Текст книги "Скверное дело"

Глава 11

Когда сыщики встретились снова, Балабуев позволил себе пожаловаться на жизнь, чего с подчиненными делать не полагается.

– Ну что? – Спрашивал Балабуев Шварца. – Что этот Закс?

– Кульбитин его консультирует, как историк. Позвонили домой, узнали, перезвонили нам.

– Что-то этот Закс знает. Но молчит.

– И будет молчать. Хитрющий старик. А к остальным не подступишься.

– Кого-то этот Кульбитин принимал. Через черный ход, впустил и так же выпустил. Иначе чего ему так долго сидеть. Работы особой не было, конференция закончилась. Шел бы домой. А он больше двух часов пересидел. – Размышлял Балабуев.

– Тут вот еще. Я Щеглова поставил проследить. Парень тертый, за корреспондентами иностранными ходил. Он за англичанкой часа три по городу таскался. Никаких контактов, осмотр достопримечательностей. А мне говорит, сколько этих островитян пасу, а такого не видел. В церковь она пошла.

– Ну и что?

– Православная церковь, что ей там делать.

– Поглядеть.

– Это вы Щеглова не знаете. Он все высмотрел. Свечку поставила. У иконы… Вроде как за невинно убиенных.

– Хм. Что еще?

– Перекрестилась по нашему, по православному.

– Ну, глаз орлиный. И что теперь с ней делать?

– В том и дело, что ничего. И допросить нельзя. С нас же голову снимут.

– А что, если мы Картошкина на нее запустим. Пусть раскроется.

– Похоже, есть смысл. Ты голос его в милиции списал? Вот мы его и прикрутим. Будет знать, как с милицией шутки шутить. С остальными как?

– Грек уехал, француз не торопится, подходил к геям. Наши уточнили. Гей клуб искал.

– Ладно, пусть празднует. Я тебе объективки зачитаю. Эта англичанка. Бессменный руководитель экспедиции. Диплом Оксфорда. Там же диссертация. В Москве шестой раз. Работает в архивах. Характеризуется сугубо положительно. Подозрительные связи и контакты не установлены.

Теперь, грек. Университет в Салониках. Профессор археологии, античного мира и мудае… что они тут понаписывали.

– Дайте мне. Медиевистики. Это – средневековая история.

– Всё ты знаешь… – Недовольно пробурчал Балабуев. – Так бы и писали. Блин. Средневековая… В общем, оттуда он. Копает в Греции. Тоже на конференциию пожаловал. У всех научные труды. К истории изучения гробницы Александра Македонского… Видишь как. Я говорил, что похож.

– Кто на кого?

– Грек на этого Александра. Я так Плахову и говорил.

– А вы его знали?

– Кого?

– Македонского.

– Ты, Леня, – опасный тип, готов подначить начальство. – Возмутился Балабуев. – А начальство этого не любит. Ну и третий. Француз. Преподаватель Лионского университета. Постоянный участник раскопок. Нетрадиционная ориентация. Под вопросом.

– Видно, готовили вербовку.

– Кому это теперь нужно. В общем, ничего. Не с чем на доклад идти. Теперь эта парочка. Берестовы. Иван Михайлович в больнице. И дочь. Эта не могла убить. Вряд ли. Кондиции не позволяют.

Ну, Леня, что скажешь? Повесили на нас шинель товарища Буденного. А она не застегивается.

– Почему это – шинель?

– Потому что серая, хоть все глаза прогляди. Как думаешь, выпускать этого Плахова в Турцию?

– Хотелось бы англичанку пощупать и француза, пока они здесь. Но начнем жать, испортим отношения. Если есть к этой истории интерес, спугнем. Больше они к нам ни ногой. Значит, нужно и Плахова отпускать. Чтобы никаких подозрений. Плахову так и скажем. Чистый, как голубь мира. Лети, неси пальмовую ветвь.

– Откуда ты, Леня, такой умный. Тебе бы в банке работать, в отделе исчезновения кредитов. А ты здесь. Скажи, какой интерес?

– А ваш какой?

– Ну, я. – Балабуев как-то безнадежно махнул рукой.

– И я вроде того. Хоть за будущее не поручусь Пора нам Картошкина брать.

– Подумай, как его пугануть, чтобы проявил сознательность. А я пока оформлю задержание.

– Так мы же решили по хорошему…

– И я про это. По хорошему. Бумагу сразу оформим. Пусть лежит. Чтобы потом с этим курьером не заедаться. Такая рыба, нужно знать, как подсечь, когда тащить. Не сорвется.

Шварц рассмеялся.

– Ты чего?

– Нам бы дело Кульбитина раскрыть. А мы Федю выловим.

– Ничего. Пусть подсохнет на солнышке. Будет знать, как милицию за нос водить. И польза от него может оказаться.

Глава 12

В те же дни у Картошкина состоялся разговор с главным редактором газеты Криминальный курьер.

– Федя, дорогой, ты учти. Мы – коммерческое издание. Что заработаем, то и скушаем. Ты по образованию кто, напомни? Историк? Все равно, не увлекайся. Мне твои новости нужны, сегодня газету заполнить, а не упираться во имя героического прошлого. Если совпадут, очень хорошо, а нет, я переживу. Вчера бардак накрыли. А ты где был?

– Так, в каждом номере.

– Ничего, читатель любит. Не силос на зиму заготавливать. Феликс бегает, где Картошкин, а тебя нет.

– Пусть бы сам и ехал.

– Чтобы камеру разбили. Нет уж. И пресс-конференцию ты пропустил. Хищения на водоканале. Я Титову отправил. Но Титова разве разберется. Замужняя женщина, ребенок. Ей бы в Практичной домохозяйке работать. Муж приходил. Требует, секс ей не давать. Свои проблемы у мужика. А она как раз не против. Ну, что мне делать? Со всех сторон только и слышишь. Где Картошкин?

– В Управление я бы съездил. Там этот Закс. Интересная фигура.

– Основной игрок?

– Играют другие, он тренирует.

– Хорошо, съездишь, что у тебя?

– Убийство музейного работника. Вечером, на улице. Без ограбления. Портфель забрали, потом подбросили. Менты этим занимаются.

– А ты, значит, помогаешь.

– Обижаете. Они не догадываются. Но лучшие их люди. Балабуева я знаю. Дурачком прикидывается, а сам только и ждет, за горло схватить. Я с музейными девчатами на поминках познакомился…

– На чьих это поминках?

– Вот этого убитого. Кульбитин по фамилии.

– Мы тебя ищем, а ты на поминках жируешь?

– Материал может быть. Я с начальником этого Кульбитина разговор имел. У них, кстати, конференция недавно была. По результатам раскопок. И у нас, и в Турции. Иностранцы съезжались. Думал о деле поговорить.

– Чего не поговорил?

– Поговорил. Не на ту тему. Балабуев этот музей по самую крышу обложил.

– Тогда не связывайся.

– Кое-что я успел. – Поскромничал Картошкин. – По убийству Плахов говорить отказывается. А вот на историческую тему сгодится.

– Ладно, пойдет в номер. Очень кстати. А то одну чернуху гоним. Готовь.

– А я уже приготовил.

– Ишь ты, – восхитился редактор. А ну, покажи. Или прочти сам.

Картошкин прокашлялся и стал читать.

Статья касается давней истории и удачно разбавляет сюжеты Криминального курьера, посвященные современным безобразиям.

(Картошкин взял паузу. Редактор подумал, поморщился, опять подумал, но ничего не сказал. Картошкин продолжил).

Недавно в нашем городе проходила представительная конференция, посвященная истории Византии. В работе приняли участие ведущие специалисты ряда стран и международных организаций. Наш собственный корреспондент Федор Картошкин встречался с участниками конференции и неожиданно оказался захвачен историей Византии, закончившей свое существование более 500 лет назад падением Константинополя. Проблема продолжает волновать умы ученых и многих наших соотечественников. Ведь с Византией мы связаны общими корнями православия и культуры, недаром Москва была объявлена Третьим Римом – прямой преемницей погибшей Империи. Кто-то скажет, всё это было слишком давно. Но история прорастает в современность через длинные цепочки человеческих биографий, и, кто знает, как те, казалось бы, навсегда завершенные судьбы, отзываются в нас самих. Курьер надеется неоднократно возвращаться к этой теме.

(Картошкин замолчал. Редактор кивнул, и чтение продолжилось).

Константинополь пал в мае 1453 года под напором многократно превосходящей армии турок-османов. Последний император Константин XI Палеолог погиб в сражении, защитники и жители города были перебиты или угнаны в рабство. Закончилась эпоха Византии – Второго Рима, длившаяся более тысячи лет.

С начала пятнадцатого века владения империи постепенно отвоевывались и поглощались турками, пока их клещи не сомкнулись вокруг Константинополя. Сил для отражения нашествия не хватало, вся надежда была на помощь извне, византийцы лихорадочно искали союзников. Византийцы (ромеи) были православным народом, но Русь была далеко, и недостаточно сильна. Взгляды греков были обращены в другую сторону христианского мира – к Риму. Но раскол церквей на западное и восточное христианство делал невозможным их союз. К тому же латиняне (так звали здесь приверженцев папской власти) уже побывали в Константинополе, захватили город во время Крестового похода 1204 года и причинили ему (почти за полвека хозяйничанья) множество разрушений. Недобрая память о том времени сохранилась. У византийцев были причины не доверять латинцам, но они остро нуждались в помощи. Выбора не было. Папа требовал от византийцев подчинения духовному авторитету Рима, а взамен обещал призвать к крестовому походу свое воинство. Император Иоанн VIII согласился принять Унию – так называлось соглашение, по которому греческая церковь признавала власть Рима при соблюдении прежнего обряда и греческого языка богослужения. Так в Византии и восточных областях Средиземноморья родилась новая церковь – Греко-католическая. Взамен Папа обещал взять под свое покровительство и обеспечить защитой вверившиеся ему народы. Забегая вперед, скажем, слово свое он не сдержал.

А в самой Византии присоединение к Унии (в 1439 году) вызвало гневные протесты и брожения. Сам император Иоанн рассматривал союз, как политический, и стремился всеми силами сохранить духовную независимость. Он отказался выдать Риму Святителя Марка Эфесского – непреклонного защитника православия и не принял патриарха, назначенного Римом. Но с волей Папы приходилось считаться. В такой трудной обстановке вступил на трон последний император Византии Константин.

Сохранилась легенда, что падение империи было предсказано неким Феофаном – одним из самых именитых и богатых граждан Константинополя. Ему с женой было чудесное знамение, после которого раздали имущество, взялись проповедовать и получили имя непримиримых за решительное отстаивание православной веры. Особо доставалось в этих проповедях Императору за то, что старался наладить союз с Римом. Тот приказал схватить Феофана и допросил в присутствии Папского посланника Исидора. Этот Исидор, будучи Патриархом Московским, высказал приверженность униатству, был лишен сана и посажен в тюрьму, откуда бежал и объявился в Риме. И был направлен Папой в Константинополь послом. – А как ты представляешь? – спрашивал Император Феофана. – Когда сила магометан многократно нас превосходит. И можем надеяться только на союз с единоверцами. И должны забыть раздоры.

– С Божьей помощью выстоим. А будешь искать заступничества земного и неправедного – пропадет город.

– Я – Император должен на силу рассчитывать. А ты предлагаешь уступить.

– Это ты уступаешь. Говорю, не жди спасения. Пропадешь и ты, и город твой. Потому что изменил вере. А без веры и стены не помогут.

В присутствии папского посла Император должен был осудить смутьяна, и так выразить преданность Папе в надежде на будущую помощь. Потому приказал он Феофана упрятать в тюрьму навечно. Тот принял испытание спокойно, предсказал, что жить городу осталось недолго, и он непременно падет.

Вскоре Феофан умер, а разгневанный Константин приказал схватить сеятелей смуты. Несколько десятков их, включая беременную жену Феофана, бежали из города, добрались до Руси, приняли монашество и засвидетельствовали слова Феофана. Что было именно так, узнаем из рукописей, сохранившихся в русских монастырях. То же подтверждают сведения доклада Исидора Папе. И совсем достоверно известно, как один из самых значительных фактов мировой истории, что Константинополь пал, как и было предсказано Феофаном.

Еще перед началом осады были знамения, что город непременно падет. Было затмение луны, и неслыханный дождь с градом, смывший целые улицы. Было падение иконы Пресвятой Богородицы во время крестного хода. Казалось, Божий гнев обрушился на Константинополь. Из-под купола Святой Софии вырвались языки пламени, и люди видели, как ангелы покидают обреченный город. Потому Императору предлагали бежать или отдаться во власть турок в обмен на сохранение жизни и имущества. Но Император и его воины предпочли сражаться, но не утратить честь.

А что у нас? История Константина известна, и известна судьба давнего пророчества Феофана. Сохранились свидетельства. Но не только. Упоминается также, что жена Феофана, бежавшая, будучи беременной, здесь на Руси родила дочь. И про дочь известно, что выросла, вышла замуж, родила детей. Так что род продолжился на русской земле… Наша газета ведет дальнейшее расследование этой удивительной истории…

Картошкин закончил чтение. Редактор хлопнул рукой по столу в знак одобрения. – Ладно, Картошкин. Если что найдешь, твоя правда. Мы под тебя рубрику организуем.

Как раз из факса поползла лента. Редактор подхватил на ходу.

– Что у нас сегодня? Опять блядюшник накрыли. Еще две аварии. Убийства по пьянке. Тут, как водится. Бомжа нашли в канализации, выясняют. Вот, убийство в гей клубе. Это, пожалуй, поинтереснее. Пьер Мустафа Кудум. Алжирец, что ли?

– А, а… – Заинтересовался Картошкин. – Я его знаю.

– Тоже посещаешь?

– Исключительно по служебной надобности.

– В Сан-Франциско епископы также, по служебной надобности.

– Я не епископ.

– Знаю, Федя. У них своя служба, у нас своя. Ну, иди, трудись.

Глава 13

В отличие от общения с сотрудниками, с тем же самым Шварцем, в делах официальных Сергей Сидорович Валабуев был педантичен и сух. Плахов здесь не в счет. Его – свидетеля нужно было подготовить, размягчить, разговорить, в конце концов. Сотрудничество, конечно, не самое лучшее слово, и наши граждане (по крайней мере, некоторые) противятся самым искренним намерениям найти преступника, подозревая у следствия зловещий умысел, облегчить себе жизнь и наказать невиновного. Таковы примеры из давних времен (хоть и не только), но память о них жива и не способствует успеху в работе. Плахов, например, от общения со следователем не отказывался, отвечал прямо, но за этой открытостью сметливый Балабуев ощущал протест, противодействие в ущерб общим интересам, раскрытию истины. Интеллигент, – думал по этому поводу Балабуев, не находя для своих подозрений ничего более определенного. Этим все сказано, потому что поправка на интеллигентность никогда не выглядела в глазах следователя отдельным достоинством (как, впрочем, у всех, кто стремится к точности смысла, заложенного в этом слове).

Но когда доказательств хватало, и улики материализовались в форму, достаточную для вынесения обвинительного заключения, Балабуев становился торжественен и официален. В том была честь его мундира, а мундир, как известно, не терпит умаления и игривого отношения. Надел – носи, снял – отряхни и повесь на вешалку.

Потому на вопрос Картошкина: по какому праву… вот так прямо на улице… среди бела дня… я протестую… и прочего лепета, Балабуев отвечал:

– Нет, гражданин Картошкин Федор Леонидович, повесткой мы вас вызывать не хотели. Ввиду серьезности обвинения, мы вас задержали. Если бы к вам на квартиру пришли наши сотрудники, и вывели вас на глазах соседей, лучше бы вам не стало. Для репутации, сами понимаете. Так что цените. Не забудьте принять во внимание. Будете сотрудничать, свою участь облегчите.

Картошкин протестовал голосом и всем возмущенным видом.

– Вы обвиняетесь, – бесстрастно тянул Балабуев, – в убийстве гражданина Кульбитина Павла Николаевича такого то числа и года. Что можете сказать по этому поводу?

– Не убивал. – Гневно возражал Картошкин. – Дичь какая-то. Бред…

– Вы узнаете голос? – Балабуев нажал кнопку магнитофона. Человек сообщил, что во время прогулки с собакой он обнаружил тело неизвестного. – Ваш это голос?

– Мой. – С вызовом отвечал Картошкин.

– Хорошо, что признаете. Но экспертизу мы в любом случае проведем. Для суда. А прямо сейчас, как можете пояснить?

– Я – репортер криминальной хроники. Домой мне позвонил дворник по имени Рустам.

– Пожалуйста, более точно об этом Рустаме. Это в ваших интересах.

– Я – репортер криминальной хроники…

– Это я слышал…

– В городе разного рода контакты… знают по работе… и вот этот Рустам. Дворник. Нашел тело Кульбитина. И мне позвонил.

– Вам позвонил? Не в милицию, не в скорую помощь, а вам?

– Он откуда-то… таджик, кажется, работает без разрешения, говорит по русски плохо. Боялся, начнут его опрашивать, а он… сами понимаете. Вот он мне и позвонил. Вы найдите, он обязательно подтвердит.

– Найдем. – Пообещал Волобуев. – А пока придется у нас переночевать. Ознакомитесь заодно, как живут наши подопечные. Вам должно быть близко. Вы ведь репортер криминальной хроники?

– Да. – Упавшим голосом подтвердил Картошкин. – А если под подписку? Я же… прямо тут… прямо сейчас…

– Категорически исключается. Сами понимаете, почему. Чтобы не оказать влияние на ход расследования. Вот если добровольное признание… в неумышленном… поспорили о смысле жизни… тогда… и то…

– Не убивал. И никакого отношения не имею.

– Положим, имеете. Сами признали. Но ничего. Посидите, познакомитесь с людьми, может, материал какой соберете. А то в древнюю историю ударились. Византия… Константинополь… Военных тем и у нас хватает. А уж любовных… В лагере сами убедитесь. Может, и вас полюбят…

– Я категорически протестую…

– Ладно, ладно. Еще не один разговор будет. Тогда и напротестуетесь. И адвоката пригласите. А пока зачем? Может, и так выйдет по вашему. Мы ведь не за статистикой гонимся (хоть и за ней, конечно), нам нужно преступника обнаружить и изловить. Чтобы понес неотвратимое наказание… Протокол подпишите… С ваших слов записано. Виновным себя не признает. Сейчас я дежурного вызову, он вас определит на место.

И Картошкина увели.

Но и это еще не все. Валабуев потер подбородок (была у него такая привычка для размышлений), достал телефонную книжку и набрал номер. – Слушай, Иван Силыч, – чувствовались, знакомы эти люди давно и дружески, – мне нужно таджика одного у тебя пристроить. Дворником, а то кем же. Хороший парень, глазастый. А мне дай русского. Условия мы создадим. Им что, не все равно, где тротуар мести. Только срочно. Сегодня на сегодня.

– Ловко это вы, Сергей Сидорович. – Напомнил о себе Шварц.

– Не хочет милицию уважать, значит, будем учить…

На следующий день следы добродушия с лица Балабуева бесследно испарились, как последние капли дождя с разогретого солнцем камня. И смотрел следователь на Картошкина по настоящему строго. Не скрывая. В углу невеселого кабинета, чтобы не мешать разговору, заложив ногу за ногу, сидел Шварц.

Но Балабуеву помешать никто не мог. Не тот это был человек. – Что же вы, гражданин Картошкин, вводите следствие в заблуждение. Говорили о каком-то Рустаме. Дворнике. Который якобы вызвал вас из дома.

– И сейчас могу повторить. – С вызовом отвечал одуревший от бессонной ночи Картошкин.

– Ясно, можете. Только нет никакого Рустама. Таджиков много, но живут они по другим адресам. В горах и оазисах. А по известному адресу никакого таджика Рустама нет.

– Да как же. Да я же сам… – Протестовал Картошкин.

– Вот официальная справка из жилуправы. Участок, где нашли тело Кульбитина, обслуживает Силаев Николай Иванович. Никакой он не таджик. У него даже тюбетейки нет. Русский. Мы его, конечно, вызовем и показания возьмем, вас он, нужно полагать, не знает. А теперь вопрос: как и с какой целью вы оказались на месте убийства гражданина Кульбитина? Советую говорить правду. Вам зачтется. А не рассказывать нам про какую-то собачку.

– Причем здесь собачка. – Вскричал в отчаянии Картошкин, ощущая, как земля уходит из-под ног.

– Вот и я говорю. Причем здесь собачка. Вы правду собираетесь говорить? Или нет? Последний шанс у вас – чистосердечное признание. Сразу легче станет.

Все это время Балабуев кружил вокруг несчастного Картошкина, заходя то сбоку, то со спины, и даже наклонялся, вкладывая слова прямо в ухо.

– Послушайте, я правду говорю. Вызвал меня дворник Рустам…

– Про дворника я уже слышал…

– И еще раз повторю…

– Только не мне, а присяжным. И про Рустама, и про собачку… А прокурор изложит факты. Что оказались вы на месте преступления как раз во время убийства по непонятной для любого нормального человека причине. Кроме того, вы еще и на поминках Кульбитина отметились. А это как? Это и на Сицилии не видано, чтобы киллеры на поминки своих жертв являлись… Может ты слышал, Леонид Германович?

Шварц подтвердил, что не слышал.

– Хоть бы вдовьих слез постыдились. – Обличал Балабуев. – Деталь для вашего облика… Интересовались древней историей, предметом исследований этого Кульбитина. Значит, знакомы были.

– Не был…

– Были, были, от того и поминки. Или просто проголодались и перекусить зашли? Дверь была открыта… Кто поверит? А вы им – присяжным расскажете про Рустама, и про собачку. Сколько это по статье за умышленное? – Обратился Балабуев к молчаливому Шварцу.

– Двенадцать лет, как минимум. Если без отягчающих.

– Пусть, без отягчающих. Мы – люди дюбрые. Зовите адвоката. Хоть сейчас. Может, он что надумает. А я вам по доброму подскажу, явку с повинной. Встретились, разругались, ну, а дальше… С кем не бывает… Может, вы и не хотели. Он первый начал. Так, ведь? Не хотели? А за это…

– Пятеркой может отделаться. – Подсказал Шварц. – Если по умному…

– Видите. Тут вам адвокат и пригодится. Характеристика с места работы. Вы ведь не привлекались? Мама больная…

– Почему больная? – Сквозь горе удивился Картошкин.

– Значит, здоровая. Еще лучше. Для нее. Для вас – хуже. У нас жалеть любят. А так на суд придет. Сядет, ручки на коленках сложит… слезы… сыночек… платочек… В брюках, говорят, нельзя… адвокат подскажет, как одеться… и все такое… Присяжные сами живые люди… Подписывайте, пока не поздно.

– Не подпишу. – Собрал силы Картошкин. – Делайте, что хотите, не подпишу. Не убивал.

– Ну, что ж. Вам не надо, а нам тем более. Так и запишем. С материалами следствия ознакомлен. Вины своей не признает. Следствие закончено, дело передается в суд. – И Валабуев стал заполнять бумаги. Чувствовал он себя хорошо (не то, что несчастный Картошкин), и даже голову склонил на бок от усердия.

– Ну, допустим, Картошкин. – Вступил молчаливый Шварц. – Вот вы – репортер криминальной хроники. Вроде бы, должны понимать. Как вы сами объясняете… если не вы, то кто? Ведь ясно, есть у вас интерес к этой истории. Из-за которой вы сейчас на нары собрались.

Нужно отдать должное, репортерская хватка брала свое, и поникший Картошкин ожил. – Я хотел для журналистского расследования. Думал, что-то есть. Потому интересовался. Но не убивал…

– Это мы слышали. – Подал голос Валабуев.

– А вчера еще одного убили. Из этой компании. В гей клубе… – Встрепенулся Картошкин.

– Не убили. А доставили в больницу в бессознательном состоянии, результатом черепно-мозговой травмы. Это ваши информаторы поспешили. Чуть что, сразу убийство.

– Иностранцами мы не занимаемся. – Вставил Валабуев, не отрываясь от писанины.

– Факт прискорбный. – Вел своё Шварц. – Для этой публики (извините, что я так говорю) специальная полиция нужна. Не поделили предмет страсти нежной. Но это, знаете, литература для ваших расследований. А у нас дело конкретное. Улики против вас достаточны. Сами должны понимать. Хоть, если бы удалось доказать, тогда, возможно… дела объединить. Но мы свое закрыли.

– Как это закрыли? – Встрепенулся Картошкин.

– Нашли и изобличили преступника.

– Вас, то есть, гражданин Картошкин. – Уточнил Валабуев.

– А дальше пусть суд решает. – Закончил Шварц.

– Я не убивал. – Бился в отчаянии Картошкин.

– Ладно, мы формалисты. Защищаем закон. Нам иначе нельзя. А чтобы вы стали делать? Ведь молодость спасать нужно.

– Я бы продолжил расследование. – Твердо сказал Картошкин.

– Какое расследование. – Балабуев, не отрываясь от бумаг, возмутился, но теперь солировал Шварц.

– Смотрите, Картошкин, как выходит. Вот закроют вас сейчас годиков на восемь…

– Десять, как минимум. – Поправил Балабуев.

– Восемь-десять, человек ко всему привыкает. Может, полюбите кого, так и выходить не захотите. А для нас главное, дело с концом. Улик достаточно. А если отпустим, тогда что?… дальше искать… шансы, сами понимаете… Когда не вы, то кто? А вы возьмете и сбежите. Что тогда? Как бы вы поступили на нашем месте?

– Я буду искать. Пока не найду.

– Леонид Германович. – Мягко упрекнул Балабуев. – Что ты начинаешь. Сам ведь слышал (кивок в сторону Картошкина). Невиновен он.

– Слышал. Знаете, Сергей Сидорович, пусть он пока в коридоре погуляет.

Вызвали дежурного, отправили Картошкина в коридор за плотно закрытую дверь. Минут десять понадобилось. Шварц все так же безучастно сидел в углу, Балабуев распоряжался.

– Ознакомьтесь с протоколом. Распишитесь. Обвинительное заключение. Вот здесь. Статья позволяет в исключительных случаях оставить обвиняемого на свободе под подписку о невыезде. И здесь распишитесь. Фамилию полностью. Найдете что-то новое, вновь откроем дело, а пока оснований нет. Вот этого человека благодарите. Леонида Германовича Шварца.

– Значит, так. – Наставлял Шварц, пока бледный и измученный Картошкин поспешно подписывал бумаги. – Дальше конечной станции метро не отлучаться категорически. Ночевать обязательно дома. Иначе, сами понимаете. Вот мой служебный телефон. Раз в три дня будете звонить. Если звонка не услышу, место ваше готово.

– И учти, Картошкин. – Добавил Балабуев. – Дело твое вот здесь, в сейфе. Через две недели плановый отчет. Прокурор спросит, почему в суд не передаете? Догадайся, что я ему отвечу.

А пока, вот, благодари, – Балабуев показал на Шварца, – это у него сомнения в твою пользу, у меня сомнений нет.

– И у меня нет. Пока нет. – Сказал добрый Шварц. – Но вы, Картошкин, в каком-то смысле наш коллега. А значит, имеете право на лишний шанс. Вот мой телефон… в любое время… Хочу спросить, как вы себе представляли ход вашего журналистского расследования. И что думаете делать дальше?

– Музей. – Почти прошептал обессиленный Картошкин. – Стану разговаривать. Нужно их между собой связать.

– Ну что ж. – Согласился Шварц. – Пожалуй, вам удобнее. Под видом интервью. Но никакой самодеятельности. И всяких нелепых идей. А то ведь пойдете в розыск, на каждом столбе фотографии будут висеть. А пока, Сергей Сидорович, выпишите ему пропуск и пусть идет.

Балабуев хмыкнул недовольно, но бумагу подписал. – Сержант проводит до выхода.

– А если что. – Засобирался обрадованный Картошкин. – Как мне представиться.

– Как всегда. Мужчина с собачкой.

И Картошкина отпустили на свободу.

– А что с англичанкой? – Задавал Балабуев вопрос. – Не привлечешь, не вызовешь. Явится с посольским юристом, потом неприятностей не оберешься…

– Но крестится она по нашему. По православному. – Напомнил Шварц.

– Ну и что? – Разъярился Балабуев. – Ты думаешь, Леня, одному тебе это интересно. Но ты мне скажи, с какой стороны это к Кульбитину пришить. А они только и ждут, чтобы вой поднять. И Плахова придется выпускать… Оснований для задержания нет. Пусть Федя с ними поговорит. У него свои методы и доверия к нему больше. Малый он борзый. Чувствую, влезли мы в историю. Генерал звонил, разберитесь, как следует, не торопясь. С чего это они все на уши встали? А мы… На щуку забрасывали, а вытащили Картошкина. Хоть он сам пришел. Ладно, пусть побегает, если вызвался.