Текст книги "Скверное дело"

Глава 14

Пока следователи работают, срезая пласты пустой породы, чтобы добраться до драгоценной жилы (рассказчик не силен в геологии, но смысл передан правильно), можно обратиться к непосредственным участникам этой истории, так сказать, с изнанки. Ведь все мы заинтересованы именно в достижении истины, которую некоторые личности (злоумышленники по преимуществу) намерены скрыть или исказить до неузнаваемости, не считаясь с тем, какие мрачные тени ложатся на лица и судьбы людей невиновных или даже невинных (первоначальное значение этого слова не отличает вину от греха). Практика разделяет понятия, отдавая установление вины органам правосудия, а искупление греха – церкви, и совпадение их отнюдь не обязательно (но желательно), хотя бы потому что предание анафеме (мера исключительно серьезная) не входит в состав статей Уголовно-процессуального кодекса. Именно поэтому анафему никто не отменял, даже по требованию самых рьяных человеколюбцев, хоть бессрочное пребывание в аду выглядит куда мрачнее, чем экзекуция на костре или электрическом стуле, хотя, конечно, и там приходится немного потерпеть. Кстати, в Стамбуле (или в Константинополе) есть специальная колонна – ветродуй, при появлении рядом с которой у грешниц вздымается платье. Для носительниц брюк имеются и другие средства, историкам это известно не хуже, чем практикам юриспруденции…

Плахов молча наблюдал, как женщина у стола готовит напитки. Женщина средних лет, загоревшая и, пожалуй, даже спортивная. Голова сохла после мытья и была обернута полотенцем

– Хотите виски? – Спрашивала женщина. – Расслабьтесь. Ничего не произошло. Мы остаемся коллегами. Но зачем избегать меня? Я не напрашиваюсь вам в жены.

– Не в этом дело.

– Тогда в чем? Вы меняете план?

– Я задерживаюсь всего на неделю. Поймите, если я полечу сейчас, они могут меня задержать, и это уже на месяцы. У них есть основания. Дело пойдет на принцип, и они найдут повод.

– Хотите, чтобы я осталась?

Женщина подошла ближе, вручила стакан, и устроилась на ручке кресла, совсем близко от Плахова. И оба застыли, молча. Ощущалось напряжение

– Что значит разлюбить женщину? – думал Плахов и нашел про себя ответ. – Понять, что она такая, как другие.

– Тяжелые мысли?

Плахов закашлялся и жестом показал, что сказать сейчас ничего не может.

– Мы – друзья? – Нейтрально спросила женщина.

Они еще помолчали, пока Плахов пил воду.

– Я не могу лететь с вами, пока идет расследование.

– Я не об этом спрашиваю.

Плахов отмолчался.

– Хороший человек Паша Кульбитин. Мне не повезло. Он был весьма, весьма…

– Ему не повезло больше.

– Он вас не любил…

– Мне только и рассказывают. Любил, не любил. Какое это теперь имеет значение.?

– Хотите угадаю, кто? Дочь этого византийца, любителя. Мне Павел ее как-то показывал. Намекал, что имеет доступ к каким-то рукописям. Предлагал сотрудничество.

– Какое еще сотрудничество?

– Разное. Если я скажу – денежное, вы поверите?

– Не очень. Почему вы не согласились?

– Алексей, я выбрала вас… Но впрочем. – Женщина встала, подошла к зеркалу, размотала полотенце, распушила и взбила волосы. Получилось у нее легко. Бывают моменты, когда на это обращаешь внимание. Вот и Плахов обратил.

– Хватит об этом. Ко мне по телефону напросился какой-то невозможный человек, молодой, с горящими глазами. Так я себе его представила. Какой-то Мартышкин. Он буквально осадил меня, просит уделить ему время. Хочет взять интервью.

– Картошкин. Это местный журналист. Репортер. Расскажите, как есть.

– Вы мне разрешаете? – С иронией в голосе спросила женщина.

– Даже буду просить. Элен, вы все понимаете. Наш проект под угрозой, по крайней мере, пока не это дело не затихнет. Сейчас, чем больше к нам внимания, тем лучше. Интерес публики очень важен. Пока вы здесь, используйте время с пользой. Расскажите, как есть.

– Начиная с турок?

– Естественно. Они защищают свои интересы. Так и объясните. Турки охватили имперской территорией полторы тысячи лет христианства, не говоря уже о Греции, Месопотамии, Египте. Места не хватит, перечислять. Всё у них, кроме того, что англичане и французы сумели украсть.

– Мне вы не должны этого говорить.

– Ну, конечно. Все претензии к нам, русским. А вы, значит, без греха. Сидели бы под своим Стоунхеджем, пока он вам на голову не свалился, и таращились на звезды. Так нет, растащили все, что плохо лежит.

– А вы Трою.

– Ладно, оставим эту тему. Троя наша. Дрезденскую галерею отдали, алтарь отдали. А кто возместит наши потери? Давайте не будем ссориться. Если о турках. Они должны дать разрешение на раскопки.

– Этот француз – их шпион.

– Просто вы – настоящая женщина. Не любите голубых.

– Он разноцветный. Можете мне поверить. И может все испортить.

– Элен, не сходите с ума. Что вы думаете со всем этим делать?

Как мы докажем, что это кости Константина. Их ни на какую экспертизу не примут. Никуда. Черепа нет, а без него нет предмета исследований.

– Алексей, над этими местами царит проклятие.

– Я что-то не заметил. Турки совсем неплохо живут. Через два дня вы еще раз в этом убедитесь…

– В чужом городе?

– Перестаньте. Вы – мистик. Одна история закончилась, другая началась и идет полным ходом. Турки в Европу просятся, без всякого насилия. И неплохо при этом выглядят. Я бы принял.

– Прекратите, – Гневно отмахнулась женщина. (Вообще, разговор велся на повышенных тонах). – Мы можем изменить мир. Если это кости императора.

– А как доказать? Да и вообще, Элен, не втягивайте меня в свои фантазии. Хм. Я ведь только сейчас обратил внимание. Вы – тезка Елены, которая убедила сына принять христианство. А что вы сами хотите, тезка?

– Я хочу, чтобы снова встал крест.

– Над Стамбулом? Держите эти пожелания при себе. Иначе вас арестуют за терроризм. Прямо в аэропорту. А женщина должна иметь детей. Тогда она занята делом, а не озабочена мессианскими проектами.

– Элен встала напротив Алексея. Волосы высохли и рассыпались по плечам. Она была хороша. Плахов отметил, но интереса никак не проявил.

– Почему я вас не ударю, Алексей? Отравляете мне жизнь, а я это терплю.

– У нас нет другого выхода. Смерть Павла…

– Ну и что?

– Как это что? Можно подумать, вы не понимаете…

Помолчали, чтобы не наговорить лишнего.

– А теперь идите. Через час придет этот репортер, я должна привести себя в порядок.

Плахов встал, приоткрыл дверь, выглянул в коридор. – Времена, конечно, изменились, но осторожность не мешает.

Глава 15

Картошкин, действительно, оказался молодым человеком, но выглядел нехорошо, в цвете лица преобладали акварельные оттенки – с желтизной, зеленью и голубизной, которые не присущи здоровой коже и даже больше, если говорить о молодости и бодрому, уверенному взгляду на жизнь. Розовых (для полноты палитры) щек не было и в помине, глаза нервно блестели. Видно, человеку досталось и продолжает доставаться. Прямолинейная Элен, а она, по-видимому, была именно такова, спросила: – Что это с вами?

– Ничего. – Ответил Картошкин и сглотнул страдальчески. Элен глянула проницательно (видно, не поверила), но допытываться не стала.

– Вы очень хорошо говорите по русски – заметил Картошкин, приступая к делу.

– Я хорошо говорю на шести языках, – Элен произнесла что-то непонятное, то ли на одном языке или сразу на нескольких.

– Не нужно, – попросил Картошкин. – Лучше, как прежде.

– Ну, а вы, молодой человек. Кто вы, как меня нашли?

– Репортер криминальной хроники.

– О-о… Со знанием уголовного мира.

– Стараюсь – Сказал Картошкин невесело. – Мы хотим разнообразить тематику. Нашим читателям интересна история. Без криминала.

– Без криминала истории не бывает.

– Мира или войны?

– Всюду. Предательство, шпионаж, подкуп. Или это не криминал? – Криминал. – Подтвердил Картошкин. – Так вот. История конца Византии. Интерес к теме появился после убийства известного ученого Кульбитина, который как раз и занимался историей Византии.

– Павла.

– Что Павла?

– Павла Кульбитина. Он принимал участие в моей экспедиции. Молодой человек, я вас откуда-то помню.

– Я был на его похоронах.

– Понятно. Знакомое лицо.

– По заданию редакции. Там были ваши коллеги.

– Дорогой мой. Византией многие занимаются. И у вас, и в Америке, и в Европе. Очень высокий уровень.

– А что теперь? Кульбитин. Теперь Кудум.

– Пьер? А с ним что?

– Вы не знаете? Ушиб головы, сотрясение мозга.

– Где его так?

Картошкин замялся. – В гей клубе.

– Не поделили какого-нибудь Антиноя.

– Кого?

– Прекрасного юношу. Можете не записывать.

– Позвольте, все таки… Антиноя, значит. Потому мы и решили, что нашим читателям будет интересна история Византии. Рассказ о вашей работе…

– Я надеюсь, в целом история вам известна. Войско султана Мехмеда второго захватило город в мае 1453 года. Византийцы и пришедшие им на помощь отряды венецианцев и генуэзцев дрались отчаянно. Силы турок и осажденных составляли один к пятидесяти, по самым скромным подсчетам, а держались горожане два месяца. И если бы выдержали последний штурм, возможно, Византия продлила бы себе жизнь. Хотя при тех обстоятельствах без внешней помощи она была обречена. Это из учебника истории. Дома сможете почерпнуть больше. Империи уже не было. Оставался только город. Голова без туловища, без рук и без ног. Было только одно спасение.

– Какое? – Картошкин, даже внешне нездоровый, был виртуоз. Он включил диктофон, к тому же записывал вручную и умудрялся всем своим видом демонстрировать интерес.

– Помощь западного христианства. От Папы Римского. Прислать помощь, отбиться, заключить военный союз. Султан не стал бы связываться. Но в обмен на помощь – уния, признание Папской власти.

Картошкин возмущенно затряс головой.

– А они приняли. И папского посланника приняли. Знаете, кто такой? Беглый московский поп. Высокого звания. Призывал москвичей к принятию унии, был посажен в тюрьму, бежал, оказался в Риме и послан был Папой в Византию с той же целью. И византийцы смирились, иначе было не устоять, Император принял униатство. Но не все. Многие из непримиримых ушли на Русь, к вам. Их главного Император отправил в тюрьму, тот там и умер, но перед тем тот проклял Императора за отречение от веры. Страшным проклятием, что город падет за измену христианству.

– Как интересно. – Картошкин строчил, не переставая поглядывать на диктофон.

– Этот Иоанн – папский посланник, сражался до конца, потом переоделся в простую одежду, выпрыгнул из окна башни, попал в плен. Свои же его и выдали. Мехмед казнить Иоанна не стал, чтобы с Папой не ссориться, отдал ему местную церковь. Беженцы в город стали возвращаться, и вообще султану нужно было срочно заселить город. Потому он пообещал некоторую веротерпимость. С Иоанна началось Константинопольское патриаршество. По мере того, как турки осваивались, его прижимали и прижимали. Ни одну церковь не оставили без минарета.

– Вы говорите, многое на Русь перешло, к нам. Наверно, памятники письменности сохранились, рукописи?

– Может быть. Их ведь изучить нужно, подлинность установить, здесь история была беспокойная. Многое пропало. Но, слава Богу, сохранились источники латинские. Вы верующий, молодой человек?

– Душой – да, а по форме – не успел. Стараюсь и вскоре обязательно… Ежедневно приходится обращаться… – Руки росли из Картошкина, как из индийского божества. Не переставая писать, он стал расстегивать воротник рубашки.

– Не нужно. – Остановила женщина.

– А вы? – Расхрабрился Картошкин.

– Что я. – Женщина вдруг уселась напротив Картошкина и заглянула ему в глаза. – Я говорю на шести языках.

– Я не о том…

– А я об этом. – Женщина готова была закончить беседу, но Картошкин взмолился. – О вас мы так и не поговорили.

– Я руковожу экспедицией. От Юнеско. Копаем, ищем. Вот и ваши. Кульбитин и, как его, Плахов. По несколько раз приезжали. Исследуем места захоронений. Императорское…

– Как императорское?

– Голову убитого императора Мехмед выставил напоказ, а потом возил, показывал. К телу – интерес меньше, но был. Его обнаружили случайно, под горой трупов. Опознали по сапогам с императорскими вензелями. Сначала даже гробницу предполагалось соорудить. Но потом турки охладели, своих хватало. Султаны, родня, жены, дети. Кому гробница, а кому – головой в мешок и в Босфор. Так тело и затерялось.

– До сих пор ищете?

– Восстанавливаем историю. Турки с разрешением не торопятся. Притом, что ЮНЕСКО. В Европу окно хотят пробить, и все равно тянут. Только об этом не пишите

– Хорошо, хорошо. А от нас кто? Вместо Кульбитина?

– Хватает. У России к этой истории огромный интерес. Я вам, молодой человек, оставлю свой адрес. Покажете, что получилось. Без этого не публикуйте. И вот, что. Призовите через газету, может быть, кто имеет интерес к этой истории. Пусть свяжутся с вами, а вы со мной. Тогда и поговорим. Вы ведь для криминальной хроники работаете, а не только исторической. За историю не сажают.

– Раньше могли.

– То, раньше. Договорились?

– Обязательно. А можно, я вас тоже попрошу. У меня такое чувство, что не все вас спросил. Известный ученый, и вот я. – Картошкин покаянно развел руками. – Хоть я тоже истории не чужд. Учился. Факультет закончил.

– Вы?

– Я. Но поработать не пришлось. По специальности. А вы… просто заслушаешься. Может, рабочим к себе возьмете?

– Помощников хватает.

– Я без воды и пищи, на одних сухариках.

– На воде и сухариках в тюрьме сидят.

– Знаю. – Отвечал Картошкин, пригорюнившись. – Что-то я еще хотел спросить и забыл…

Глава 16

Теперь мы попадаем в больницу, где Иван Михайлович проходит курс лечения. Больница неплохая, но больница всегда остается больницей с полом, выложенным треснувшей плиткой, с дребезжащими каталками, которые что-то, кого-то, куда-то везут и везут, с озабоченными врачами, хлопотливыми санитарками и шаткими, жмущимися под стены страдальцами в цветных халатах и пижамных штанах. В парке, конечно, лучше, так ведь парк рядом. За окнами, перед глазами, но картина та же, больничная и от того приправленная грустью. Аттракционы нужно искать в других местах, а тут беготня, или, наоборот, вялое шевеление и непременное напряжение в лицах.

Берестов поджидал Плахова. Маша передала просьбу зайти. Иван Михайлович взял Плахова за руку и не отпускал. Народа в коридоре было немного, они присели на скамеечку, обтянутую голубой клеенкой. Неподалеку просматривались две немолодые подружки, и унылый с газеткой пижамник в навороченном на горло шарфе. Тем повезло, оказались на чистом, а нашу пару попросили пересесть. В столовую, там свободно, санитарка пока принялась вытирать следы, оставленные Плаховым. То есть следов не было, но женщина терла шваброй, шлепая тряпкой и приговаривая себе под нос. Слышался далекий звон каких-то ведер, и, конечно, всякие другие звуки. Плахов запасся белым халатом, это кое-как доказывало, он здесь не совсем лишний.

– Что известно про Кульбитина? – Живо интересовался Иван Михайлович. – Ах, Паша, Паша… И спросил, что положено спрашивать. – Нашли?

Плахов криво усмехнулся: – Ищут.

– Маша говорила, вы со следователем общались.

– Общался. Я – один из подозреваемых, представьте.

– Ну и что?

– Что, что? Иван Михайлович, спрашивайте, что хотели, не темните.

– М-да. – Иван Михайлович горько вздохнул. – Если бы нашли, сказали…

– Что нашли? – раздраженно спросил Плахов.

– Копии нашли документов. И панагию. Не в курсе?

– Панагию? Откуда?

– От Машиной матери осталась. Пятнадцатый век. Только вы… Маша не знает…

– Ну…. – Плахов развел руками. – Это ваши с Павлом Николаевичем дела. А я причем?

– Были дела. А летописи старые. Я скопировал, еще в церковных архивах. Как попал, не спрашивайте. На работу пришлось устраиваться. Все из-за Александры Ивановны.

– Это кто?

– Машина мать покойная. Она тайны хранила. И иконка ее была.

– А чего Маше не отдала?

– Маша малая была. Я передать был должен. И во Влахерну обратиться.

– Это в Стамбул, что ли?

– Именно. Там могут корни найтись. Собирались съездить, да вот, не пришлось.

– Павел обещал содействие?

– Он. – Иван Михайлович вздохнул.

– А я что? – Раздраженно говорил Плахов. – Вы хоть видели эту Влахерну? Избушка на курьих ножках. Источник за стеклом булькает, старая икона, и человек смиренный дверцы открывает. Там, верно, и не служат…

– Есть Влахерна. Не на виду… И общество защитников веры есть. Тайное, а как иначе. Прихлопнут как насекомое.

– Вы хоть можете толком объяснить, кто да что…

– С Машей разговор должен быть. Она – хранитель. От отца ее…

– Погодите, а вы кто?

– Отец у Маши был. Умер, когда…

– А вы?

– Вдовец. Муж Александры Ивановны. Вот тот и был Машин отец. Умер, когда она Машу носила. И мне наследство досталось.

– А Маша знает? Насчет отца?

Иван Михайлович пожал плечами. – Не мог решиться, чтобы сказать. Я ее вырастил. А сейчас, когда пора пришла, видно… С Павлом как обошлись. Вот вам доверяюсь.

– И напрасно. Я, пока в точности не пойму, на доверие не рассчитывайте. – Плахов был раздосадован. Кажется, знаешь человека, а он вываливает ворох жгучих тайн.

– Ведут они начало оттуда. Из Византии. Машин прадед был иконописец. И все до него богомазы. Были монастырские книги, там записано. Он иконную лавку держал. Потом большевики вытряхнули, в миру оказался. Был настоятелем в пещерной церкви.

– А почему мне раньше не доверились?

– Павел настырный, сразу взялся, и слово с меня потребовал, в тайне держать. А по-человечески, Алеша, мне вы нравились больше.

– Зарядили. Раньше думать было думать.

– Но Павел…

– Знаю, настырный… Теперь что?

– Погляди, может, он не донес тогда панагию. И лежит она где-нибудь. Посмотри, поищи. На меня теперь надежды нет.

– А вы отца то хоть знали Машиного?

– Вроде бы, знал.

– Что значит, вроде бы?

– А то и значит.

– Так, может, она от Духа Святого понесла? По образу и подобию…

– Все может быть. – Вздохнул Иван Михайлович.

Глава 17

Как вас прикажете называть: господа офицеры или товарищи офицеры? – Генерал Шемякин оглядел подчиненных.

– Товарищи офицеры, – твердо отвечал Валабуев, – с учетом боевой и политической обстановки.

– А вы как считаете? – Генерал обратился к Шварцу.

– Мы в политику не вмешиваемся. – Неожиданно разговорился Шварц. – Нам, хоть и гражданин, абы к месту. Ведь и раньше, одному – товарищ следователь, а другому – гражданин, пройдемте. В троллейбусе и вовсе мужчиной зовут. Не станешь отказываться. Вы, товарищ генерал, сами примете правильное решение, а с нашими… клиентами (другого слова не подберу), можно, как угодно. Главное, чтобы не препятствовали работе следствия.

Генерал не прерывал, наоборот, похвалил: – Орел, – а Волобуеву кивнул. – Видал, какую смену себе вырастил.

– Мне до товарища Балабуева еще очень далеко, как до синего неба. – Поспешил вставить Шварц.

– С фантазией он у тебя. – Сказал генерал Балабуеву.

– Не жалуюсь.

– Я по разному могу. – Ввернул Шварц.

– Ладно, господа офицеры. С товарищами знаю, как себя вести, а к господам пора привыкать. Так вот, беспокоят меня. Что да как. Был себе Кульбитин, тихий человек, науку грыз, так что за ушами хрустело. И неожиданно оказался жертвой разбойного нападения. Со смертельным исходом. И тут же некий француз, как его…

– Кудум. – Подсказал Балабуев.

– Так вот, этот Кудум попадает приблизительно в такую же историю. Лежит теперь, кушает через трубку жидкую пищу, и неизвестно, когда заговорит. Если у него вообще память не отшибло. Был научный скандал, стал международный. Правильно я говорю, Балабуев?

Балабуев вздохом подтвердил, что правильно.

– Дело на контроле у министра. И похоже, тут не два дела, а одно. И если так, дело могут забрать в компетентные органы. Хотим мы этого?

– Не хотим. – Твердо отвечал Балабуев.

– Правильно. А почему? (Балабуев взглядом выразил интерес). Потому что министр не хочет. Что я ему доложу, Балабуев? Есть ли задержанные? Подозреваемые? Кому предъявлено обвинение? Есть таковые?

– Одного задержали. Улик достаточно. Но…

– Что но?

– Не он…

– То есть как?

– Оказался первым на месте преступления. Вызвал милицию. Наблюдал издали. Присутствовал на похоронах. Даже на поминки к жертве попал. Но не он…

– Кто таков?

– Репортер криминальной хроники, Картошкин по фамилии. Говорит, делал свою работу.

– У него в тюрьме работы хватит. Задержан?

– Отпустили пока под подписку. На свободе полезнее будет.

– Что еще?

Тягостное молчание было ответом, ясно, не от хорошей жизни. – Отрабатываем связи этого Кульбитина. – Озвучил, наконец, Шварц.

– Связи будешь с подругами отрабатывать в свободное от службы время. – Генерал встал, прошелся тяжело по кабинету. – Версии какие? Чем занимаетесь?

– Плахов – исполняет обязанности директора музея. Непосредственный начальник Кульбитина. Возможно, знает больше, чем говорит. А взять, как следует, в разработку не можем.

– Почему?

– Член международного сообщества ученых Сопредседатель международной конференции. Видная шишка. Без надежных улик будет скандал.

– Давай дальше.

– Патрульная машина проезжала незадолго до убийства. Ничего подозрительного не заметили. Жильцов в близлежащих домах опросили. Никаких следов. Есть еще… В знакомых у Кульбитина числится некто Берестов с дочерью Машей. Если идти от музея, то именно к ним. Далековато, это так, в виде допущения. Берестовы Византией интересуются, в музее бывали неоднократно. Лекторий посещали. Знакомы с Плаховым и с покойным Кульбитиным. Они и на кладбище были. А после Берестов сразу в больницу залег. Направление на госпитализацию было выписано заранее, день в день. Тут не придерешься.

– Это почему же? Спланировал заранее, совершил, и в койку. Пока мы разберемся. Удобный случай.

– Вряд ли. Болезнь почек. Хотя, поди знай. Не станешь ведь спрашивать, может ваш больной человека убить?

– А надо бы спросить. С чего это он вдруг так ослабел?

Шварц подтвердил, но не слишком уверенно. – Вроде бы, не мог.

– Но Плахов его в больницу приходил проведать. – Заспешил Балабуев, пока генерал совсем не вышел из себя. – Мы сотрудника неподалеку подсадили с микрофоном. Санитарка, как назло, стала полы мыть, они в пустую столовую перешли. А там не с руки. Так что сорвалось наблюдение.

– Что ты скажешь. – Рассвирипел генерал. – За чистоту борются. А дочь его, этого Берестова?

– Тоже Византией интересуется. Ее пока не трогали. Не к чему придраться.

– Как это не к чему? Раз она к Кульбитину на кладбище пришла. Ты что, Балабуев. К доктору сходи, если нюх отшибло. Не медля, вызови, познакомься. Они там все друг с другом повязаны.

– Плахов опять просится.

– Куда?

– В Византию. То есть в Турцию. Они там раскопки какие-то ведут.

– Видал, финик. Соратника завалили, а ему не терпится. Вместо того, чтобы следствию помочь. Как это понимать?

– Не получается…

– Вот именно. Не получается. А за какие шиши?

– Это как раз понятно. Международные.

– Неплохо устроился. А ты отпусти…

– Но, товарищ генерал…

– Отпусти, отпусти. Раз он сильно захотел. Никуда не денется. Бумагу возьми, что обязуется сотрудничать.

– Не даст он.

– А ты попроси. Ведь мы и придержать можем. Если он советский человек…

– Не советский, с девяносто первого года…

– Без тебя знаю. Значит, просто сознательный. На это дави. Поглядим, что он скажет. Не мне тебя, Балабуев, учить. Если что, мы его через Интерпол достанем. Но пока его не пугай. Пусть съездит. Он нам сам улики привезет. Если это он.

– Вообще то, попробовать не мешает. – Задумался Волобуев.

– И вот этого пошли. – Генерал ткнул пальцем в Шварца. – Ты в Турции был?

– Никак нет.

– Съездишь, поглядишь, как турки живут. Он тебя в лицо знает?

– В музее был, с сотрудницами знакомился, а с самим не встречался.

– Ничего, парик наденешь, мать лишний раз перекрестится.

– А англичанка эта крестится по нашему. – Вставил Валабуев

– Это как, по нашему?

– Ставила свечку в церкви. Крестилась, как православная.

– С чего бы? Может, от византийцев научилась.

– Может… На нее нет ничего.

– Значит, плохо ищем. Француз ходит в баночку. Англичанка по церквям околачивается.

– Уже нет.

– Что значит, нет?

– Сегодня назад улетает. В Стамбул. Она, кстати, с Плаховым хорошо знакома.

– Ясно, раз конференцию вместе проводили.

– И ездит он в Турцию по ее приглашению. Неоднократно. И платит она за него, по всей видимости.

– Это горячее. Примем к сведению. Но смотри, не пережимай. Мы всё вокруг Кульбитина крутимся, а с Кудумом как? Что мне французам отвечать?

– Там еще грек был, отбыл благополучно. То же с Кульбитиным дела имел. – Добавил Шварц и предложил великодушно. – Может, Картошкина вместо меня послать. Завербовался бы в экспедицию, он у англичанки, которая руководит, интервью брал, просился.

– Репортера? Еще чего. Мало нам за Плахова отвечать, так еще за Картошкина. Пусть здесь отрабатывает, и чтобы был под рукой. А нужно будет, посадим. Улик, говорите, достаточно.

– Косвенных.

– Так ведь сам напросился. – Генерал тяжело задвигался. – Какое-то бесформенное дело. Расползается в разные стороны, смысла не видно. Завтра ты, – генеральский палец ткнул в Балабуева, – представишь мне план следственных действий. А ты, – палец перешел на Шварца, – готовься и, как Плахов соберется, сразу за ним.

– Деликатный вопрос, товарищ генерал? Кто командировку оплатит?

– Молодец. Додумался. С этого начинай. В кассе денег нет. Получишь лично у меня, а вернешься, дашь отчет. У них за каждый день пишут.

– Это у кого?

– Американцы приезжали обмениваться опытом. Каждый день, где был, чем в унитаз ходил. Это я культурно выражаюсь. Языки высунут и пишут. Что в Турции? Лиры? На что лиры ушли. Мне тоже перед спонсорами отчитываться. Ну, все, господа офицеры. Идите и работайте.

С тем и разошлись. За дверью Балабуев сказал Шварцу: – Нет тебе, Леня, счастья, приличные люди рахат-лукум кушают, а ты будешь отчеты писать.

– Вам тоже, Сергей Сидорович, не позавидуешь. Слышали. Бесформенное дело. А закрыть не дадут. Нарисуют дураков, никакие Картошкины не помогут.

– Ладно, насчет дураков. – Самолюбие Балабуева лучше было не задевать.

– Я не про вас, Сергей Сидорович.

– Знаю, не про меня. – Пробурчал Балабуев. – Только этого не хватало.

… Отпустив подчиненных, Шемякин долго сидел, размышляя. Даже вздыхал, хоть не принято у военных. Тянулся к телефонной трубке, но не звонил. Видно, мысль рождалась, но в муках, давалась с трудом. Вызвал секретаршу, просил дать кофе. Выпил кофе. И, наконец, позвонил.

– Семен Иосифович. Ты бы приехал на разговор. Я сегодня долго буду.