Текст книги "Букет эмоций"

Гадалка ехидно ухмылялась:

– Так-то лучше! А то, вижу, смотрящий, ты с этими общипанными курицами «отбился от хозяйских рук!» Я вас приучу к порядку…

* * *

В каморке Гадалка развязала последний тюк, похожий на плетёный сундучок. Не успела приподнять крышку, как оттуда, шипя, со спины стряхивая снопы искр, на середину комнаты пружинисто выскочил огромный пушистый кот пепельного цвета. Замяукал. Подобострастно прошёлся у ног хозяйки, потёрся головой, преданно заглядывая ей в глаза, словно ожидая указаний. Когда хозяйка не обратила на него внимания, кот, из жёлто-зелёных глаз которого сыпались искры, повернулся к бригадиру, стоящему в проёме двери, и злобно зафыркал. Бригадир замер. Кот встал между хозяйкой и её обидчиком готовый наброситься на него, вцепиться в рожу, когтями выцарапывая глаза.

Обидчик хозяйки робко оглядывался, стараясь не смотреть коту в глаза. Поняв, что зверь может быть опасен, стал виновато отступать. И доярки притаились за дверьми. Кот, предупредительно шипя, сужая круглые зрачки глаз в щёлочки, охватываемые огнём и дымком, припадая к полу, наступал. Это было похоже на какое-то гипнотическое представление. Зрачки зверя, расширяясь, загорались ярко-жёлтым пламенем. Он начал как-то неприятно мяукать, шипеть, показывая клыки.

Коту с самого селения не понравился этот мужчина, который на спине лошади зажимал его тюками. Видя, что хозяйка не останавливает, приготовился к броску. Возле дверей стал приподниматься на длинных лапах, выгибаясь дугой. Из складок лап, как шпоры, стали нервно вытягиваться острые трёхсантиметровые когти. Копьём растянул хвост, подрагивая кончиком, с которого сыпались искры. Злобно шипел. На лапах вытягивался так, словно рос на глазах. По спине, бокам прошлась судорога. С его шёрстки на пол, подпрыгивая светлячками, падали искры.

Ожидание нападения, исходящее от кота, было грозным, томительным. В ужасе все за дверью собрались в кучу, пряча лица. Бригадир, отводя глаза от кота, отступал за спины доярок. Ещё одно мгновение и… Одна из доя рок, прикрывая лицо ладонями, взвизгнула. Хозяйка повелительным тоном остановила кота. Рукой потянулась к нему, выгнувшемуся дугой, успокаивая, гладя по спине. Кот, скривив морду, всё ещё грозно шипел, показывая клыки, бил кончиком хвоста по полу, стряхивая искры. Хозяйка, вероятно, зная грозный нрав кота, надела на его шею поводок и крепко держала в руке, не выпуская. И в поводке кот, не успокаиваясь, бросался на обидчика хозяйки, на остальных недоброжелателей.

Все притихли. Одна доярка, что стояла за дверью, всплакнув, убежала к себе. За ней потянулась вторая. Из этой каморки повеяло холодом и смертью. Женщины впервые увидели, каким грозным оружием может стать кот, защищающий свою хозяйку, отчего авторитет Гадалки рос в их глазах.

Демонстрацию своих колдовских возможностей Гадалка на этом не закончила. Теперь решила окончательно добить бригадира, доярок, оставшихся за его спиной. Как бы нарочно с головы на плечи уронила зелёную шаль, открывая своё закрытое до сих пор лицо. На спину, плечи каскадом заструились иссиня-чёрные волосы. Перед трясущейся публикой приоткрылось её лицо, один вид которого поверг всех в ужас.

Зайнабат, вскрикнув от страха, отскочила назад.

– Мама-а-а… смотри! Какое страшное лицо! Смотри, как оно безобразно!

Все застыли с ужасом в глазах. Из огромной копны иссиня-чёрных волос на них глядело лицо с несоразмерно широким лбом и огромными неряшливо-зелёными глазами гуманоида. Эти глаза обрамляли неимоверно длинные ресницы, над которыми дугами вытягивались угольно-чёрные сросшиеся брови. Глаза были необычными – не только своими огромными размерами, но и меняющимся цветом. Зелёные глаза неожиданно становились серыми, сиреневыми, кровавыми. Между этими огромными глазами выделялся глубокий сизый рубец, оставшийся от удара острого предмета. Рубец резко переходил в линию носа и в нос. Не менее выразительным был и нос – у переносицы невероятно тонкий, горбатый, непомерно длинный и широкий у кончика, с хищными вырезами ноздрей, свисал на очень толстую, безобразно выпячивающуюся вперёд нижнюю губу, касаясь её. Из-под выпяченной губы выступал острый подбородок с огромной чёрной бородавкой на кончике, на которой рос пучок густых медно-рыжих волос.

Гадалка перед застывшими доярками тряхнула головой. По спине, плечам, груди чёрным каскадом вновь заструились волосы. Они, как и её кот, отбрасывали наэлектризованные искры, которые, падая, шипя, попадали на спину коту, в его шёрстку; сверчками метались по каморке, оставляя за собой тонкие огненные полоски. Хозяйка из-под густых длинных ресниц на доярок, трясущихся перед ней, направила такой ядовитый взгляд неестественно огромных зелёных глаз, что они в ужасе затихли.

Взгляд Гадалки, тяжелея, перенёсся на Ашаханум так, что у той от животного страха затряслись поджилки. Затем пренебрежительно перевела взгляд с матери на дочку. Та присела. По тому, как Гадалка смотрела на мать и дочь, можно было заключить, что у неё с ними предстоит смертельная схватка.

Гадалке, чтобы навсегда запугать трясущуюся перед ней толпу, нужно было сделать ещё один эффектный выпад. Меняя цвет немигающих глаз, расширяя зрачки, она стала буравить взглядом несчастную девочку. Из её зелёных глаз в лицо напуганной до смерти девушки ударили два лучика такого же цвета. Той повезло, что лицо она прикрывала ладонями. Не выдержав душевного напряжения, зарыдала.

В испепеляющем взгляде Гадалки, в том, как она стоит, уродливо разворачивая голову, в хищно вырезанных ноздрях носа, занимающего пол-лица, даже в том, как тёмным каскадом по спине струятся сгустки волос-змей, было пугающее, отталкивающее, отнимающее волю – что-то не от мира сего. Столько злобы, неотомщённой жажды крови, звериного духа было во взгляде, что под его магическим воздействием все оцепенели. От её бледного, непонятного цвета кожи лица, зелёных глаз, застывшего в мутном стекле взгляда и чёрных змей-волос веяло холодом, чем-то пугающим, потусторонним.

Гадалка поджала нижнюю губу. Губа безобразно вывернулась наизнанку, показывая хищные ряды верхних и нижних зубов. Немигающим зелёным взглядом, вывернутой кровавой нижней губой, руками, вооружёнными хищными когтями, нацеленными на жертву, Гадалка походила на живую смерть. В то же время была прекрасна в своём безобразии.

– Знай наших! – зашипела.

Затем, хищно улыбаясь, брезгливо плюнула на Зайнабат, трясущуюся от страха.

– Смотри, куколка. Смотри и запомни это лицо!

Девушка бросила мимолётный боязливый взгляд.

– Сделаешь шаг в сторону без моего желания – удавлю! – из горла вместо человеческого голоса вырывалось шипение змеи. – До твоих куриных мозгов дошло, что смотрящего в хате надо почитать?!

Девушка пугливо кивнула.

– Каждый раз при встрече мне поклоняться…

Та кивнула.

– Приносить обувь!

Кивнула.

– По вечерам мне, своему смотрящему, мыть ноги!

Девушка, страшно вылупив глаза, закивала интенсивнее.

– Вижу, урок усвоила… А теперь со своей мамашей выметайтесь из моих хором! – злобно глянула Гадалка и на вторую. – Вас тоже касается! «Кина сегодня больше не будет!» Подберите свои воробьиные перья, пока я добрая, катитесь вон, ко всем чертям! – желчно шикнула им вслед. – А то, смотрю, мой кот начинает нервничать!

Не успела Гадалка закончить фразу, как из-за её спины выглянул кот, на длинных лапах выгибаясь дугой, вырастая на глазах, стряхивая с боков искрящуюся пыль. Он зашипел так, что все в одно мгновение исчезли с веранды. Послышались их быстрые, трусливые шаги, несущиеся к спасительным каморкам. Затем – скрежет закрывающихся изнутри замков.

Гадалка оглядела каморку – в семь шагов длиной, пять шириной. Всё здесь ей не по душе. От тоски хоть волчицей вой. Правда, для доярки на животноводческой ферме, расположенной высоко в горах, годится. Но для душевного равновесия много чего не хватает. Вспомнила – телевизора! Генератор есть, по вечерам он освещает дома животноводов. Из окна видна телевизионная вышка, стоящая на хребте, возвышающемся над районным центром. Значит, сюда поступают сигналы. Показала себе рожицу в зеркале. В своей келье решила переставить кое-какие вещи по своему усмотрению. Определила место, где поставит телевизор. И с этой мыслью вышла, чтобы увидеться с бригадиром. Но привлечённая женскими и мужскими голосами из средней каморки затаилась у дверей.

* * *

В своей каморке Ашаханум, собрав всех доярок, перемывала кости Гадалке.

Ей поддакивал бригадир:

– Я этой язычнице, – трясся, – укажу место заведующей парашей! Я её, убийцу двух мужей, отправлю туда, откуда пришла! Я её, драную кошку, там навечно урою! Я… я… я!.. – выходил из себя Аслан.

– Какая убийца?

– Убила двух мужей!

– Без обмана?

– Как?

– Первого отправила в Чечню на растерзание бандитам!

– Второго?

– Сама зарезала!

– За что?

– Жаждет чужой крови!

– Не женщина, а палач!

Вопросы сыпались наперебой:

– Какое у неё настоящее имя?

– Она мне представилась как Гадалка, – ответил бригадир.

– Так и представилась? – засомневалась Ашаханум.

Копируя голос Ашаханум, Аслан погримасничал:

– «Моя погоняла Гадалка».

– Ашаханум, оглохла? – недовольно цокнула языком одна из доярок. – Тебе говорят на понятном языке – новую цацу зовут Гадалкой! Ушлая баба! Как бы что с нами не совершила! Ей человека убить, что иному курицу зарезать!

Вишь, как глазами стреляет, как огнемётом.

– А языком работает, как бетономешалка. Не видите, сколько в ней желчи, показушных тюремных финтов?!

– Это товар, подружка, штучный.

– Такой товар на базаре не валяется!

– А где ей харю так разукрасили? Ведь не скажете, что родилась такой?

– Говорят, в тюрьме, – показал зубы бригадир, – в первый же день в камере схлестнулась с матёрой волчицей, которая её вот так разрисовала.

– Когда же освободилась?

– На днях… – продолжал бригадир. – Посадили за убийство второго мужа… Соседи говорят, она спасала сына от потерявшего разум отчима. Отчим, в стельку пьяный, с табуреткой наперевес бросился убивать пасынка.

Зайнабат, до сих пор молчавшая, подала голос:

– Я же говорила, в Гадалке есть что-то от зверя… Волчицы… Дали же погоняло «Гадалка»… Гадалка… Гадалка-а-а… – как заговорённая повторила.

В коридоре скрипнула половица. Все замерли. Девушка затряслась, с кровати соскользнула на пол. С пола залезла под кровать. Оттуда с мольбой глядела на бригадира, ища в нём защитника. Остальные женщины пугливо прижались друг к дружке.

Все в ужасе застыли. Сейчас Гадалка ворвётся к ним, начнёт рвать их, а кот – когтями. Зайнабат так сильно тряслась, что, не выдержав душевного напряжения, залепетала дурочкой:

– Я зайка!.. Я – косолапая зайка!..

Мать шлёпнула её по губам:

– Уймись ты, косолапая зайка! Больно ты этой волчице нужна!

Бригадир прошептал:

– Да это ветер гуляет на веранде! Смотрю, бабы, Гадалка вам уже мерещится везде!

Ашаханум заговорила, оглядываясь на дверь:

– Женщины, а вы заметили, каков её кот? Не кот, а полосатый тигр! Вы лучше подскажите, как нам от этого хищника избавиться? До сих пор у меня в ушах звучит его шипение.

– А глаза?.. Какие страшные у него глаза?

– Видели, какие у него когти?

– А как фыркает? У меня душа ушла в пятки…

– А как он со спины и боков на пол стряхивал искры?! – наперебой заговорили доярки.

– Эти два хищника так похожи, словно два близнеца, дополняют друг друга!

– Да, редкое совпадение… Природа хорошо поработала над этими полосатыми тварями, – с отвращением захрюкала Ашаханум. – Аслан, не обижайся, если сейчас я тебя отчитаю… Скажи, среди десятка сельских баб ты не нашёл более подходящей?

– Привёл, какая нашлась… Вы же меня заклевали:

«Приведи! Приведи новую доярку!» Вот и привёл!

– Колдунью!

– Бабы, а где её сын? Он тоже, случайно, не колдун? – чтобы как-то перебить свой страх перед Гадалкой, зашевелилась молчавшая до сих пор одна из доярок.

– Служит в Афганистане… – ответил бригадир. – Говорят, после окончания срочной службы подписал контракт на профессиональную службу в армии.

– Бабоньки, если срочно не объединимся против Гадалки с котом, пропадём все. Лучше подумайте, как нам от колдуньи и её кота избавиться? – Зайнабат тихо заплакала.

– Этот вопрос, девочка, самый сложный… Боюсь, тут каждый будет сражаться за себя! – сказал как отрезал бригадир.

– Как «каждый за себя»? – зашипела Ашаханум. – Сам наломал дров, а нам расхлёбывать?!

– Бабы! – вдруг осенило Ашаханум. – Вам не кажется, что этот козёл не без умысла привёл к нам ведьму? Он, бабоньки, нам мстит… Точно, мстит!

– Женщина, соображаешь, что говоришь? – Аслан встал, отступая от скандалистки. – За что мне вам мстить?

– Бабоньки, Ашаханум сдуру ляпнула лишнего. За что бригадиру нам мстить? – за него заступилась другая.

– Если ты её не специально привёл, – не отставала Ашаханум, – тогда отведи сейчас же обратно.

Аслан запнулся. Кажется, попался. Хлопая глазами, хао тично думал, как выкрутиться. Вдруг нашёлся:

– Ашаханум, не говори глупости! Мне с вами надо план выполнить по надоям молока, а не молоть языком. Раз затеяли такой разговор, поговорим начистоту. Не ты ли, Ашаханум, меня каждый раз тормошила: «На работе валимся с ног. Нам нужны ещё одни рабочие руки. Приведи подмогу!» А теперь включила заднюю скорость: нам такая корова не нужна, отправь её обратно! Раз Гадалка здесь, она будет работать с вами! А вот если тебе и твоей дочке она в чём-то не угодила, – ваши проблемы! Гадалка на других доярок же не взъелась? Вот если она будет отказываться от выполнения своих обязанностей, тогда я подумаю…

– Изверг ты, Аслан… Ждёшь, пока она со своим котом нам всем повыцарапывает глаза?! Забыл, как она приставила остриё кинжала к твоему горлу? И как на тебя зарычал хищник? Когтями чуть не выцарапал тебе душу?! Бр-р-р, – Ашаханум прикрыла глаза. – Здоровый, как рысь… Когда он зафыркал, со двора исчез даже Мухтар, который один без боязни идёт на медведя.

– Смотрю, курицы с петухом в курятнике решили заклевать рысь! – Резко открыв дверь, в каморку вошла Гадалка.

Зайнабат, скуля, ещё дальше забилась под кровать. А остальные доярки застыли с раскрытыми ртами.

Вечерело, в комнате царил полумрак. В горах, как только садится солнце, начинает темнеть. Снаружи послышались голоса пастухов, гонящих стадо коров с пастбища на вечернюю дойку.

Гадалка вышла на середину, став напротив бригадира.

– Всё сплетничаешь, дядя, носящий папаху? Обсуждаешь с глупыми курицами тюремщицу, убийцу мужа? Забавно… забавно… Я в этом гадюшнике, если быть откровенной, другого приёма и не ожидала… Привыкла за спиной чувствовать лёгкий шелест блудливых губ и шараханье ног перед собой… Это меня с некоторых пор даже возбуждает.

Гадалка, худая, глядя свысока, одним своим ростом подавляла их. Её огромные зелёные глаза неземного существа сияли желтоватым пламенем. С высоты своего роста презрительно оглядывала их. В коридоре фыркнул, замяукал кот. Все в ужасе застыли.

Тяжёлый взгляд Гадалки остановился на Аслане.

– А я-то, бригадир, когда договаривались выходить на работу, решила, что имею дело с серьёзным фраером, – заулыбалась. – А ты оказался натуральным парашей! – Гадалка перед доярками стала его добивать. – Стоишь перед курочками, расставив ноги, играя своими утиными яйцами. Ха-ха-ха! Достойное занятие для руководителя фермы, где откармливают молочных коров! Какое же ты ничтожество, Аслан! – сказала как отрезала. Обернулась к дояркам: – Не тряситесь, я не пью кровь глупых курочек… Мне подавайте другую масть – жвачное животное, и покрупнее… Перестаньте, говорю, трястись! Лучше идите, доите своих коров. Не оставляйте недоенными и моих… Мне сегодня хочется валяться на перине, – и, улыбаясь во весь рот, откуда жемчужинами засияли два ряда ровных, очень красивых зубов, вышла.

Из соседней каморки, куда зашла Гадалка, раздалось нетерпеливое шипение и мяуканье кота. Заскрипела кровать, за дверью послышалось его ровное мурлыканье: «Мур-р-р… Мур-р-р». Большая кошка с котом за дверью утихомирились. За соседней дверью все облегчённо вздохнули.

Одна Зайнабат не удержалась – заплакала навзрыд. Плакала так, что своим рёвом долго тревожила вечернюю тишину…

Тарзан служил в Афганистане, на границе с Таджикистаном. Его застава была расположена на пике горы, под которой проходила одна из важных автодорожных магистралей, соединяющих два соседних государства. По границе между двумя странами протекала бурная река Пяндж.

На заставе Тарзана могильное затишье, словно здесь накануне пограничники не вели ожесточённую схватку с душманами, не проливали кровь, а земля не гудела от разрывов реактивных снарядов, мин миномётов, от криков, воплей умирающих от ран. Обстреливая, бомбя гарнизон, подрывая на себе самодельные бомбы, духи с предсмертными выкриками «Аллаху акбар!» бросались на заставу, под гусеницы, колёса советских бронетранспортёров. А с утра установилась такая тишь, что на дозоре слышно, как кровь стучит в висках, чувствуешь, как на голове растут волосы, а на пальцах рук и ног – ногти.

Тарзан, командир отделения, вышел проверять посты. Через месяц Тарзана демобилизуют. Возможно, он больше никогда не увидит эти дикие горы, не услышит позывные сослуживцев с секретных точек, мелодичную речь на фарси, волнующие песни пастухов, дехкан, не увидит жгучие глаза красавиц под паранджой, любопытные взгляды мальчишек.

Ему не хочется демобилизоваться – некуда возвращаться домой. Мама за убийство отчима сидит в тюрьме. А других родственников в селении у него нет. С рапортом обратился он в часть с пожеланием продолжить службу в профессиональной армии.

С матерью, как посадили в тюрьму, потерял контакт. На её письма из зоны не отвечает. Не от того, что не хочется, – мать села в тюрьму, защищая его от взбесившегося отчима. Сын не может простить ей гибель отца. У мамы очень тяжёлый характер. Именно из-за неё отец, начальник следственного отдела ОВД района, перевёлся в Чечню. И там погиб от рук бандитов. С того злополучного дня у него в душе оборвалось что-то такое, отчего мать, весь белый свет стали ему врагами. После гибели отца тяжело заболела мама. От болезни внутренне и внешне страшно изменилась. Врачи ей поставили неправильный диагноз, и из-за неверного лечения её лицо деформировалось. Домой вернулась, словно в больнице на неё надели маску урода. С потерей любимого отца и повторным замужеством матери в душе Тарзана всё перевернулось.

Бесконечные сплетни, последовавшие за несчастьем в семье, шушуканье за спиной, травля в школе – всё это запутало, ожесточило Тарзана. Он стал замкнутым, недоверчивым ко всем.

Через некоторое время мама привела в дом другого мужчину. Не сошлись характерами. Часто ругались. Разошлись. Затем сошлась ещё с одним, которого, защищая сына, пришлось заколоть кинжалом. Сын, взрослея, с ужасом замечал – мама, как магнит, притягивала к себе одни неудачи. Там, где она появлялась, случалось несчастье, рушилось, крушилось, умирало. И виновницей всех бед в семье, селении становилась мама. И в Афганистан Тарзан под свистящие пули духов отправился с одной целью – находиться подальше от такой матери, там сложить свою голову.

Сын с первых же дней службы в Афганистане разорвал с матерью все связи. Письма, которые получал от неё, не распечатывая, складывал в тумбочку. Сослуживцев, которые пытались его образумить, попросил не лезть в его личные дела. Мама из тюрьмы больше года писала сыну на военно-полевую почту. Затем, убедившись, что сын её игнорирует, прекратила писать.

В бесконечных хлопотах, боевых учениях, в стычках с духами незаметно пролетело два года службы в Афганистане. Сын не задумывался, как живётся за колючей проволокой матери, брошенной всеми. Жива ли она вообще?

Если командир не подпишет его рапорт на перевод в профессиональную армию, не знал, куда податься. Из-за неадекватного поведения матери после второго и третьего замужества от неё отказались все родственники по отцовской линии, которые жили в Дербенте. Тарзану не хотелось возвращаться к родственникам в Дербент, унижаться перед ними, расковыривать боль, поросшую мхом. Правда, у него в Казахстане проживают дальние родственники. Если что, отправится к ним.

* * *

Когда милицейский наряд перед всем селом повёл мать в наручниках в «бобик», для него рухнул весь мир. Тарзан перестал показываться на улице. А после одной оскорбительной выходки группы одноклассников перестал ходить и в школу. Закрылся дома. Никого не хотелось видеть, тем более с кем-либо говорить, встречаться. Для него перестали существовать школа, село, где вырос, друзья.

Но неожиданно с районного отдела образования приехали инспекторы с участковым милиционером. Тарзана посадили в автомобиль и увезли в школу-интернат, находящуюся в районном центре. С тех пор он в селение не возвращался.

К тому времени, когда мальчик окончил среднюю школу, ему исполнилось семнадцать лет. После получения аттестата зрелости он записался на приём к военному комиссару района. Просил отправить его служить в Афганистан в составе ограниченного контингента советских войск. Комиссар оказался очень внимательным человеком. Он выслушал историю Тарзана, закуривая сигарету за сигаретой. Затем долго и заботливо говорил с ним. Успокаи вал, заверял, что страна его одного с болью в душе не оставит. Сам лично отвёз в Дербент, определил в школу ДОСААФ. Там, проучившись шесть месяцев, Тарзан получил специальность водителя автомобиля и тракториста. Оттуда его направили в учебную часть, расположенную в Душанбе Таджикской ССР. В части он прошёл школу младших командиров, после окончания которой его отправили в Афганистан. Служил в составе ограниченного контингента советских войск.

С духами не раз схлёстывался в рукопашной схватке. За кордон с такими же отчаянными, как он, разведчиками отправлялся «за языком». Был сапёром, танкистом, механиком-водителем бронетранспортёра. Просился на самые сложные задания. Однажды попал в плен к духам. Местные дехкане помогли сбежать.

Даже в самом пекле душа не успокаивалась. На какую только тропу смерти он ни ступал! За полгода до окончания службы его перевели на заставу, охраняющую автодорожную магистраль, проходящую из Афганистана в Таджикистан.

Он безрассудно подставлял грудь под пули афганских духов, лез туда, куда другие отказывались, где убивают, льётся кровь, грохочут пушки, миномёты. Вокруг бесстрашного бойца многих сослуживцев косили пули, они подрывались на минах. С именем Аллаха на устах на его заставу шли душманы. Многие и с той, и с другой стороны погибали, обливаясь кровью, вопя от боли, призывая на помощь Аллаха, Христа. А Тарзан оставался невредимым. Его имя, как самого бесстрашного бойца, звучало на устах советских, афганских полевых командиров.

За мужество, бесстрашие, преданность, умение выживать Тарзана ценили командиры, уважали сослуживцы.

К тому времени, когда заканчивался срок срочной службы, Тарзан по настоянию друзей написал письмо матери. Когда опускал письмо в почтовый ящик, с его души словно камень свалился. С того дня от матери нетерпеливо ждал ответа. Каждый раз, когда кто-либо из сослуживцев с корреспонденцией в руках заходил в казарму, он вздрагивал. В тот день, когда перестал ждать, дневальный вручил ему долгожданное письмо.

С письмом от матери уединился. Читал не единожды, каждый раз за стройными строками матери, уложенными убористым почерком, открывал что-то новое, родное, покрытое рубцами. Затем долго ходил под впечатлением прочитанного.

Теперь ему стало стыдно за своё ребяческое поведение, отношение к матери, гниющей в тюрьме из-за него. Да, мама виновата перед сыном за гибель родного отца. Она признавалась в этом. Если бы не её бесконечные скандалы, отец не перевёлся бы в горячую точку и не погиб. С первого же дня совместной жизни у них не сложились отношения. Отец тоже был с крутым характером, не уступчивым. Но скандалить не любил. Он был помешан на своей работе, которую мать возненавидела. Отец, чтобы не слышать бесконечные упрёки, сутками оставался на службе. Матери первоначально понравилась предоставленная свобода. А со временем не смирилась с одиночеством. Возненавидела работу мужа, затем и его самого. Срывалась, скандалила по любому поводу. Со временем, если муж каким-то образом увёртывался от её скандала, жертву искала в лице сына, соседки, односельчанок… Любой вопрос, который в обычной жизни решается мирно, мама превращала во вселенскую катастрофу.

В тот злополучный день родители собирались отправиться на свадьбу в родное село матери. В районе произошло убийство, и отца срочно вызвали в райотдел. Он домой вернулся поздно ночью и с запахом спиртного. Мама прямо со двора ему устроила такой скандал, что отец, не выдержав, впервые её ударил. А спустя месяц перевёлся в Чечню.

С тех пор Тарзан его почти не видел. Отец был очень порядочным человеком, честным, грамотным следователем. В Чечне он разоблачил целый преступный синдикат, состоящий из чиновников, работников правоохранительных органов, преступных элементов. Всех их суд, вынеся сроки, отправил на тюремные нары. Их подельники, которые остались на свободе, отомстили отцу. Ночью, когда дежурил в ГОВД, ворвались в здание милиции, гранатами забросали его и других дежурных милиционеров. Так мальчик лишился отца.

* * *

Третий муж матери был тихим, работящим, почти непьющим человеком. Он работал главным технологом в лесном хозяйстве района. Хорошо зарабатывал, почти всю заплату приносил домой. Но он тоже оказался человеком, накрепко привязанным к службе. Часто отправлялся в столицу на командировку. Почти всё рабочее время проводил в лесном хозяйстве. Домой возвращался поздно вечером, а то и поздно ночью. Между женой и мужем сначала пошли разногласия, затем скандалы.

И пить отчим стал из-за матери, её несносного характера. По любому случаю она его отчитывала, унижала перед соседями, не желала слушать оправдательных доводов. Мать искала любой повод, чтобы поскандалить. Под её горячую руку попадался и сын.

Первые дни отчим спасал пасынка от несправедливых нареканий матери. Его вину брал на себя. Потом у отчима на работе что-то случилось. Прокуратура района на работников лесного хозяйства возбудила уголовное дело, где свидетелем проходил и отчим. Уголовное дело на отчима не завели, но вынесли постановление об отстранении от занимаемой должности. В лесничество даже техническим работником отчима, имевшего высшее лесотехническое образование, с таким клеймом прокуратуры брать запрещалось.

У отчима в семье ненадолго хватило терпения отстаивать свои права. Начал пить. Сначала тайно от жены, потом, не скрываясь от неё, дома. В семье катастрофически не хватало денег. То, что зарабатывала мать на ковровой фабрике, уходило на семейные нужды. А отчим пропивал последние свои заначки. Жена ругала его, два раза выгоняла из дому. На некоторое время он прекращал пить. Когда жена звала обратно, временно держал себя в руках, затем брался за старое. Скандалы участились в семье, не прекращаясь ни на минуту. Отчим совсем потерял тормоза. Стал пить безбожно, не просыхая днями, неделями.

* * *

В ту страшную пятницу отчим отправил пасынка за поллитровкой. Когда тот возвращался с бутылкой, случайно наступил на доску с торчащим из неё ржавым гвоздём. Страшная боль в ноге, хруст, потемнение в глазах… Очнулся лежащим в пыли с разбитым горлышком поллитровки в зажатой руке.

Односельчанин, случайно проходивший мимо, занёс мальчика на руках к ним в дом. В это время скандал между отчимом и матерью был в разгаре. Односельчанин, оставив ребёнка во дворе, быстро ушёл. Придя в себя, мать с силой оторвала доску от ноги сына. Тот от резкой боли, которая отдалась по всему телу, очнулся и заплакал. В руке он всё ещё крепко сжимал горлышко разбитой поллитровки, которую мать не смогла выдернуть. Отчим расплывшимися от беспробудного питья свинячьими глазками уставился на пасынка, не вникая, зачем тот в руке держит горлышко разбитой поллитровки. Когда до его сознания дошло, какого «богатства» его лишил пасынок, мгновенно протрезвел. Матерясь, с табуреткой, попавшей под руку, пошёл на него.

У Тарзана как сейчас перед глазами стоит отчим. Огромный, как бурый медведь, с лицом, налитым кровью, с перекосившимся ртом тот возвышался над ним, высоко подняв табуретку. Два верхних коричневых резца отчима, как мальчику показалось, нацелились на его горло. Губы, с которых стекали струйки слюны с кровью, нервно подрагивали.

Отчим размахнулся табуреткой, целясь пасынку в голову. Мальчик успел увернуться. Табуретка, катапультой отскочив от пола, полетела в горку-шкаф, разбивая вдребезги застеклённые дверцы, посуду. Промах ещё сильнее распалил отчима. Под руки попала скалка, которая выпала из шкафа. И со скалкой в руке, как с дубинкой, погнался за пасынком по дому.

Загнал в угол комнаты. Мальчик трясся, ожидая удара. Перед смертельной угрозой, нависшей над ним, позабыл он и о боли в ноге. Стал ловким, как дикий зверь. Затравленный отчимом, стал замечать в комнате даже самые незначительные места, где можно избежать удара. Такое ощущение, будто стал видеть всеми порами тела. Мать с запрокинутыми руками оцепенела в створке дверей. Комната, где спрятался сын, была почти пустой: ни стола, ни ткацкого коврового станка, где можно было спрятаться. Тарзан, наконец, принял молниеносное и единственно верное решение – выпрыгнуть из окна второго этажа во двор. Иначе отчим его убьёт.

Мать доли секунды принимала решение. Неожиданно катапультой она вылетела из комнаты. В кунацкой содрала со стены кинжал деда, прибежала обратно. Встала между сыном и потерявшим рассудок мужем.

– Мямуч, – зашипела змеёй, приставляя остриё кинжала к его груди, – уймись, алкаш несчастный! Если с головы моего сына упадёт хоть один волосок, клянусь всеми святыми, я тебя заколю этим кинжалом!..

Муж, не ожидавший такого поворота, на мгновение замер. Но, вспомнив, что он – мужчина, всю свою ярость разъярённого зверя перенаправил на жену.

– Это ты, драная кошка, своим пёрышком решила припугнуть меня?! – Вся кровь отхлынула от его лица. – Тебе не кажется, ха-ха-ха, что предо мной ты чертовски смешна?!

Отбросив каталку в сторону, поводя плечами, наступал он на отступающую к двери жену.

Мать успела крикнуть:

– Тар-р-р-зан-н-н!.. Беги!.. Беги… на улицу-у-у!..

Тарзан за её спиной пулей вылетел из комнаты. Не помнит, как, пропуская две-три ступеньки, летел по лестнице вниз. С лестницы пулей понёсся в прихожую, оттуда на улицу… Только в конце улицы его догнали дикие вопли матери. Спустя минуты из их переулка раздались тревожные голоса сельчан, спешащих на крики…

* * *

Тарзан спрятался на сеновале соседа. Оправившись от испуга, прислушался. Спустя некоторое время к их дому прибыл милицейский «бобик». Оттуда вышли милиционеры.