Текст книги "Скверное дело"

Глава 18

С утра позвонил Плахов (ведь сам Балабуев предлагал звонить, если что) и спросил, свободен ли он – Плахов в своих планах. А планы таковы, что требуют его неотложного присутствия в Турции. Не следовало решать этот важный вопрос по телефону, и Балабуев просил зайти.

– Есть прямая необходимость для поддержания авторитета отечественной науки. – Излагал Плахов. – Совместно проведенные исследования теперь близки к открытию. У нас приоритет. Византия, она ведь, можно сказать, без преувеличения, нам родная. Упустим возможность, потом не нагоним. Ради чего трудились? Если нужно, можно ходатайство от Академии представить…

– Не нужно ходатайства. Алексей Григорьевич, вы что… Интересы следствия выше, а оно, как видите… езжайте, поддержите репутацию. А платит за вас кто? Извините за любопытство.

– ЮНЕСКО платит.

– Тогда, конечно. Тогда, тем более. Ну, а здесь, как вы себе представляете? С Кульбитиным как? Если понадобитесь?

– Все, что знаю, сказал.

– Ясно, что всё. Именно так мы с вами и записали. Езжайте, конечно, никаких к вам претензий. Отдохните.

– Я работать еду.

– Да, да, конечно. Но ведь могут… новые обстоятельства… объяснить… ведь интерес общий… не исключено. Вы, конечно, в курсе, что Кудума, коллегу вашего… Трудно нам без вас обойтись. Вы, можно сказать, главный консультант. Езжайте, конечно, Но если возникнет необходимость, можно рассчитывать? Обещаю зря не тревожить… Вы надолго собрались?

– На двадцать дней. В командировке срок указан.

– Очень прошу, не задерживайтесь. Вы нам обязательно понадобитесь.

– Как вы думаете? – Спрашивал в ответ Плахов (даже с надрывом). – Неужели вы думаете, меня не волнует?

– Еще как волнует. – Подхватывал Балабуев. – А поймите, какая на мне ответственность. Как, почему отпустил? Ведь все основания для подписки о невыезде. А я отпустил. Поэтому и вы должны мне жизнь облегчить. В письменной форме. Примерно так. При необходимости обещаю явиться для содействия следствию.

– Мое честное слово?

– Очень много. Даже слишком. Но это для меня слово, а для начальства – бумага. Там с вами не так хорошо знакомы. Я вам больше скажу. Правилами нашими это не предусмотрено. Отпускаю я вас на свой риск. Могу придержать, но этого не делаю. Потому что верю. А иначе, как прикажете рассуждать?

– Ладно. – Согласился Плахов. – Давайте бумагу. В связи с расследованием….. дальше понятно… и необходимостью срочного участия в командировке… дальше понятно… обещаю (напишите лучше, гарантирую, – подсказал Балабуев) гарантирую очное участие в дальнейшем расследовании, вплоть до отзыва из командировки.

– Вы думаете, я знаю, как писать? – Задушевно спрашивал Балабуев. – Не знаю. Первый раз такую бумагу сочиняю, можно сказать, специально для вас. Вернее сказать, вместе сочиняем. Учитывая ваши чрезвычайные обстоятельства. Вы билет уже, наверно, взяли? Ведь, тяжело с билетами.

– По нашей линии не тяжело. ЮНЕСКО.

– Если что, и назад будет не тяжело, так я рассчитываю?

– Думаю, не понадобится.

– Кто знает. На всякий крайний случай, поверьте. Считайте, вы у нас в резерве. – Балабуев прятал расписку. – И у меня сердце спокойно. Наш человек хоть за границей, а все равно способствует раскрытию истины. Мысленно вместе.

– Этого не обещаю. У меня своей работы будет по горло.

– И трудитесь на здоровье. Но ведь не сможете не думать, верно? Станете вращаться среди коллег. А эта история покруче любой сенсации. Если до прессы дойдет, Уже один рыщет, сами знаете. Картошкин. Историк, между прочим, и то же по Византии. Можно сказать, ваш коллега (Плахов не на шутку возмутился). Мы ему рот прикроем в интересах следствия. Но временно, сейчас свобода знаете какая. Только держись. И, если мы свою работу, как следует, не выполним, вы же и пострадаете. Ваша репутация. Нам выговор, а вам, сами понимаете… Кто к вам на конференцию после этого приедет? Вы за нас должны днем и ночью болеть. А если что, по телефону придется вас беспокоить.

– Беспокойте. – Видно, Плахов собой недоволен. Но ведь прав следователь, тысячу раз прав. В том и была сила валабуевского метода, без угроз и запугивания, действуя одной железной логикой, он обезоруживал своего собеседника.

– И адрес точный укажите, как вас там отыскать. А то ЮНЕСКО большое. Запишите точно, что бы и по телефону связаться, и почтой. Всегда в одной гостинице? Вот и хорошо. Зря не побеспокоим, а если понадобитесь, ну, тогда…

С тем они расстались, пожали руки. Балабуев приобщил расписку к Делу. Достал из него фотографию Маши Берестовой и долго ее разглядывал. Потом вернул фото в папку и стал готовиться к разговору…

Глава 19

Берестова была миловидна, но не броско, первый взгляд пробегал, не задерживаясь, но возвращался, останавливался и застывал, как бы в некотором недоумении, которое вызывают у нас нераспознанные вовремя достоинства. Красота была, но особенная, тихая, как грусть, не реагирующая на чужое (мужское) к себе отношение. И вела себя не то, чтобы настороженно, а, как говорится, с природной скромностью. Впрочем, место к иному не располагало. Балабуев сам позвонил, предложил поговорить. Не вызывать же повесткой. Маша встретила звонок без удивления, и сразу согласилась. Балабуев же, не лишенный следовательской романтики (и такая есть), готов был назначить встречу на улице (хоть осень, погода переменчива), потом переключился мыслью на кафе (уже лучше), но отверг и улицу, и кафе, решил не мудрить. Зато была тема для начала разговора.

– Вы извините, что пришлось потревожить. Не подумайте чего, ни в коем случае. Опрашиваем всех, кто дело имел с Павлом Николаевичем. А то, что наши стены, так, если предпочитаете… Мало ли, вдруг еще раз придется… Сами определите место, если пожелаете.

Во время этой сбивчивой речи, Балабуев прояснил деталь, казалось бы, необязательную для следствия, что глаза у Берестовой серые, что готова она смотреть, не отводя взгляда, как-то тяжело, или даже упрямо, что, впрочем, следователя нисколько не смутило. Так что визуальный контакт налаживался, для интересов дела это было никак не лишнее.

– Вы с Павлом Николаевичем как… извините… давно знакомы? Я ведь почему. По человечески. Видно, вы женщина сама по себе наблюдательная. А Кульбитин мог и другие прекрасные черты отметить. Я не комплименты говорю, вы и без меня наслушались.

– Лет пять. – Отвечала Берестова без всякого кокетства. – Я на лекции ходила в музей, там и познакомились.

– И коллега… Плахов, тоже читал?

Берестова подтвердила, что знакома с обоими.

– Но это я так. Про Плахова. А Кульбитин он что, как..?

– Дома у нас бывал. И Плахов бывал.

– К вам приходили? Вы, извините, если буду касаться. Женская красота, сами понимаете…

Берестова усмехнулась: – Они к отцу скорее приходили. Мы историей Византии интересуемся.

– Давно, это?

– Что давно?

– Интересуетесь…

Берестова вскинулась гордо. Такого Балабуев не ждал. Видно, затронул струны. И сейчас заспешил. – Простите, что вот так… формально… лучших слов не нашел… Значит, взаимный интерес. Так можно подумать?

Как вспыхнула Берестова, так и погасла. Сидела спокойно. – Штучка. Глядит то как. Вроде, скромница, а взгляд… того и гляди, цапнет… – Подумал Балабуев – Может, истинно верующие, простите за вопрос? Не обращайте внимания, если не хотите. У нас теперь свобода совести. Насчет адвоката, наш долг предупредить. А насчет батюшки или муллы – сугубо личное дело.

– Рукописи у нас были. – Берестова отвечала просто. – Вернее, копии с рукописей. Вот Павел Николаевич интересовался. С пользой для музея.

– А Плахов? – удивился Балабуев. – Он ведь в музее главный.

– Не могу сказать. Отец дела вел. Он в больнице сейчас.

– Вот как. Ну, что же, скорейшего выздоровления. Что у него за болезнь, можно узнать?

– Вы его не беспокойте. Нельзя ему. Если что, через меня. У него с почками плохо. А я приблизительно знаю. Павел Николаевич наши материалы изучал, хотел по ним доклад сделать.

– Для науки, конечно… Но вы… сколько лет прошло. Когда, эта Византия… эти рукописи… Долог путь.

– Для вас долог. – Подчеркнула Берестова. – И вновь ощутил Балабуев взгляд своей собеседницы. Она и не скрывала.

– Извините, если я не так скажу. Сколько лет прошло. Хоть время было такое. Журнал Науку и жизнь – все читали, интересовались.

– Корни наши оттуда. Из Византии.

– Через столетия? При нашей бурной истории? Воображение нужно иметь. Англичане, или голландцы всякие, это я понимаю. Там все в церковных книгах записано. Когда родился, где крестился… Умер… Почил… А у нас, паспорт потеряешь, сколько нервов уйдет. А тут история…

– Для нас, получается, исключение. Вы у отца спросите, он эти дела вел.

– Сами говорите, в больнице, нельзя беспокоить.

Берестова достала платочек и вытерла уголки глаз.

– Извиняюсь, – только и сказал Балабуев. – Может, воды? Ну, если захотите… Значит, весьма возможно, ваша родословная оттуда. Эх, у кого бы точнее узнать. Слушайте, ваш Плахов, как раз в те края направляется.

– Куда?

– В Турцию.

– А то Византия.

– Места те же. Волшебные. Ну, это я так к слову. Что же такое с Кульбитиным могло случиться? Вы и на похоронах были и далее, обменивались мнениями.

– Не знаю. Может, хулиганье…

– Может. А в музей вы последние дни не наведывались?

– Не была. Я же говорю, отец болеет.

– И всякие ваши рукописи, документы никуда не исчезали? Хоть батюшка всем этим ведал, но, может, слышали. Потому спрашиваю, портфель Кульбитина побывал в чужих руках. Что там было – неизвестно, а нашли мы его пустым.

– Не знаю.

– Батюшка знает, но не велено тревожить. – Отметил Балабуев вскользь.

– Очень прошу. – Взмолилась Берестова.

– Учту и поступлю соответственно. Хоть, сами понимаете, свет нужно пролить… Может, в рукописях что и было. Скажите, а сами вы Кульбитину ничего не передавали? Ни о чем не просили?

– Нет, ничего.

Но в голосе что-то дрогнуло, и Балабуев тут же взял след. – Потому что в журнале у покойного есть данные, будто он по вашей просьбе проводил некие исследования.

– Это личное.

– Личное? Может, посвятите меня. Учтите, все, что к делу не относится, из этого кабинета никуда. Ни гу-гу. На исповеди тайну не хранят, как у нас. Но если с пользой для раскрытия преступления, я должен знать.

– Сугубо личное. – Еще раз подтвердила Берестова.

– Даже намекнуть не хотите? – Балабуев все еще придерживался дружеского тона, но голос заметно отвердел. – Павел Николаевич на работе занимался, а вы говорите личное.

Берестова колебалась. – Потом, может быть. А пока не могу.

– Потом поздно будет. А сейчас это знаете, как называется? Сокрытие улик.

– Не могу.

Балабуев взял официальный тон. – Ну что же. Вот мой телефон. Надумаете, скажете. А пока прошу из города не отлучаться. Расписку с вас не беру. Рассчитываю на вашу сознательность. А отца вашего, с учетом сложившихся обстоятельств, придется побеспокоить.

– Не нужно.

– А как прикажете? Или мы по хорошему, можно сказать, по дружески. Или…

Пошла долгая пауза, за время которой Берестова успела осушить глаза и нос. – Отца к пересадке почек готовили. Взяли у меня в больнице анализ, как у возможного донора. И вот что…

Балабуев налил в стакан воды и предложил. – Выпейте, – но Берестова затрясла головой. – Оказалось, что я не то, что в доноры не гожусь, а еще… не отец он мне.

Тут и Балабуев удивился. По крайней мере, так это выглядело. – В лаборатории сказали, не гожусь. Как же так? Ведь родственники ближе всех подходят. А кто вам сказал? Никакие вы не родственники. Близкие люди, может быть. Но не биологические родственники.

– Ах, подлецы. Еще говорят, медицинская тайна. И вы Павлу Николаевичу отдали этот материал на проверку?

Берестова кивнула. – И Павел Николаевич подтвердил?

– Сказал, скорее всего ошибка.

– То есть отец он вам?

Помолчали. – Похоже, что так. – Протянул, наконец, Балабуев. – Видите, рассказали, и полегчало. Мало ли какая ошибка с медициной может случиться. Сколько угодно, мальчика с девочкой и то путают. А Павел Николаевич взял да и разобрался. Выпейте водички, выпейте. Зато расстаемся, довольные друг другом. А может быть еще встретимся. Не исключено. Давайте я вас до выхода провожу. Или такси? Пешком пройдетесь? Так даже лучше.

– Какого черта? – Сказал Балабуев, вернувшись в кабинет. Достал папку, перелистал, нашел нужную страницу. – Хорошо, что я отметил. Молодец, Балабуев. Нет мелочей и быть не может. Вот оно. Результат экспертизы отрицательный. Не отец он ей. Это точно. Чего было врать. Неужели, не хотел отца с дочкой ссорить.

В тот же день Балабуев наставлял Шварца перед отъездом, делился впечатлениями.

– Врет, а врать не умеет. Вот увидишь, будет она с Плаховым связываться. Присмотришь за ним в Стамбуле. Или в Константинополе. Не поймешь, чем мы тут занимаемся. Я у сына учебник истории взял за седьмой класс.

– Вы у Картошкина спросите. Он вам расскажет.

– Картошкин, Леня, нам для другого нужен. Это мы его должны учить. И научим, как уважать органы следствия. А теперь смотри, что получается. Кульбитин в тот день вел себя, как обычно. Задержался с утра по делам конференции, надо бы и там копнуть, но, похоже, не у кого. Вернулся в музей, хоть мог и не приходить. Чего, спрашивается? Плахова не было, если не врет, но не видели его. Из лаборанток – одна на конференции, другая сидела в музее, отвечала на звонки. Говорит, выглядел Кульбитин, как обычно. Но человек он сдержанный, понять трудно. После окончания рабочего дня задержался. Остался один, охранник при входе. Очень может быть, с черного хода кого-то впустил. Переговорили, гость ушел, а Кульбитин бросился куда-то с портфелем. И получил по голове. Не повезло человеку. И убили как-то очень грубо. Хоть могли и нам очки втереть, огнестрел на другие размышления наводит. А тут – и так, и эдак. Ладно, Леня, ты отправляйся. А мы тут с Картошкиным будем головы ломать… пока они целые…

Глава 20

– Вляпаешь ты меня, Сеня, в историю. – Говорил генерал Шемякин Семену Иосифовичу Заксу. – За полгода до пенсии вляпаешь.

– А что тебе, Толя, делать на пенсии? Не усидишь.

– И все равно, Сеня, бумагу хочу получить. Официальный документ. Мы с тобой дел наворотим, а отвечать, кто будет?

– Толя, дорогой, ну, кто тебе такую бумагу даст? Ты что? Смирись. Без бумаги лучше, намного лучше. Придет новое начальство, запустит ищеек, новая метла начнет мести. Как? Что? Кто отдал приказ? Где этот генерал? На пенсии? И сольют так, что не отмоешься. С дачи на рыбалку не выедешь. Нет, Толя, у нас по старинке. Приходит к тебе старый друг Сеня Закс с поручением, а можно и просьбой от одного известного лица, и говорит, так, мол, и так… государево дело…

– А ты, Сеня, возьмешь и в Израиль махнешь. Начнешь по стариковски мемуары писать.

– Толя, с мемуарами и тебя примут. Тут мы равны, есть, что вспомнить. А я, представь себе, пишу, как мы за лесными братьями гонялись. А они за нами… ведь только-только… совсем мальчишки были. Страшно было, а что делать. Но сейчас не про то. И связи у меня есть, это ты точно. Нужно только с умом распорядиться.

– Ой, Сеня, не хитри.

– А кто с тобой хитрит, старый товарищ. У немцев было в ходу – старый товарищ. Если отсидел в одном окопе, ел, спал рядом, бегал под пулями, значит, так и есть, ближе родственника.

– Эти товарищи Гитлера к власти и привели.

– А мы своего приведем. Не Гитлера, конечно, но чтобы вожжи и кнут крепко держал.

– Ладно, Сеня, выкладывай. Я ребятам голову морочу, а сам в толк не возьму, что ты надумал.

– Сразу уточню. Вопрос согласован. Единственное условие, чтобы наружу не вышло. Знаю, предупреждать не нужно, это я по инструкции. В основном, ты в курсе, но начну с начала. Было время, просили меня выслушать гражданина. Имя ему…

– Кульбитин. – Подсказал генерал.

– Точно, Кульбитин. Ориентировка на него. Ученый-историк. Спец по Византии. Многолетнее кадровое сотрудничество с органами, негласно, конечно. Вот он ко мне пришел. Несколько раз был в Стамбуле на раскопках. Утверждает, что нашли они захоронение последнего византийского императора, который погиб при взятии города.

– Шум на весь мир.

– В том и дело, что не спешат. Турки нервничают. У них поверие, что христиане со временем отвоюют Константинополь. Они даже своих не хоронили на европейском берегу.

– А сейчас?

– Хоронят. И все равно, покоя нет. Хоть турецкие флаги кругом. Никто, вроде, не оспаривает. Но Константинопольский патриархат существует. И, заметь, православные церкви по всему миру подчинены именно ему, хоть в Америке, хоть в Австралии, хоть на самом Ближнем Востоке. Не Московскому, а ему – Константинопольскому патриархату. Он, кстати, так и называется – Константинопольский, города давно нет, а патриархат есть. А сейчас Украина собралась под него подгрести. Для нас, мирян, это, вроде бы, игра, а на самом деле политика. Немощный орган физически, а духовная сила есть. Так вот. Патриарх есть, церковь есть, останки убиенного императора обнаружились. Кого не хватает?

Законного правоприемника. Это я с юридическим обоснованием. А на самом деле: наследника или наследницы.

– Ну, и какой смысл? Была бы смута, желающие приобщиться, другое дело. А в Стамбуле муэдзины круглый день на все голоса кричат. Аллах велик.

– А кто спорит? Ясно, велик. Раз нефть у него. И ситуации нет. Но можно ее создать. И дальше понемногу в свою сторону разворачивать.

– С этим Кульбитин к тебе приходил? Неужели мир решил переделать?

– Когда человек долгие годы с органами работает, ему разное в голову приходит. Идейки по ночам спать не дают. Он утверждал, что знает продолжение византийской линии. Она, между прочим, и в Москве может сгодиться. Я сразу решил, идея эта завиральная. Но наследников, на всякий случай, проверил. Действительно, люди такие есть. Может, настоящие, хоть самозванцы – вернее всего. Кульбитин еще раз просил о встрече. Говорил, есть доводы, чтобы меня убедить. Но, как видишь, не получил такой возможности. И хочется знать, почему?

– А по мне, чистая уголовщина. Других аргументов нет.

– А Кудум?

– Что Кудум?

– Французик этот, алжирского происхождения. Тоже уголовщина?

– Знаешь, Сеня, как у нас говорят. Фактов мало, фантазий много, и наоборот. Ты пройдись по этим клубам, не такое увидишь.

– Имею представление. – Скромно отвечал Семен Иосифович.

– Ну, да. Может, тебя с Восьмым марта поздравить?

– У нас лекция была закрытая. Для своих. Из Америки приезжал главный специалист по психологии. И оказалось, по американской классификации, я – скрытый гомосексуалист. Семь отличий из двенадцати: практицизм в сочетании с мечтательностью, любовь к большим машинам…патриотизм, между прочим, там тоже есть…

– Так они же сами… американцы…. Патриоты.

– В том и дело, но активные…

– Очень активные. Ну, а ты как?

– Как был скрытым, так и остался. На личной жизни не отразилось. Так вот про Кудума. Он тоже с Кульбитиным дело имел.

– По причине?..

– Сугубо деловой. А какой, неясно. Этот Кудум, как пришел в себя, амнезию симулирует, память ему, видите ли, отшибло.

– Врет подлец.

– То-то и оно. Нам в посольстве человека дали, чтобы переговорить. А Кудум глаза под потолок закатил. Мама – Айшель, папа – Рухим, а больше ничего не знаю. Во Франции он вспомнит, но не здесь. Нам то, что толку.

– А в клубе искали?

– Ясное дело. И вот я думаю, с чего они стали друг другу головы бомбить? Значит, есть из-за чего. От геев теперь отбоя нет, все хотят пользу родине принести. Кудум там недолго был, присматривался, паренька этого опросили, которому Кудум куры строил, на выходе он куда-то исчез, а потом видели его уже со спины. С женщиной.

– А что ей в гей-клубе делать?

– Не там, а неподалеку. Вроде бы, Кудум. А женщину разглядеть толком не удалось. По описанию, толстуха, чуть ли не беременная. Если она вообще была.

Помолчали. – Ну и что ты думаешь? – Спросил Закс.

– Гиблое дело… Пойми, Сеня, не могу я под твои фантазии людей держать. Хватит того, что в Стамбул парня послал за Плаховым приглядеть.

– Знаю. Деньжат я тебе подбросил, а люди твои. Перетерпи. Вытянем золотую рыбку, первое желание за тобой.

– А если нет? Так и будем сидеть у разбитого корыта?

– В ответ на это Семен Иосифович тяжело вздохнул и развел руками. Что тут скажешь…

Глава 21

Леня Шварц был недоволен. Одно дело отправляться в чу-!жую страну туристом с оплаченной гостиницей и питанием, другое – ехать просто так, разбираться на месте и, вообще, проявлять свойства характера, предназначенные для выживания. Но отказаться, как мы знаем, было нельзя. И Леня отправился мыкать горе, так он про себя решил.

Английский Леня кое-как знал. План города купил в аэропорту. Гостиницу, указанную в адресе, нашел быстро. Он рассудил быть к Плахову поближе. Держаться в тени Леня умел. Гостиница была недорогая, принимала иностранцев, в том числе, русских. Плахова Леня увидел на следующий день по приезде. Тот бросил чемодан, видно, переговорил из номера, вышел из гостиницы (Леня с тревогой ждал, что Плахов возьмет такси), но нет, двинулся к скоростному трамваю. Леню это устроило. Так они и поехали в разных вагонах, миновали мост через Золотой Рог. Впереди открылись древние стены Константинополя – мощь былой империи, и Леня – человек трезвый не мог сдержать эмоций. Зрелище, редко когда такое увидишь. Переехали мост. Плахов сошел, Леня деликатно последовал за ним. Видно, Плахов хорошо знал дорогу. Спустился от трамвайной остановки, но отправился не прямо к крепости, а назад, чтобы по тропке обойти кладбище. Плахов ориентировался хорошо, видно, ходил здесь не раз, а Леня, стремясь остаться незамеченным (только вдвоем они и сошли), двинул напрямик и застрял. Памятники – одинаковые по форме цементные коробки, увенчанные такими же досками, стояли почти вплотную, в некоторых местах приходилось буквально преодолевать с камня на камень. Леня переползал и перепрыгивал с риском сломать ногу (коленом он зацепился). Плахов шел вдалеке, не оглядываясь, и не слишком спешил. День был солнечный – хороший осенний день, на кладбище он казался жарким (еще бы, скакать по могильным плитам).

Ох, как Леня себя клял. Собачья работа. Он – классный опер-дознаватель, и так влипнуть. Мудак (это про себя самого!). Да, пошли они! Честный человек, можно сказать, личность, а тут должен выслеживать, прятаться. Колено болит, сволочь! Леня не был мистиком, а зря. Не то место, чтобы ему (атеисту) так распускаться и сквернословить. Нога застряла в узкой щели между надгробиями. На смену плохим временам пришли худшие. Снизу, из вместилищ праха что-то схватило и не отпускало. Леня взмок. С белых плит безмолвно глядели имена. Они, видно, и держали. – Шайтан, уйди. – Взмолился Леня и прислушался. Нога не поддавалась. Ответа не было. – Шайтанчик, плиз… Только теперь отпустило, в одном носке. Туфель пришлось вытаскивать отдельно, натягивать на ходу, Леня бросился за Плаховым. – Перейду в мусульманство. – Бормотал Леня. – На курсы запишусь… Где он?… Ага… Спина Алексея Григорьевича мелькала впереди. Значит, окончательно казнить себя (тем более в чужой стране) было рано. Зато был повод ожесточиться… – Какого черта, – поминал Леня теперь уже отечественные силы зла. – Взялся на мою голову. Какого черта….

Выбрался, наконец. В овраге, идущем вдоль стены, угадывался бывший крепостной ров. Леня опасался, что объект наблюдения бесследно скроется за крепостными воротами (так оно и случилось). Ищи его там, неизвестно где. Леня помедлил, прежде чем войти, не хватало только наткнуться на беззаботного Плахова. Но все сошло удачно. Не наткнулся, и подопечного сохранил.

Стоп. Впереди открылось. Места заброшенные, пустыри, развалины, заросшие бугры, свалки. Леня не знал, что для археологов эти места и есть самые перспективные. Впереди (далеко впереди) видна была яма квадратной формы (раскоп, по научному), в нем возились люди, рядом палатка, тент от солнца, стол, походные стулья. Плахов как раз туда и направлялся. Леня притормозил (двигался он, держась за деревьями) и стал выбирать место для наблюдения. Оно нашлось под стеной полуразрушенного, брошенного дома. Впереди – разросшиеся выше пояса заросли бывшей изгороди. Леня устроился поудобнее, благо людей не было, бродячую собаку отогнал и достал бинокль. Видно было, обитатели раскопа встретили Плахова тепло, как давнего знакомого. Сомневаться не приходилось. Женщину в широкополой шляпе Леня знал по фотографии. Англичанка. Элизабет. С ней Плахов обнялся, они даже придержали друг друга в объятиях. Двух мужиков в яме (они были видны по плечи) Плахов приветствовал, как давних знакомых, переговорил на ходу с каждым. Свой человек – подумал Леня, и опять помянул черта. Действительно, Плахов держался уверенно, именно, как свой. Чувствовалось, ему здесь хорошо. Легко. Вырвался человек на свободу. Это Леню задело. Он лежит в кустах, как… в общем, непонятно кто (бродячая собака вернулась и стала мирно обнюхивать Ленины туфли), а подозреваемый веселится, и все ему нипочем.

– Нужно было дома брать. – Бормотал Леня. – Там я бы его раскусил, как эскимо на палочке. А тут? Кто такие? Может, наши? – Мысль эта показалась перспективной. Леня задумался. И нашел правильное решение.

Подождет Плахов, никуда не денется, не с него нужно начинать…

Начал Леня с Фимы Житомирского. – Хотя тебе моя фамилия ни к чему. – Говорил Фима, по прозвищу Карапуз.

История Фимы была грустна и показательна. – Пьющий еврей. – Говорил Фима. – Что для нашей нации непривычно. Но в семье не без урода. Урод – это я.

Фима был первым успехом Шварца в далекой стране. Еще там на раскопе Леня определил, как люди будут возвращаться в город, выбрал подходящее место. Спустившись к Золотому Рогу, Элизабет с Плаховым сели в машину – Ну и пусть едут. – Решил Леня… Работяги отправились пешком. За ними Леня и увязался. Еще выбирал, за кем идти, и выбрал Карапуза.

Завязывать разговор Леня умел, как никто. На Египетском базаре они познакомились. Разговорились. Леня пожаловался, прислали, как представителя московской фирмы, наугад. Просмотреть рынок готовой мужской одежды. Нужен человек, чтобы помог, показал. Много платить он не может.

– Договоримся. Вы где живете?

Леня назвал номера близ площади Таксим. Так значилось по легенде.

– У меня неподалеку знакомые живут.

– Наши люди? – Подумал Леня и предложил. – Проведем время. Я угощаю.

– Этим не пользуюсь.

Фима Карапуз – прозвище, полученное им по месту прошлого жительства в Одессе, страдал алкоголизмом, и даже лечение прошел у нарколога. Но вредную привычку не одолел, только растратил зря силу воли (если можно так сказать). Думал переселиться в Израиль, но и там дела с лечением обстояли не лучше. Дешевая водка, закуска. А при той публике, что водится в сомнительных местах, еще и с наркотиками можно подружиться. В общем, Израиль был местом ненадежным. Соблазн преодолеть не удавалось, Карапуз искал спасение, полагая, что важнее ничего нет, тем более жена велела пьяным домой не возвращаться (а он возвращался).

Жена и решила отправить Фиму в Турцию. Ей на вещевом рынке подсказали. Один из челноков, страдающий как и Леня, поехал за товаром в Стамбул и застрял там на долгое время. Именно по этой причине.

– Потому что, – говорил этот золотой для Фимы человек, поднимая для убедительности указательный палец. – Не пьют они. Завязали, еще в средние века. Султан велел, увидит пьяным, вливать в глотку горячее масло. При такой закуске особо не загуляешь.

– А пиво? – Фима тогда еще не верил собственному счастью. – Как с пивом?..

– С пивом, как при коммунизме. – Повествовал Фима о пережитом отзывчивому Шварцу (это теперь легко, а каково тогда). – Возможностей – хоть залейся, а потребности нет. Турецкое общественное мнение не одобряет. Наташи и те не пьют.

Приехали заработать, а теперь частично в монастырь собираются. На трезвую голову.

– Скоро домой вернутся. – Предположил Леня.

– Не с их счастьем. Найдутся искушения… Одна имя взяла – Магдалина, встала на путь очищения. Могу познакомить, она теперь добрая. Корыстолюбие изгоняет.

– Я не надолго.

– Зря. Отпустила бы тебе, как соотечественнику. С чем проблемы, это с работой. Турок вокруг развелось. Мало им Фатерланда, так они здесь. Чего, спрашивается? А жить нужно. Мне, считай, повезло…

Фима получил от челнока адресок, благодаря которому тот счастливо застрял в Стамбуле. Разговорился он с русским – встретил случайно, как сейчас Леню, на базаре. Оказался сотрудником экспедиции. (Плахов или Кульбитин, – прикинул Леня. – Кто-то из них). Отвели на раскоп, лопату в руки, делай, как я, и вперед. Челнок год не брал ни капли, и вернулся домой, уступив место Фиме.

– Тот из Москвы – Паша. (Значит, Кульбитин). При деле, важный такой. Мордатый. Но труженик. Пыхтит, но копает. Лизка бездельничать не дает. Прямо, концлагерь. Лизка – англичанка, Элизабет, или как ее. Теперь другой прикатил.

– А того куда?

– Лизка сказала, перешел на другую работу.

– Что за наука такая? – Леня наводил Карапуза на цель. – Землю кидать и черепки колупать.

– Мы уже третий раскоп ведем. Ты учти. Здесь богатая история. Там под стеной повсюду захоронения, за тысячу лет. Жили люди. И до нас накинь еще пятьсот. Сначала стен не было, где мы копаем. Это потом обнесли. Ты видел?

– Видел. – Леня потирал ушибленное колено. – Турецкие, что ли?

– На парашюте съехал? Турок тогда близко не было. Здесь Византия, блин. И стены ихние. И могилки, где мы копаем.

– Не скучно весь день лопатой махать?

– Чего веселого. Но интерес будь здоров. Турки в оба глаза глядят. Их человек вот здесь сидит. – Фима похлопал себя по загривку. – Боятся, растащат. В Лондоне, Париже, в Америке – все отсюда. Турция счастьем владела, никто репу не чесал. Потом хвать, а уже разнесли. Султаны – они добрые, пока не придушат или голову не отхватят, чтоб к парикмахеру не ходить. Потому теперь такая строгость. Русским ни в жизнь копать не дадут. Если бы не ЮНЕСКО, нас давно бы прикрыли. А этот турок приедет, осмотрит, что собрали, в журнальчик запишет, Лизка распишется.

– Так и должны. Порядок.

– Кто против? Еще попы наезжают.

– А они откуда?

– Константинопольского патриархата. Ездят тихо, чтобы с турком не встречаться. Видно, свой смысл. Причем, в цивильном.

– А ты откуда знаешь?

– Я рядом с церковным двором вырос. Натуральные попы, только греческие. Потому они с Лизеттой и дружат.

– С англичанкой?

– Греческого происхождения. Только фишка английская.

– Ладно. Какая мне разница. Нашли что-нибудь?

– Этого я тебе, дорогой, сказать не могу. Я думаю, они нас – русских ребят специально подобрали, чтобы не распространялись. Я, Леня, (Леня числился по документам Леонид Ефимович Черный), человек очень благодарный. Просили не распространяться.

– Так то, туркам.