Текст книги "Царская дочь"

То, для чего нет слов

Глубокой ночью Иавин в одной набедренной повязке стоял на пороге и смотрел на серебристые тополя, что росли вдали у реки. Их листья шуршали, и в молочном свете луны казалось, будто деревья ожили и переговариваются между собой.

Беляшка стояла рядом и то и дело легонько бодала его в ногу, словно повторяя: «Пойдем обратно, чего тебе не спится?»

Завтра ночью взойдет полная луна, и на рассвете он начнет новую жизнь. Здесь, в этой стране, жители которой выглядят иначе, говорят на другом наречии и обращаются друг с другом не так, как у него на родине, он станет учеником плетельщика. Начнет работать как взрослый муж, и в этот большой день рядом с ним не будет отца, который станет им гордиться и благословит его. Не будет матери, которая поцелует и повесит на шею защитный амулет. Не будет братьев, которые им восхитятся.

Все вокруг было чужим, и он чувствовал себя невыразимо одиноким, заблудшим, пропащим.

Как вышло, что теперь его кличут Иавином и живет он у Лидии, Каменотеса и Зиссель? Как вышло, что этот новый Иавин работает в поле, рассказывает истории на чужом языке, смешит людей? Как могла одна жизнь взять и закончиться, а другая – совсем в другом месте – взять и начаться?

Люди, у которых он теперь живет, ему не родня. Но они заботятся о нем как о родном. Боги взяли его под защиту и оставили жить. Для чего? Для чего, когда он уже был готов покинуть этот мир, они послали ему Зиссель?

Перед глазами стояли родители – живые, словно он видел их только вчера. В ушах звенел смех младшего брата, словно они только вчера играли в салки. Почему он, Иавин, еще живет, а они, его родные, – больше нет?

Прижав кулаки к глазам, он качался из стороны в сторону. Мама. Отец. Братья. Я здесь. Я жив. Я никогда вас не забуду. Вы – в моем сердце, в моих глазах, в ушах, руках. Я здесь. Посмотрите на меня. Услышьте меня.

Спустя некоторое время Иавин успокоился и, чтобы вернуться в настоящее, принялся внимательно глядеть по сторонам.

Вредного верблюда увел домой шурин плетельщика. Берл еще пару часов назад вернулся с ежевечернего купания в заводи. На связки ивовых прутьев у мастерской плетельщика и на высохшую траву, что колыхалась от легкого дуновения ветра, лился лунный свет.

Вдруг за спиной что-то зашуршало. Вздрогнув, Иавин обернулся.

Зиссель приподнялась в постели и смотрела на него.

Не спится? – спросила она.

Не хочу завтра туда идти.

Зиссель встала, надела платье, подвязала его льняным поясом и подошла к Иавину.

В каменоломне работа тяжелей. Плетельщик – человек терпеливый. Лидия рассказывала, он хороший отец. Не забывай: у него было трое сыновей. Остался один Берл.

Иавин перешел на шепот:

– Я ему не сын. И я боюсь Берла.

Он никому не делает зла. Да ты с ним и не столкнешься. Он каждый день ходит в давильню на Высоком берегу.

– Урожай собран. Скоро все оливки передавят, и он перестанет там бывать. Я знаю, он безобидный, и все-таки боюсь. Внутри у него пусто, как у мертвеца, но он-то жив! А вдруг он украдет мою душу?

Зиссель покачала головой.

– Не могу я спать… хочу… пойду… – Иавин искоса взглянул на Зиссель и вдруг расплылся в улыбке. – Пойду поплаваю!

Руки Зиссель замельтешили:

Сейчас? С ума сошел! Там рыси, шакалы, злые духи!

– Ветра нет – значит, духи спят. Я не боюсь. Ну же, Зиссель! Давай поплаваем!

Они прихватили его пращу и посох Лидии – отпугивать ночных хищников – и тихо ушли из дому, стараясь сливаться с синими тенями деревьев и кустов. У самой укромной заводи Иавин сбросил набедренную повязку и прыгнул в воду.

Зиссель прислонила посох к тополю и нерешительно замерла, озираясь, будто вот-вот мог явиться кто-то из односельчан и осудить ее за ночные прогулки, да еще и с мальчишкой!

Иавин вынырнул, отфыркиваясь. Расходившаяся кругами вода блестела в свете луны. Он поманил Зиссель.

«Здесь я родилась, – подумала она. – Здесь Лидия увидела мою короткую руку и решила, что ей померещилось от усталости».

Она взглянула на руку.

Ей не суждено измениться. У нее никогда не будет полной пятерни, левая рука никогда не сравняется по длине с правой.

Неужели эта птичья лапка досталась ей потому, что она родилась в заводи, где цапли, стоя на одной ноге, высматривают лягушек и рыб?

Иавин снова нырнул. В зарослях тростника шелестел ветер.

Зиссель сняла платье, аккуратно положила его на камень и вошла в воду по плечи. Тело тут же занемело от холода, но это ненадолго, помнила она по тем далеким временам, когда плавала почти каждый день.

Рядом вынырнул Иавин. Он засмеялся. Его белые зубы сияли в темноте.

– Молодец, Зиссель!

И тут он сделал то, что делали только Лидия с Каменотесом, много лет назад, когда еще купали и одевали ее.

Он взял ее птичью лапку и крепко сжал в своей сильной мальчишеской ладони.

Под водой, вдали от глаз, это казалось не столь пугающим, и внезапно Зиссель почувствовала, как холодно, без любви, все смотрели на эту руку. А ведь она – часть ее, Зиссель.

Она высвободилась и отвернулась.

Улыбка сошла с лица Иавина, он растерялся. Но сердце подсказало ему, почему она вырвалась и каково это – быть непохожей на других девочек.

– Ты красивая и добрая, – сказал он просто, как говорят только дети, разом подобрав верные слова. – Не грусти, Зиссель.

Они сидели на валуне посреди реки. Здесь Лидия когда-то скоблила свою дорожную одежду, но об этом они не знали. Позади, в прибрежных зарослях, угодив в совиные когти, отчаянно пищал какой-то зверек. Сквозь листья высоких пальм на противоположном берегу просачивался холодный свет луны.

– Один я еще жив, – сказал Иавин.

История Зиссель

Назавтра к вечеру поднялся холодный ветер. С реки потянулись белые клочья тумана и, словно призраки, заскользили между хижинами вдоль берегов. Звуки стихли, угасли, голоса примолкли, люди разошлись по домам раньше обычного. Лидия закончила шить Иавину кожаный фартук с лямками, что крест-накрест сходились на спине. Мальчик еще растет – так и фартук сможет расти вместе с ним. Иавин в последний раз примерил его и гордо выпрямил спину. Завтра утром начинается новая жизнь, и он к ней готов. Кожаный фартук защитит его, не даст изрезаться о тростник. Родная мать Иавина точно одобрила бы и довольно кивнула.

Лидия и Зиссель тоже остались довольны. После этого он снял фартук, повесил его на деревянный гвоздь, вытащил из стопки несколько поленьев и подал Каменотесу. Тот сложил их на еще тлеющих после ужина углях. Зиссель опустилась на колени и, приложив руку ко рту, раздула угли ровно в нужном месте, так что к потолку взметнулись искры. Затеплился огонек, лизнул дерево, и оно затрещало.

Иавин вздрогнул: ему показалось, ветер доносит жалобные завывания призраков. Он завел Беляшку в дом и прижал край закрывавшей вход циновки парой булыжников, чтобы завеса не вздувалась на ветру. Лишь убедившись, что ни один призрак не заглянет внутрь, Иавин подсел к огню.

Зиссель прижалась к Лидии.

Расскажи мою историю, – попросила она мать и показала на Иавина. Тот тут же забыл о призраках и вскочил.

– Да! Я хочу послушать историю Зиссель! Дети дразнят ее царской дочкой. Почему?

Лидия пошевелила палкой поленья, поразмыслила над словами мальчика и вопросительно глянула на Каменотеса. Тот кивнул.

Лидия отложила палку и выпрямилась.

– В граде Сионе, в роскошном дворце живет наш царь, а с ним его жены, и числа им не счесть. Имя ему Соломон. Царь силен и красив: кудри черные, борода густая, а глаза – ясные, серо-зеленые.

Иавин рывком повернулся к Зиссель:

– Как у нее!

– Как у Зиссель, – кивнула Лидия. – Мать царя Соломона – могущественная царица Вирсавия. Она оберегает его, точно львица своего детеныша. Говорят, даже приказала убить сводного брата Соломона, царевича Адонию, чтобы посадить на трон любимого сына. Как у всякого правителя, у царя Соломона есть друзья и враги, но измены или отравления он не страшится. Царь верит, что он – божий избранник, и власть принадлежит ему по воле бога. То же говорит его мать-царица, то же твердят и все придворные, так что и он в этом не сомневается.

Царь повелел построить в Сионе храм в честь своего бога – самый величественный храм, какой только существовал. Там должны храниться десять заповедей этого бога, они высечены на камне. Всех мужчин в нашем царстве обязали работать на царя, покуда они не искупят свою налоговую повинность. Вот и Каменотес, и сыновья плетельщика этого не избежали. Вдобавок царь пригнал рабов из стран, что лежат далеко за горизонтом. Минуло много лет, храм построен, но наши мужья и сыновья все еще ломают спины – теперь уже на строительстве царского дворца, ведь он должен становиться все больше, все краше. Царю все мало.

Лидия слегка кивнула Иавину.

– Те, кого любит удача, попадают к приставнику с мягким сердцем. А другим достается приставник, о чьей жестокости добрые люди и помыслить не в силах.

Она умолкла.

Каменотес положил руку ей на колено и продолжил сам:

– Славой о царской мудрости полнится мир. Отовсюду в Сион стекаются челобитчики просить у Соломона мудрого совета. Позади дворца разбит великолепный сад. Есть у царя львы, обезьяны, павлины, есть и самые благородные и быстроногие скакуны. Ты не думай, я не преувеличиваю. Своими глазами видел! Чтобы прокормить придворных, все подданные обязаны не только отсылать сыновей на царские работы – еще и часть урожая должны отдавать. Пшеницу – ячменные-то лепешки придворные не жалуют. Самые спелые плоды. Лучшее масло. Самый тучный скот для царских мясников и, конечно, самое сладкое вино. У него много жен, у Соломона. Они родом из разных стран и поклоняются разным богам. И хотя говорят, что царь верит только в своего бога, дабы угодить женам, он строит храмы и их богам и даже молится им.

Лидия подхватила:

– Он царь и волен делать, что пожелает. Как-то решил он объехать границы своего царства, чтобы весь народ мог любоваться и восторгаться им. Собрал небольшую свиту да отправился в путь, и повсюду люди подносили ему лучшее, что у них было. Мясо, инжир, виноград, ячменные лепешки, а порой и вино.

Она умолкла.

– И что было дальше? – спросил Иавин.

Зиссель бросила матери пристальный, встревоженный взгляд. Когда Зиссель была еще маленькая, Лидия рассказывала, что ее настоящий отец – не Каменотес, а царь Соломон. Но Зиссель не понимала и думала, что мама ее зачем-то поддразнивает. Только теперь она начала догадываться, что Лидия говорила правду и что дети кричат ей вслед «царская дочка!» не только из-за глаз, что по воле случая имели такой же цвет, как и у царя. Внезапно все, бывшее знакомым и привычным, оказалось частью запутанной и тягостной истории, что началась еще до ее рождения.

– Он брал все, что желал, ведь ему никто никогда не отказывал, – сказала Лидия. Ее голос, обычно такой оживленный, звучал глухо. – Для его подданных нет ничего лучше царского визита – так он считал. А приходил он не только ради угощения.

Иавин изумленно таращился то на Лидию, то на Зиссель.

– Царь Соломон – отец Зиссель?

Лидия кивнула.

– Царь объезжал все свое царство, побывал и на здешних берегах. Он поднялся на гору посмотреть на водопады, встретил у заводи дочь Каменотеса и овладел ею… Вы ведь знаете, что она умерла родами? И ребенок с ней.

Зиссель кивнула и скользнула взглядом по лицу Каменотеса. «Это же я его дочь, я, Зиссель!» – настаивало сердце. Трудно было поверить, что до встречи с Лидией он жил другой жизнью. И с другой дочерью.

– Царь продолжил свой путь и спустя несколько недель прибыл в мою деревню. Родители умоляли его не трогать меня, но он и слушать не стал. Все в деревне знали, что со мной приключилось, отец с матерью не знали, куда деваться от стыда, и мне ничего не оставалось, как уйти из дому. Днем я пряталась, а ночью шагала дальше, как ты, Иавин, пока не оказалась здесь. До сих пор не знаю, живы ли мои родители или умерли с горя.

Каменотес прокашлялся.

– Лидия спряталась в укромном месте у источников. Я пришел туда по воду, и она заговорила со мной. Я увидел, что она молода, устала и скоро родит, и понял: боги возвращают мне погибшую дочь. Мне захотелось взять на себя заботу о Лидии, а ей – обо мне. Но для этого следовало пожениться. Так мы и поступили. А дальше… дальше началась та жизнь, которую вы знаете.

Лидия с Каменотесом уснули. Зиссель сидела в постели и смотрела на Иавина. В отблесках угасающего пламени было видно, что ему тоже не лежится. Медленно подбирая жесты, Зиссель заговорила.

Узнай отец, что у него есть дочь с птичьей лапкой, он велит меня убить. Ему придется не по нраву, коли люди станут сомневаться в мощи его семени. Насмехаться над ним, говорить: «Он желал умножить свою мудрость через сыновей, родившихся во всех его землях. И что получил? Девчонку с птичьей лапкой. Девчонку, что и слова сказать не умеет».

Иавин ошеломленно уставился на нее.

Ты, главное, в Сион – ни ногой, Зиссель. Оставайся здесь, с отцом, с матерью, со мной. Я позабочусь, чтобы никто не причинил тебе зла.

На глазах Зиссель выступили слезы. Иавин – всего лишь ребенок и отвести зло ему не удалось еще ни разу в жизни.

Зло никому из смертных не остановить. Я… я хочу понять почему. Почему я… такая?

На этот вопрос нет ответа. Иавин подобрал под себя ноги.

По воле богов? – спросила Зиссель.

Иавин язвительно хмыкнул. Огонь совсем погас. Они едва видели друг друга.

– Зиссель? – прошептал Иавин. – Я про маму… ты в последнее время не заметила ничего странного?

Ты о чем?

На кровати у стены закряхтел и закашлялся Каменотес.

Зиссель приложила палец к губам.

Иавин умолк, но в последних проблесках пламени Зиссель разглядела, что он изобразил круглый живот.

Часть II

Совет Каменотеса

Каменотес все кашлял, и эти затяжные приступы не давали Лидии и Зиссель сомкнуть глаз. Будто в преддверии зимних дождей во впалой груди старика угнездился влажный холод, и даже надсадный кашель не помогал изгнать его оттуда.

Лидия гладила Каменотеса по редким седым волосам и готовила травяные отвары, которые он послушно пил. Порой он давился ими, и выпитое неудержимо выплескивалось наружу. Отдышавшись, старик тут же принимался извиняться.

Бесцельно бродя по дому, Каменотес потихоньку угасал. Брал в руки полено, только чтобы через несколько шагов снова отложить его; собирался отвести козу на пастбище, но вместо этого, тяжело дыша, ковылял к источникам, где удивленно озирался, пытаясь понять, зачем он здесь. В рот он не брал ничего, кроме молока Беляшки. Когда удавалось удержать внутри пару глотков, он, насытившись, садился на табуретку во дворе и прислонялся к глиняной стене дома в надежде, что летняя жара изгонит холод из его тела.

Лидия ухаживала за Каменотесом. Зиссель наблюдала за ними, и беспокойство грызло ее, как грызет крыса пойманного в тростнике утенка. Дурное предчувствие не покидало ее ни на миг.

Однажды утром, когда Каменотес начал кашлять кровью, Лидия велела Зиссель остаться с ним.

– Ты усердно трудишься, моя девочка, не хуже многих женщин. Но мои сильные руки работают быстрее, – без обиняков объяснила Лидия. – Так что на поле я пойду одна, чтобы надсмотрщик не злился. А ты уж оставайся с отцом. Пригляди, чтобы он не очень страдал.

Лидия была бледна, в глазах блестели слезы, но она поцеловала Каменотеса легко, будто тот всего лишь хворал простудой. Отвернувшись, она покрыла голову платком и влилась в вереницу других женщин, спускавшихся к Низкому берегу.

Зиссель подоила козу, но Каменотес не смог проглотить ни капли. Тяжело опираясь на дочь, он с трудом дотащился до постели и лег. Глаза его закрылись. Грудь быстро вздымалась и опадала, в ней что-то скрипело и взвизгивало, словно ремни пресса в давильне.

Иавин, тоже снедаемый тревогой, зашел его проведать.

Он спит, объяснила Зиссель.

– Кровь еще появлялась?

Она покачала головой. Иавин отправился обратно на соседский двор. Зиссель проводила его взглядом. На дворе мальчика ждал плетельщик. Он поднял руку в знак приветствия и с серьезным видом кивнул Зиссель. Казалось, все соседи, затаив дыхание, ждут неотвратимого: вот-вот откроются врата в царство мертвых.

Вдруг среди полной томящего ожидания, лишенной времени тишины где-то отчаянно заплакал ребенок и словно в ответ ему заблеяла коза. Когда все снова стихло, Зиссель слышала только, как бьется ее сердце да шумит бегущая по жилам кровь.

Она села у постели, сложила руки на коленях и стала смотреть, как поднимается и опускается грудь Каменотеса.

Откуда-то прилетела белая цапля и опустилась на крышу их дома. Завидев ее, жена плетельщика сказала Иавину:

– Ну, теперь уж скоро.

Мальчик вздрогнул и испуганно вытаращился на птицу.

– Это что – посланница бога смерти?

– Иди отсюда и не болтай! – рассердился на жену плетельщик.

Та с обиженным видом подошла к старухе-соседке, тоже глазевшей на цаплю.

– Это просто птица, Иавин. – Плетельщик успокаивающе положил увесистую мозолистую ладонь на шею мальчику. – Просто цапля, присела отдохнуть.

Вскоре после полудня Каменотес проснулся. С помощью Зиссель он сел и выпил немного воды. Взгляд его прояснился, и он жестом пригласил Зиссель сесть подле.

– Хочу тебе кое-что рассказать.

Зиссель опустилась на постель.

– Твоя птичья лапка… – начал Каменотес.

Зиссель вздрогнула. Старик никогда не называл так ее руку. Она тут же попыталась спрятать ее в карман платья.

Каменотес покачал головой.

– Зиссель, – проговорил он, – твоя слабость может обернуться твоей силой.

Она ничего не поняла.

– Был у меня брат, – повел рассказ Каменотес, – первенец у наших родителей. Они назвали его Матфеем, что значит «дар богов». После него родились две девочки, но прожили они недолго, а потом на свет появился я. Матфей был крепышом, намного сильнее меня. Мы росли вместе, жили неподалеку от здешних мест. Когда мы вошли в возраст и приставники увели нас на царские работы, все думали, что Матфей домой вернется, а вот я – нет. Ведь я был щуплым и хилым, да еще и частенько витал в облаках.

Отец обнял Матфея и благословил его, потом меня. Мать со слезами на глазах расцеловала нас и долго глядела вслед. Мне было очень страшно, но и любопытно тоже. Я отправляюсь в странствие! Увижу град Сион, о котором столько слышал!

Как оно было в пути – я помню плохо. Только то, что мы с братом ни на миг не выпускали друг друга из виду и что любопытство разбирало его не меньше, чем меня.

В Сионе времени осмотреться совсем не было. Новый рабочий день начинался, когда заканчивался предыдущий, – словно змея вцепилась в собственный хвост. Мы засыпали, едва удавалось прилечь, и ели, что дадут, чаще всего не досыта.

Матфея поставили носить камни. Он гордился своей силищей и таскал на плечах огромные тяжести. Меня определили работать каменотесом на другом конце города. Что сталось с моим сильным братом, я не знал. Мне велели обтесывать камни, чтобы их можно было складывать один на другой. Больше от меня ничего не требовалось, хотя я мечтал высечь из камня какую-нибудь фигуру. Но этим занимались мастера в городе Тире. Там же обрабатывали кедры и кипарисы, золото, серебро и бронзу.

Твоя слабость может обернуться твоей силой, Зиссель, и вот что я хочу этим сказать: свою силу я нашел в том, что любил мечтать. Тайком трудился я над камнем, в котором увидел цаплю с рыбой в клюве. Закончив, я показал свою работу самому незлому приставнику. Тот доложил о ней кому-то еще, и наконец мне дозволили высекать из камня фигуры животных.

Вот так и вышло, что на одном конце города мой брат-силач Матфей растрачивал всю свою силу, а на другом – я берег свою.

Каменотес закашлялся. Зиссель вскочила, налила воды и поднесла плошку к его губам. Он отпил глоточек и, все еще кашляя, отвел ее руку. Продышавшись, он снова знаком велел ей сесть и продолжил свой рассказ.

– Однажды мне разрешили наведаться в чудесные царские сады – посмотреть на редких зверей. Там вопили павлины. На все лады орали обезьяны. Рычали львы. Я смотрел, смотрел и силился как можно точнее запомнить, как они выглядят, чтобы потом повторить их в камне. Мне дали три дня. В последний день шел я обратно в мастерскую и восхищенно перебирал в уме все, что видел. Тут мне встретились двое солдат. Они волокли изувеченного человека. Тот стонал. Только когда они прошли мимо, я узнал его. Матфей, мой брат! Я побежал за ними. Они остановились на площади и привязали брата к деревянному столбу. Его спина была вся в крови, истерзана так, что проглядывали ребра.

– Это мой брат! За что его наказывают? – со слезами на глазах возопил я. – В чем его вина?

– Он украл кусок мяса и ударил своего начальника, – был мне ответ. – Ему полагается еще пятнадцать ударов кнутом.

Брат мой был скорее мертв, чем жив.

– Еще пятнадцать ударов он не переживет! – воскликнул я и стал молить их о пощаде.

– Хочешь занять его место? – со смехом предложили солдаты.

Я закрыл его своим телом и оголил спину. Я плакал, дрожал от страха и думал об отце с матерью.

– Матфей, я с тобой, – прошептал я, но он лишь без чувств болтался на веревках, которыми стянули его запястья. До сих пор я не знаю, услышал ли он меня.

Они хлестали и отсчитывали удары – всего девять, не пятнадцать. И не таких сильных, как те, что достались Матфею. Должно быть, им стало жаль меня – рыдающего, напуганного заморыша, что вопреки всему пытался помочь брату.

Зиссель внимательно посмотрела на Каменотеса. Тот прочел вопрос на ее лице.

– Матфей умер.

Каменотес на миг опустил веки. Потом открыл глаза и встретил взгляд Зиссель.

– Твоя слабость должна стать твоей силой, Зиссель. Я витал в облаках, зато выучился создавать красивые вещи и приобрел ценность для приставника. А мои страх и слезы смягчили сердца солдат, и я выжил.

Какое-то время Зиссель сидела без движения, а потом вытащила из кармана короткую руку и посмотрела на нее, словно впервые.

Потом ткнула пальцем в Каменотеса, вопросительно вздернула подбородок и спросила:

Какое имя тебе дали родители?

Он не сразу понял, о чем она.

– А! – улыбнулся он. – Биньямин.

Зиссель тоже улыбнулась и кивнула. Она склонилась к старику и поцеловала его в липкий от пота лоб. Потом помогла ему лечь и укрыла одеялом.