взмолилась в утренней тиши.
 
 
Потом пред Ним простерлась ниц
Смиреннейшей из учениц.
И сжалился Христос над ней:
«Внемли же речи ты моей:
 
 
Немного времени пройдет,
И радость душу увлечет,
Увидишь ангелов ты лик,
Блаженства ты узнаешь миг».
 
 
Он деве нежный шлет привет,
И ей не нужен белый свет.
Смутившись, взгляд она тупит,
Пред нею Юноша стоит.
 
 
Он деве, краской залитой,
Дарует перстень золотой:
«Возьми, красавица, скорей,
Залог возьми любви Моей».
 
 
Тут, розу дивную сорвав,
И женихом Христа назвав,
Сказала дева: «Так и я
Навеки буду лишь твоя».
 
 
И вот влюбленные пошли
Красоты осмотреть земли.
Христос на деву бросил взгляд:
«Теперь поднимемся в мой сад».
 
 
Он деву под руку берет
И прочь из той страны ведет
В Отца Его чудесный сад,
Цветами полный вертоград.
 
 
Плоды там сладкие растут
Что деве силы придают.
Нам смертным явно невдомек,
Сколь тех плодов чудесен сок.
 
 
Играет музыка, поют,
Забыла дева ход минут.
Ручей серебряный бежит,
Прозрачной чистотой блестит.
 
 
Тут деве Юноша сказал:
«Я весь свой сад вам показал,
Пора найти проводника,
Чтоб вам спуститься свысока».
 
 
Печальна дева и светла,
К родному городу сошла.
Тут стража встала на ходу.
Она же им: «К отцу иду».
 
 
«Кто твой отец?» – спросил один.
«Ваш комендант и господин».
Другой промолвил ей в ответ:
«Детей у коменданта нет».
 
 
Давал наряд ее понять,
Что по рожденью она – знать,
И страж ее препроводил
В собранье городских светил.
 
 
А дева все твердит свое:
Мол, комендант – отец ее,
И только два часа назад
Она оставила сей град.
 
 
Ей поразились господа:
«Попала как она сюда?»
«Как-как зовут ее отца?» —
Они твердили без конца.
 
 
Тут отыскали древний том,
И говорилось в томе том,
Что раз пропал невесты след:
Вчера была, сегодня нет.
 
 
Узнали, пролистав вперед:
Тому уж сто двадцатый год.
А деве, что «вчера была»,
Ей лет десятка полтора.
 
 
Тут понял тот, кто поумней,
Что ей Господь добавил дней.
Накрыли праздничный ей стол,
Но цвет с лица ее сошел.
 
 
«Не нужно плотских мне отрад,
Мне бы отца святого взгляд,
Святое таинство б свершить,
Пока не перестала жить».
 
 
А, исповедавшись, она
Скончалась – помнит вся страна:
Без лишних болей или мук
Прервался сердца девы стук.
 

 
На самой высоте один
Есть кустик руты средь вершин,
И, верно, одиноко
Стоять ей так высоко.
 
 
Чудесный сон приснился мне
На той блаженной вышине,
Его я не забуду,
Душой поверив чуду.
 
 
Склонилась девушка к ручью,
Сорочку белую свою
Подставив солнца зною
Над быстрою водою.
 
 
Будь солнцем я иль будь луной,
Любовью полон я земной.
Как голубь сизокрылый,
Лечу к голубке милой.
 

 
Вот встану я на гору,
Взгляну, как Рейн течет —
На шлюпке по простору
Три рыцаря плывет.
 
 
Средь них один моложе всех,
То графский был сынок,
Хотел на мне жениться,
Да был он слишком юн.
 
 
Он с пальца снял и отдал мне
Свой перстень золотой:
«Возьми, красавица, себе,
Носи всегда с собой».
 
 
«Зачем его с собой носить,
Коль не могу надеть?»
«Скажи, нашла его в траве,
И пусть поверят все».
 
 
«Зачем же врать я буду
И честь свою чернить,
Скажу я лучше людям,
Что с графом буду жить».
 
 
«Ах, будь ты побогаче,
Будь род твой познатней,
Тогда б мы были ровней,
И стала б ты моей».
 
 
«Хоть у меня богатства нет,
Но честь я берегу,
Дороже будет белый свет,
Коль с ровней жить смогу».
 
 
«А если ровня не придет,
Что станешь делать ты?»
«Пойду в монахини тогда,
Забуду про мечты».
 
 
Прошло три месяца, и вот,
На графа грусть нашла.
Приснилось, будто милая
Уж в монастырь ушла.
 
 
«Мой конюх милый, поспешай,
Скорей седлай коней!
Поскачем мы в далекий край,
Чтоб свидеться мне с ней».
 
 
Приехав в дальний монастырь,
Они стучатся в дверь:
«Ах, милая, ты выйди к нам,
Моей любви поверь».
 
 
«Зачем я буду выходить?
Я постриг приняла!
Отстригла локоны свои,
Хоть век тебя ждала».
 
 
В унынье тяжкое впал граф,
На камушек присел
И долго-долго слезы лил,
Взбодриться не хотел.
 
 
Она могилу вырыла
Своими же руками,
И тело залила его
Своими же слезами.
 
 
И, верно, так все богачи
Свой разевают рот!
Хотят жениться поскорей,
Да средств недостает.
 

 
Меж двух и трех, средь темной ночи,
Мы маршируем что есть мочи.
То вверх идем, то вниз,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Зазноба смотрит вниз.
 
 
«Ах, братец, я, кажись, подстрелен.
Был выстрел у врага прицелен,
Снеси меня домой,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Спаситель будешь мой».
 
 
«Ах, братец, я нести не в силе,
Враги нас сильно покосили,
Поможет тебе Бог,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
У нас же марш-бросок».
 
 
«Ах, братец! вы идете мимо,
Все живы, целы, невредимы,
А я пал от огня,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Вы топчете меня.
 
 
Пусть барабан мой барабанит,
А то меня совсем не станет.
Полег на брата брат,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Вот трупы их лежат».
 
 
Его заслышав барабаны,
Забыли братья все про раны,
И бьют они врага,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Бесстрашно бьют врага.
 
 
Как отгремели барабаны,
Назад пошли лечить мы раны,
И в переулке днем,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Зазнобы видим дом.
 
 
С утра лежат рядочком кости,
Что скоро будут на погосте,
И барабан стоит,
Тра-ля-ли, тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Зазноба вниз глядит.
 

 
Нам дарит радость карнавал,
О коей каждый сотню лет мечтал.
Пошел и я разочек прогуляться
Там, где народ,
Встав в хоровод,
Рекой течет,
Стремится забавляться.
 
 
Привет любезной деве шлю,
Она же, вставши на ногу мою,
Сказала мне: «Милочек, значит, так:
Не будь дурак,
Я сдам свой стяг,
Не надо благ,
Ведь деньги – пустяк.
 
 
За домом моего отца
Нет ни ступенек, ни крыльца,
Ступай туда, не показав лица.
Там в стороне,
Есть дверь в стене,
Ты в тишине
Скорей входи ко мне».
 
 
А ночью буря поднялась,
Земля от грома и грозы тряслась,
Я шел вперед, забыв про дождь и грязь.
И, как сурок,
Неслышно лег
Я к ней под бок,
Чтоб ночку уделить любви.
 

 
Мария вышла как-то в сад,
А там три юноши стоят.
 
 
Среди тех троих был Даниил,
И Рафаил, и Михаил.
 
 
Смех Даниила разобрал.
Мария: «Что ты хохотал?»
 
 
«Я ночью стражу зорко нес,
Решили вора два всерьез
 
 
Украсть как будто не шутя
Твое священное дитя».
 
 
Она в ответ: «Свой смех умерь,
Коль вор войти захочет в дверь,
 
 
Свяжи его, чтоб он не мог
Ступить ногою на порог.
 
 
Вам, Рафаил и Михаил,
На то вполне достанет сил».
 
 
Тут Даниил святой сказал:
«Смотри, обоих я поймал,
 
 
Рекою с них струится пот.
А шагу сделать не дает
 
 
Им цепь, что Господа рукой
Сковала их с Его землей.
 
 
Застыли. Им теперь стоять
Да звезды на небе считать,
 
 
Песчинки на брегах морей
Да не родившихся детей».
 
 
Мария цепи с них сняла.
В ответе мы за все дела.
 

 
Есть в Кобленце мосточки,
И снег на них лежал,
Потом он весь растаял,
Водой повсюду стал.
 
 
Залил он садик милой,
Никто там не живет,
Лишь дом стоит унылый,
Но в нем никто не ждет.
 
 
В воде стоят деревья
И кронами шумят,
Средь тихих вод кочевья
Ловлю я милой взгляд.
 
 
С небес пришлет Создатель
Мне отраженный лик,
Увижу я, мечтатель,
Любимую на миг.
 
 
Мосточки позабыты,
Там много дев иных,
Ко мне они открыты,
Но мне уж не до них.
 

 
Я – барабанщик шальной,
Меня ведут из тюрьмы,
Ведут из тюрьмы.
Был бы я барабаном,
Не попался б вражьим вранам,
Не попался б вранам.
 
 
Ах, вот уже эшафот,
И страх меня берет,
И страх берет.
Уже не смотрю я туда,
Где умру раз и навсегда,
Раз и навсегда.
 
 
Если мимо пройдут солдаты,
Пусты мои палаты,
Мои палаты.
А коль спросят, кто был я таков,
Барабан лейб-компании,
Да, лейб-компании.
 
 
До свиданья, камни, вам,
Пригоркам и горам,
Большим горам,
До свиданья, офицер,
И капрал, и кавалер,
И кавалер.
 
 
До свиданья, мушкетер,
И капрал, и гренадер,
И гренадер.
Кричу я громко вам,
Я в отпуск, к небесам,
Я – к небесам.
 

 
Средь братьев был я самым младшим,
Отцовский самый младший сын,
Я овцам помогал плутавшим,
На них пастух я был один.
Овец отцовских долго пас
Я на лугах его не раз.
 
 
И научился с чистой песней
Я руку к арфе прилагать,
И Богу стал я тем любезней,
Но как мне книгу передать?
Кто передаст Ему ту весть,
Что в ней псалмов немало есть?
 
 
Ты сам меня услышал, Боже,
Меня услышал Ты, Отец,
Учил меня держать Ты строже
Твоих блуждающих овец.
Меня Ты многому учил
И царским саном наградил.
 
 
И пусть я младший среди братьев,
Пусть я родился после них,
Тебе я больше был приятен —
Давид, твой верный ученик.
Сперва я пас Твоих овец,
А после Ты мне дал венец.
 
 
Передо мной, не перед братом,
В броне вдруг вырос Голиаф,
Но камнем я, с земли поднятым,
Унял крутой и дерзкий нрав.
Язычник смерти ждал моей,
Но божества его слабей.
 
 
Я в руки взял его же меч
И выгнал духа из него,
Отнявши голову от плеч
И приструнивши род его.
Так верная моя рука
Прогнала вражии войска.
 

 
Мне срочно нужен кто-то милый,
Быстро беги, зверушка,
Пусть из земли восстанет стылой,
Быстро беги, зверушка.
 
 
Сурок не сможет мне помочь,
Он спит весь день, он спит всю ночь,
Лицо его сурово.
 
 
Мне срочно нужен друг сердечный,
Вверх подымись, мой сокол,
Сойдет он с выси бесконечной,
Вверх подымись, мой сокол.
 
 
Не сможет голубь мне помочь,
Мне ворковать уже невмочь,
Пусть с жизнью он простится.
 
 
Мне срочно нужен друг любезный,
В путь поспешим, собачка,
Пусть он стоит один над бездной,
В путь поспешим, собачка.
 
 
Олень не сможет мне помочь,
Рог у него, что нож – точь-в-точь.
Меня убить он хочет.
 
 
Мне срочно нужен друг желанный,
Песню пропой, рожочек,
Я жажду ласки долгожданной,
Песню пропой, рожочек.
 
 
Я вижу милых три зверька,
На них охота нелегка,
Самой ловить придется.
 
 
«Мне срочно нужен конь ретивый,
Мне, охотник, коня бы,
Сквозь лес поскачет конь сметливый,
Мне, охотник, коня бы».
 
 
Хочешь, так бери коня,
Его не будет у меня,
Прощай, прощай, мой коник.
 
 
«Мне срочно нужен сокол смелый,
Сокол где твой, охотник?
Чтоб я сама на нем взлетела,
Сокол где твой, охотник?»
 
 
Бери, бери, мое перо,
Я с рыбой выронил ведро,
Прощай, прощай, мой сокол.
 
 
«Мне срочно нужно твое лобзанье,
Губ, охотник, не прячут!»
Исполню сейчас же твое желанье.
Губ, милашка, не прячут.
 
 
А третью я не назову,
Не стану распускать молву,
Краснеть потом не буду.
 

 
На Рейне жил да был маркграф,
Трех дочерей он воспитал,
Двух выдал замуж, а потом
Навек забылся крепким сном.
И младшая пошла к другим:
«Нужна ль прислуга вам двоим?»
 
 
«Ах, девица, да ты нежна,
Ты, знать, с мужчинами дружна».
«Ах, нет, ни с кем я не дружу,
И честно я вам послужу».
За завтрак, ужин и обед
Она работала семь лет.
 
 
Семь лет прошло, и вот она
Однажды сделалась больна.
«Скажи, больная, не таи,
Родители-то кто твои?»
«Отец маркграфом рейнским был,
Меня последней народил».
 
 
«О нет! о нет! не верю я!
Ужели ты сестра моя?»
«Не хочешь верить мне пока?
Взгляни на вензель сундука.
Я с ним пришла семь лет назад».
Померк сестрицы старшей взгляд,
 
 
Бегут уж слезы по щекам.
«Скорей вина несите нам!
Ах, милая моя сестра!»
«Вина не надо, мне пора,
Мне нужен только сундучок,
Чтоб в землю поместиться мог».
 

 
Он
Стоит мне пуститься в путь-дорогу,
На меня вовсю народ глядит,
Слез унять не в силах я, ей-богу,
Только ими сердце говорит.
 
 
Ах, нередко мы вдвоем сидели,
Ночи проводили до утра,
Засыпать мы вовсе не хотели,
Шла у нас любовная игра.
 
 
Спойте, музыканты, и сыграйте
Песню о невиданной любви,
Звуками то чувство передайте,
Мне ж пора в далекий путь идти.
 
 
Музыканты
Ах, теперь печаль со мной навеки
Об одном любимом человеке,
С нею мне вставать и с ней ложиться,
С нею будет сердце мое биться.
 
 
Она
О, луга, и вы, вершины гор,
До каких нас разлучили пор?
Солнце, небо, полная луна,
Я навек в печаль погружена.
 
 
Музыканты
Ах, теперь печаль со мной навеки
Об одном любимом человеке,
С нею мне вставать и с ней ложиться,
С нею будет сердце мое биться.
 
 
Она
В счастья час ты вспомни обо мне,
В горя час шли беды все ко мне,
Радость я едва ль смогу унять,
Если ты мне о себе дашь знать.
 
 
Он
О, высокие вершины гор,
Вам она еще подарит взор,
Вам стоять там до скончанья дней,
И лишь я останусь близок ей.
 

 
Хочу начать я песнь свою,
Тангейзера прославить,
Как он, доверившись чутью,
Венеру смел оставить.
 
 
Он рыцарем был хоть куда,
Был до чудес охочим,
К Венере под гору ходил
И к дамам ее прочим.
 
 
«Тангейзер, дороги вы мне,
Меня не забывайте,
Вы поклялись мне верным быть,
Измен не затевайте».
 
 
«Венера, клятв я не давал,
Не соглашусь я с вами,
От вас я слышал шквал похвал.
Господь – судья меж нами».
 
 
«Тангейзер, верить ли ушам?
Останьтесь здесь со мною,
Подругу верную я дам,
Что станет вам женою».
 
 
«Коль я когда-нибудь женюсь
Не по совету сердца,
Закроется за мною в ад
Навек тугая дверца».
 
 
«Об аде ты заговорил?
Смешны твои мне речи!
К устам пылающим прильни
И обними за плечи».
 
 
«Не прикоснусь до ваших уст,
Не жду от них спасенья.
Позвольте, милая, мне в путь
Идти без промедленья».
 
 
«В какой вы путь спешите так?
Нет, вас не отпущу я!
Тангейзер, милый, что за грусть?
Я жажду поцелуя».
 
 
«Да, жизнь моя теперь грустна,
Уйти пора настала,
Дай отпуск, нежная жена,
Любви мне плотской мало».
 
 
«Тангейзер, слышать не хочу!
Должно быть, вы не в духе.
Сейчас вас лаской излечу,
Любви дам на поруки».
 
 
«От этих ласк печаль берет,
А дух вполне мой крепок,
Чертовски жен красив народ,
Но больно крюк их цепок».
 
 
«Тангейзер, вы меня бранить
Задумали как будто,
Еще средь нас вам долго жить,
Умерьте гнев минутный.
 
 
Коль отпуск, верно, нужен вам,
Оставьте стариков,
Идите по своим делам,
Сыщу вам стол и кров».
 
 
Тангейзер вышел из горы
В тоске и покаянье:
«Отправлюсь-ка в почтенный Рим
Я к папе на свиданье.
 
 
Пойду с душою легкой в путь,
Господь придаст мне силы,
Урбан утешит как-нибудь,
Грех снимет до могилы.
 
 
Духовный отче мой, Урбан,
В грехах своих я каюсь,
Что в жизни совершил своей,
На милость полагаюсь.
 
 
Год целый жил я под горой
С Венерой и другими,
Прими меня и успокой
Надеждами святыми».
 
 
У папы жезл древесный был,
Чтоб мог он опираться:
«Коль жезл сухой мой пустит лист,
Грехи твои простятся!»
 
 
«Я меньше года проживу
Средь бренной сей юдоли,
Но покаянье принесу,
Не зря мы Бога молим».
 
 
Сказавши это, он ушел
Из Рима в горькой муке.
«Мария, Мати, снова мне
С тобою быть в разлуке.
 
 
Так снова под гору вернусь,
Останусь там навеки,
Там, у Венеры на руках,
Господь смежит мне веки».
 
 
«Привет тебе, Тангейзер мой!
Ждала тебя я долго,
Вспять воротился мой герой,
Вняв сердцем чувству долга».
 
 
У папы жезл на третий день
Покрылся вдруг листвою,
К Тангейзеру он шлет гонцов,
Но тот уж под горою.
 
 
В пещеру вновь певец сошел
И там вовек пребудет,
Пока глас трубный в Судный день
От смерти не пробудит.
 
 
Отцы святые, вы мирян
С доверьем принимайте,
Коль исповедаться хотят,
Грехи им отпускайте.
 

 
«Капусту ел и репу ел,
Уйти из дома захотел.
Добавила бы мать мясца,
Я б с ней остался до конца.
 
 
Когда б охотником был я,
Купил бы три себе ружья.
Ружьишка три, большого пса
Да девушку, как колбаса».
 
 
Красавицу он повстречал
Раз в чаще, севши на привал.
Она была как колбаса,
Могла жить без ружья и пса.
 
 
Он к матери ее привел,
А мать глядит за частокол:
«Сыночек, милый мой сынок,
Ты кабана, что ль, приволок?»
 
 
«Ах, мама, нет, то не кабан,
То милой девы крупный стан!»
«Коль это девушка твоя,
Заводь ее ты внутрь жилья,
 
 
Капуста с репой на столе».
«Лететь бы им на помеле,
Ведь я – мусье, капуст не ем,
Дай курицу ты нам хоть с чем».
 
 
Старуха взъелась на дитя
И говорит уж не шутя:
«Яйца четыре золотых
Она несет без выходных!
 
 
Да ты взгордился, я смотрю,
Девчонку притащив свою».
«Что ж, мама, нас не обижай,
Другого мяса подавай».
 
 
Старуха все смекнула враз,
Угомонилась сей же час
И, кошку в доме отыскав,
Ее сварила без приправ.
 
 
Тут дева молвила ему:
«Сие мне яство ни к чему,
Не ем я кошек и котов.
Пойду домой, там суп готов».
 
 
«Ты что! – обиженный вскричал. —
Она превыше всех похвал,
Из благороднейших пород!»
А дева – в лес, зажавши рот.
 
 
«Что с ней случилось, не пойму.
Куда бежала, почему?»
Тут аппетит на них нашел,
И сели сын и мать за стол.
 
 
Старуха учит за едой:
«Порядок мир утратил свой:
Аж кошек перестали есть,
Мол, не про нашу кошки честь».
 

 
Хальберштадтский Буко,
Протяни нам руку,
Принеси на ножки
Красные сапожки,
С золотою оторочкой
Для любимого сыночка.
 
 
Ура-бурра, шутки прочь,
Уж карете не помочь,
Лошади увязли,
Сапоги погрязли,
Эй ты, кучер, не кричи,
Больше быстро не скачи.
 

 
Соловей, как трель-то льется,
Сердце скоро разобьется!
Прилетай меня учить:
Что мне делать, как мне быть.
 
 
Соловей, ты все летаешь,
Воду из ручьев таскаешь,
Будто бы вкусней она
Чарки сладкого вина.
 
 
Соловей, где жизнь привольней?
В кроне липы тонкоствольной
И с соловушкой твоей?
Шли привет любви моей.
 

 
Господь наш дал начало
Всем на земле вещам,
Теперь пора настала
Воспеть Его и нам.
 
 
Слыл Айзенхаммер Кристоф
Злодеем записным,
В Пассау он был неистов,
Никто не сладил с ним.
 
 
Решил он, что евреи
Окажутся добры,
Дадут их казначеи
Награду за дары.
 
 
Ему сказали: ладно,
Неси дары сюда,
Нам прыть твоя отрадна
Заплатим без труда.
 
 
В ночь бурную украдкой
Пришел безумный тать
И принялся облатки
Из церкви воровать.
 
 
За восемь гульден дали
Ему без лишних слов,
Ведь за одну считали
По тридцать пфеннигов.
 
 
Спешат евреи к храму,
Хлеб к алтарю несут,
И нож втыкают рьяно,
Верша свой мрачный суд.
 
 
Вдруг видят, кровь струится
С облаток тех святых,
И образ нежный зрится:
Дитя в летах младых.
 
 
Объемлет страх их шаткий,
К раввину все спешат,
Отправить две облатки
Они хотят в Нойштадт.
 
 
Две в Зальцбург посылают,
Две в Прагу срочно шлют,
А две в руках сжимают,
Вопросы задают.
 
 
Они мечтою жили
Христа искоренить
И печку истопили,
Облатки чтоб спалить.
 
 
Но видят, вьется пламя,
Два ангела летят,
Два голубя крылами
В их души страх селят.
 
 
Преступник жадный Кристоф,
Иуда из иуд,
Тать на руку нечистый,
Ворует там и тут.
 
 
Он милостыню хочет
Вдобавок прихватить,
Но был он схвачен ночью,
И стали его бить.
 
 
Связали ноги-руки
И в ратушу снесли,
Признал он все те трюки,
Что с рук ему сошли.
 
 
И очевидней стала
Евреев злых вина,
Что их за мысль толкала
На подлые дела.
 
 
Епископ возмутился
Великим сим грехом,
На них он напустился,
Наведался в их дом.
 
 
Евреи тут признались:
Дары святые жгли,
Ножами покушались,
Услали в край земли.
 
 
Хоть четверо евреев
Одумались потом,
Крещение затеяв,
Склонились пред крестом.
 
 
Других в огне спалили,
А этих четверых,
Их все-таки крестили
И меч вонзили в них.
 
 
А Кристоф, кто все начал,
Дары кто продавал,
Щипцами был обхвачен,
Чтоб впредь не воровал.
 

Ср. Хартледера с. 425. На с. 423 есть любопытное описание барабанного боя немецких ландскнехтов: «Обычный барабанный бой неинтересен и смешон, каждый должен подыскать что-то свое. Старинный бой, который, на мой взгляд, только и заслуживает похвалы приостанавливается после пяти ударов: Бом-бом-бом-бом-бом, бом-бом-бом-бом-бом. Такой бой радует и укрепляет дух, придает немало физических сил. Толпа обычно присовокупляет к этому бою какие-нибудь слова. Например:

 
Крестьянин, ступай,
Отсюда давай.
Нам дали деньжат,
И будешь ты смят.
Девчонка, сюда
Иди без стыда.
 

 
В Империи восстать решил буян,
Дидум-дидум,
Биди-биди-бум!
Бьет кайзер в барабан
Руками и ногами,
Щитами и мечами!
Дидум-дидум-дидум.
  Ах, Карл, великий властелин,
  Затеял ты игру один
  Среди земель немецких?
  Господь тебя бы оградил
  От игрищ молодецких.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Ах, Карл, что скажет твой народ,
  Ведь враг стоит уж у ворот,
  А ты для папской власти
  Готов убийства совершать,
  Несешь стране несчастье.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Ты вспомни, папа Гильдебранд[12]12
  Григорий VII (в миру Гильдебранд, 1020/1025-1085), папа римский с 1073 года.


[Закрыть]
  К нам прилетел, как черный вран,
  Для кайзера изгнанья,
  В курфюрстах злобу разжигал,
  Дождался воздаянья.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Князь Рудольф[13]13
  Рудольф Швабский, граф Рейнфельденский (1025–1080), противник Генриха IV и сторонник папы Григория VII в борьбе за инвеституру.


[Закрыть] избран королем,
  Раз папа так уверен в нем,
  Позолотил он ручку,
  При этом строго наказав,
  Дать Генриху[14]14
  Генрих IV (1050–1106), император Священной Римской империи.


[Закрыть] отлучку.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  И кровь рекою полилась,
  Повержен Генрихом был князь.
  Рудольф ни с чем остался,
  Руки лишился правой он,
  Которой папе клялся.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Но Хильдебранд не унывал,
  Он сына кайзера послал
  С отцом родным сразиться,
  Посеял снова он раздор,
  Смерть стала вновь резвиться.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Пришлось пред папою стоять,
  Ногами снег босыми мять.
  А папа ждал спокойно:
  Не страшен Генриху мороз,
  И участь дел достойна.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
Ах, думай, кайзеровский род,
От пап к нам зло одно идет,
Они к нам больно ходки.
Неужто вечно мы должны
Им целовать подметки?
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Есть и на нашей стороне
  Тот, кто за нас стоит в войне,
  И нет Его сильнее —
  Сын Божий с воинством Его,
  Пред ним склоните шеи.
 
 
В Империи восстать решил буян и т. д.
  Кто песню эту сочинил,
  Младому воину решил
  Помочь по старой дружбе,
  Желая всем, кто в бой идет,
  Удач в военной службе.
  Когда в Империи восстал буян,
  Дидум-дидум,
  Биди-биди-бум!
  Бил кайзер в барабан
  Руками и ногами,
  Пребудет церковь с нами.
  Дидум-дидум-дидум!