Текст книги "Расчет вслепую"

Глава 6

Когда я пришел домой, позвонила сестра Боллом.

– Вашему отцу немного лучше, – сказала она бодро.

Я поднялся в его половину.

– Барнс заходил, – сказал он. – Рассказал о твоем брате. – Его глаза оставались розовато-голубыми и яркими. – Твоя мать ужасно бы расстроилась, бедная девочка. – Отец помолчал. – Несчастный парень. – Он поднял худые плечи в глубоком вздохе. – Давай выпьем. – Он наполнил стаканы из бутылки, которую прятал под пледом. – Помню день, когда вы, два маленьких плутишки, потопили того адмирала, что приехал открыть регату. Прокололи его втулки, не так ли? – Он покачал головой. – Славный парень Хьюго. Чертовски печально. – Слеза образовалась в уголке глаза и упала в стакан с виски. Он осушил стакан и смотрел, как я делаю то же самое, словно священнослужитель, наблюдающий за огненным причастием. Вопрос был закрыт.

Я заставил себя рассказать отцу о проблеме с Арчером, с усилием подбирая слова. Он покачал головой при упоминании этого имени.

– Арчер! – сказал отец. – Он был чертовски хорош, когда парусный спорт был спортом. Жаль, что Арчер стал профессионалом. – Я уныло ждал. Все, что будет дальше, я знал заранее. – Конечно, когда я был парнем, мы не думали о деньгах, – продолжал вспоминать он. – Ты ходил под парусом, потому что чертовски хотел этим заниматься. Никто не финансировал мне строительство «Петрела». – На «Петреле» он прошел в одиночку от Сан-Франциско до Йокохамы в двадцать шестом году. – И гонки тогда были удовольствием, как ты знаешь. Теперь на палубе одни головорезы и законники в кокпите. И нельзя назвать эти штуки лодками.

– Какие штуки?

– Те самые. – Сердце у меня упало, когда его костлявая, в старческих пятнах рука поднялась в знакомом жесте и начала что-то ощупывать. Он опять ускользал. – Эти каноэ из серебряной бумаги, которые вы называете яхтами. Я слышал, один из твоих пластиковых рулей отвалился.

– Кто тебе сказал?

– Не помню. Кто-то. В мое время делали рули из дуба. И скрепляли железом. Это разумно. Кстати, где твой брат? Давно я его не видел. – Я вцепился в ручки кресла. – Что касается меня, я бы не дал руль из пудинга своему брату. Кто-то сказал, что он умер.

Так я сидел в маленьком персональном аду, в то время как отец в очередной раз впал в состояние, когда мысли его начинали путаться, прошлое и настоящее завязывалось в один узел. Единственное, что он знал твердо, – это что кто-то обязательно будет платить медицинской сестре и заботиться о нем.

Если дела пойдут так, как они обстояли сейчас, уверенность отца в прочности своего бытия окажется не слишком-то обоснованной.

* * *

Я провел почти весь день в офисе. Не то чтобы там накопилось много дел. Но я сидел за чертежной доской, пытаясь набросать эскиз парусника с мотором, который вряд ли теперь будет построен для фирмы «Пэдмор и Бейлис». И когда мне это надоело, я выглянул в окно и увидел, как Чифи замазывает свинцовым суриком ржавые места на лебедке, чтобы спустить плетеную ловушку для ловли омаров. Было бы гораздо проще, подумал я, установить верши.

Телефон. Салли. Говорила так, словно крепко обмотала шею шарфом.

– Это про Генри, – сказала она. – В больнице. Доктор сказал ему, что ноги останутся парализованными. Он... – Голос распался на звуки, похожие и на кваканье, и на рыдание. Я слышал, как она набрала воздух в легкие. – Он надел на голову пластиковый мешок и задушил себя, – сказала она.

Губы Чифи шевелились, и я знал, что, счищая ржавчину, он поет.

– Я приеду, – сказал я.

* * *

У подъезда стоял пикап «субару». Я вошел без стука. Из гостиной доносились голоса, кепка Хьюго исчезла с головы мраморной птицы. Его пальто тоже испарились с вешалки у двери. Я смотрел на то место, где они висели раньше, когда за спиной послышался голос Салли:

– Кто-нибудь что-нибудь выяснил? – Она плакала.

– Нет еще. Море неспокойно.

– Да, действительно. Бедный Чарли, как ужасно.

– Не беспокойся обо мне, – глупо сказал я. Мелькнула улыбка, щеки Салли стали маленькими и круглыми, что на секунду сделало ее похожей на девочку.

– Это лучше, чем беспокоиться о себе. Я слышала, полагают, что дело в системе управления яхтой. Входи. Эд Бейс здесь.

– Это ужасно... с Генри. Как Эми?

Салли пожала плечами:

– Негодует. Ты ведь знаешь Эми. Только... – Она заколебалась.

– Да?

– Ну, она, может... Боже, как ужасно это говорить... Но они с Генри не особенно ладили. Я думаю, что, возможно, втайне она чувствует облегчение.

Я вспомнил недавний разговор с Эми. Менять его проклятые – или вонючие? – пеленки, сказала она.

– Может, ты и права.

Салли задрожала, и я заметил, что она опять готова заплакать.

– Пошли. Выпей.

Было здорово вновь оказаться вместе с Салли и Эдом, однако брешь, оставленная Хьюго, ощущалась очень болезненно.

Эд был крупным мужчиной с вьющимися волосами, как всегда, одетый в грязный рабочий комбинезон. Он сидел на диване, держа в руке стакан с виски. Никто из нас не нашел, что сказать. Наконец я спросил, что за проблема у него с яхтой «Кристалл». Он ответил, что все прекрасно, хотя прозвучало это не вполне убедительно.

– Фрэнк Миллстоун хочет ее купить, – сказал он.

– Так продай.

– Мне вообще неохота что-нибудь продавать Миллстоуну, – сказал он. – Особенно после этой истории с землей.

Казалось, ему хочется переменить тему. Поэтому я рассказал Салли и ему о Миллстоуне и Брине, но не упомянул о контракте с Арчером.

– Ублюдки, – сказал Эд. – Они не смеют.

– Смеют.

– Что тебе необходимо, так это рекламная поездка. Пикничок. Возьми их прогуляться на какой-нибудь другой яхте с таким же рулем.

Это было первое позитивное предложение, сделанное кем-либо с момента возвращения спасательной шлюпки. Оно заметно ослабило у меня чувство подавленности. Я засмеялся:

– Ты хочешь, чтобы я убедил их, будто лодки Эгаттера хороши. Тогда, по-твоему, Миллстоун отстанет от меня.

– Ну... в общем, да, – сказал Эд. – Почему бы тебе не взять напрокат «Аэ» у Билли Просероу?

– Позвони ему прямо сейчас, – сказала Салли, заражаясь внезапно возникшим в комнате воодушевлением. – Давай.

«Аэ» была копией «Эстета» и теперь представляла собой единственный образец яхты, где был установлен руль, созданный по новой технологии. Очень быстроходная лодка, и Билли Просероу твердо намеревался принять участие в ирландской команде в гонках на Кубок Капитана.

– Что это докажет? – сказал я. – Руль же не отвалится по заказу!

– Это докажет, что ты не обеспокоен, – сказала Салли. – И во всяком случае, я была бы рада провести уик-энд в Кинсейле. – Она улыбнулась, а за улыбкой последовали две слезинки, скатившиеся по щекам. – Похороны завтра.

Итак, больше для того, чтобы не думать о похоронах, чем из-за чего-нибудь еще, я позвонил Билли Просероу, жившему среди зеленых холмов за Кинсейлом, и спросил, не могу ли я одолжить его яхту на субботу. Просероу торговал чистопородными лошадьми и любил азартные игры. Идея ему весьма понравилась.

В конце концов, все, что я должен сделать, – это заказать чартерный рейс самолета, затем разослать приглашения и надеяться, что у меня останется достаточно денег на бензин, чтобы доехать до аэропорта.

Глава 7

В кино во время похорон обычно идет дождь. В Пултни дул ветер. Именно поэтому памятники на вершине кладбищенского утеса укреплены грудами камней, а церковь прячется в углублении за насыпью, покрытой азалиями и рододендронами. Азалии только начинали цвести, желтые цветы на фоне зеленых листьев, в тот день, когда провожали Хьюго. Я стоял и молча наблюдал, как комья земли стучали о крышку гроба. Место для могилы нашли среди множества надгробий семейства Эгаттеров.

Толпа собралась большая, но никто не смотрел на памятники. Жители Пултни знали их наизусть, и вообще яхтсмены не слишком интересуются такими вещами, как монументы и плиты. Чифи, который тоже нес гроб, сказал позднее: по его мнению, многие яхтсмены пришли на похороны не из уважения к умершему, а чтобы убедиться – лучший рулевой города и в самом деле на шесть футов завален землей.

Они собрались также посплетничать. Краем глаза я подметил немало многозначительных взглядов. Я чувствовал, что начинаю злиться, ведь это похороны Хьюго, а яхтсмены вели себя словно на коктейль-ном приеме.

Позже ко мне пробрался Невилл Спирмен. Как всегда, он выглядел усталым и немного хитроватым.

– Очень сожалею о... обо всем этом, – промолвил он. – Послушай, Чарли, я перекинулся словцом с Алеком Брином и Фрэнком Миллстоуном, они сказали, что найдут время, чтобы прокатиться с тобой в Ирландию.

– Очень мило с твоей стороны, – сказал я.

– О нет, – возразил Невилл. – Тут вопрос самосохранения, приятель. Я не хочу, чтобы моя верфь теряла работу.

– Во всяком случае, спасибо. Невилл, – поблагодарил я еще раз.

Он мрачновато пожал плечами и прошаркал обратно к толпе, которая вытекала через кладбищенские ворота. Я чувствовал себя усталым и опустошенным, наблюдая, как люди избегают глядеть на меня.

– Эй, Чарли, – сказал кто-то у меня за спиной. Гектор Поллит, журналист. Он улыбался, дорогие зубы выделялись на фоне дорогого загара. – Как дела?

Мое раздражение закипело и выплеснулось через край.

– А как вы полагаете?

Он покачал головой:

– Дела плохи.

– Да. А теперь прошу меня извинить.

Салли окружили мужчины в дорогих костюмах для парусного спорта. Она поймала мой взгляд, и я увидел, как она театрально закатила глаза. Поллит упорствовал:

– Я слышал, что уик-энд вы проводите в Ирландии?

– Верно, – подтвердил я.

– Не будете возражать, если я приму участие в поездке?

Он улыбался. Ты – паршивый ублюдок, подумал я. Мы оба знали, что Гектор Поллит – это пистолет, нацеленный в мою голову. Ничто из того, что я сумел бы доказать своим клиентам, затащив их в самолет, не принесет мне пользы, если не убедить Гектора Поллита.

– Нет, – ответил я, тоже с улыбкой, от которой стало больно лицу. – Добро пожаловать на борт, Гектор. – После этого я быстро отошел, чтобы не разбить его башку о какой-нибудь памятник.

Я нашел Салли около своего отца, их тесно окружала толпа людей. Салли безмолвно, со спокойным лицом плакала. Слезы лились из ее продолговатых зеленых глаз и падали на двубортный пиджак из серого шелка.

Мой отец в синем шерстяном костюме, сжавшийся в инвалидной коляске, выглядел совершенно потерянным. Он смотрел на яхтсмена, стоящего перед ним, и говорил задумчивым голосом:

– Какая огромная задница!

Я увел их. Предполагалось, что все будут пить чай в доме Салли. Но мы оставили чай для дам, а сами, забрав Эда Бейса, Чифи и некоторых очень старых друзей, пошли ко мне, где, сидя на солнце, укрывшись от ветра, пили виски, пока все не начали плакать.

В последующие дни ветер не стихал и море ревело вокруг Зубьев. Телефон в офисе молчал, только журналисты звонили, ожидая сообщений по поводу того, что теперь называлось "катастрофой с «Эстетом».

Отец после похорон впал в буйство, и его невнятные крики, доносившиеся до меня, делали атмосферу в доме угнетающей. Кроме того, я знал, что надо платить сестре Боллом, и денег мне хватит всего лишь на двухмесячное жалованье ей. Путешествие в Кинсейл, которое сначала выглядело как неприятная обязанность, представлялось мне теперь солнечными каникулами.

* * *

Я договорился, что заеду за Салли в субботу в половине девятого. Мелкий дождичек сыпал со стороны моря, и сводки погоды предсказывали понижение давления над Атлантикой. Несмотря ни на что, Салли радостно помахала мне с порога и запрыгнула в машину со счастливым – приятно смотреть – предвкушением. На похоронах она выглядела привидением, а сегодня утром была свежа, как стакан только что выжатого апельсинового сока. Ее удивительная кожа светилась, глаза блестели, и короткие черные волосы отчетливо и ярко выделялись на фоне белоснежной шеи.

– Итак, – сказала она, – каков наш план?

– Встречаемся в аэропорту Плимута в десять часов, чтобы выпить кофе и обменяться нечестивыми взглядами. Состав: Арчер, Брин, Миллстоун, Поллит – первый класс. Обслуга: ты, я, Джорджия, Скотто... Даем ленч для Просероу, чтобы он мог послушать сплетни. Затем идем под парусом, подвергая лодку жесткому и необычному испытанию.

– Что ты имеешь в виду?

– Как гид я хотел бы кое-что интересное оставить про запас.

– Хорошо. Дальше, пожалуйста.

– Выпивка и обед у моего друга Просероу, торговца лошадьми и владельца «Аэ».

– А мы должны участвовать?

– Контакты с общественностью обязательны, – сказал я. – Просероу интересуется новым рулем. Другие станут ему завидовать, а ничто так не способствует ведению дел, как зависть.

– О! – сказала она. – В данном случае, вероятно, так. Остаток пути мы провели в бодром расположении духа, несмотря на занудный дождик и угрюмость окраин Плимута, расположенных вдоль дороги к аэропорту, и вылезли из машины в исключительно хорошем настроении. К сожалению, это настроение не сумело выжить в атмосфере заказанного мной отдельного помещения.

И пассажиры первого класса, и обслуга уже пребывали там. Фрэнк беседовал с Арчером и Подлитом. Брин бросил взгляд из угла, где он золотым пером делал заметки на полях «Файнэншл таймс». Он был небольшого роста, коренаст, с копной волнистых седых волос.

– Чарли, – окликнул он и вышел, чтобы пожать мне руку. Затем я почувствовал, что меня оттесняют в угол. Брин ничего не делал без причины.

Прижав, к стене, он вынул сигару и уставился на меня холодным взглядом.

– Чарли, – сказал он, – я обязан сказать, что меня пришлось уговаривать согласиться на эту поездку. Давай присядем. – Мы сели и таким образом уравнялись в росте. – Я приехал потому, что считаю тебя хорошим специалистом и хочу, чтобы ты прошел полосу невезения. Кроме того, я считаю, что надо поддерживать таланты. Но до тех пор, пока это дает результат. Ладно? – Он улыбнулся и хлопнул меня по спине. – Это все, – заключил он и вернулся к газете.

Я пошел заказать кофе.

Поллит ухмыльнулся.

– Доброе утро, Чарли, – поздоровался Арчер и вновь приблизил свое ухо дипломата к Поллиту.

Миллстоун пожал мне руку излишне крепко и промолвил мягким, доверительным тоном:

– Я кое-что хочу сказать тебе, Чарли. Для чего ты так сделал? – Его глаза представляли собой два голубых осколка в лучах морщин, а рот – бесчувственную прорезь, набитую зубами.

– Что – сделал?

– Мы сожалели, что не смогли тебя увидеть после похорон.

– В самом деле? – сказал я, совершенно не понимая, к чему он клонит.

– Да, – подтвердил он, – очень сожалели. Знаешь, в какой-то мере смерть – это... событие общественное. А в обществе, подобном Пултни, где все тесно связаны, мы должны держаться вместе.

– Правда? – Я чувствовал, что начинаю злиться.

– Да. Все мы любили Хьюго, – сказал Фрэнк. – Мы все хотели... собраться. Но тебя там не было. Эми Чарлтон тоже потеряла мужа, в конце концов, однако приехала. А вот Салли ты уговорил поехать с тобой.

– Фрэнк, – напомнил я, – Хьюго был мужем Салли и моим братом. Салли была и останется моей невесткой. Не думаешь ли ты, что тебе лучше заниматься собственными делами?

– Пултни – это как раз мое дело, – возразил он. – Чем бы он был без меня?

– На деньги можно купить дома. Некоторые дома. Но люди не продаются, Фрэнк, – сказал я. Произнеся это, я понял, что зашел слишком далеко. Миллстоун пронзил меня своими ледяными глазами, сильно задышал, и его могучий торс от этого стал подниматься и опускаться, подниматься и опускаться. Потом он налил себе чашку кофе и выпил одним махом, как водку.

Контакты с общественностью! – подумал я. Эгаттер, ты настоящий идиот.

– Сюда, пожалуйста, – сказала стюардесса.

В самолете Салли, сжав мою руку, спросила:

Ты ужасно выглядишь. Что случилось?

Я рассказал ей.

– Претенциозный кретин, – отрезала она. – Не обращай внимания.

«Твин Оттер» ускорил бег по стартовой дорожке и подпрыгнул в воздух. Мы поднялись на пять тысяч футов, и я успокоился. Когда достигли максимальной высоты полета, я прошел в салон, где сидел первый класс, и сказал:

– Прежде чем доберемся, есть ли у кого-нибудь вопросы?

– Некоторые подробности относительно «Аэ», пожалуйста, – сказал Брин.

– Это копия «Эстета». То же число часов на плаву, та же конструкция и оборудование, включая рулевое управление. Я хочу, чтобы вы как владельцы...

– Потенциальные владельцы, – подчеркнул Миллстоун, сердито заерзав на сиденье.

– Как потенциальные владельцы увидели сами работу системы. Естественно, Гектор расскажет об этом читателям.

– В радости и в горе, – сказал Поллит и захихикал.

Глава 8

Возвращение на яхту, которую вы сами построили, вызывает странное чувство. Вода стояла высоко, и «Аэ» была пришвартована у причала – огромный серый ивовый лист из пластика на фоне грязно-зеленой воды Кинсейла. Палуба гоночной яхты почти плоская. В кормовой части – кокпите – длинная щель глубиной в половину человеческого роста и трап с расположенными по бокам втулками лебедок, на которые наматываются фалы и шкоты, управляющие парусами. Внизу – каюта с маленьким камбузом, радио– и навигационная аппаратура, десяток складных коек из нейлоновой ткани, натянутой на алюминиевые трубки, множество чехлов для парусов. Одной какой-нибудь деталью больше или меньше, а так все гоночные яхты имеют одинаковое устройство.

Салли совсем притихла, когда сошли вниз, сложили снаряжение и вернулись на палубу. «Аэ» была копией «Эстета», все это напоминало моей невестке то, что лучше было бы забыть.

Просероу пришел, чтобы проводить нас и еще дать рукам возможность пройтись разок по Джорджии. Это был высокий, мрачноватого вида человек с холодными глазами и наглядным свидетельством о любви к выпивке – красным носом.

Стоя на палубе, с руками, засунутыми в карманы, он объявил:

– Ну, я скажу, вы ведь знаете маршрут. Так не сломайте ее, голубушку. Мы проверили систему управления позавчера, на верфи Хегарти.

Вымолвив это, он спустился по железному трапу на причал.

Мотор заурчал, и «Аэ» медленно отклонилась. Затем она подхватила носом приливную волну, развернулась и направилась в сторону открытого моря. Ее фалы шлепались о металл мачты. Ветер попытался пробраться под носовую часть и развернуть яхту. Она слегка накренилась на зыби. Прошло двадцать минут, прежде чем мы добрались до последнего буя в конце фарватера. Указатели скорости и направления ветра показывали: 26 узлов, юго-запад. Ветер гнал низкие серые массы облаков через горб Олд-Хеда у Кинсейла в трех милях отсюда и прочерчивал полоски пены на тусклых волнах Атлантики.

Скотто обвел фалы вокруг лебедок на рубке и поставил грот и геную[26]26
  Генуя – большой стаксель (косой парус), ставящийся впереди мачтыю


[Закрыть]. Я передал штурвал Арчеру. Наверху ревели невыбранные паруса. Я намотал на лебедку шкот генуи и выбрал слабину. Парус сильно натянулся. Я провернул лебедку, Скотто, напрягшись, выбрал грота-шкот, и Арчер чуть-чуть подал штурвал вправо. Ветер резко ударил справа. «Аэ» нырнула левым леером в мутную Атлантику и рванула вперед.

Крупное лицо Фрэнка Миллстоуна от холода стало фиолетовым. Он отправился вниз и вернулся в желтом водонепроницаемом костюме. Другие уже давно надели их. Острый нос «Аэ» встретит первые волны океана за маяком, стоявшим на макушке Олд-Хеда. За кормой неслись брызги, и я услышал, как засмеялась Салли.

«Аэ» шла так круто к ветру, как это вообще возможно. Маяк приближался.

– Давай мне, – сказал я Арчеру. Он отошел в сторону. – Держитесь крепче!

В течение следующего часа я управлял «Аэ» и заставил ее потрудиться вовсю. Сначала мы прошли мили две в открытое море. Затем, ускоряя ход, приблизились к подножию Олд-Хеда. Обычно около этой горы вода бурлит очень сильно, а сегодня ветер шел против приливной волны, вздымая неистовые короткие волны. Скотто и я бросили «Аэ» на них, и яхта с шумом падала, поднимая пласты воды, пассажиры закрыли глаза, но держались. Наконец, когда мы уже миновали Хед, я повернул лодку в сторону моря, и Скотто поставил большой спинакер[27]27
  Спинакер – добавочный треугольный парус на спортивных судах.


[Закрыть]. Луч солнца распорол облака и осветил зелено-оранжевое пузо паруса. Блестящие вееры воды вырывались из-под носа лодки и сверкали радугой. Стрелка прибора прыгала вверх и вниз вокруг отметки 18 узлов.

Салли ослепительно улыбнулась. Она ткнула Гектора под ребро и сказала:

– Опишите это.

Гектор перегнулся через борт, его вытошнило. Фрэнк Миллстоун покачал головой, ухмыляясь. Арчер подмигнул. Следующая волна прошла под кормой.

– Это еще не все, – сказал я. – Скотто, разверни нам геную номер четыре.

Брызги от следующей волны выбились тонкой струёй из-под носа, когда Скотто сражался с парусом. Спинакер опустился. А за ним начали расходиться облака, обнажая неровно очерченные куски голубого неба. Анемометр[28]28
  Анемометр – прибор для измерения скорости ветра.


[Закрыть] показывал 25 узлов. Когда я повернул штурвал и привел «Аэ» к ветру, сильно натянутые снасти завизжали. Вода стала захлестывать палубу – не легкие свистящие капли подветренного галса[29]29
  Галс – здесь: курс судна относительно ветра.


[Закрыть], но бушующие волны Атлантики, когда «Аэ» сунула нос в быстрину. Впереди показался маяк.

– Прокрутим все действие еще раз, – сказал я. – Маяк – это Зубья. Мы огибаем их.

Миллстоун, Брин и Арчер разрывались на части, наблюдая одновременно за мной и за пенистыми утесами Олд-Хеда в двухстах ярдах от нас. Они знали, что «Аэ» проделывает в точности то же, что «Эстет» за несколько секунд до конца. Поллит, кажется, тоже сообразил, поскольку ему опять стало плохо. А Салли... ну, в общем, я не смотрел на нее. У нее было хорошее воображение, и она, вероятно, представляла себя на месте Хьюго.

«Аэ» ныряла в волны, подпрыгивая. Маяк приближался.

– Спокойно, – сказал я.

Большая волна прошла под лодкой, я почувствовал, как судно поднимается. Ветер трепал нас, стрелка анемометра подошла к отметке 30 узлов. Мы находились близко к Хеду, и я мог различить отдельные пучки водорослей, выброшенных на утесы. Гектор отвернулся, и его снова вывернуло.

– Она прекрасно справляется, – сказал я, – никаких проблем.

– Это чертовски глупо, – сказал Миллстоун. – Тогда ведь не было такого, правда? Не пора ли повернуть назад?

Брин мягко сказал:

– Я нахожу это чрезвычайно интересным.

Глаза и конец его сигары пристально смотрели на меня – три темных пятна, приводящие в замешательство. Маяк находился на траверзе[30]30
  Траверз – направление, перпендикулярное воображаемой линии, рассекающей судно вдоль по его середине. «Быть на траверзе маяка» – находиться на воображаемой линии, направленной на маяк и составляющей прямой угол с указанной выше чертой на судне.


[Закрыть].

– Уваливаемся под ветер... – сказал я.

Но фразы не закончил. «Аэ» заскользила по скату большой волны. Штурвал сильно рвануло. Потом почувствовалась легкая тряска. А затем все смешалось.

Паруса начали развеваться и хлопать, нос рванулся вверх и кругом, став в левентик[31]31
  Левентик – положение судна, когда оно не имеет хода под воздействием ветра, дующего прямо с носа.


[Закрыть] – прямо против ветра. «Аэ» отклонилась на 45 градусов. Поллит шлепнулся на палубу кокпита, и я увидел широко открытый от удивления рот Миллстоуна – как бы отдельно от лица, от всего тела, рот очутился в воде и вновь появился, изрыгая воду. Брин стоял на одном колене, норовя подняться, но крен сшиб его. Последовал жестокий удар, голова столкнулась с лебедкой, и я увидел, как Скотто поймал Брина за лодыжку, завернув собственную ногу вокруг мерной стойки удивительным движением, напоминающим осьминога, успев удержаться, когда борт уходил под воду. Руки Джорджии обхватили лебедку так, что скорее можно было вырвать руки из тела, чем разжать ее ладони. Арчер покачнулся, ухитрился сохранить равновесие и остался на ногах как теннисист, ожидающий нового удара. Салли вцепилась в мою талию, ее волосы отбросило прямо мне на глаза.

Я слышал смутный вой, он исходил не от моря. Это были голоса людей, охваченных паникой. Но я ничего не мог поделать. Передо мной маячило орущее лицо Миллстоуна с красными глазами, синими венами. «Аэ» качнулась назад, затем вновь в подветренную сторону. Но я ведь ничего, ничего не мог сделать, только крутить штурвал – налево, направо, – думая: вот она, чертова рекламная поездочка.

Лицо Миллстоуна возникло опять. На этот раз я смог его услышать.

– Что ты делаешь? – ревел он.

Я проорал так, чтобы и другие могли слышать:

– Это управление! Оно вышло из строя!