Текст книги "Дневник обольстителя"

Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал

Les grandes passions sont solitaires, et les transporter au désert c’est les rendre à leur empire.

Chateaubriand[37]37
  Великие страсти требуют одиночества, и перенести их в пустыню – значит вернуть в свою стихию. – Шатобриан (франц.).


[Закрыть]

Мой друг!

Не раз говорил я тебе и вновь повторяю, вернее восклицаю: выбор необходим, решайся: «или – или», «aut – aut»! Бывают, без сомнения, случаи, когда подобный выбор является нелепостью, своего рода безумием, но бывают и люди, душа которых так расслаблена, что они не в состоянии уяснить себе настоящего смысла этой дилеммы: их личному «я» недостает энергии, чтобы они могли решиться на выбор «одного из двух», «или того или другого». На меня же слова «или – или» всегда производили и производят самое сильное впечатление, особенно если я произношу их отдельно, как они есть, без всяких прибавлений: в этом случае является возможность разделить их самыми ужасными противоположностями. «Или – или» звучит для меня поэтому подобно заклинанию, настраивает душу чрезвычайно серьезно, иногда даже потрясает ее.

В этом фрагменте прослеживается отношение Кьеркегора к диалектике Гегеля, а именно к его закону о единстве и борьбе противоположностей. Для Гегеля различия находятся в единстве друг с другом, несмотря на их несводимость друг к другу. Кьеркегор вместо единства противоположностей, предлагает выбор одной из них по принципу «или – или», поскольку любая противоположность настолько уникальна из двух, что к ней категорически несводима.

Мне вспоминаются годы ранней юности, когда, сам еще не сознавая хорошенько, какое значение имеет для человеческой жизни «выбор», я с детской доверчивостью внимал речам старших и проникался торжественной важностью минуты выбора, хотя в самом-то выборе и руководился лишь чужим указанием. Вспоминаются мне моменты и из более позднего времени, когда я стоял на распутье и в душе моей созревало решение; вспоминается и много, много других, хотя и менее важных, но далеко не безразличных случаев в жизни, когда мне также предстоял выбор. Хотя это слово и является в своем истинном, абсолютном значении лишь в том случае, если на одной стороне – истина, справедливость и непорочность, а на другой – извращенные и порочные наклонности и страсти, правильный выбор важен и в тех случаях, когда дело идет, по-видимому, о самых невинных предметах, важен в смысле самоиспытания. Следует поэтому всегда выбирать правильно, чтобы не пришлось с горечью душевной возвращаться вспять, да еще благодарить Бога, если придется упрекать себя только за потерю времени. В обыденной речи я употребляю слова «или – или» в том же смысле, как и другие люди, – поступать иначе было бы нелепо и педантично, – случается употреблять их даже в самых пустых, безразличных случаях. Стоит, однако, остановиться на них мыслью, чтобы забыть о незначительности разделяемых ими понятий, они как-то мгновенно сбрасывают с себя скрывающий их скромный покров и опять являются в полном своем блеске и величии. В обыденной речи слова «или – или» напоминают вмешавшегося в толпу представителя власти, одетого в гражданское платье, – стоит этому лицу явиться в одежде, присвоенной его званию, и он резко выделится из толпы. Таким представителем власти, которого я привык видеть лишь в торжественных случаях, и являются слова «или – или» после своей метаморфозы – вот почему они и вызывают во мне тогда серьезное настроение. Хотя моя жизнь и опирается уже до известной степени на «или – или», я все-таки уверен, что впереди может представиться еще много случаев, когда эти слова вновь предстанут передо мною в своем истинном значении. Надеюсь, впрочем, что они не застанут меня врасплох и что я сумею сделать правильный выбор, во всяком же случае, постараюсь отнестись к нему с надлежащей серьезностью и этим облегчить себе возможность скорейшего возвращения с ложного пути.

Ну а ты? Ты ведь довольно часто употребляешь эти слова; они даже превратились у тебя чуть ли не в поговорку. Какое же значение придаешь им ты? Никакого! Для тебя они, выражаясь твоим же языком, какой-то мимолетный проблеск, coup de mains[38]38
  Зд.: авантюра (фр.).


[Закрыть]. Ты умеешь пользоваться ими – и при случае даже не без эффекта, – и все-таки они действуют на тебя, только как крепкий напиток на слабонервного: ты пьянеешь от этой – как сам выражаешься – высшей галиматьи. Ты говоришь: «В этих словах заключена вся житейская мудрость, и поэтому ни один смертный не выразился так сильно и многозначительно, как один великий мыслитель, житейский философ, устами которого, казалось, вещало в этом случае всему страждущему человечеству какое-то злое божество; мудрец этот изрек человеку, уронившему на пол шляпу: «Поднимешь – побью и не поднимешь – побью, выбирай»!» И вот тебе доставляет особенное удовольствие утешать людей, обращающихся к тебе за советом и помощью в критические минуты жизни, таким ответом: «Да, теперь я вижу ясно, что вам представляется только два выхода, вы должны решиться или на то, или на другое, но, откровенно говоря, сделаете ли вы то или другое, вы одинаково раскаетесь». Издевающийся над ближним издевается, однако, и над самим собою, и подобное отношение к жизни, характеризуемое фразой: «или – или, – безразлично», служит лишь печальным доказательством твоей душевной развинченности. Выражай эта фраза твое истинное мнение, тогда, конечно, делать нечего, пришлось бы махнуть на тебя рукой, пожалев только, что меланхолия или легкомыслие так истощили твой ум. Убежденный в ином, я принужден, однако, не жалеть тебя, а, напротив, пожелать, чтобы жизнь стиснула тебя покрепче и вызвала наружу то, что таится у тебя внутри, подвергла тебя строгому допросу, от которого ты уже не отвертелся бы пустословием и шутками. «Жизнь – маскарад», – говоришь ты, и эта мысль служит для тебя неисчерпаемым источником забавы. Никому еще, по твоим словам, не удалось познать тебя, твоя откровенность с людьми равносильна каждый раз новому обману, и только таким образом, не дозволяя людям теснить тебя, можешь ты жить и дышать свободно. У тебя все направлено к поддержанию твоей таинственности, и, сказать правду, твоя маска загадочнее и непроницаемее всех. Сам по себе ты – ничто, ты существуешь лишь по отношению к другим, являешься тем, чем тебе нужно быть в этих отношениях.

Кьеркегор считает, что общественная жизнь человека не обладает подлинностью: человек надевает на себя лишь маски, а общество сравнимо с маскарадом. Общественное существование лишено всякого смысла, если мы не видим индивидуального бытия человека и не принимаем его как высшую ценность.

Нежную пастушку ты томно берешь за руку, разом входя в роль сентиментального пастушка, почтенного духовного пастыря морочишь братским поцелуем и т. д. Сам по себе ты – ничто, загадочная величина; на челе твоем стоит: или – или. «Слова эти, – уверяешь ты, – мой девиз, и вовсе не являются союзом разделительным, как гласит грамматика, а, напротив, должны быть всегда неразрывно связаны между собой и даже писаться слитно, став восклицанием, которое я всегда могу бросить в лицо человеку, как еврею бросают вдогонку кличку: «йер»… Несмотря на то что все эти твои выходки ничуть не затрагивают меня (если не считать того, что они меня справедливо возмущают), я отвечу на них ради тебя самого: разве ты не знаешь, что рано или поздно ударит час полнощный, когда каждый должен сорвать маску? Или думаешь, что жизнь вечно позволит тебе шутить с нею? Или надеешься, что тебе удастся незаметно ускользнуть незадолго до полночи? Или не страшишься этого часа? Я встречал людей, так долго обманывавших других, что истинная сущность их природы так и осталась тайной для всех; я встречал людей, которые так долго играли в прятки, что наконец дошли до безумия и начали навязывать другим свои сокровеннейшие мысли так же назойливо, как прежде тщательно скрывали их. Можешь ли ты представить себе что-нибудь ужаснее той развязки, когда существо человека распадается на тысячи отдельных частей, подобно рассыпавшемуся легиону изгнанных бесов, когда оно утрачивает самое дорогое, самое священное для человека – объединяющую силу личности, свое единое, сущее «я»? Поистине, тебе не следовало бы шутить с тем, что влечет за собой не только серьезные, но и ужасные последствия. В каждом человеке есть нечто, мешающее ему видеть свою душу насквозь; иногда это нечто разрастается до такой степени и в совокупности с различными лежащими вне воли человека житейскими условиями так запутывает его, что он почти не в состоянии открыть своей души другим; тот же, кто не может открыться перед другими, не может любить и, следовательно, несчастнейший человек в мире. А ты что делаешь? – Шутки ради ты упражняешься в искусстве быть загадкой для всех. Мой юный друг, а что, как никому нет дела до твоей загадки, что за радость быть тогда загадочным? Заклинаю ради тебя самого, ради твоего собственного спасения (так как не знаю ничего гибельнее твоего настоящего душевного состояния), останови свой дикий полет, укроти бушующую в тебе страсть разрушения. Да, ты добиваешься именно этого: разрушить все, насытить свое алчущее сомнение бытием – вот твое желание, твоя цель. Ради этого ты закаляешь себя, ожесточаешь свою душу и охотно признаешься, что не способен ни к чему, что тебе нравится лишь одно – ходить вокруг всего живого, как евреи ходили кругом Иерихона, и, трубя в трубы, выжидать всеобщего разрушения. Для чего? Для того чтобы успокоить свою душу, пробудить в ней отзвук грусти – ведь эхо родится лишь в пустом пространстве.

Иерихон – воображаемый город из Книги Иисуса Навина, который был завоеван израильтянами.

Таким путем мы с тобой, однако, вряд ли уйдем далеко: моя голова слишком слаба, чтобы устоять, скажешь ты; слишком сильна, чтобы найти удовлетворение в таком кружении в пространстве, скажу я. Поэтому возьмусь за дело с другой стороны. Представь себе юношу, как раз вступающего в тот возраст, когда жизнь начинает приобретать действительный смысл; представь себе, что этот жизнерадостный, здоровый, чистый, богато одаренный, полный надежд и сам подающий надежды всем, кто его знает, этот юноша ошибся (говорю это с болью сердечной), обманулся в тебе, предположил, что ты – серьезный, богатый опытом человек, способный просветить его относительно загадок жизни, и обратился к тебе со всей трогательною доверчивостью юности. Что ты ответишь ему? Неужели ты ответишь ему: «или – или, – безразлично»? Едва ли. Или поступишь, как и вообще имеешь обыкновение поступать в тех случаях, когда люди приходят докучать тебе своими сердечными делами – высунешь голову в окошко и крикнешь: «дома нет»? Или ловко уклонишься от ответа, как всегда уклоняешься от удовлетворения различных просителей и сборщиков церковных податей, отвечая им всем, что ты лишь временный жилец на белом свете, а не коренной обыватель и не отец семейства? Наверное, нет – ты слишком высоко ценишь в людях молодость и даровитость, да и вообще самый случай был бы не из обыкновенных, заурядных – твоя встреча с юношей была бы не простой случайной и мимолетной, так что твоя ирония ничем бы не была возбуждена. Хотя из вас двоих ты был бы и старший, а он – младший, серьезность минуты обуславливалась бы именно им, его благородной молодостью. Не правда ли, ты и сам невольно помолодел бы – почувствовал бы, как хороша молодость и как в то же время серьезна ее жизненная задача, почувствовал бы, что человеку действительно предстоит выбор: или – или, что отнюдь не безразлично, как употребит человек свою молодость. Ты понял бы также, что главная задача человека не в обогащении своего ума различными познаниями, но в воспитании и совершенствовании своей личности, своего «я». Итак, все твои добрые чувства были бы затронуты и ты постарался бы в своей речи укрепить душу юноши, поддержать в нем веру в жизнь и в собственные силы, научить его ценить время и пользоваться им. Все это ты можешь сделать и при желании сделаешь прекрасно. Слушай же теперь внимательно, молодой человек (тебя все еще приходится называть так, хоть ты и не молод): что же сделаешь ты в таком случае? Ты ведь засвидетельствуешь то, что вообще отрицаешь, – значение выбора, и почему?… – Потому лишь, что твою душу охватило участие к юноше. И все-таки, строго говоря, ты обманешь его доверие: представь себе, что случай столкнет вас вновь в такую минуту, когда тебе вовсе неудобно будет подтвердить свое прежнее свидетельство? Видишь, к каким печальным последствиям приводит человека разлад с самим собою? Ты думал сделать лучше, а между тем, может быть, совсем сгубил юношу; может быть, ему легче было бы устоять перед твоим недоверием к жизни, чем успокоиться в субъективно-ложном доверии к ней, которое ты хотел внушить ему? Представь себе, что ты снова встретишься с ним несколько лет спустя, – он будет по-прежнему жизнерадостен, остер, умен, смел в суждениях, но твой чуткий слух легко уловит в них ноту душевного разлада, ты сразу заподозришь, что и он вкусил от плода двусмысленной жизненной мудрости, что он усвоил себе твой девиз: «или – или, – безразлично». Не правда ли, тебе станет больно за него, ты почувствуешь, что он как будто лишился чего-то очень существенного? А вот за самого себя тебе не больно, ты доволен, даже гордишься своей двусмысленной мудростью, гордишься до такой степени, что не позволяешь никому разделить ее с собою, желаешь владеть ею один и в то же время искренне жалеешь молодого человека, приобщившегося к той же мудрости. Какое чудовищное противоречие! Да и весь ты, все твое существо – одно сплошное противоречие! Освободиться от этого ты можешь лишь посредством выбора: «или – или», и я, исполненный к тебе большего участия, чем ты к упомянутому юноше, я, уже испытавший значение «выбора», радуюсь за тебя, радуюсь тому, что ты еще сравнительно молод и довольно способен, следовательно, если хоть и не воротить прожитое, то, по крайней мере, достигнуть, при желании и энергии, самого главного в жизни – вновь обрести свое единое, цельное «я».

Если бы человек мог постоянно держаться на крайней точке душевного напряжения, мог быть постоянно одинаково готовым к выбору, если бы он мог перестать быть тем, что он есть, т. е. человеком, если бы внутренняя сущность его личности была пустой мечтой, призраком и, принимая участие в различных движениях души, сама оставалась единой и неизменной, если бы все это было так, то было бы нелепо утверждать, что для человека может настать пора, когда выбирать будет уже поздно, потому что тогда не может больше и речи быть о выборе, в строгом смысле этого слова. Выбор сам по себе имеет решающее значение для внутреннего содержания личности: делая выбор, она вся наполняется выбранным, если же она не выбирает, то чахнет и гибнет. Одну минуту может еще казаться, что выбираемое остается как бы вне самого выбирающего, что душа последнего сама по себе не имеет никакого отношения к предмету выбора и может остаться индифферентной к нему. Минута эта, однако, может существовать лишь в отвлеченном смысле, как момент мышления, а не реальной действительности; поэтому чем дольше останавливаешься над ней, тем меньше она в строгом смысле существует. Выбираемое находится в самой тесной связи с выбирающим, и в то время, когда перед человеком стоит жизненная дилемма: или – или, самая жизнь продолжает ведь увлекать его по своему течению, так что чем более он будет медлить с решением вопроса о выборе, тем труднее и сложнее становится этот последний, несмотря на неустанную деятельность мышления, посредством которого человек надеется яснее и определеннее разграничить понятия, разделенные «или – или». Рассматривая эти слова с такой точки зрения, нелегко впасть в искушение шутить ими: в этом именно случае видно, что внутреннее движение личности не оставляет времени на эксперименты мысли, что личность непрерывно и неудержимо стремится вперед, закладывая по пути основания то тому, то другому, и что вследствие этого выбор становится все труднее и труднее, – придется ведь разрушать ранее заложенные основания. Представь себе корабль в ту минуту, когда он должен сделать тот или другой решительный поворот; может быть, кормчий корабля и скажет себе: «Я могу сделать то-то или то-то», но лишь плохой кормчий забудет, что корабль продолжает в это время нестись своим обычным ходом и что поэтому лишь на одно мгновение может быть безразлично, будет ли сделано то или другое. То же самое и с человеком. Если он забудет принять в расчет обычный ход жизни, то наступит наконец минута, когда более и речи быть не может о выборе, не потому, что последний сделан, а потому, что пропущен момент для него, иначе говоря, за человека выбрала сама жизнь, и он потерял себя самого, свое «я».

Из сказанного ты видишь, чем мой взгляд на выбор существенно отличается от твоего, если вообще можно говорить о твоем, который тем и отличается от моего, что вовсе не допускает выбора. Минута выбора имеет для меня чрезвычайно серьезное значение, и не столько в силу строгого размышления о предметах выбора или в силу обилия мыслей, вызванных каждым из них, но в силу опасения, что в следующую минуту я буду уже не так свободен выбирать, поскольку успею уже пережить кое-что и это-то пережитое затормозит мне обратный путь к точке выбора. Если кто думает, что можно хоть на мгновение отрешиться от своей личности или возможно действительно приостановить жизнедеятельность личности, тот жестоко ошибается. Личность склоняется в ту или другую сторону еще раньше, чем выбор совершился фактически, и, если человек откладывает его, выбор этот делается сам собою, помимо воли и сознания человека, под влиянием темных сил человеческой природы. Следствием же этого является то, что, когда человек решится наконец сделать запоздалый выбор (если только не успеет до этого времени обезличиться окончательно), оказывается, что самому выбору должна предшествовать масса переделок и поправок во внутреннем и внешнем образе жизни человека, а это часто сопряжено с большими затруднениями. В сказках говорится, что сирены очаровывали людей своей демонической музыкой и для избавления от этих чар очарованный должен был сыграть без ошибки ту же мелодию, но в обратном порядке, т. е. с конца. Способ мудреный, трудно выполнимый, но психологически верный, и ошибочно усвоенное можно удалить лишь подобным же образом – при малейшей ошибке волей-неволей приходится начинать сызнова. Вот отчего так важно сделать выбор, и сделать его вовремя.

Человек, по Кьеркегору, всегда находится в ситуации выбора, который и отражен в тексте как «или – или». От выбора зависит существование человека. Выбор судьбоносен для человека. В этом плане Кьеркегор использует образ сирен – демонических существ с крыльями из древнегреческой мифологии, которые завораживали плывущих мимо них путников своим пением.

Ты, напротив, придерживаешься иного образа мыслей, и я знаю, что, воюя с человечеством, ты выставляешь против него не истинную сущность своей личности. Да, если бы задачей человеческой жизни было размышление, ты был бы близок к совершенству. Поясню примером. Имея в виду тебя, придется, конечно, взять смелые противоположности: или священник – или актер. Такова дилемма, и вот вся страстная энергия твоей натуры пробуждается, и сторукое размышление схватывается за мысль стать священником. Ты не знаешь покоя, думаешь об этом день и ночь, читаешь по этому предмету всевозможные сочинения, какие только можешь достать, ходишь по воскресеньям в церковь по три раза, заводишь знакомство со священниками, сам пишешь проповеди, произносишь их перед самим собою, умираешь на полгода для всего остального мира. Ну вот ты готов; теперь ты можешь говорить о том, что значит быть священником, с большим знанием и, по-видимому, даже с большей опытностью, нежели человек, сам пробывший в сане священника двадцать лет. Сталкиваясь со служителями алтаря, ты досадуешь, что они не обладают истинным красноречием. «Разве это истинное вдохновение? – говоришь ты. – Я ведь не священник, а в сравнении с ними вещал, как ангел с небеси». Может быть, оно так и есть на самом деле, а ты все-таки не решился стать священником. Теперь ты точно так же носишься с другой задачей, и твое увлечение искусством почти превосходит прежний твой проповеднический восторг. Но вот ты вполне подготовился к выбору. Можно, однако, быть уверенным, что у тебя-таки накопилось кое-что за время этой гигантской умственной работы, накопилась масса различных замечаний и наблюдений. В минуту выбора вся эта масса приходит в брожение и выдвигает новое «или – или»: юрист, а может быть, и адвокат? Теперь ты пропал! В то же мгновение ты настолько входишь в роль адвоката, что можешь доказать себе необходимость предпринять еще и третье испытание. Так проходит вся твоя жизнь. Тратя по полтора года на размышления, тратя по стольку душевных сил и энергии, ты не продвигаешься вперед ни на шаг. И вот нить твоих мыслей невольно обрывается, тобой овладевают нетерпение, страсть, ты рвешь и мечешь и продолжаешь: «или цирюльник, или счетчик в банке, – безразлично». Словом, нечего и изумляться, если слова «или – или» стали для тебя возмутительным соблазном, нелепостью, чем-то вроде рук железной девы, объятия которой были смертной казнью. Ты смотришь на людей свысока, насмехаешься над ними, а сам незаметно становишься тем, что больше всего презираешь, – универсальным критиком всех отраслей знания. Иногда я не могу смотреть на тебя без улыбки, и в то же время мне грустно, что твои поистине замечательные дарования расточаются так на ветер. Причиной является то же самое противоречие, составляющее основу твоего существа; ты отлично сознаешь смешную сторону подобного положения, и горе тому, кто, разделяя твою участь, попадется тебе на зубок, а между тем вся разница между вами лишь в том, что тот человек, быть может, надломлен жизнью и упал духом, ты же, напротив, бодрее и веселее прежнего и утешаешь себя и других изречением: vanitas vanitatum [et omnia] vanitas, – ура! Из этого не следует, однако, что ты «выбрал»; ты просто, как говорится, тряхнул рукавом – все-де на свете трын-трава! И вот ты чувствуешь себя вольной птицей и говоришь всему свету «прости»!

 
So zieh ich hin in alle Feme –
Über meiner Mtitze nur die Steme[39]39
Я промчусь по самым дальним странам,Только звезды над моим тюрбаном (нем.).Пер. В. Левика.

[Закрыть].
 

Вот каков твой выбор; впрочем, ты и сам готов сознаться, что выбрал не благую часть; собственно говоря, ты совсем не выбирал или выбирал не в истинном смысле слова. Твой выбор – выбор эстетика, не имеющий, в сущности, права называться выбором, так как слово «выбор» выражает само по себе понятие этическое. Строго говоря, всюду, где только идет речь о выборе, там выдвигаются и этические вопросы, и единственный абсолютный выбор – это выбор между добром и злом, благодаря которому человек разом вступает в область этики.

Выбор «или – или» всегда является абсолютным в том смысле, что человек не выбирает между добром или злом, он совершает выбор, сам акт выбора, который абсолютен в пользу принятия или отвержения добра или зла.

Выбор же эстетика или совершается непосредственно и потому не выбор, или теряется во множестве предметов выбора.

Эстетик, живущий чувственными наслаждениями, наслаждается жизнью «здесь и сейчас» (совершает непосредственный выбор) либо постоянно находится в процессе поиска предметов удовольствия (множественный выбор).

Так, если молодая девушка следует выбору сердца, то как бы ни был прекрасен этот выбор, его нельзя назвать истинным выбором: он совершается непосредственно. Когда человек, подобно тебе, обсуждает жизненные задачи исключительно с эстетической точки зрения, ему нелегко остановить свой выбор на каком-либо одном предмете: перед ним их целая масса, личная же свобода не имеет под собой твердой этической почвы, поэтому и самый выбор является не абсолютным, а лишь относительным, т. е. действительным лишь для данной минуты, и в следующую минуту может смениться другим.

Итак, совершить этический выбор, с одной стороны, гораздо легче и проще, а с другой стороны – бесконечно труднее. Желающий сделать в жизни этический выбор вообще не имеет перед собою такого обилия предметов выбора, как эстетик, зато самый акт выбора приобретает тем большее значение.

Этик рационально воспринимает мир, в отличие от эстетика. Однако Кьеркегор не умаляет значения эстетического способа восприятия мира.

Я скажу даже (при условии, что ты поймешь меня как следует), что не так важно сделать правильный выбор, как сделать его с надлежащей энергией, решимостью, страстью. В таком выборе личность проявляет всю свою силу и укрепляет свою индивидуальность, и в случае неправильного выбора эта же самая энергия поможет ей прийти к осознанию своей ошибки. Искренность выбора просветляет все существо человека, он сам как бы вступает в непосредственную связь с вечной силой, проникающей все и вся. Такого просветления, или духовного крещения, не узнать никогда тому, кто выбирает лишь в эстетическом смысле. Ритм его души, несмотря на всю его страсть, – лишь spiritus lenis[40]40
  Spiritus lenis – слабое дыхание (лат.).


[Закрыть].

Я взываю к тебе со своим «или – или», подобно Катону, – нет, впрочем, не совсем так: моей душе еще недостает того самоотверженного спокойствия, которым обладал Катон.

Катон Марк Порций – древнеримский политик, известный своей честностью, бескомпромиссностью и самоотверженностью, последователь философской школы стоиков.

Знаю, однако, что лишь подобный сильный и энергичный призыв в состоянии пробудить тебя не к деятельности мысли – в этом ты не нуждаешься, – но к серьезной душевной работе. Может быть, тебе и без того удастся достигнуть многого, может быть, тебе удастся даже удивить весь мир (я ведь не скуп), но ты все-таки лишишься самого главного, единственного, что придает человеческой жизни смысл, одним словом: ты, может быть, и обретешь весь мир, но потеряешь себя самого, повредишь душе своей.

Чего я добиваюсь своим «или – или»? Хочу заставить тебя сделать выбор между добром и злом? Ничуть, я хочу только довести тебя до того, чтобы ты воистину понял значение выбора или чтобы выбор получил для тебя должное значение. Вот в чем вся суть. Лишь бы удалось довести человека до перекрестка и поставить его так, что он принужден избрать какую-нибудь из лежащих перед ним дорог, а там уж он наверно выберет надлежащую. Поэтому если ты, читая мое немного пространное рассуждение, которое я опять посылаю тебе в форме письма, почувствуешь, что минута выбора наступила, не читай дальше, брось – ты ничего не потеряешь, выбирай только, и ты увидишь, что ни одна молодая девушка, последовавшая выбору сердца, не может быть счастливее человека, сумевшего сделать надлежащий выбор в жизни.

Итак, должно выбрать или эстетический, или этический путь в жизни. В первом случае еще нет, однако (как уже сказано выше), и речи о выборе, в истинном смысле этого слова. Тот, кто живет эстетической жизнью, следуя непосредственному влечению своей природы, совсем не выбирает, тот же, кто отвергает этический путь жизни сознательно и выбирает эстетический, уже не живет эстетической, т. е. непосредственной, жизнью, а прямо грешит и подлежит поэтому суду этики, хотя к его жизни и нельзя предъявлять этических требований.

Этическая личность вступает на путь подлинного существования, поскольку она делает выбор, который исходит из нее самой. Эстетическая личность руководствуется внешними факторами и идет на поводу, таким образом, у своей природы, то есть не является самостоятельной.

Этика как character indelebilis тем и знаменательна, что, скромно становясь, по-видимому, на одну доску с эстетикой, она, тем не менее, обусловливает выбор в свою пользу, т. е. обусловливает действительность самого выбора. Грустно поэтому видеть, что многие люди не живут, а просто медленно гибнут душевно, проживают, так сказать, самих себя, не в том смысле, что живут полною, постепенно поглощающею их силы жизнью, нет, они как бы заживо тают, превращаются в тени, бессмертная душа их как бы испаряется из них, их не пугает даже мысль о ее бессмертии – они как бы разлагаются заживо. Они не живут эстетической жизнью, но и не знают объединяющей сущности этики; нельзя сказать поэтому, чтобы они отвергали этику и таким образом грешили, если не считать грехом их жизненную неопределенность, то, что они, в сущности, ни то ни се, не эстетики и не этики. Они не принадлежат также к числу сомневающихся в бессмертии души, потому что всякий сомневающийся в этом глубоко и искренно, и притом ради себя самого, непременно уразумевает в конце концов истину…

Я сказал: «ради себя самого», и сказал это недаром; давным-давно пора остерегаться той великодушно-геройской объективности, с которою многие мыслители строят свои системы, имея в виду лишь чужое благо, а не свое собственное. Тому же, кто по поводу высказанного мною суждения упрекнет меня в эгоизме, я отвечу: ваш упрек означает, что вы не имеете никакого представления о личном «я», не понимаете, что мало пользы человеку, если он обретет весь мир, но повредит душе своей, и что плохо то доказательство, которое неубедительно прежде всего для самого доказывающего.

Мое «или – или» обозначает главным образом не выбор между добром и злом, но акт выбора, благодаря которому выбираются или отвергаются добро и зло вместе. Суть дела ведь не в самом выборе между добром и злом, а в доброй воле, в желании выбрать, чем само собой закладывается основание и добру, и злу. Тот, кто склоняется в сторону этики, хотя и выбирает добро, но это добро является здесь лишь понятием отвлеченным, так как ему этим выбором полагается лишь одно основание, и ничто не мешает выбравшему теперь добро остановиться впоследствии на зле. Из этого ты опять видишь, насколько важно вообще решиться на выбор; видишь, что вся суть тут не в обсуждении предметов выбора, а в духовном крещении воли человека в купели этики. Чем более упущено времени, тем труднее становится выбор, так как душа все более и более сживается с одною из частей дилеммы, и отрешиться от этой последней становится для нее все труднее и труднее, а между тем это необходимо, если выбор должен иметь мало-мальски решающее значение. Справедливость последнего положения я постараюсь доказать тебе позже.

Ты знаешь, что я никогда не выдавал себя за философа, меньше же всего в беседах с тобой. Часто из желания подразнить тебя, часто потому что я действительно смотрю на свое положение как на счастливейшее и исполненное наиглубочайшего значения в свете, я взял за правило говорить всегда от лица семьянина. В самом деле, я не пожертвовал своей жизни на служение науке или искусству, то, чему я отдался, – собственно говоря, мелочь в сравнении с упомянутыми высокими предметами, – я весь отдаюсь своей службе, своей жене, своим детям, но это с моей стороны не жертва, в этом мое наслаждение и радость. Да, все это мелочь в сравнении с тем, чему отдаешься ты, и все же, мой юный друг, остерегайся, не обманись в том великом, чему ты жертвуешь собой. Хотя я, как сказано, и не философ, мне, тем не менее, придется выступить здесь с некоторыми философскими рассуждениями, которые прошу тебя не столько критиковать, сколько просто принять к сведению. Конечный результат твоей полемической борьбы с жизнью выразился в молодецком восклицании: «или – или, – безразлично», имеющем странное сходство с излюбленной теорией новейшей философии, утверждающей, что принцип противоположности утратил свое значение. Я хорошо знаю, что основная точка зрения, с которой ты смотришь на жизнь, противна философии, и все-таки мне кажется, что последняя сама повинна в ошибочном воззрении на жизнь. Если же эта ошибка и не бросается всем в глаза сразу, то потому лишь, что философия занимает еще менее верное положение, чем ты. Ты действуешь – философия созерцает.