Текст книги "Энглби"

Пока плавно гас свет, Робин неотрывно таращился в камеру.

Дешевый притворщик. Еще и под профи косит – «на номер в нижней части экрана», словно всю жизнь не вылезал из студии. Второй Дикки Дэйвис или Клифф Майклмор.

Я не сдержал смеха, пока вылезал из кожаного кресла, покидая остальных на Брюса Форсайта. Парень впереди негодующе обернулся. На щеках его блестели слезы.

* * *

За последние несколько дней выяснились два обстоятельства. Первое – в «Дейли мейл» вышла статья под заголовком «Студентка Джен снималась в фильме для взрослых», утверждающая, что Дженнифер была чуть ли не профессиональной порноактрисой.

И второе, куда более значительное. Робин Уилсон, мистер Телеискренность, стал главным подозреваемым. Газеты балансируют на грани клеветы, публикуя нарезку расплывчатых кадров из его телевыступления и задаваясь вопросами о его «отношениях» с Джен, ханжески добавляя, что «в настоящий момент других подозреваемых у полиции нет».

А Уилсон на это: констебль Плоуд его четыре раза таскал в участок (на Милл-роуд) и, «замучив» допросами, всякий раз отпускал. Но домой вернуться у него пока не получается. Лестничную клетку у его комнаты в Клэр-колледже огородили и опечатали, а саму комнату раскурочили. Сбили штукатурку со стен, подняли ковры, отодрали доски пола, потолок тоже сняли, но потом вернули все перекрытия на место, заново спрятав средневековую пыль, которую вдыхала когда-то леди Элизабет де Клэр (леди де Бург), благотворительница, пожертвовавшая на колледж немалые деньги вскоре после его основания в 1326 году.

Никаких улик.

Пока. Полагаю, это дело времени. На лекциях все старались держаться от Уилсона подальше; особенно женщины, вид у них был испуганный. Статистика свидетельствует о том же: восемьдесят пять процентов убитых женщин стали жертвой кого-то из родных или близких. Роб, конечно, симпатичный, особенно по телевизору, – современный, деликатный, ни словом не заикнулся о мужском превосходстве. И все же он мужчина, и доверять ему не стоит.

Завтра вечером следствие разыграет возвращение Дженнифер домой – «Последнюю прогулку Джен». Последнюю известную жителям нашего городка.

Есть у меня к следователям один вопрос. Почему она обошлась без своего «верного велика»? И где этот велик? Разве мистеру Плоуду это не интересно?

* * *

Кто получит роль Дженнифер, ясно было сразу. Разумеется, Ханна.

Роль без слов, без действия, я бы сказал – проходная, но Ханна вживалась в нее двенадцать часов, будто актриса-дебютантка.

Она отсмотрела раз тысячу наш ирландский фильм, чтобы скопировать походку Джен, движение бедер, осанку, взмахи рук. В Лимингтоне изучала старые фотоальбомы, запоминая характерный поворот головы и наклон плеча, разговаривала с родителями за чаем с чуть размякшим крекером «Рич ти», впрочем, возможно, к ее приезду были куплены свежие, хрустящие. (Тюльпаны, судя по фото в «Гардиан», успели выбросить.)

Ханна сидела в балетных гетрах, стянув нечесаные волосы (некогда прихорашиваться!) махровой резинкой на затылке, дымила, будто капрал инженерного корпуса, и, кусая ногти, снова и снова всматривалась в кадры. Потом молча вставала и начинала расхаживать взад-вперед по дощатому полу просмотрового зала Киношколы, вновь и вновь корректируя движения бедер – на дюйм, на полдюйма. Ханна уверяла, что это потяжелее Стриндберга, а изматывает хуже Брехта. Она то и дело всхлипывала, а констебль Кеттл не сводила с нее обалдевших глаз: вот человек выкладывается!

* * *

Операция «Прогулка» состоялась прошлым вечером, через две недели после дня Исчезновения (что важно, в пятницу, как тогда). Нам всем хотелось посмотреть, но в конце Малькольм-стрит выставили ограждение и никого не пускали. За ограждением были Ханна, констебль Кеттл, инспектор Пек, родители Дженнифер, съемочная группа Би-би-си (камера, осветительное и звуковое оборудование, ассистент, его дублер, в соответствии с обновленными правилами охраны труда, транспорт, питание, и все по тройной ставке, надо думать, время-то за полночь). Плюс такая же команда из «Панорамы Восточной Англии».

На пересечении Джизес-лейн и Малькольм-стрит столпилось десятков пять фотографов со здоровенными блицами. Их загнали в узкую клеть, как скотину на базаре. Фотографы, впрочем, не возражали.

Ханна, закутанная в плед, стояла возле дома, где происходила вечеринка, – это примерно посередине Малькольм-стрит, справа, если идти на север, и жадно затягивалась, все еще ощущая себя за кулисами.

Молли, Энн и Ник, делившие жилье с Джен, торопливо протиснулись сквозь толпу, чтобы поздороваться с ее родителями и пожелать удачи Ханне, но получили приказ вернуться за ограждение. Ханна вошла в дом и закрыла дверь.

Пек что-то говорил в микрофон на лацкане. Проверял, вероятно, все ли готово. Наконец он, подняв руку, махнул своему помощнику на Джизес-лейн, тот крикнул:

– Начали!

Дверь распахнулась. По ступенькам крыльца плавной поступью сошла на тротуар молоденькая блондинка: Ханна в парике. Постояв секунду, повернулась направо. Откинула волосы назад, заправила за уши. Я подумал о двух маленьких родинках на шее: ей их нарисовали?

Блондинка бросила сигарету в урну (Джен почти не курила), выпрямилась и пошла.

В сером свете натриевого фонаря я разглядел темно-синюю куртку, такую же, как у Джен: куртка самой Джен, видимо, пропала с ней вместе. Под курткой был серый свитер, но воротник не «хомутом», а «поло», синие клешеные джинсы, ботинки на платформе.

Она зашагала по серой мостовой, прочь от нас, легко и уверенно; счастье бытия в каждом жесте, упоение жизнью – все как у Джен; если не считать малости, это и была Дженнифер: я чувствовал запах ее волос, ее кожи, и как она бросалась по холоду к газовому обогревателю в толстых лыжных носках и думала о коте на крыше.

Она, эта девушка, шла не спеша, словно стараясь не выказать кипящего в ней веселья и жизнелюбия, чуть покачивая узкими бедрами, прочь от нас, потом свернула направо и исчезла в тумане, в мареве Болотного края.

* * *

Господи, господи, как же тяжело.

Хоть за учебу удалось себя засадить, уже полегче. Если честно, я так часто посещал лекции по истории на факультете Джен, что почти не бывал на своих. Уэйнфлит говорит, что я наконец «вошел в колею». Только вот куда ведет эта колея? К диплому с отличием или «сами-знаете-чему», как выразилась в письме к своим Джен? А дальше – «академические круги». То есть безденежье, зависимость от грантов, «исследовательская работа», вечное студенчество, плавно переходящее в маразм. И остаток жизни пройдет в захолустье типа Уэльского университета.

То ли дело Министерство иностранных дел.

Я все чаще склоняюсь к этой мысли. Сам я туда не стремился. Однако приятно, что Вудроу вспомнил именно обо мне. Все-таки случается в жизни и хорошее. Хотя чаще наоборот. Но уж раз судьба подкидывает хорошую карту, отказываться глупо.

С нее и ходи. Держись струи, как любит говорить Стеллингс, открывая очередную бутылку пива.

Энглби из Форин-офиса. Воображаю, какие рожи сделаются у Уингейта, Худа и Бейнса. Нет, увидеть их – не дай бог, ни за что на свете. Но представить – запросто. Кстати, случайно узнал от одного придурка, тоже из Чатфилда (он учится в Сент-Джонс-колледже), что Бейнсу пришлось уйти из Оксфорда из-за мигреней и эпилептических припадков. Жизнь – она такая.

Итак: его превосходительство, сэр Майкл Энглби, кавалер ордена Подвязки, наш человек в Париже, проживает в апартаментах на рю Фобур-Сент-Оноре, на территории британского посольства: особняк в классическом стиле, выкупленный у сестры Наполеона, я читал, прикинь? Да-да, и не поверишь, говорят, ОН по образованию естественник! Птица высокого полета, Майк-то, хотя жуткий индивидуалист. Это он первым из послов назвал самую маленькую комнатку в доме сестры Наполеона туалетом!

* * *

Весна на подходе. На Членских Лужайках под деревьями проклюнулись крокусы.

Вчера утром я обнаружил в своем почтовом ящике записку от Таунсенда – географа-социалиста и моего «наставника». Я зашел к нему в первую неделю после поступления на бокал хереса, и с той поры мы не пересекались. Едва ли спустя два с половиной года он спохватился и решил выдать мне кое-какие наставления. Он написал, чтобы я сразу же явился к нему в корпус Квин-Элизабет.

Тук-тук.

– Заходите, Майк. Присаживайтесь. Спасибо, что сразу откликнулись.

«Майк», эге. Где-то нарыл, стало быть.

Он начал говорить, а я все пытался представить себе, как географ может стать социалистом. Какую литературу надо для этого прочесть? «Пойменное озеро как результат неравенства водоносных горизонтов»; «Осадки в Андах: пример равного распределения»; «Сдвиги тектонических плит и командная экономика»; «Эрозия побережья как вызов для приморских сообществ»; «Советские водохранилища и…».

– Майк?

– Что?!!

– Слышали, что я сказал?

– Вы сказали, что меня хочет видеть инспектор Пек.

– Ничего страшного. Они разговаривают со всеми, кто ее знал, хоть немного.

– Ну и прекрасно. Я-то хорошо ее знал.

– О, надо же!

– Мне надо явиться в участок или они сами придут?

– Сами. Вам так даже удобнее. Сам Пек, еще один детектив и офицер, отвечающий за студентов. Если хотите, можете позвать своего наставника.

Я глянул на его встревоженное лицо. Он зажал руки между коленями и непрерывно крутил пальцы. До меня вдруг дошло, как давно он не контактировал с людьми, да и вообще с реальностью.

– Думаю, это не обязательно.

Таунсенд облегченно хохотнул и вскочил на ноги.

В отворенную дверь ворвался весенний ветер со стороны Паддока.

– Расскажете потом, как все прошло! – наверное, крикнул он мне вслед, но я этого не услышал.

В кондитерской я взял чая, молока и свежих крекеров «Рич ти», сам я их не люблю, но ведь в пять у меня гости. Прибрался в комнатах, поскольку «постельничья» не появлялась уже две недели. Вынул из дымохода над камином пакет с восемью унциями гашиша.

На каминной полке у меня валяются всякие таблетки, ничего запрещенного, но рецептов на них у меня нет, спасибо доктору Воэну. Есть просроченные, в пивных пятнах, рецепты от Алана Грининга, только они вряд ли кого убедят. Поэтому я собрал все пузырьки (примерно дюжину) и засунул в старую спортивную сумку. В темно-зеленую, как та, в которой когда-то выносил сигареты, изъятые из фургона в Верхнем Рукли. Спортивная сумка вообще великое изобретение, и демократичная, и дизайн гениальный.

Еще у меня были кое-какие журналы, которые ни к чему было видеть всяким плоудам, их я тоже запихал в сумку. Притащил ее к Стеллингсу, попросил подержать пока у себя.

– Можешь посмотреть, что там, – сказал я, – но я на твоем месте не стал бы.

– Издеваешься? На черта мне сдались твои грязные тайны, Граучо. Кстати, не хочешь сент-эмильона? С Доминики. Недавно открыл для себя. Это бордо для бедных, их «Петрюс».

– Не-а, спасибо.

– Удачи тебе с копами. Одолжишь как-нибудь Focus? Альбом Moving Waves?

– У меня его нет, сам одалживал.

– Как думаешь, меня зацепит?

– Для тебя слишком коряво. И много йодлей.

– Йодлей? Боже…

– Но два, может, три места просто запредельные.

– Значит, стоит послушать.

– Так и быть, подарю тебе его за то, что покараулишь сумку.

На Сассекс-стрит есть магазин старых пластинок, охраны там никакой, стырить один альбом не проблема.

– Спасибо, Граучо.

Стеллингс снова нацепил наушники, намекнув, что мне пора. Скорее всего, он слушал «Жижи» – «черновой вариант „Моей прекрасной леди“», по его словам.

Была одна вещь, оставить которую у Стеллингса я побоялся. Дневник Джен. Сунув сложенные ксерокопии письма между страниц, я пошел в туалет, который был выше на лестничный пролет. Встав на стульчак, дотянулся до задней округлой стенки бачка. Втиснул. Отличный тайник, идея Топли снова выручила.

* * *

Теперешняя моя комната находилась на верхнем этаже, ступени на лестнице голые, поэтому шаги я услышал сразу, как только трое полицейских вошли в здание.

Входную дверь я, демонстрируя искреннее желание помочь следствию, распахнул заранее, чтобы открыть на стук оставалось хлипкую внутреннюю. Ради высоких гостей я помылся, побрился, подстриг волосы и облачился в твидовый пиджак времен Чатфилда. Думал еще и галстук надеть, но понял, что это будет чересчур. Джинсы, пиджак, рубашка с расстегнутым воротником. Нормально.

Было понятно, что рано или поздно придут и ко мне, сколько уже можно валандаться с пижоном Уилсоном.

Пека я узнал сразу, видел его по телику и на эксперименте «Последняя прогулка». Добродушный малый, все время улыбался. Замначальника местного отдела полиции Кэннон, лет тридцати с небольшим, имел рыжие баки и был довольно взвинчен. Офицер, отвечающий за студентов, оказался толстой теткой в слишком тесном для нее мундире и черных берцах на резине.

Я рассадил гостей, сам сел за письменный стол.

– Насколько мне известно, вы были немного знакомы с Дженнифер Аркланд, – начал Пек, – хотелось бы знать, насколько хорошо.

– Я был хорошо с ней знаком. Часто ходил к ней на лекции. Вообще-то я естественник, но всегда интересовался историей, еще в школе, и у меня есть свободное время. Вот я туда и ходил.

– Понятно. И как ей это было?

– Что это? Мое присутствие?

– Да, ваше присутствие.

– Думаю, ей было даже лестно. Мы ведь дружили, ну и… почему бы мне туда не прийти.

– А что преподаватели? Их не смущало, что у них в аудитории студент с другого факультета?

– Ну что вы. – Я рассмеялся. – На историческом посещаемость не очень. А тут еще один слушатель, плохо ли? Это вам не медицинский факультет или, скажем, физический, где ты обязан сдать каждый практикум. И не школа. Лекции по истории – это, считай, факультатив. Многие вообще туда не ходят.

– Понятно, – повторил Пек, но чувствовалось, что все же не очень. – И это не мешало вашей учебе?

– Нисколько. Можете спросить у моего руководителя, доктора Уэйнфлита. Он говорит, что у меня никаких задолженностей.

– Спасибо за совет. Спросим обязательно, – сказал Кэннон, до сих пор молчавший.

Пек обернулся в его сторону. Кэннон сидел под постером Procol Harum, а голова его загораживала фото Джули. Его присутствие реально напрягало.

Кэннон вытащил из кармана пачку «Эмбесси», достал сигарету, щелкнул зажигалкой «Ронсон» с боковым соплом для огня. Я перегнулся через письменный стол, подтолкнул стоявшую на журнальном пепельницу ему под руку.

– Мистер Энглби, – продолжил Кэннон, – расскажите нам про Дженнифер. Где вы познакомились?

Я рассказал про «Джен-кружок», про заседания, где мы познакомились ближе, про съемки в Ирландии и…

– Это она пригласила вас поехать в Ирландию?

– Сейчас уже не вспомню, кто именно.

– Вы состояли тогда в Киношколе? – спросил Пек.

– Это частный проект, а не университетской Киношколы. У Ника есть камера. Ник, кстати, сосед Дженнифер, они вместе снимают жилье. Потом уже Стюарт Форрес воспользовался оборудованием Киношколы. Для монтажа и прочего. В школе есть просмотровый зал.

– Понятно.

– Вы смотрели фильм? – спросил я.

– Да. Несколько раз.

– Это что-то дало?

– Да. Редко удается получить такое полное представление о пропавшем человеке.

– А что вы делали на съемках? – спросил Кэннон.

– Был, что называется, на подхвате. Подменял звукооператора, мастерил реквизит, обеспечивал ужин.

– Там есть сцена изнасилования, так? – Кэннон вмял окурок в пепельницу.

– Так. – Что-то заставило меня отвечать предельно кратко.

– Вы участвовали в съемках этого эпизода?

Тут я сообразил, что со времени исчезновения Дженнифер прошло больше двух недель, и копы уже наверняка поговорили со Стюартом, с Ником и с Ханной, а может, с кем-нибудь еще из нашей ирландской компании.

– Да, я был в тот день на звуке.

– И как в тот день выглядела Дженнифер?

– Нормально.

– То есть?

Я пожал плечами.

Кэннон продолжил:

– Девушка двадцати одного года должна была изображать жертву надругательства на глазах всей съемочной группы. Не часто такое случается, верно?

– Верно.

– Да ладно, Майкл, – произнес Пек тоном доброго дядюшки, – Барри просто хочет узнать, как она справилась.

Я снова повернулся к Пеку.

– Как настоящая актриса. Хотя это было трудное испытание. – Я вспомнил заплаканное личико. Кто-нибудь из ранее опрошенных говорил о ее слезах? – Конечно, ей было непросто, но она стремилась сыграть как нужно. Тут ведь главным был политический аспект.

– И какой же? – спросил Кэннон.

– Насилие – это нарушение прав женщины. В первую очередь.

Пек глянул на Кэннона так, словно просил его помолчать.

Я тоже посмотрел на Кэннона. Что этот тип мог знать об изнасиловании, о феминистках, вообще о сексе? Я уже понял, из какой он семьи. Не такая беднота, как мы, но все равно рабочий класс и ханжи. Для представителей верхней прослойки нижнего слоя секс – только бонус к законному браку. Интересно, были у него подружки? Начальство хотя бы вкратце просветило его насчет распущенности среднего класса и его вольных нравов? «Симона де Бовуар, служебное пособие для Плоудов». Можно и такой учебник: «Свободная любовь у интеллектуалов: введение из пяти лекций». Спокойно, Кэннон. Не возбуждайся, рыжий.

Я почувствовал, что Пек перевел взгляд на меня:

– Майкл, а как отреагировали вы?

– Я? На что, простите?

– На сцену изнасилования. Вы расстроились?

Закусив губу, я посмотрел на тетку. Она рассматривала свои берцы на резине. Я перевел взгляд на Кэннона, подавшегося вперед в своем кресле. Снова посмотрел на Пека.

– Да нет, – сказал я. – Мне-то что, я делал свою работу. Надо было отфильтровать помехи в фонограмме, в этот момент как назло пролетал самолет.

– Неужели вас совсем не задело то, что эту девушку, вашу хорошую знакомую, что ее насилуют?

Я беспечно рассмеялся:

– Да нет. Это было здорово. Интересно. У каждого из нас была своя задача. На самом деле Дженнифер никто не насиловал.

– А когда вы увидели, как актер, игравший насильника… ну-у этот как его…

– Алекс Таннер, – напомнил Кэннон.

– Да-да, – сказал Пек. – И когда вы увидели, как Алекс изображает, что насилует Дженнифер… вы… вы восприняли это спокойно?

– Я? В общем… да. Спокойно. Стюарт очень профессионально руководил. И Ханна тоже помогала, она профессиональная актриса. Вы ее знаете, девушка, что шла по улице в следственном эксперименте. Ну а там она у нас была… дуэньей.

Смешно было слушать, с какой серьезностью они обсуждают эту компашку, того же Алекса Таннера, точно взрослых. Это студентов, импровизирующих по ходу дела, не задумываясь, хорошо ли, плохо ли, не важно, не с чем сравнивать, у них все впервые.

– Итак, вы наблюдали за этим молодым человеком, – продолжал Кэннон, – видимо, он был голым… и эта девушка, ваша хорошая знакомая, тоже без одежды. И как далеко он зашел в этом эпизоде с изнасилованием?

– Не знаю. Я не присматривался.

Я почувствовал, как все трое на меня уставились.

– Почему? – просил Кэннон.

– Я смотрел на лицо, хотел убедиться, что с ней все нормально. Сами понимаете, она все же мой друг.

Довольно долго все молчали. Я чувствовал, как постепенно разбаливается голова, но сообщать об этом не стал.

Наконец Пек снова стал расспрашивать насчет этой нашей дружбы. Я бывал у нее? Да, бывал. Часто? Не сказал бы, мы виделись в основном на лекциях. А с ее родителями я знаком? Нет, конечно! О родителях у нас вообще речь не заходит…

Мне уже поднадоело, и я предложил сделать всем чаю. Увы, все отказались.

– Теперь, Майкл, – сказал Пек, – вопрос потруднее. Перечислите все, что вы делали в тот вечер, когда Дженнифер пропала.

Я набрал побольше воздуха и, развернувшись на стуле, оглядел свой стол. Часы во дворике пробили половину шестого. На глаза мне попался мой ежедневник на пружинках.

– Так-так… да, все помню. Я тоже был на той вечеринке. Ее устраивали на Малькольм-стрит.

– Нам известно, где она имела место, – сказал Кэннон.

– А от кого вы узнали про вечеринку? – спросил Пек.

– От Дженнифер, конечно.

– Как она при этом выглядела?

– Как обычно. Прекрасно.

– Но, возможно, вы заметили какую-то озабоченность, тревогу?

– Ничего такого. Джен всегда была в хорошем настроении. – С кем еще вы там общались? – Не помню. Особо ни с кем. Я довольно быстро ушел.

Вечеринка оказалась не совсем в моем вкусе.

– Можете назвать хоть кого-то из тогдашних своих собеседников?

– Музыка была очень громкой, какие уж тут разговоры. Кажется, перемолвился парой фраз со Стивом, он вроде бы из Корпус-Кристи, не то из Крайст-колледжа. Наверное, с Энн. Она там была?

Снова повисла долгая пауза. Потом Пек спросил:

– Кто-нибудь сможет подтвердить, где вы были в тот вечер? – По пути на вечеринку я зашел в бар гостиницы «Брэдфорд» выпить стаканчик.

– «Брэдфорд»? Вы туда часто заходите?

– Ну да, постоянно.

– Как зовут бармена?

– Не знаю. Он трансвестит.

– Вы с ним когда-нибудь разговаривали?

– Только по поводу заказа.

– Постоянно заходите и никогда не разговаривали с барменом?

– Нет, я… вообще-то нет.

– Где вы находились между часом и двумя ночи?

– В постели.

– Есть свидетели?

– В постели я был один, вы ведь об этом? Вернулся в двенадцать пятнадцать. Позвонил в сторожку привратника. Он должен помнить, что впустил меня.

– А когда же вы ушли с вечеринки?

– Около двенадцати, наверное.

– Получается, вы там пробыли достаточно долго.

– Нет. Видите ли, я сильно припозднился, еще и в паб заходил. Я действительно быстро слинял с этой вечеринки.

Паузы возникали все чаще и делались все напряженней. Слишком много тел, униформы, слишком много кубометров полиции для моей комнатушки.

Кэннон снова щелкнул «Ронсоном», зажег сигарету. Четвертую, между прочим, а мне не предложил ни одной. Я бы, конечно, отказался, еще подумают, что я нервничаю.

– У вас есть девушка, мистер Энглби? – это спросил Кэннон.

– Была. Дженнифер.

– Я думал, она девушка Робина Уилсона.

– Это смотря в каком смысле.

Кэннон хотел еще что-то сказать, но Пек остановил его жестом. Повисла вязкая тишина.

Ее прервал Пек, очень ласковым голосом:

– Майкл, вы ничего от нас не скрываете? Учтите, мы со многими уже разговаривали.

Я промолчал.

– Дома у вас девушки бывали?

– Бывали. Но ничего серьезного.

– Понимаете, некоторые считают, что вы предпочитаете парней.

Я засмеялся. Такое облегчение! Почти минуту хохотал. И заметил, как они переглядываются и делают друг другу знаки, что все, хватит.

– Ну ладно, – сказал Пек. – Не забывайте, Майкл, что мы разыскиваем прелестную девушку, которую все очень любили. Если что-то вспомните, любую мелочь, что-то, что, возможно, облегчит поиск, позвоните по этому номеру, – он вручил мне визитную карточку.

– Да, если что-то вспомните, – добавил Кэннон. – Вдруг захочется поделиться. Иной раз тяжело держать все в себе.

– У нас с вами одна задача, – сказал Пек. – Мы все хотим, чтобы Дженнифер нашлась. И делаем все, что в наших силах.

– Разумеется.

Хотел добавить: «А теперь прошу меня извинить». Эту фразу говорят все подозреваемые в любом детективе, хоть в книге, хоть на экране, хоть на сцене. Закон жанра. Без этого никак.

Но при взгляде на их физиономии возникло ощущение, что юмора они не поймут.

Оставалось ждать, пока все трое соберутся и протопают вниз по лестнице.

Потом я вытряхнул в мусорный бачок окурки из пепельницы и, подумав, выкинул туда же невскрытую пачку крекеров.

Жутко хотелось затянуться чем-нибудь покрепче, я даже собрался сходить к Стеллингсу за сумкой. Потом решил, что рановато, по законам жанра Пек сейчас снова сунет в дверь голову и ласково скажет: «Простите, я забыл у вас спросить одну вещь…»

Но Пек этот сериал, видимо, не смотрит, потому что минул час, а никто так и не постучал. Тут я подошел к своему «бару» и открыл виски «Джонни Уокер» (с черной этикеткой), прихваченный в магазине на Сидни-стрит, когда продавец на минутку отошел.

Я налил виски в относительно чистый стакан, добавил немного льда из холодильника в общей кухне и на два пальца холодной минералки. Закурил «Данхилл Кинг Сайз», сдвинул шторы и поставил на проигрыватель Элтона Джона, первую сторону альбома Goodbye Yellow Brick Road.

Потом уселся в кресло и все смотрел, как дым поднимается к бумажному абажуру. Инструментальная композиция Funeral for a Friend[24]24
  Похороны друга (англ.).


[Закрыть] сменилась Loves Lies Bleeding.[25]25
  Любови истекают кровью (англ.).


[Закрыть]

Я думал про Ханну-Дженнифер, уходящую в туман за поворотом на Мэйдз-Козвэй.

Первая сторона кончилась, я налил себе еще, перевернул пластинку, выключил свет, закурил следующую сигарету и снова рухнул в кресло.

Едва заметное покачивание бедер… скромное, не нарочитое, не больше, чем требует телосложение. Стройная фигура, прямая осанка, откинутые назад блестящие прямые светлые волосы едва достигают ворота синей куртки. Легкая, но бесстрашная походка.

И этот вкус к жизни.

Голос на пластинке поет во мраке комнаты: «When are you gonna come down? When are you going to land?»[26]26
  «Когда ты вернешься, когда спустишься на землю…» (англ.) – начальные строки песни Элтона Джона «Goodbye Yellow Brick Road» (1973).


[Закрыть]

Поразительная вещь.