Текст книги "30 минут до центра Чикаго (сборник)"

Драка

– Скажи, ты дрался когда-нибудь по-настоящему? – неожиданно спрашивает она.

– Ну, я не помню… наверно, нет, – несколько озадаченно отвечаю я.

– Что – совсем никогда не дрался? – она возмущённо приподнимается на локтях.

– Да, вроде никогда… – я присаживаюсь на край кровати.

– А почему? Я думаю, что настоящий мужчина обязательно должен драться, чтобы заслужить уважение. Вот Полянский…

– Не было у меня такой необходимости – драться. – В задумчивости я, как обычно, смотрю куда-то в сторону и вытягиваю губы трубочкой. – И почему это «настоящесть» мужчины определяется таким образом? Есть другие способы заслужить уважение…

– И не били тебя никогда?

– Не били. Ну, было пару случаев в детстве и молодости, когда могли отлупить, но мне везло – обошлось. Вот, например, на первом курсе, через несколько месяцев после начала занятий, пошёл я с одной девушкой на танцы в спортзале института. А она до знакомства со мной успела несколько раз сходить на свидание с другим парнем, который был старше – с четвёртого курса, крепыш, спортсмен. И как только начала играть музыка, он подходит ко мне и вызывает на улицу. Я собрался выходить (не от большой смелости, а потому что толком ещё не сообразил, что делать). Но тут подлетает к нам один из наших сокурсников, азербайджанец Мази, боксёр. Он, оказывается, очень уважал меня за пение и игру на гитаре – я даже не знал этого. Я тогда почти всюду таскал гитару, и Мази неоднократно слушал мои песни на вечеринках в общаге. «Нэт, – говорит Мази моему сопернику, – он ныкуда не пойдет, я пойду». И они вышли. Оказывается, там за дверями несколько приятелей крепыша ждали, чтобы со мной разобраться. Мази вышел и сразу дал им понять, что я, мол, – его друг и, если что, он готов за меня заступиться. С Мази связываться они, конечно, не решились: и сам он был отчаянный, и в институте училось немало других ребят из Азербайджана. Не дай бог тронул бы кто одного из них – все ребята с Востока за него бы отомстили, мало бы обидчикам не показалось. Короче говоря, вечером после танцев мы с этим крепышом спокойно встретились в комнате у Мази, поговорили. Выпили по рюмке. Крепыш говорит: «Да ладно, мне она совсем и не нужна, гуляйте. Это я так – из принципа». Ну, мы ещё выпили за принцип, и ещё…

– А если бы тебе всё-таки надо было подраться, ты бы не струсил? – перебивает она.

– Ну, если бы на-а-до… – тяну я, – однако, думаю, во многих случаях есть способ, чтобы этого избежать и решить проблемы мирным путём.

– Есть проблемы, которые никак не решить мирным путем, – в задумчивости она, как обычно, смотрит куда-то в сторону и вытягивает губы трубочкой. – А Полянский – он точно может подраться за справедливость…

И после короткой паузы твёрдо добавляет:

– И за меня!..

– Хорошо, о Полянском мы поговорим завтра, – я встаю и собираюсь уйти.

– Нет, подожди, – настойчиво продолжает она, – вот ты каждый день бегаешь по утрам и делаешь зарядку с гантелями. Это для чего? Чтобы быть сильным, да? Значит, ты всё-таки готов подраться? И дать в морду какому-нибудь врагу?

– Я делаю зарядку по утрам уже много лет – привык я так. И для здоровья…

– Для здоро-о-вья… – разочарованно тянет она.

– Всё, спи! – решительно заявляю я, щёлкаю выключателем и выхожу из её спальни.

Жену я нахожу в той комнате, где стоит компьютер. Она сидит в наушниках и что-то увлечённо рассматривает на мониторе.

– Ну, что? Она спит? – чересчур громко спрашивает жена, завидев меня краем глаза и не поворачивая головы.

Я пытаюсь что-то сказать, но она тут же продолжает:

– Мне нужно сегодня работать допоздна, так что завтра утром её отводишь ты… Так что ты хотел?

– Послушай, – наконец говорю я, – а ты, случайно, не знаешь, кто это у них там такой по фамилии Полянский?

Чья-то прошлая жизнь

Просторный двухэтажный дом был выстроен из красного кирпича на одной из уютных боковых улочек в центре города лет сто назад. Даже молодым он выглядел не шикарно, но приятно и солидно, как и его хозяйка – всеми уважаемая Фейга Юдковна, повивальная бабка, акушерка – краснолицая, большезадая, с коротковатыми полными ногами, уверенно стоящими на земле старого украинского «міста». Она безотказно пользовала и евреек, и русских, и украинок, а однажды принимала роды у таборной цыганки, которую привезли ночью на двухколёсной бричке прямо к Фейге во двор. Видно, какие-то уж чересчур трудные роды случились, раз цыгане не решились принимать их в таборе сами. Тут же во дворе цыганские роды были оперативно и благополучно приняты, только Глашка, которой пришлось таскать кастрюли с горячей водой по деревянной лестнице со второго, хозяйского, этажа, крепко умаялась.

Помогать-то Фейга Юдковна всем помогала, но цену себе знала, и деньги за помощь брала немалые, особенно с тех, у кого они были. И деньги, и золотые-серебряные украшения, и камушки. Поэтому и дом такой серьёзный смогла построить на месте квёлого, старенького, доставшегося от родителей, когда-то державших скромную мацепекарню. Свежую ломкую мацу к празднику Фейга, конечно, любила, но родительское дело казалось ей неинтересным. Собственное занятие было гораздо важнее и денежнее мацы, и спрос на её умения оставался непреходящим, так что пекарню она продала. Её муж, тихий и не больно удачливый коммивояжёр, слушался супругу во всём беспрекословно.

А тайны ей были известны самые страшные и не подлежащие разглашению даже за давностью лет. Все знали, что она не только роды принимает, но и другие услуги оказывает, изредка помогая грустноватому доктору Лукацкому, тоже жившему неподалёку, но об этом никто не распространялся. Фейга Юдковна – персона нужная, кто знает, может, её помощь когда-нибудь понадобится, чего ж зря болтать…

И бабкой её тогда, конечно, никто не звал: когда дом построили, ей, может, лет тридцать всего было. Близкие называли её Фаней, а кое-кто из русских и украинских знакомых – Феней.

В общем, достойная была женщина, но надменная, характер имела весьма скандальный, и всерьёз рассорилась со своими соседями: с одной стороны вплотную к её дому стоял домик грека-бакалейщика, а с другой, чуточку подальше, – дом какого-то местного чиновника средней важности. Что именно они не поделили, история умалчивает, но нетрудно предположить: как раз эти самые не подлежащие разглашению тайны и сыграли свою роль. Потому что и жена немолодого грека, и жена неприветливого чиновника были женщинами не работающими, не шибко красивыми, но весьма и весьма любвеобильными. И кто-то якобы видел их неоднократно посещавшими умелую соседку… Хотя, может, они к ней просто по-соседски заходили, одолжить луковицу или немного постного масла? Однако факт есть факт. Назло акушерке обиженные мужья, по-видимому, сговорившись, так надстроили свои одноэтажные дома, что со стороны грека во всех окнах её дома навсегда наступил полумрак. А со стороны чиновника, где между домами был узкий проезд во двор Фани, если и заглядывало солнышко, то ненадолго, поутру, на несколько часов. Надо же – и денег не пожалели! И оказался её хороший дом нелепо зажатым между двумя глухими, уродливо высокими кирпичными стенами.

Впрочем, тогда уже некому было особо обращать внимание на красоту или удобства. Потому что вскоре понеслись мимо (и слава богу, что мимо!) малахольные конники бандитского вида, направляясь к главному городскому почтамту. Пошли рядами на митинги и парады красные товарищи с бодрящими песнями и под весёлым хмельком. А потом, почти не глядя по сторонам, проехали чёрные оккупанты в огромных грузовых автомобилях. Этих Фанина семья, правда, не видела (опять же, слава богу!), так как успела эвакуироваться, но самому дому всё это, без сомнения, было отлично видно. Например, как недалеко упал сбитый самолёт, и улица, спустя несколько лет, стала называться именем Героя Советского Союза – погибшего в нём летчика.

Затем жизнь чуть наладилась, но дому было нехорошо. B каждой, даже самой тесной комнатушке селились в большом количестве новые люди и тараканы, а растущая семья Фейги Юдковны – муж, сын, невестка, внуки – после эвакуации стала помещаться всего в двух комнатах, да и то с соседями.

В доме и во дворе противно запахло старым борщом и какой-то совершенно неописуемой дрянью. Стены поросли плесенью, кирпичи кое-где выпали, так что зрелище и вовсе перестало быть приятным и, тем более, солидным. В окнах стало ещё темнее.

Хотя возраст настойчиво брал своё, какое-то время Фаня ещё служила фельдшером в больнице скорой помощи, но домашнюю практику прекратила – это было нынче строжайше запрещено и грозило ужасными бедами, о которых даже шёпотом говорить не стоило. Возможно, случаи такие в обстановке особой секретности всё-таки были: кто ж, как не Фаня, выручал самых разнесчастных, одиноких и покинутых? И теперь почти за символическую плату… Но кто это докажет? Глашка из нижнего этажа ей помогает? Да нет, нет, боже упаси! Глаша просто приходила по старой дружбе варенье варить в глубоком медном тазу…

Как-то раз в сумерки к Фане на веранду поднялись две посетительницы. Одна из них была хозяйке знакома – учительница в соседней школе.

– Вот, Фанечка Юдковна, дочка моя, Ленка… – тихо вздохнула гостья, присаживаясь на краешек табурета в Фаниной прихожей, превратившейся в тесную кухоньку, – неполных пятнадцать – и уже… Помогите непутёвой…

Фаня оглядела непутёвую дочку учительницы, стоящую перед ней.

– Косу с детства, выходит, еще не резали? – поинтересовалась Фаня, взвешивая на руке толстую чёрную девчачью косу.

– Не, – не поднимая глаз, еле слышно проговорила щуплая девушка, – не резали…

– И кто ж этот герой? – ехидно продолжала Фаня, наклонив голову и пытаясь заглянуть Ленке в глаза.

– Не говорит, – опять вздохнула учительница после короткой паузы. – Ревёт, но не говорит…

– Вы, Тамара Борисовна, подождите здесь минутку, мы в столовую пройдём, – Фаня увела девушку в комнату. Учительница так и осталась сидеть на табуретке, глядя перед собой в растрескавшуюся побелку кухонной стены и не решаясь встать.

– Вот что, – сказала Фаня, возвращаясь минут через двадцать, – худая она, поэтому на ней не видно, но делать уже поздновато… и я не хочу. Нужно оставлять.

– Да что вы говорите?! – громко всхлипнула учительница, тут же прикрывая себе рот рукой. – И никак нельзя?..

– Никак, – отрезала Фаня, – но думаю, что всё будет хорошо. Я в больнице договорюсь: есть надёжные доктора, и я сама при том обязательно буду. Только надо в другую школу перевести, чтобы разговоров было поменьше. А самым ретивым мы рты позакрываем: и у них бережно хранимые секреты найдутся… Я подноготную у половины города знаю. И в гороно есть нужные люди… Про своего героя она мне рассказала, гоняться за ним не стоит, без него справитесь. И не донимайте эту дурынду вопросами. Не она – первая, не она – последняя. Такая жизнь…

И снова с флагами и транспарантами мимо регулярно двигались хорошо организованные трудящиеся массы, так же организованно и массово заходя облегчиться во двор, попавшийся им по дороге в коммунистическое далёко и к трибунам центральной площади. И хотя в глубине двора виднелся туалет из серых шлакоблоков, мужчины поливали стены дома, а дамы присаживались под той самой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж. Транспаранты и флаги ожидали в некотором отдалении, прислонённые к стенам. Запах усиливался…

– Как там ваш наследник непутёвый? – спрашивала Фаня у Тамары Борисовны, приходя в школу за своей младшей внучкой.

– Толик очень даже путёвый! – расцветала учительница. – Умный мальчик растёт. А Ленка устроилась работать в домоуправление. Замуж вышла, муж хороший, Колей зовут, Толика усыновил. Сейчас Лена второго ждёт, сильно поправилась. Про вас она с таким уважением всегда вспоминает… Толик, говорит, вырастет, непременно про Фанечку Юдковну ему расскажу, он поймёт…

– Да бросьте, ничего он не поймёт, – махала рукой Фаня, прощаясь, – что они понимают?..

С годами дом сильно просел: первый этаж, в котором когда-то хранилась утварь и обитала прислуга, а теперь квартиросъёмщики, частично ушёл под землю. Полы из длинных крашеных досок прогнулись; когда их мыли, к центру комнат стекала вода, туда же скатывались катушки с нитками, детские мячики и машинки. Щели поглощали не только самые мелкие предметы – булавки из рук пришедшей на дом модистки, бусинки рассыпавшегося перламутрового мониста и монетки, но даже карандаши, ручки и расчёски, а иногда что-то покрупнее, и всё это уже никоим образом не получалось достать. Может, именно там незаметно потерялись и долгие годы, наполненные однообразными хлопотами? Притаились тревожные шорохи и заглушённые стоны от нестерпимой боли? Спрятались неясные воспоминания?

Фаня – теперь уже, бесповоротно, баба Феня – тоже сдала, совсем не практиковала и мучилась настырным в своём постоянстве радикулитом, согнувшим её в три погибели. Мужа давно не было, дети не шибко её праздновали, переселив в самую тёмную комнату, да она и сама не хотела занимать светлое жизненное пространство. Она начала путать имена своих внуков и правнуков и перестала слышать, когда у неё что-то просили, особенно когда просили деньги. А молодое поколение, уже не скрывая, смеялось над тем, как она говорила «бирлянды» вместо «бриллианты», рассказывая о прошлой жизни, о каких-то тайнах и своём деятельном участии в судьбах разных – счастливых и несчастливых – людей. Да и кто вообще верил в эту прошлую жизнь бабы Фени? Разве что почти такая же древняя Глашка, которая все эти годы так и жила в двух каморках нижнего этажа. Она и её муж Яким по-прежнему называли бывшую хозяйку Фейгой Юдковной и не забывали приносить на пасху освящённую сладкую пасочку собственной выпечки. Баба Феня целую неделю ела её маленькими кусочками вместе с мацой, запивая чаем…

Ровно через двадцать лет, день в день после смерти бабы Фени, дом, наконец, признали аварийным и должны были снести, а жильцов переселить. Фенин сын и его уже женатые дети очень радовались получению квартир (правда, в дальнем-дальнем рабочем микрорайоне), а никчёмный дом, так ужасно надоевший всем своими старческими проблемами, постарались забыть навсегда. И он остался пустовать в центре города, на одной из уютных боковых улочек имени Героя Советского Союза.

А потом флаги, транспаранты, парады, хорошо организованные трудящиеся массы прекратились, и про дом забыли ещё лет на десять. Он был уже так страшен, что даже появившиеся бомжи боялись туда забираться – вдруг обвалится. Впрочем, соседние дома, по-прежнему закрывающие его от солнца, выглядели не намного лучше…

* * *

Правление банка размещается в двухэтажном доме красного кирпича. Дом древний, ещё и плывуны под ним обнаружились, правление кучу денег ухлопало, чтобы не только привести его в порядок, но хорошо укрепить фундамент и достроить в глубь двора. Земелька тут теперь ох как дорого стоит – центр города!

Анатолий Николаевич, президент банка, мужик прижимистый. Даже кондиционеры поставили всего по одному на отдел – экономят на чём могут. Но вот что удивительно: два соседних одноэтажных дома приказал выкупить и высокую кирпичную кладку, что торчала на их стенах, почти примыкающих с двух сторон к зданию правления, обязательно разобрать. А зачем эти странные, намного выше крыш надстройки были сделаны – никому не известно. Кто-то слышал, что так от пожара в прошлом защищались, другие говорят, что только шеф настоящие причины знает, что-то личное у него связано с этим домом, где сейчас правление, хотя он в нём никогда не жил.

Как-то раз подкатили к нему на корпоративной вечеринке с вопросом, как бы между прочим. А он смеётся, говорит, если бы не было этого дома и его хозяйки, и меня, может, не было… И надстройки, мол, с соседних домов он убрал не только для того, чтобы в правлении было светло, а чтобы восстановить справедливость за всю прошлую жизнь. Шутит, наверно, или был навеселе – перед этим одну грандиозную сделку провернули…

В общем, толком никто и не понял: что это за справедливость такая? Что за хозяйка? И чья прошлая жизнь?

Тут

День всех святых

Давайте знакомиться. Меня зовут Саймон. Нет, нет! Я родился не в Америке. Разве вы не слышите, как я произношу на русском звук «г»? Совершенно верно – приехал с Украины. И всего 10 лет тому назад. Так что это горловое «г» уже навсегда останется в моей речи. Известно, что многие из нас, живущие в Америке, поменяли здесь имена, а кое-кто и фамилии, чтобы избежать проблем с произношением этих самых имён и фамилий коренным населением. Вот так наши Семёны благополучно превращаются здесь в Саймонов, Светлан называют Ланами, Саши становятся Алексами, Володи – Владами, Жени – Джинами… И проблемы могут быть не только с произношением. Например, невинно звучащее имя «Семён» в моём загранпаспорте, выданным украинским ОВИРом в середине 90-х, выглядело как Semen, что по-английски означает, простите, сперму… Поистине, прощальная проделка этой милой организации перед нашим выездом, хотя и не осознанная её работниками. Я же здесь долго не мог понять, почему аборигены как-то странно напрягаются, когда видят или произносят моё имя. Не улыбаются, нет. Видимо, терпят, чтобы не рассмеяться. Хорошо воспитанные люди. Представьте себе, как бы у нас ржали в подобном случае!..

Менеджера нашего отдела звали Бэн. Бэн Вилсон. Американец в третьем поколении, шведского происхождения. Типичный викинг с рублеными чертами и такими большими залысинами, что лицо казалось бесконечным. Когда работы было мало, он начинал изображать лояльность и интерес к подчинённым – все остальные четверо сотрудников отдела были эмигрантами, натурализованными в течение последних пяти-шести лет. Лояльность и интерес шефа заключались в том, что он, неожиданно останавливаясь у рабочего места одного из нас, подробно расспрашивал про семью, хобби, привычки и национальные особенности страны происхождения. Обычно это обсуждение было достаточно громким, так что и все остальные в конце концов постепенно ознакомились с тонкостями индийской, польской и русской культур, потому что именно к этим народам и принадлежали. Особое внимание уделялось традициям в еде, но иногда Бэн пытался заучить и какие-то слова на родном языке коллеги, видимо, чтобы таким образом сделать подчинённому приятное.

– Саймон, не говори ему никаких ругательных слов на русском, – конфиденциально посоветовал мне как-то аскетичный поляк Зденек. Со Зденеком мы всегда беседовали на английском, так как я польского не знал, а он, хотя и учил русский в школе и понимал его довольно сносно, говорить бегло по-русски не мог.

– А что делать, если он постоянно спрашивает, как сказать по-русски «задница» или «дерьмо»? – наивно спрашивал я.

– Делай что хочешь, – как всегда несколько загадочно отвечал Зденек, – но ничего хорошего не получится…

Впрочем, совет Зденека запоздал. За несколько дней до этого я уже успел перевести для Бэна слова «shit», «ass» и «good-bye» и даже записал прямо в его настольном календаре латинскими буквами: «govno», «zhopa» и «do svidaniya» – с ударениями, для удобства заучивания. Ну не мог же я отказать начальнику, если тот просит? Я был последним из пришедших работать в отдел мистера Вилсона, так что всех премудростей поведения ещё не знал…

Приближался Хэллоуин, День всех святых. Мы получили ежегодные открытки от Бэна с приглашением принять участие вместе с нашими семьями в его домашней вечеринке. Причина вечеринки, помимо Хэллоуина, в этом году была особенная – Бэн приглашал нас посетить его новый дом, который он купил всего несколько месяцев назад в пригороде Чикаго.

Из нашего соседнего пригорода мы с женой и детьми добирались к Бэну больше часа – неожиданно для нас. Район у него был совершенно новый, и хотя бардака, оставляемого после стройки в России, здесь, конечно, нет (и дороги заасфальтированы, и мусор вывезен, и даже газон рулонами травы застелен), всё-таки указатели улиц ещё не совсем точно указывали туда, куда нужно. И спросить, естественно, совершенно не у кого: в американских пригородах на улицах, как водится, никого не встретишь, а на ближайших заправочных станциях названий новых улиц ещё не знают. Поэтому мы довольно долго искали его двухэтажный дом среди таких же новеньких типовых домов, покрытых белыми алюминиевыми облицовочными полосами, перезванивая Бэну из машины несколько раз.

И вот мы прибыли. Типичная семейная хэллоуинская вечеринка – в полном разгаре. Взрослые дяди и тёти в масках и костюмах всевозможных тварей, колдунов, ведьм и нескольких «элвисов пресли» толкутся в просторной гостиной, соединённой с кухней, где на столах – три-четыре большие тарелки с чипсами пяти сортов, соусы и нарезанные фрукты. Дети, также в костюмах, в количестве, достаточном для сформирования нескольких групп детского сада, ошалело и непрерывно мотаются под ногами по лестницам, ведущим на второй, спальный, этаж и в подвал, где устроен игровой зал. Среди них, особенно умилительно выглядят самые маленькие – пчёлки, покемончики, пиратики, винни-пухи… Мы – без маскарадных костюмов – почувствовали себя голыми в этом радостном дурдоме…

В пустом гараже на три машины – холодильник и импровизированная стойка с напитками. В основном, это упаковки бутылочного пива, но есть кое-что и покрепче – к скромному отряду ихних скотчей и бурбонов мы добавили бутылку нашенской «Столичной», которую принесли с собой. Впрочем, похоже, что все пьют только пиво. Самообслуживание полное: пить и есть никому особенно не предлагают, берите, мол, что хотите, делайте, что хотите…

Очень полная жена Бэна, Кэрол, в коротенькой юбочке Дороти из Страны Оз и с младшим сыном на руках, едва удостоила нас приветствием, зато сам хозяин, в виде капитана Крюка, в длинном чёрном парике, надёжно закрывающем его лысину, честно провёл экскурсию по своему новому жилищу, а затем в гостиной представил нас двум пожилым породистым собакам… Простите, пожилым людям с породистыми лицами, в костюмах собак-далматинцев: чёрно-белых, пятнистых, сильно облегающих, блестящих. Костюмы просто замечательно шли к их седине. Это были его родители. Знакомясь, Джон, отец Бэна, тут же сказал:

– А, вы – тот самый русский, который работает у моего сына… Теперь я понимаю, что именно вы и принесли бутылку «Столи»! А я ещё подумал, кто бы это мог принести такую дорогую водку? – так что наш презент, оказывается, не остался незамеченным.

Мы побеседовали с ними о России, о Питере, где они собирались побывать следующим летом, во время европейского круиза. О нравах, о том, как вести себя там американцу…

Несколько часов пробежали незаметно, и мы собирались тихо ускользнуть восвояси, но Бэн неожиданно заметил наш порыв и вышел на улицу проводить. Было видно, что он уже принял свои одиннадцать-двенадцать бутылок пива: крепко поддатый, но старательно держится. Вот только как-то странно и довольно необычно сосредоточен на чём-то внутри себя, как будто пытается что-то вспомнить… Он пожал нам с женой руки, похлопал моих сыновей по плечам – и мы стали переходить дорогу к нашей машине, запаркованной на другой стороне неширокой улицы, погружаясь в свежий вечерний осенний воздух. А вокруг – сказка: ярко иллюминированные дома, окружённые разноцветными надувными чучелами и привидениями, отголоски негромкой танцевальной музыки хэллоуинских вечеринок…

– Саймон! – вдруг громко и радостно завопил Бэн нам вслед, видимо, наконец-то вспомнив то, что пытался вспомнить. – Саймон, go-vno!.. Govno!..