Электронная библиотека » Сельма Лагерлеф » » онлайн чтение - страница 18


  • Текст добавлен: 15 апреля 2014, 11:09


Автор книги: Сельма Лагерлеф


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

И тетя объяснила мне, что усопших королевских особ должно выставлять на всеобщее обозрение, дабы народ знал, что они вправду покинули земную юдоль. В противном случае начнутся бесконечные пересуды, вроде как о принце Густаве.

– Так ведь невозможно, чтобы живой человек захотел выдавать себя за покойного, – сказала я.

– Как знать, когда замешана любовь, – отвечала тетя.

Среда 12 марта

Теперь я знаю, о чем пойдет речь в моем первом романе. Я назову его “Видение Карла XI” и расскажу о шведском короле, который взошел на престол еще маленьким ребенком, так что многие годы державой правил его опекун. Но опекун этот был изменником и призвал в Швецию русского царя, который захватил всю страну и взял в плен и молодого короля, и всех его советников и заточил их в тронной зале Стокгольмского дворца.

Затем я поведаю о том, как русский царь учинил в тронной зале кровавую резню, казнив самых благородных мужей страны на глазах у шведского короля (ведь так оно происходит в России). После этого царь потребует от шведского короля отречься от престола, чтобы царь стал еще и шведским королем. Но шведский король ответит “нет” и останется непреклонен. Тогда русский царь страшно разгневается и скажет, что если король не отречется, то придется ему умереть.

Дальше в романе я увлекательнейшим образом опишу, как в дворцовом дворе возвели эшафот, как повели туда шведского короля, связанного по рукам и ногам, с повязкою на глазах, и велели положить голову на плаху. Палач русского царя уже обнажит меч и приготовится отрубить голову шведскому королю, но тут русский царь знаком остановит его и скажет, что желает еще раз спросить шведского короля, не отдаст ли он корону добром. Однако ж молодой шведский король гордо ответит “нет”.

Как бы то ни было, это маленькое промедление спасет ему жизнь, ведь, не успеет палач русского царя вновь взмахнуть мечом, собираясь нанести смертельный удар, возле дворца послышится громкий шум и вопли ужаса. А еще сигналы трубы и барабанная дробь, и выстрелы, и лязг оружия, прибегут слуги русского царя, закричат, что ему надо скорее бежать, так как шведы отвоевали Стокгольм и вот-вот возьмут дворец. Царь и все его придворные обратятся в бегство, а палач, сунув длинный меч в ножны, поспешит следом за ними.

В следующий миг во дворцовый двор ворвется молодой швед в студенческой фуражке, преклонит колено перед связанным королем и освободит его от пут. Следом за ним прибежит огромная толпа шведов, в основном одетых по-крестьянски, они будут ликовать и кричать от радости, что король жив. А король обернется к молодому человеку в студенческой фуражке, который вызволил его, и спросит, что все это означает. Тогда молодой человек расскажет королю, что он, как некогда Густав Васа[42]42
  Густав I Васа (1496/97—1560) – король Швеции с 1523 г., основатель династии Васа; избран королем в результате возглавленного им восстания, освободившего страну от датского господства.


[Закрыть]
, ездил по стране, поднимал далекарлийцев, и вермландцев, и все прочее население, так что теперь страна свободна, русскому царю пришлось убраться восвояси.

Тогда шведский король, человек благородный, скажет, что теперь править Швецией должно его освободителю. “Русскому царю я свою корону не отдал, – скажет он, – но отдам ее тебе. Ты больше, чем я, достоин править храбрым народом”.

“Большое спасибо, кузен! – ответит на это молодой человек в студенческой фуражке. – Никогда я не отниму у тебя корону. Но мой батюшка отказался от своих королевских прав, чтобы жениться на моей матери, и я был бы очень благодарен, если он будет восстановлен в оных правах и признан твоим родичем!”

Эта сцена кажется мне такой красивой и возвышенной, что на глазах у меня выступают слезы.

Понятно, в романе надо написать и о многом другом, ведь это лишь финал. Остальное придумаю, как только останусь в одиночестве и у меня не будет уроков.

Пятница 14 марта

Вчера старая Улла Мюрман решила всенепременно увидеть похоронную процессию принца Августа, и мне, Элин и Аллану позволили пойти с нею.

Мы отправились на ту улицу, по которой, как разузнала Угла, проследует похоронная процессия, и долго в ожидании стояли на тротуаре. Улла предупредила, что мы ни в коем случае не должны позволять оттеснить себя от края тротуара, ведь, если взрослые станут впереди нас, мы, поскольку ростом пока не вышли, ничего не увидим.

Пришли мы заранее и на первых порах, кроме нас, там почти никого не было. Но очень скоро весь тротуар заполнился народом, и не только тротуар, но и часть мостовой. Однако нас никто не отпихивал, и мы были очень довольны, что заняли такое превосходное место.

Как вдруг на улице появились марширующие солдаты, наконец-то есть на что посмотреть. Свейская лейб-гвардия[43]43
  Пехотный полк, созданный в 1526 г.


[Закрыть]
, и Вторая гвардия, и флотские матросы. Свейская гвардия и Вторая гвардия прошли мимо, а матросы остановились и выстроились плечом к плечу по обе стороны улицы, так что мостовая между ними была пуста и похоронная процессия могла проследовать без помех.

Все бы ничего, да только вот матросы оттеснили на тротуар всех, кто стоял на мостовой, и мы – Элин, Аллан, Улла и я – оказались прижаты к стене дома. Перед нами очутились какие-то здоровенные толстяки, а перед ними еще и матросы – словом, когда появится похоронная процессия, мы явно ничегошеньки не увидим.

Таких, кого оттеснили, было много, они ругались и толкались, желая снова занять хорошие места по краю тротуара, но стоявшие там теперь даже и не думали уступать, твердили, что это их места, и по всей улице разгорелись ужасные перебранки. Одна только старая Улла молчала.

Когда же всё успокоилось и затихло, Улла протянула руку и легонько дружески похлопала по плечу крупную толстуху, что стояла прямо перед нами. Та повернула голову и бросила на Уллу злющий взгляд.

– Даже не пытайтесь! – сказала она. – Я с этого места нипочем не сдвинусь!

– Нет-нет, что вы, голубушка госпожа Петтерссон, – сказала Улла, – я ничего такого в виду не имела. Хотела только поздороваться со старой знакомицей. Я ведь много лет служила экономкой у аудитора Афзелиуса и завсегда покупала салаку в вашей лавочке на Рёдабударна.

Толстуха обернулась еще раз, глянула на Уллу и тихонько сквозь зубы чертыхнулась.

– Нешто… нешто упомнишь всех, кто покупал у меня салаку, – сказала она, по-прежнему весьма недружелюбно. – Но чего вы от меня хотите? Может, с рыбой что не так было?

– Нет, – спокойно ответила Угла. – Я всегда говорила, у вас лучшая салака в Стокгольме. Вы всегда торговали честно, и сдачу правильно отсчитывали, и рыбку-другую в довесок добавляли. Вот я и подумала, может, вы, госпожа Петтерссон, пособите мне чуток с детишками.

– По моему разумению, таким маленьким детям совершенно нечего делать в этой толчее, – заметила торговка.

– Вот именно что маленьким, – сказала Угла, – оттого-то я и подумала, что не будет никакого беспокойства, коли они станут на краешке тротуара перед вами, мадам Петтерссон, взрослому человеку они ничего не заслонят.

– Верно, тут вы правы, – рассмеялась торговка. – Вы чертовски разумная женщина. Пущай дети станут впереди меня. От этого никому урону не будет.

Она посторонилась, пропустила Элин, Аллана и меня вперед себя на край тротуара, чтобы мы все увидели.

Процессия, конечно, была очень красивая и необыкновенная, но самое удивительное все-таки, что старая Улла сумела добыть для нас удобное место исключительно благодаря своему дружелюбию и уму.

Суббота 15 марта

Нынче я приглашена к полковнице X***** на вечер английских игр, поэтому стоит, пожалуй, сперва немного о ней рассказать.

Не странно ли, что я встретила так много людей с Сен-Бартельми[44]44
  Сен-Бартельми – один из Малых Антильских островов (Атлантический океан); в 1784–1877 гг. принадлежал Швеции.


[Закрыть]
? Ну, пожалуй, “много” – слишком сильно сказано, однако поскольку у Швеции нет иных колоний, кроме этого маленького островка, то можно считать замечательным, что знаком с четырьмя людьми, которые там бывали.

Дело в том, что полковница X*****, которая дает мне уроки английского, была замужем за губернатором Сен-Бартельми и жила там много лет. Теперь, после кончины губернатора, она поселилась в Стокгольме со своей падчерицей, миссис Джоан М., вдовой английского врача, которая всегда выглядит печальной, и падчерицыной дочкой, мисс Харриэт М., прелестной жизнерадостной семнадцатилетней девушкой. Кроме того, у полковницы есть домоправительница, барышня С., очень близкая ее подруга, которая тоже жила на Сен-Бартельми и управляла домашним хозяйством губернатора X*****.

Когда я выяснила, что полковница много лет жила на одном из Малых Антильских островов, я ужасно обрадовалась, так как думала, что смогу узнать массу интересного про тамошние места. Полковница – шведка, но со мной говорит только по-английски, и я очень старалась учить английский, хотела освоить его получше именно затем, чтобы расспросить ее про негров, про индейцев, про змей, про колибри, про кораллы и полипы и прочие диковины, какие там есть, судя по учебнику географии Дама. Но большой пользы эта затея мне не принесла. Ни полковница, ни миссис М., ни мисс Харриэт М., ни старая барышня С. не выказывают желания поговорить об острове. По всей видимости, они так там скучали, что даже рассказывать об острове не желают. Мне-то казалось, нет ничего романтичнее жизни на одном из Малых Антильских островов, но четыре мои знакомицы, которые там были, явно полагают, что жить в Стокгольме куда изысканнее.

Полковница – очень милая дама и, если не приставать к ней с вопросами о Больших и Малых Антильских островах, весьма разговорчивая и открытая, со мной она беседует обо всем, как со взрослой. Однажды она сказала, что благодарит судьбу за то, что на островах выучила английский и французский, ведь иначе ей было бы не на что жить, кроме маленькой пенсии. Теперь она может зарабатывать не только уроками английского, они с барышней С. сняли большую квартиру, чтобы брать на полный пансион молодых девушек. Пансионерок уже полным-полно, потому что люди охотно устраивают своих дочерей на пансион в таком месте, где постоянно говорят на иностранных языках.

Дядя Уриэль в родстве с полковницей, правда весьма отдаленном, и они с тетей хвалят ее за то, что она такая дельная и умеет сама себя обеспечить. Они говорят, она энергичная, и у нее множество интересных идей, наверно, так оно и есть, и вот теперь она придумала собрать нынче вечером вместе всех своих учениц и пансионерок и устроить английские игры. Я, конечно, могу немного поговорить по-английски с полковницей и с остальными, что жили на Сен-Бартельми, но играть по-английски, когда тебя слушает столько людей, по-моему, все-таки страшновато, я бы предпочла, чтобы полковница не хваталась именно за эту идею, а придумала бы что-нибудь другое и обошлась без меня.

Воскресенье пятнадцатое марта

Сегодня нескончаемый дождь со снегом и ветром, делать совершенно нечего, кроме как сидеть дома и писать дневник.

Я все-таки попросила полковницу позволить мне не участвовать в английском вечере, но она и слышать об этом не пожелала. Заявила, что будет очень занимательно и полезно для меня. К тому же она уговорила тетю прислать и Элин с Алланом, хотя они еще не начали учить английский, а раз они пойдут, то и мне нельзя остаться дома.

Элин и Аллан такие очаровательные, и так мило одеты, и совершенно не робеют в обществе (как и все стокгольмские дети), поэтому никого не смущало, что они не знают по-английски. Все девушки, пансионерки полковницы, пришли от них в полный восторг. Но я-то невзрачная, вдобавок хромая, и платье у меня совсем некрасивое, и башмаки домашней работы изрядно неуклюжие, так что меня наверняка нещадно высмеют, коли я вдобавок наделаю ошибок в английском.

Когда все собрались, полковница расположилась в углу весьма просторной столовой, а мы, остальные, расселись вокруг нее и начали по-английски играть в “Погрузку корабля”, что оказалось далеко не просто, ведь когда та, что изображала капитана судна, говорила: “Мое судно приняло груз на букву а или h (или любую другую букву)” – и бросала кому-нибудь из нас платочек, схватившая платочек должна была тотчас ответить словом, начинавшимся с а или h, к примеру “amethysts”, или “bread”, или еще как-нибудь, смотря по названной букве, прежде чем бросившая платочек успевала сосчитать до двадцати. Поначалу я очень боялась, но дело пошло лучше, чем я ожидала. Всякий раз, когда платочек бросали мне, я умудрялась назвать подходящее английское слово.

Многие из полковницыных пансионерок были вполне взрослые девушки, они определенно каждый вечер посещали большие балы или прославленные театры, а потому держались пренебрежительно: мол, невелика радость играть в игры для малышей. В особенности одна, высокая, темноволосая красавица-смуглянка по имени Ида фон К., пребывала в дурном расположении духа. Весьма внятно она проворчала, что это занятие не для взрослых людей, и, по-моему, полковница услышала, потому что вид у нее сделался усталый и недовольный. Мисс Харриэт М. по доброте сердечной старалась помочь своей бабушке поддержать оживленный настрой, однако не преуспела, все заскучали.

Точь-в-точь как у нас дома на Рождество. Мы всегда начинаем с “Погрузки корабля” и прочих “умственных игр”, как мы зовем их дома, в Вермланде, и пока играем, вечно изнываем от скуки. А когда становится совершенно невмоготу, начинаем играть в жмурки, и в “Коси, коси овес”, и в третий лишний, и прочие игры, где можно подвигаться, и тогда воцаряется веселье, все хохочут, галдеж такой, что потолок, того гляди, обвалится.

Не очень-то приятно узнать, что в Стокгольме обстоит точно так же, и я в самом деле подумала, что надо бы что-то предпринять, ведь полковницын вечер грозил обернуться катастрофой. Пока мы, томясь от скуки, играли в “умственные игры”, пансионерки одна за другой выскальзывали из зала, уходили к себе, так что под конец играли одни только мы, гости.

Тут я набралась храбрости и спросила полковницу, нельзя ли поиграть в жмурки, в кошки-мышки или еще что-нибудь веселое, и представьте себе, она вправду обрадовалась моему предложению, а остальные, еще не успевшие улизнуть прочь, тоже согласились, что идея хорошая. Большой обеденный стол отодвинули в один угол, пианино – в другой, а полковница, мисс Харриэт, старая барышня С. и я стали в кружок посреди комнаты, чтобы играть в кошки-мышки. (По-английски игра называется Puss Puss in the Ring.) Кузине Элин выпало быть кошкой, а кузену Аллану – мышкой, оба они, шустрые да ловкие, так гонялись друг за другом в кружок и из кружка, что все развеселились, засмеялись, громко закричали – точь-в-точь как в Вермланде на Рождество.

Потом кошкой стала мисс Харриэт, а я – мышкой, и она мигом меня изловила, тут все хохотали еще пуще прежнего, а уж когда я стала кошкой, а кузина Элин – мышкой, вообще смеялись чуть не до упаду: я никак не могла поймать Элин, только без конца бегала за нею, и все ужасно ликовали, что Элин такая легонькая да проворная и прелестная, те, что стояли кружком, аплодировали ей, а мисс М. в конце концов обняла ее и расцеловала.

Пансионерки же, с удивлением услышав, какое веселье царит в столовой, открыли свои двери и одна за другой воротились к нам. И тоже принялись играть в кошки-мышки, так что веселье било ключом. И мадемуазель фон К., которая чванилась больше всех, теперь играла с искренним увлечением, что, как мне кажется, было замечательно для полковницы.

Но аккурат в самый разгар веселья мадемуазель фон К. глянула на часы и сказала полковнице, что ей надобно уйти, ведь ее жених приезжает вечерним поездом из Упсалы.

– Да-да, конечно, – отвечала полковница. – Я понимаю, ты должна нас покинуть. Но не хочешь ли вместе с ним вернуться сюда? Скажи господину кандидату, мы будем очень рады!

Мадемуазель фон К. обещала все передать, но, судя по ее виду, не верила, что сумеет уговорить жениха.

Она ушла, а мы продолжали веселиться. Играли в жмурки и в “Море волнуется”, порой напрочь забывая про английский язык. Харриэт М. – просто душечка, она научила нас нескольким английским детским песенкам, мы пели их и танцевали. Это тоже было очень весело.

Время пролетело быстро – не успели оглянуться, как часы уже пробили девять. В столовой пора было накрывать угощение, и все мы перешли в полковницыну гостиную. А поскольку гостиная далеко не такая просторная, как столовая, пришлось заняться более тихими играми.

Харриэт предложила поиграть под музыку в поиски спрятанной вещицы, полковница попросила меня отвернуться и закрыть глаза, а они тем временем спрячут одно из колечек Харриэт.

– Может, ей лучше пойти в комнату мадемуазель фон К.? – спросила Харриэт и отворила дверь совсем рядом с гостиной. – Ведь ничего страшного, если она постоит там минутку-другую.

Да, все, разумеется, согласились, что так лучше, ведь тогда можно обсудить, куда спрятать вещицу, и я ничего не услышу, и в следующий миг я уже была одна в комнате мадемуазель фон К.

Посредине стоял красивый круглый стол, и на нем горела высокая керосиновая лампа, а под лампой – большая фотографическая карточка, я такой большой в жизни не видала. Я сразу смекнула, что на ней изображен жених мадемуазель фон К., тот самый, кого она пошла встречать на вокзале. Она наверное умышленно поставила фотографию под лампой, чтобы он, едва войдя в комнату, увидел свой портрет.

Я подумала, что мадемуазель фон К. замыслила все очень удачно, и шагнула вперед глянуть на жениха. И хочешь не хочешь узнала моего студента.

На сей раз об ошибке и речи не было. Это не принц Густав и не кто-то другой, нет, именно он, студент.

Я оставалась в комнате очень недолго, буквально через минуту меня позвали. Тут-то и выяснилось, что полтора месяца в Стокгольме не прошли даром, ведь вскоре после приезда я страшно смутилась, когда юстиции советница Б. спросила, кого это я жду, стоя у окна, но теперь я ничем не выдала своих чувств. Положила себе думать только о музыке и о колечке, которое мигом разыскала.

Потом я играла, пила чай, болтала вперемежку по-английски и по-шведски, смеялась и была оживлена чуть ли не больше всех остальных.

Однако все время боялась, что вот-вот придут мадемуазель фон К. и ее жених, ведь полковница просила позвать жениха на нашу вечеринку, но они не пришли.

Когда мы наконец собрались домой, полковница X***** необычайно любезно поблагодарила меня за то, что я помогла сделать вечер таким веселым, и я бы порадовалась, случись это в другой раз, а не нынешним вечером.

Девятая неделя
Понедельник 17 марта, утро

Я решила никогда больше не писать в дневнике о моем студенте, но третьего дня у меня случилось такое чудесное видение, что я просто не могу не рассказать, хотя оно опять же касается студента.

Когда легла, я, конечно, была расстроена, даже сердце щемило. Но в то же время я так устала от игр и разговоров, что уснула, едва только вытянулась на гнутом диванчике в детской. Впрочем, спала я не очень долго, проснулась, аккурат когда ночной сторож в Кларе дважды подул в рожок.

Проснувшись, я по-настоящему испугалась, знала ведь, что стоит мне снова закрыть глаза, я непременно увижу Марит Замарашку, как она сидит на спинке дивана и издевательски хохочет, оттого что мой студент, мое здешнее стокгольмское утешение, оказывается, помолвлен.

Сколько могла, я лежала с открытыми глазами, но в конце концов они все-таки закрылись. Однако увидела я вовсе не Марит Замарашку, а кое-что очень красивое: высокий гористый островок, поднимающийся из прозрачного голубого моря.

На самой вершине островка стоял беломраморный дворец, широкие лестницы террасами спускались вниз. И дворец, и лестницы утопали в высоких деревьях, усыпанных длинными, в локоть, гроздьями цветов и плодами, огромными, как капустные кочаны. Никогда прежде я не видела таких деревьев, но поняла, что расположен остров не в шведском море, а где-то далеко в жарких странах.

Тем не менее на самой высокой башне дворца развевался желто-голубой шведский флаг, а поскольку Швеция имеет одно-единственное владение в чужих краях, я поняла, что остров, который я вижу, не иначе как Сен-Бартельми.

Внизу на берегу острова раскинулся маленький городок, и на всех городских домах были подняты шведские флаги. Казалось, там что-то праздновали или ожидали какого-то важного гостя. Я подумала, что скорее всего ждут гостя, ведь на берегу толпилось множество людей, словно бы встречали приезжающего.

И вот в море показался большой пароход, а от него отвалила гребная шлюпка, тоже под шведским флагом, и направилась к острову.

Завидев шлюпку, народ на берегу принялся махать большими белыми панамами. Тут я разглядела, что это не европейцы, у одних лица черные, у других красные. И они во весь голос кричали по-французски: “Vive le gouverneur! – Да здравствует губернатор!” Вне всякого сомнения, я действительно видела Сен-Бартельми.

В гребной шлюпке, которая с каждым энергичным взмахом весел быстро приближалась к берегу, стоял молодой мужчина в очень красивом мундире, а рядом с ним – молодая дама, тоже одетая необычайно элегантно.

Я сразу узнала эту пару в шлюпке. Мужчина был не кто иной, как мой студент, а молодая дама подле него – красавица Ида фон К., которую я встретила у полковницы X*****.

Дивное зрелище – цветущий остров, приветственно машущая толпа на берегу и двое сияющих счастьем молодых людей, что плыли по голубому морю, но мне было ужасно больно смотреть на них, и я поспешно открыла глаза.

Все вмиг исчезло. Вокруг только непроглядная тьма.

И тут я вправду подумала, что поступила глупо. Надо было потерпеть еще немножко, узнать, что все это означает.

Я опять закрыла глаза, но увидела совсем не то, что несколько минут назад, теперь я сидела в гребной шлюпке рядом со студентом и Идой фон К. (незримо, конечно) и слышала, что говорят они о том, как же странно, что они теперь женаты и будут жить как губернатор с губернаторшей на чудесном острове Сен-Бартельми, жемчужине Антил.

“Нашим счастьем мы обязаны Сельме Лагерлёф, – сказал студент. – Подлинно прекрасно с ее стороны выказать такую признательность за то, что я разговаривал с нею во время поездки по железной дороге”.

“Сельма Лагерлёф… – произнесла молодая губернаторша. – Не та ли это невзрачная хромая девочка, которую я однажды видела на английском вечере у тетушки х*****?”

“Как бы она ни хромала, – сказал студент, – ты можешь быть уверена, что из нее непременно что-нибудь да выйдет”.

“Вообще-то странно, по-моему, что она не заревновала, узнав, что ты помолвлен”, – улыбнулась губернаторша.

“Столь низменному чувству, как ревность, нет места в груди Сельмы Лагерлёф, – отвечал студент. – Каким-то особенным образом она разузнала, как обстоит с моим происхождением, и, зная, что ты и я бедны, сумела добиться аудиенции у короля Оскара Второго, моего родного дяди, открыла ему тайну и уговорила посодействовать, чтобы я занял в обществе надлежащее положение”.

“Стало быть, ей ты обязан должностью губернатора Сен-Бартельми”, – сказала молодая губернаторша, сияющими глазами глядя на мужа.

“Да, именно ей, ведь она предложила дяде предоставить мне эту должность. Никто не мог отнестись ко мне лучше”, – отвечал студент.

А я, когда услышала, как мой студент говорит обо мне, почувствовала себя очень счастливой. Боль в сердце исчезла, я совершенно успокоилась. Надеюсь, я извлеку урок из того, что видела и слышала ночью, и буду всегда поступать так благородно и великодушно, как поступила в своем воображении.

Среда 19 марта

Вчера, когда я с учебниками под мышкой шла к полковнице X*****, мне вскользь подумалось, что студент, наверно, еще в Стокгольме и, вполне возможно, я встречу его у полковницы. Вдруг он пришел навестить свою невесту, и я столкнусь с ним на лестнице или в прихожей.

Но хотя воскресной ночью я великодушно сделала его губернатором Сен-Бартельми, чтобы он мог жениться на мадемуазель фон К., мне совершенно не хотелось встречаться с ним теперь, когда я узнала, что он помолвлен.

“Ну хоть бы разок не подниматься к полковнице! – думала я. – Я ведь ни единого урока не пропустила за все время, так что один раз, наверно, не в счет”.

Пожалуй, и правда лучше не ходить на урок, и я немедля повернула обратно, домой.

Претило мне подниматься наверх. Столкнись я со студентом, я бы, наверно, от волнения упала в обморок. Только представьте себе, сколько было бы шуму!

Самое милое дело – пойти домой и сказать тете, что на улице я вдруг почувствовала себя совершенно больной, оттого и вернулась.

Вообще-то в этом была доля правды. При одной мысли о вероятной встрече со студентом у меня так заныло сердце, что я едва могла двигаться.

Некоторое время я шла по улице, уже почти добралась до Клара-Страндгата и вдруг подумала, что лучше всего провести этот час на воздухе, тогда не понадобится говорить тете, что я плохо себя чувствую. Идея показалась мне по-настоящему хорошей, и я быстренько свернула в ближайшую из улиц.

Но как раз в этот миг отворилась дверь магазинчика, мимо которого я проходила, и оттуда вышла рослая, некрасивая старуха в белом креповом платье и белой летней шляпке, украшенной гирляндою крупных красных роз. Впрочем, сказав, что платье и шляпка белые, я сильно преувеличила: они были серые от грязи, как и сама старушенция. Мантилька, рюши, ленты – все до того замызганное, будто побывало в грязной луже.

Я сразу смекнула, что эта особа, которая посреди холодной зимы ходит в летней шляпе и креповом платье, определенно не кто иная, как Оборванка, о которой я не раз слыхала, но которую никогда раньше не видела. Мне всегда представлялось, что ее окружает этакий романтический ореол, ведь бедняжка повредилась рассудком, оттого что жених бросил ее, и теперь зимой и летом ходит в чем-то вроде подвенечного наряда.

Увидев Оборванку, я, конечно, остановилась, чтобы хорошенько ее рассмотреть, а она вообще не обратила на меня внимания, просто стояла у двери магазина и глядела вверх.

Внезапно лицо ее исказила ужасная гримаса, она воздела руки и разразилась жутким криком или воем – даже не знаю, как его назвать:

– О Боже, неужто мне выпало любить изменника!

Никогда я не слыхала ничего более жуткого. Голос был совершенно нечеловеческий, казалось, кричал дикий зверь, лев или тигр. Слова-то совершенно не устрашающие, но все вместе похоже на протяжный звериный рык.

Она еще раз выкрикнула те же слова, но я уже не могла стоять на месте. Я не шла, я бежала всю дорогу до полковницы и добралась туда, опоздавши минут на десять, не больше.

Полковница обрадовалась, увидев меня. Я попросила прощения за опоздание, но она сказала, мол, сущие пустяки, что я не рассчитала время, главное – ничего плохого не случилось. Она-то боялась, не захворала ли я, и уже хотела послать горничную к Афзелиусам, узнать, как обстоит со мною.

Да, хороша бы я была, если б не встретила Оборванку и страх не вернул меня на путь истины.

Четверг 20 марта

Я не преминула рассказать полковнице, что встретила Оборванку и что выглядела она совершенно жутко. Полковница очень заинтересовалась и была вправду взволнована.

– Да, любовь – страшная штука, – несколько раз повторила она. – Ничего нет ужаснее любви.

В тот же день, немного позднее

Я склоняюсь к мысли, что как раз хорошо, что студент помолвлен. Выйди я за него, у меня бы определенно не нашлось времени писать романы, а ведь желала-то я именно писать.

Вдобавок я стала бояться любви, с тех пор как увидела Оборванку.

Любопытно, что за приключения пережила полковница, ведь выглядела она так испуганно.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации