Текст книги "Полковник Магомед Джафаров"

Главные борющиеся силы. Нажмуддин Гоцинский

Нажмуддин – сын Доного из сел. Гоцо, Андийского округа. Его отец был одним из видных наибов Шамиля. В народе о нем сохранилась память как о честном, стойком борце, оставшемся верным своему имаму до конца и даже много позже его пленения. Если царское правительство пощадило его и оставило ему его состояние, то только потому, что он был очень влиятельным человеком. Вероятно, он в свое время был самым почитаемым, влиятельным и известным человеком в аварских округах. Доного был также самым богатым человеком в этих районах. Богатство это, конечно, было собрано при Шамиле, когда Доного имел большую власть. Благодаря всему этому царское правительство относилось к нему почтительно. Он был русским наибом Аварского округа до своей смерти.

Слава, почет, богатство отца перешли к Нажмуддину. Он был воспитан в строго мюридической обстановке и получил серьезное арабское образование. Это образование придало ему еще больше значения и влияния. Не только дагестанские арабисты, но даже турецкий шейх Шарапуддин, широко известный своей ученостью и религиозностью, считался с его мнением.

По характеру Нажмуддин был человек гордый, заносчивый, но малоподвижный. После смерти его отца царское правительство, естественно, постаралось изъять Гоцинских из Аварских округов, тем более, что влияние Нажмуддина и в то время было очень значительно. Нажмуддин был назначен в Самурский округ участковым начальником, но он там из-за плохого знания русского языка и строптивости не смог удержаться и был уволен. Нажмуддин обиделся и с тех пор усвоил, по крайней мере, на словах, вызывающий оппозиционный тон по отношению к представителям власти.

Богатство и влияние обеспечивали ему независимое положение. Он сам любил похвастать своими столкновениями с губернатором. Постепенно за ним закрепилась слава человека, который никого, кроме Бога, не боится.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и революция

Нажмуддин, будучи очень богатым и очень крупным помещиком, все-таки сохранил связь с народными массами и хорошо знал их слабые и сильные стороны. Он был общественным деятелем. Он великолепно использовал оппозиционные настроения горцев и все столкновения с ними царского правительства в промежутке между революцией пятого и семнадцатого года. В народном сознании Нажмуддин был носителем традиций Шамиля, блюстителем веры, поборником за права народа.

Во время революции совершенно естественным путем у горцев сложилось мнение, что вместе с царским правительством должны уйти и все те дагестанцы, которые эту царскую власть обслуживали. Одинаково отрицательное отношение было как к чиновникам-дагестанцам, так и к офицерам.

Восстановление шариатской монархии Шамиля – вот как мыслилась массам горцев революционная свобода, и в этих условиях Нажмуддин сделался естественным центром, к которому было приковано внимание народа. Узун Хаджи просто уловил общее настроение и сориентировал его на пост имама.

Конечно, традиции шариатского государства Шамиля требовали уничтожения сословных привилегий и помещичьей собственности на землю. Массы горцев и даже муллы и кадии вовсе не думали отказываться от этого лозунга.

Но Нажмуддин как крупный помещик и крайне алчный человек не мог провести в жизнь эту экономическую основу шариатской монархии, что и погубило его самого и все движение.

Князья и беки, которые в жизни своей ничего не делали и привыкли чужими руками жар загребать, знали, что сами они не в состоянии бороться с революцией и сохранить свои привилегии. В то же время они видели, как влияние Нажмуддина в массах растет с каждым днем. И хотя они ненавидели и презирали Нажмуддина, но присоединились к нему, поддерживая его. Они знали, что он не сможет отказаться от своих земель и таким образом сохранит и их.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и дагестанская действительность

Нажмуддин был очень умным человеком. Конечно, кругозор его был не очень широк. Он не был европейски образованным человеком. Все же представление о том, что делается в мире вообще, он имел. Он очень аккуратно следил за тем, что делается, вне Дагестана по турецким газетам. Эти газеты, конечно, не могли внушить ему сомнений в прочности капиталистического, во всяком случае, частнособственнического мира. Поэтому, вероятно, он и сделал так много ошибок.

Что же касается Дагестана, то тут он хорошо ориентировался. Он правильно оценивал роль каждой группировки, что она может дать, чем может быть полезна и чем может угрожать.

Он с вызывающим пренебрежением относился к князьям, офицерам, чиновникам. В душе, вероятно, он не раз ухмылялся, когда эти высокопоставленные люди наперегонки бросались принять у него из рук кумган, чтобы нести его до уборной, а затем ждали там, пока он закончит, чтобы отнести обратно этот кувшин. Он знал, что за этими людьми нет реальной силы, что он им больше нужен, чем они ему.

Абу Муслим Атаев

Зато с большой осторожностью относился к Социалистической группе и всегда взвешивал каждый шаг по отношению к ней. В них он видел непримиримых врагов, способных сопротивляться и имеющих реальную силу, если не сейчас, то в перспективе.

К Южному Дагестану он относился без особой надежды. Его он ни во что не ставил. Свои главные надежды он возлагал на Нагорный Дагестан, главным образом на аварские племена. Только их одних он считал своей реальной силой и, как показала история, не ошибся.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и Абу Муслим Атаев

Нажмуддин был, однако, при всем своем уме и учености человеком крайне строптивым, своенравным. Личные мотивы у него вообще играли главную роль и сильно мешали делу борьбы. Весьма характерна для Нажмуддина история с Абу Муслимом Атаевым.

Атаев служил в дагестанском полку офицером и был на стороне контрреволюции. Он перешел к социалистам исключительно из-за ссоры с Алихановым. Никакой перемены убеждений и взглядов у него в это время не произошло. Ссора его с Алихановым произошла тоже по личному поводу. Он приехал в Хунзах с приказом от добровольческого генерала Эрдели принять от Алиханова крепость, т. к. Алиханову добровольцы не доверяли. Алиханов, однако, отказался сдать ему крепость, говоря, что он не считает нужным и возможным сдавать крепость добровольцам, т. к. и крепость, и оружие принадлежат Дагестану.

Али Хаджи Акушинский

«Если же ты это делаешь для Дагестана, а не для добровольцев, то пожалуйста, оставайся. Хочешь, ты будешь начальником, я помощником или наоборот, но сыновья мои останутся на своих постах, ибо они защищают Дагестан и его свободу».

Несмотря на такую ясную постановку вопроса, Атаев вы принял это как личное оскорбление, как недоверие, выраженное ему открыто. Тем временем сообщение между Хунзахом и Шурой прекратилось. Атаев возвращаться в лагерь добровольцев опасался, т. к. подозревал, что там сторонники Алиханова уже донесли, что он близкий родственник Хизроева. Так он и остался у красных, сформировал небольшой отряд и с ним пошел в Темир-Хан-Шуру.

В Темир-Хан-Шуру он вошел с погонами и снял их только в самом городе около дома Даидбекова, когда узнал, что город находится в руках красных. Ну а если бы он находился в руках белых, он сохранил бы погоны и сказал бы: «Вот я отряд привел».

Зная все это очень хорошо, я во время последнего восстания, когда Атаев сидел в Хунзахе, несколько раз пытался увидеться с ним. Мне все верилось, что мы можем с ним договориться и прекратить борьбу, т. к. она была тяжела для обеих сторон и ничего хорошего не обещала. Я послал к нему его мать и просил его выйти из крепости, чтобы поговорить со мной. Но он пригласил меня в крепость. Я туда, конечно, не мог пойти, т. к., если бы даже Атаев все сделал и даже умер бы, он не сумел бы гарнизону помешать расправиться со мной.

После этой неудачи Джамал Гоцатлинский предложил мне привлечь Атаева на нашу сторону.

– У нас с ним нет споров, – говорил он, – его двоюродные братья наши лучшие друзья. Он из-за Кайтмаза ушел. Если бы ему и его людям ничего не было бы за службу у большевиков, то мы могли бы привлечь его. Ты переговори с имамом».

Я имел по этому поводу беседу с Нажмуддином, и вот что он мне сказал:

– Атаева ожидает шариатский суд. Он способствовал убийству Джамала Чупанова (правильно Саадулы Чупанова, зятя Нажмуддина. – Ред.), и я как родственник последнего потребую возмездия. Кроме того, он уничтожил всю мою баранту. Пускай его убьют, как убили Чупанова.

– Ну, – ответил я ему, – так ты сам его и лови. Я тебе его ловить не буду. И на нашу сторону привлекать не буду.

С тем мы расстались, и я это дело бросил. Но я уверен, что не будь Нажмуддин таким строптивым, Атаева мы смогли бы переманить на нашу сторону.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и духовенство

Нельзя сказать, чтобы Нажмуддин был умнее и ученее всех в Дагестане. Многие ученые считали себя значительно выше, чем Нажмуддин. Были среди них такие, которые больше славились своей святостью и действительно отличались праведной жизнью, как, например, Али Хаджи Акушинский. Но такой славы, как у Нажмуддина, в особенности в горах, ни у кого не было. Самое же главное – ни у кого из них не было такого богатства, как у него, никто из них не был способен подкупом или другими средствами подчинить себе других, заставить себя слушаться.

Все кадии и все ученые всегда стремились к власти и влиянию, ибо они давали им средства к существованию. В этом своем стремлении они всегда соперничали друг с другом и были всегда больше врагами друг другу, чем союзниками.

Из-за места кадия или служителя церкви в каком-либо богатом ауле они становились кровными врагами на всю жизнь.

Революция встряхнула их. Они почуяли возможность захватить власть и, боясь и не доверяя друг другу, они сгруппировались вокруг него, поддавшись на лесть или подкуп.

Из-за этой же жажды власти и наживы они мирились с характером Гоцинского, смотрели сквозь пальцы на его отношения с помощниками, чиновниками и офицерством.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и офицерство

Имам Нажмуддин быстро понял, что без кровавой борьбы власть ему не получить. Отсюда его совсем особое отношение к военной силе. Ее он ценил. Поэтому, как это требовали традиции шамилевской монархии, он и не стал уничтожать офицерство, а наоборот, берег его, стремился привлечь офицерство на свою сторону.

Отряд Н.Гоцинского и Узун Хаджи в Темир-Хан-Шуре. Январь, 1918 г.

Офицерству же некуда было деться. Оно оказалось в тупике. Офицерство примкнуло к нему как к дагестанской национальной силе. Но оно сознавало, что шариат отвергает офицерство и в случае победы имам отвернется от него, если не случится что-либо похуже.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и турки

Несмотря на то, что Нажмуддин чаще всего читал турецкие газеты и был как будто с Турцией больше связан, чем с каким-нибудь другим народом вне Дагестана, туркофилом он все-таки никогда не был.

Но и это объяснялось отнюдь не его прозорливостью. Он был противником турок по мотивам чисто личного характера. По закону ислама имам мог быть у всех верующих в мире только один. На практике таковым являлся признанный вождь Турции, глава самого большого в мире самостоятельного государства. Другого, таким образом, по закону не положено. Нажмуддин, раз он был признан вождем дагестанских шариатистов, должен был получить назначение из Турции. В этом случае он мог быть муфтием, подчиненным турецкому султану. Нажмуддин же хотел быть имамом и никому подчиняться не собирался.

Поездка членов Исполнительного комитета Темирханова и других весной 1918 г. в Турцию с просьбой о помощи Дагестану в борьбе против большевиков состоялась без его ведома и согласия.

Узнав о ней, Нажмуддин постарался воспользоваться ослаблением (и персональным, и фактическим) Исполнительного Комитета, чтобы двинуться на Шуру и занять ее своими приверженцами.

Когда турки, наконец, пришли, они, конечно, не признали имама и относились к нему скверно. Он должен был держаться в стороне и появился на политической сцене только после их вынужденного ухода из Дагестана.

Главные борющиеся силы. Узун Хаджи и Хасавюрт

Совершенно неверно распространенное утверждение, что Узун Хаджи разорил Хасавюрт. Узун Хаджи в этом нелепом и диком разрушении народных ценностей совершенно не повинен. Ни на что подобное Узун Хаджи не был способен, это слишком серьезное для него предприятие. В Хасавюрте он в этот момент оказался совершенно случайно.

Все, в чем можно его обвинить, это то, что он, конечно, использовал момент и, как всякий горец, награбил, сколько мог. Идея и организация разгрома Хасавюрта и округа, как это не покажется странным, принадлежит самому культурному человеку в Дагестане Рашид Хану Капланову, а не самому дикому Узун Хаджи. Капланов организовал этот разгром, как мне кажется, для того, чтобы освободить земли, занятые русскими поселениями, и передать их горцам и тем самым заслужить их доверие.

Гражданская война. Первое наступление имама на Шуру

Когда наступал Нажмуддин на Шуру в январе 1918 г., я спокойно спал дома, совершенно ничего не подозревая. Пришла жена и говорит:

– Встретила сейчас на улице Коркмасова. Одет туристом и с винтовкой за плечами. Спросила его – куда, а он говорит, что кто может держать винтовку в руках и может умереть за свободу, тот должен идти на фронт.

Я тотчас же оделся и вышел на улицу. Там узнал, что на Шуру двигается через Н. Казанище Нажмуддин с большим войском. Сейчас же направился в свою сотню. Там все спокойно. От правительства никаких приказов или даже предупреждений. Всадники относятся к предстоящему совершенно безучастно. Точно их это совсем и не касается. С этим ушел обратно домой. Только поздно вечером узнал, что Социалистическая группа с союзом рабочих выступила было на южную окраину города, чтобы не допустить имама в город. Но потом при посредстве Исполнительного комитета и других влиятельных лиц был устроен маслаат, и Социалистическая группа ушла обратно в город.

Ночью город наполнился спустившимися с имамом горцами. Беспорядков в городе, в общем, не было, хотя мелкие кражи и мелкие беспорядки, конечно, были.

Сайпуддин Куваршалов

На другой день мне стало известно, что у Нажмуддина действительно были намерения захватить город, разогнать Исполнительный комитет и установить шариат. Была в программе и расправа и уничтожение Социалистической группы. Он, однако, скоро убедился, что это ему не по силам.

Гражданская война. Вооруженные силы Темир–хан–шуры в момент первого наступления имама

Гарнизон Темир-Хан-Шуры в этот момент состоял из следующих частей. Красные казармы были заняты артдивизионом. Он имел две батареи из 16 орудий и человек 250 прислуги.

Солдаты все русские. Офицеры тоже. Командовал русский офицер, фамилии не помню. При Исполкоме была должность начальника артиллерии, которую в то время занимал Талыш-ханов. Артдивизион по положению подчинялся ему, но конечно, не в оперативной части. Кому подчинялся артдивизион и другие русские части в оперативном отношении в это время, я не помню, а может быть, я этого и тогда не знал.

В западных казармах был размещен русский пехотный полк, не знаю сейчас, какой. Там было человек 500–600.

В южных казармах помещались маршевые сотни второго конного полка. Общее наблюдение за обеими сотнями конного полка осуществлял Нух Тарковский. Командовал одной сотней Вехилов, другой – русский офицер. Фамилии его сейчас я не помню. Там в обеих сотнях было человек 300.

В казармах первого полка, около инженерных складов у Петровского шоссе стояли две маршевые сотни Первого конного дагестанского полка. Этими сотнями командовал я и, как уже упоминал выше, слил их в одну сотню. У меня в сотне было тоже человек 300.

Таким образом, гарнизон города в январе 1918 года имел около 1 400 штыков и сабель, не считая офицеров.

Гражданская война. Нажмуддин и исполком в январе 1918 г

Мне представляется, что члены Исполнительного комитета в Шуре, либералы, как их называли, не представляли себе опасности, какая угрожала им в это время. Никто из них не помышлял о сопротивлении Нажмуддину, и они на самом деле были очень обеспокоены попыткой Социалистической группы оказать Нажмуддину сопротивление, не допустить его в город. Совсем наоборот, и Куваршалов, и Темирханов, и все другие держались за Нажмуддина, от него только ожидали реальной помощи. Они все, разве что исключая Тарковского, прямо раболепствовали перед ним. Каждый из них считал за высокую честь, если Нажмуддин подавал ему руку. Я сам был свидетелем такой картины.

Вскоре после прибытия Нажмуддина в Шуру было назначено у него собрание, на котором почему-то было много военных. Был приглашен и я. Собрание было в доме Куваршалова, где Нажмуддин остановился. Были Нух Бек Тарковский, Халилов, Куваршалов и еще кто-то.

Мы уже все собрались и ждали, а Нажмуддин в соседней комнате обедал. Вдруг дверь отворилась, и Нажмуддин вышел с кумганом. Генерал Халилов стремительно и с почтительным поклоном взял у него из рук кумган и понес его вперед него до уборной. Не помню, кто из присутствующих (только не Нух) ждал терпеливо у уборной, пока Нажмуддин закончит, и как только он вышел, взял у него также с поклоном кувшин и понес обратно. Меня эта картина так возмутила, что я, заявив, что мне здесь делать нечего, сейчас же встал и ушел с собрания.

В другой раз Мусалаев, когда я должен был пойти к Узун Хаджи, предупредил меня, чтобы я поцеловал у него руку. Он мне сказал, что все так делают. Я к Узун Хаджи не пошел.

Конечно, эта публика помешала Нажмуддину довести до конца свое намерение.

Гражданская война. Отступление имама в январе 1918 г.

Две причины повлияли решающим образом на тактику Нажмуддина в Шуре в этот период и обусловили необходимость его отъезда во избежание или крупного поражения, или, во всяком случае, позорного и вынужденного побега.

Прежде всего, местное население (Шуринского района) и в особенности духовенство этого района, вовсе не оказалось на его стороне, а скорей было недовольно. Если такие бездетные и бездарные личности, как Абдул Басир Хаджи ³⁶, и бегали к Нажмуддину, то ведь они таким же образом бегали и к другим.

Их цель была набить себе брюхо, укрепить свое положение, а знать, кто, в конце концов, одержит верх, им было не дано. Зато такие крупные и влиятельные люди, как Арсен Али Хаджи ³⁷, оказались в его противниках.

Я сам был свидетелем, как мюриды Арсен Али Хаджи агитировали приверженцев имама за необходимость избежать кровопролития, разъясняли им положение и указывали, что они своими руководителями были введены в заблуждение. Агитировали и горожане, и жители местных селений, так что спустившиеся с гор ясно видели, что они окружены далеко не доброжелательными людьми, чувствовали себя в городе чужими и одинокими.

Другая причина – это Шуринский гарнизон. Имам, видимо, вовсе не был осведомлен о том, что в Шуре такой сильный гарнизон. С другой стороны, он, видимо, ожидал, что национальные части (маршевые сотни 1 и 2 полков) встретят его с распростертыми объятиями и перейдут на его сторону при первом его появлении.

Действительность не подтвердила его ожиданий. Поведение моей сотни в случае попытки Узун Хаджи расправиться с Социалистической группой должно было убедить имама, что на воинские части он рассчитывать не может. В этих условиях Нажмуддин должен был бояться и гарнизонов Ботлиха и Хунзаха, где были русские солдаты, которые по первому же сигналу, конечно, прибыли бы в Шуру.

Гражданская война. Нажмуддин не сумел использовать обстановку

Конечно, Нажмуддин не сумел учесть и использовать обстановку, для него в сущности благоприятную. Может быть, его подвели либералы, а может быть, и потому, что он вообще не был способен на решительные действия.

Когда он двинулся на Шуру, в Шуре, видимо, тогда немногие знали об этом. О наступлении я узнал только, когда он был в Казанище. Правительство и не думало организовывать сопротивление, поэтому воинские части были вообще не подготовлены, застигнуты врасплох. Да вероятней всего, они имели русские части и не оказали бы сопротивления. Русские солдаты вообще не хотели оставаться в Дагестане. Их удержали с трудом. Их единственной целью было уйти домой, и единственное условие – чтобы их отпустили с оружием. Знать, однако, об этом Нажмуддин не мог.

Если бы Социалистическая группа, как она предполагала, оказала бы имаму сопротивление и горцы вошли бы в город с боем, то весьма возможно, что они набросились бы на солдат и разоружили бы их с небольшими потерями, а то и вовсе без них.

Но раз этого не случилось, то этого не могло уже больше случиться. Всякий, кто знает горца, поймёт, что горец не может больше драться. Его воля к бою была сломлена. А тут ещё агитация со всех сторон.