Текст книги "Летная погода"

Сергей Абрамов
Летная погода

Глава первая

В стороне от Профсоюзной улицы на лесном участке близ санатория «Узкое» трое мальчишек охотились за грибами. Стоял не по-летнему прохладный август, хотя солнце лишь чуть-чуть отклонилось к западу. Несмотря на близость городской окраины, здесь властвовала завораживающая лесная тишина. Пробиваясь сквозь мелкий молодой орешник, мальчишки, смолкнув, остановились: человек преградил им дорогу. Он висел на кустах, будто упал откуда-то сверху. Орешник не подпустил его к земле, низко согнувшись под тяжестью тела.

– Мертвый, – испуганно сказал один. – Кровищи-то сколько! Всю спину залило.

Двое других растерянно отошли от кустарника.

– Айда в милицию.

– Где ты будешь отделение искать? Пошли в «Узкое». Там у ворот милицейский пост.

Минут через пятнадцать после вызова бригада МУРа уже прибыла. Возглавлял ее дежурный по городу капитан милиции Саблин.

– Районщики уже здесь, – сказал водитель.

– Им ближе ехать, – уточнил следователь прокуратуры Фадеев.

Действительно, машина районного отделения внутренних дел только что припарковалась у табачного киоска на шоссейке, ведущей к санаторию. Местный оперуполномоченный вместе с начальником уголовного розыска, не оглядываясь, шагали к орешнику. Вызвавшие всю эту бригаду мальчишки указывали им путь. Вероятно, они чувствовали себя героями.

К человеку, примявшему телом кусты, никто не подходил – ждали медицинского эксперта. Дежурный врач Лина Еремина не задержала экспертизы. Вывод ее был краток и категоричен.

– Убийство. Глубокая ножевая рана в спине. Смерть наступила предположительно около часу назад. Убили его, должно быть, на дороге или на лужайке перед кустарником, а тело потом бросили на кусты. Помогите мне перевернуть его, – обратилась она к Саблину.

Убитый был человеком лет шестидесяти с лишним. Чисто выбритое лицо его окаймляли две глубокие складки. Седые волосы, взъерошенные кустами, лезли на лоб.

«Умер около часу назад, – подумал Саблин. – Может, еще ворочался на кустах, пытаясь подняться. Значит, до появления мальчишек убийца имел по крайней мере полчаса, чтобы скрыться».

А эксперт-криминалист тем временем уже обыскивал тело. Ничего своего убийца не оставил, не нашлось и ничего, позволяющего определить личность убитого. Ни бумажника, ни документов, ни денег в карманах не обнаружили. Только два полтинника и мелочь вместе с грязным носовым платком, ставочный билет с ипподрома с большой цифрой 5 в боковом пиджачном кармане да фотокарточка какого-то молодого парня.

– Дай-ка сюда снимок, Матвей, – заинтересовался Саблин.

Интеллигентное лицо. Молод. Тридцати еще нет, наверно. Хороший костюм. Кто это? Убийца? Но убийца не оставил бы своей фотокарточки. На обороте отпечатки пальцев.

– Оставь-ка пока мне эту карточку, – сказал он эксперту, осторожно засовывая снимок в целлофановый пакет. – Пальчики потом проверим. Да и щелкни разок «Поляроидом»: мне снимок убитого тоже понадобится.

Эксперт снял крупно лицо убитого, камера автоматически проявила и отпечатала снимок. Саблин взял его вместе с ипподромным билетом.

Спокойно сидевшая рядом немецкая овчарка Индус не выражала никакого интереса к происходящему: она покрутилась около кустарника, потом присела, подняв морду к хозяину, взвизгнула осуждающе.

– Какие уж следы, – поморщился проводник, – когда кругом все затоптано.

Начальник районного отделения угрозыска явно не без скрытой радости обменялся взглядом с местным оперуполномоченным.

– Задачка сложная, – вздохнул он. – Дело, конечно, МУР берет?

– Возьмем, – сказал Саблин. – Вы все возвращайтесь. Тело – в морг. А я здесь побуду немножко. Есть необходимость.

Что за необходимость, у Саблина и не спрашивали. Только следователь прокуратуры лукаво заметил:

– Сыщик проснулся?

– Да он и не спал. Сейчас спросишь: дежурство? Да, дежурство. Вместе с тобой до завтрашнего утра.

«В какую сторону убийца мог выйти, – думал Саблин. – К табачному киоску? Едва ли: слишком заметно. Но спросить все-таки надо».

Киоскер был мрачен и молчалив. На Саблина он даже и не взглянул.

– За истекший час мимо вас кто-нибудь проходил? – спросил Саблин.

– Видел некоторых. А что?

– Запомнился кто-нибудь?

– Нет. Привык не вглядываться в прохожих. Даже тех, которые подходят ко мне, не помню. Свойство профессии.

Вероятно, их было двое: убийца и его жертва, размышлял Саблин. Троих заметил бы даже нелюбопытный киоскер. Шли, видимо, по дороге к санаторию. Она же ведет в близлежащее Ясенево. Оттуда идти сюда смысла нет: там ведь лесной массив ближе, и убийце незачем было искать так далеко уединенное место. Дорога пустынна, прохожих и машин мало. Убийца мог отстать на полшага и ударить ножом сзади. Должно быть, это рослый и сильный человек, способный перенести тело от дороги в глушь и швырнуть его на кустарник. Но где он вышел? Ведь это не загородный, а московский лес, и встречи с прохожими неминуемы…

Нашлись и прохожие. Минуту-две спустя из того же леса выбралась на лужайку немолодая женщина с рыжей собакой колли. Саблин представился и спросил, не видела ли она кого-нибудь.

– Видела, – охотно откликнулась она, – трех мальчиков, грибы искали. Милиционера на мотоцикле: он часто объезжает лесок по дорожкам. И еще мужчину с портфелем. Возможно, шел к санаторию. А вы кого-нибудь ищете?

– Ищу, – согласился Саблин, но о недавнем убийстве рассказывать ей не стал. Мужчину с портфелем он, быть может, найдет в санатории.

Милиционер ждать себя не заставил, вырулил из-за церкви и сразу же остановился: Саблин был в форме.

– Не знаю, товарищ капитан, – откозырял старшина. – Ничего не слыхал, был по ту сторону участка.

– А кого видели?

– Двоих, бок о бок шли. По этой дороге, от Профсоюзной. Лиц не разглядел, только взглядом окинул. Немолодые. Шли медленно, будто гуляя.

– Где именно?

– По той же дороге. Впереди, не доезжая киоска.

– Еще кого?

– Опять же парочку. Только это знакомые: дочь слесаря из жэка Катерину Смирнову с ее парнем. Учащийся из ПТУ. Да они близко. Сидят в старой беседке.

Саблин знал эту беседку и нашел ее тотчас же. Парочка целовалась, не стесняясь прохожих. Но Саблина сейчас же углядели и отодвинулись друг от друга.

– Мы никого не трогаем, – смутилась девушка.

– Вижу, – сказал Саблин. – А кого вы видели, когда шли сюда и здесь сидели?

– Никого, – отрезал парень. – Час просидел здесь, ее дожидаясь, – он указал на соседку.

– А я видела, – вмешалась девушка. – Двух стариков обогнала. С Профсоюзной шли. Один, правда, помоложе, коренастый, рослый в серой болонье, другой ростом пониже в пиджаке. Лиц не запомнила. Да и, честно сказать, не вглядывалась.

– В каком пиджаке? – спросил Саблин. – В темном? Светлом?

– Боюсь обмануть, товарищ капитан, не помню.

– Криков, стонов не слышали, когда сидели?

Оба сразу сказали:

– Нет.

* * *

Это было первое крупное дело Саблина с тех пор, как его приказом по министерству перевели в Москву. Успех капитана в розыске древнерусской иконы начала пятнадцатого века, украденной шайкой мошенников, обеспечил ему должность старшего инспектора Московского уголовного розыска. Загадочное убийство в одном из лесопарков Москвы и было именно таким делом, в котором майор Лиховец, непосредственный начальник Саблина, захотел проверить способности нового сыщика. Тем более что он в этот день был дежурным по городу.

Майор едва ли ошибся. Терпеливый, внимательный, никогда и никуда не спешивший, тщательно проверяющий все узнанное и найденное, капитан Саблин был именно тем человеком, кто на вопрос: «Что за профессия – сыщик?» – отвечал, не задумываясь: «Это не профессия, это – призвание».

Убийца мог уехать на другой конец города? Конечно. Но он мог вернуться домой, если жил по соседству. Есть ли жилые дома вблизи санатория? Есть. Надо проверить.

Четыре жилых дома обошел Саблин, заглянув в каждое домоуправление с одним и тем же вопросом:

– Знакомы ли вам эти лица?

И показывал две фотокарточки: убитого и человека, фотоснимок которого был найден в его кармане. И слышал везде один и тот же ответ: нет. Дальше идти было некуда, дальше – лес.

Но еще оставался санаторий, милицейский пост у которого и вызвал бригаду МУРа.

– Кто-нибудь из отдыхающих или гостей проходил за этот час в санаторий? – повторил свой вопрос Саблин.

– Проходил, – гласил ответ. – Сейчас же после появления мальчишек. Отдыхающий в санатории член-корреспондент Академии наук профессор Светлицкий. Повидать его можно. Только сейчас обед, и все отдыхающие в столовой.

Беспокоить Светлицкого за обедом Саблин не стал, подождал в холле, со всех сторон увешанном подлинниками старых фламандцев, французов и российских передвижников: до революции здесь было поместье князей Трубецких, сохранившее кроме картин и образцы мебели прошлых веков. После своего увлечения древнерусской иконописью капитан с интересом рассматривал увиденное. За этим занятием и застал его профессор Светлицкий.

– Вы меня ждете, товарищ? – спросил он.

– Вас. Вы единственный, кто возвращался после полудня из города: мне сообщили об этом в милицейской будке у входа. Мы расследуем убийство, происшедшее в это время в здешнем лесу. Вы шли пешком. Может быть, слышали крик или стон и прошли мимо, не обратив внимания?

– Ничего не слышал и никого не убивал.

– Я не подозреваю вас, профессор, – усмехнулся Саблин. – Меня лишь интересует, кого вы видели на вашем пути.

– Мальчишек, бегущих мимо, я видел, а еще раньше, у поворота дороги с Профсоюзной, встретил человека – седого, старого, но не дряхлого, даже чем-то напоминающего меня. Только я не выношу этих сизо-серых плащей. Они и от дождя не предохраняют, и уродски скроены.

– Вы могли бы опознать его, если увидите?

– Если он будет в том же плаще – да. Завтра опознаю, через неделю опознаю, а за больший срок не ручаюсь.

«Один вероятный свидетель есть, – подумал Саблин. – Только вероятный, да и то с оговорками. Надо искать».

Глава вторая

Утром, сменившись с дежурства, Саблин поехал на ипподром: все-таки шанс опознать убитого. Стоило подождать сводки происшествий: вдруг да появится пропавший без вести. Хотя тут ждать можно было долго: а вдруг у убитого родственников нет? А вдруг он пенсионер, на работе его не хватятся?..

Однако результат обнаружился уже в канцелярии ипподрома.

– Наш конюх, Ефим Ильич Колосков, – сказала, едва глянув на карточку, секретарша. – На работе его, кажется, нет. Может, заболел? Справьтесь у конюхов…

В первом же тренотделении, куда заглянул Саблин, все подтвердилось.

– Наш, Ефим, – сказал один из конюхов, седой высокий старик. – А почему он так голову запрокинул?

– Мертв, – ответил Саблин.

– Не может быть! Я же его вчера здоровым видал, живехоньким…

– Когда?

– Говорю: вчера. Утром. С шести часов здесь торчали.

– А в два часа его убили, – сказал Саблин. Здесь он мог раскрыться: убили не на ипподроме, а в шести километрах отсюда.

– С кем он ушел? – продолжал Саблин.

– Сейчас узнаем. Володька! – крикнул первый конюх.

Из третьего стойла выглянул лохматый парень лет девятнадцати в клетчатой ковбойке и джинсах, заправленных в резиновые до колен сапоги.

– Чего? – спросил он недовольно и не отходя от двери. Оттуда пахло сеном, конским потом и неубранным вовремя навозом.

– Тебя участковый требует. Допрашивать будет, куда ты Ефима дел?

– Ходил я к нему в обед, – сказал парень, по-прежнему не двигаясь с места. – Дома его нет, и дверь на замке. А за что это меня допрашивать собираются?

– Я не ваш участковый, а инспектор уголовного розыска, – представился Саблин. – И никого допрашивать не буду. Просто спросить хочу кое-что, потому что веду дело об убийстве вашего товарища по работе, Колоскова Ефима Ильича.

Володька подошел ближе, растерянный и недоумевающий. Сообщение Саблина его потрясло. Он даже ни о чем не спросил. Спросил первый конюх:

– Где же это его прихлопнули?

– Извините, товарищи, – сказал Саблин, – спрашивать буду я. Вчера с утра Колосков был на работе. Когда же и с кем он ушел?

– После полудня его не было, – ответил уже Володька. – А ушел он один. Он всегда один уходит. Ни с кем не общается.

– Значит, и друзей у него не было?

– Нет, – ответили оба.

– Ни в одном тренотделении, – добавил Володька. – А со мной вообще не считался. Командовал, как в строю.

– А почему ему тобой не командовать? – сказал первый конюх. – Кто ты есть и кто он? Лучшим конюхом считался. И, честно говоря, по справедливости. Призовых лошадей вырастил: и Жар-птицу и Воронца. В этом году Огонька в дербисты вывел. Не дружил с ним, а скажу: не зря его из Одессы выписали.

– Ну, допустим, друзей не было. А врагов?

Конюхи, вспоминая, переглянулись. Помолчали.

– А из-за чего враждовать-то? – пожал плечами старик. – «Козла» с ним не забивали, на троих не соображали, детьми не роднились. Да и не было у него детей-то. И ставку одну получал. Старый человек, тихий, неразговорчивый Никого не обидел, никому не грубил. А Володькой командовать умеючи надо: парень задиристый.

– Где вы были вчера после обеда? Скажем, от часу до двух? – спросил Володьку Саблин.

– Весь день в стойле был. Как и все здесь.

– Что верно, то верно, – подтвердил старый конюх. – Может, из Одессы кто?

Саблин насторожился:

– Что – кто?

– Приезжали как-то разок, другой. Наездники приезжали. Вы к главному зоотехнику наведайтесь.

– А из наездников кто с его лошадьми работает? – Саблин прежде всего искал внутренние связи, внешними займется потом.

– Сейчас Плешин Михаил Иваныч, – охотно откликнулся конюх. – Он и Фильку и Огонька тренирует. С одной конефермы жеребцы. Призовые.

Еще одна линия, задумался Саблин: наездники, жокеи, конефермы, аукционы, лошади. Но раздумывать долго было нельзя. Спрашивать надо, пока отвечают с готовностью. Он и спросил:

– А где мне повидать Плешина?

– В больнице он. Пятьдесят первая, – подал голос Володька. – Аппендицит у него.

– Давно лег?

– Третий день уж лежит.

Придется поехать, решил старший инспектор. Но еще на ипподроме не все было закончено. Он записал фамилии опрошенных и пошел через поле к трибунам.

* * *

А кто может опознать человека на фотокарточке, найденной в кармане убитого? Ни в управлении, ни в конюшнях его не опознали. Посоветовали у кассирш спросить: может быть, завсегдатай? День был небеговой, и кассирш Саблин нашел в буфете.

Кассирш было трое. Они пили кефир, закусывая его бутербродами с сыром. Взглянули на него с любопытством: что понадобилось от них франтоватому милиционеру с погонами капитана?

– Я из уголовного розыска, – отрекомендовался он.

– Ого! – сказала одна. – Чем можем помочь мы господину Мегрэ?

– Только мы никого не убивали, – откликнулась другая.

Третья смотрела выжидательно, молча отхлебывая кефир. Саблин вынул фотокарточку:

– Не узнаете ли вы этого джентльмена? Может быть, примелькался вам на трибунах?

Кассирши долго и пристально всматривались. Но ни одна из них его не признала.

– Разве запомнишь их, мелькающих у окошка кассы. Может быть, игрок, может быть. Только не из тех, кто нам уже надоел.

Молчавшая кассирша, допив кефир, вдруг вспомнила:

– А вы у Зойки спросите. Она придет сейчас. По-моему, это ее клиент.

Зоя Фрязина, лет двадцати пяти на вид, высокая, синеглазая, с круто взбитой платиновой прической, отчего она казалась еще выше, красивая даже в сером рабочем халате, действительно входила в буфет.

– Поспеши, Зоя, – не очень дружелюбно позвали ее кассирши. – Тобой МУР интересуется.

– Почему бы это? – спросила Зоя. Даже нотки удивления не было в ее голосе.

Саблин протянул ей тот же фотоснимок.

– Узнаете? – спросил он.

– Откуда у вас эта карточка? – нахмурилась Зоя.

– На работе спрашиваю только я. А я на работе, – настойчиво повторил, как и ранее в тренотделении, Саблин.

– А если я не отвечу?

– За отказ дать свидетельские показания я могу вас привлечь к ответственности.

Такой оборот разговора кассиршам понравился. Они даже зааплодировали.

– Не трещите, бабы! – оборвала их Зоя и обернулась к Саблину: – Вы шутите?

– Нет.

– Так что же я должна засвидетельствовать?

– Вот эту личность, – Саблин еще раз предъявил фото.

– Не вам чета. Тридцать лет – и уже доктор наук, Максим Каринцев. Старший научный сотрудник Института новых физических проблем.

– Игрок?

– Я бы не сказала. Играет нечасто и не в каждом заезде. Лошадей знает и редко проигрывает.

«С вашей помощью?» – хотел было спросить Саблин, но не спросил. Зоя сама сказала:

– Я не размечаю его программы. Это делает кто-то другой с ипподрома. Либо конюх, либо наездник.

– У него здесь есть знакомые? – поинтересовался Саблин.

– Многие. Только мне он их не назвал.

– Недавно познакомились?

– Не очень давно. Прошлой осенью в Кисловодске. Я подружилась с его приятельницей. Марина Цветкова, художница из Дома моделей.

Зоя отвечала если не с испугом, то с повышенной осторожностью. Понимала, что заинтересованность инспектора уголовного розыска далеко не случайна. Откуда у него эта карточка? Может быть, нашел ее на трибунах? Но тогда проще было отдать ее ей, а не проявлять излишнее любопытство. Но Саблин продолжал задавать вопросы.

– И вы часто с ними встречаетесь?

– Нечасто, но встречаюсь.

– Большая компания?

– Не очень.

– Ученые?

– Возможно. Но я лично встречаюсь с Максимом обычно в компании с Дином.

– А кто этот Дин?

– Из американского посольства. Что-то там по культурным связям. Но превосходно говорит по-русски. Дин – это имя, а фамилия Хэммет. Вполне порядочный, по-моему, даже просоветски настроен.

– Знаешь, Зойка, – вмешалась одна из кассирш. – На дерби я видела твоего Дина вместе с Колосковым из тренотделения.

– Что ж, и ему, может быть, понадобилось разметить программу, – отрезала Зоя.

Значит, еще не слыхали о гибели Колоскова, подумал Саблин, но информировать их не стал. Ему еще потребовалось зайти в отдел кадров, прояснить прошлое Колоскова. А прошлое это было небезынтересным. В краткой справке, открывавшей досье Колоскова, значилось:

«В 1941 году не эвакуировался из Одессы. Якобы опоздал к отходу парохода, увозившего людей и лошадей с ипподрома. В оккупированной Одессе пошел служить полицаем 28-й одесской оберфельдкомендатуры. С гестапо связан не был. В 1948 году был осужден на десять лет в исправительно-трудовой колонии строгого режима. В 1953 году был освобожден по амнистии. С мая 1954-го – конюх Одесского ипподрома. В 1974 году по ходатайству наездников был приглашен на работу в Москву».

«Следы ведут в прошлое», – вспомнил Саблин много раз читанную им реплику. Да, ведут. И, видимо, там, где оно начиналось, следует их искать.

Но у инспектора еще не был закончен розыск в Москве.

Глава третья

Продолжился он в коммунальной квартире на Беговой, где жил конюх. Старший инспектор явился с обыском вместе с экспертом научно-технического отдела Матвеевым и сержантом Дудко. В качестве понятых пригласил соседей по квартире, мужа и жену Захаровых, также работавших на ипподроме. Пока сержант вскрывал замок двери убитого, Саблин поинтересовался их взаимоотношениями с Колосковым. Давно ли они жили вместе с ним в общей квартире? Оказалось – давно. Ее предоставила им администрация ипподрома.

– Трудный жилец?

– Что вы! Тихоня. Слова лишнего не скажет, все молчком. Ничем не беспокоил.

– Не грубил?

– Никогда. Только угрюмый был, неласковый. Ни к нам не ходил, ни мы к нему не ходили.

– Кто-нибудь ходил все-таки?

– Наездник заходил. Плешин Михаил Иваныч. Больше, пожалуй, и никто.

– Один еще заходил, правда, – вмешалась жена Захарова. – Ни Ефима, ни мужа дома не было. Только я одна и торчала на кухне. Высокий и в плечах широк. Бритый! Волос не видела, он не сымал шапки: дело зимой было. Чужой, не с ипподрома. Не наш.

– Пожалуй, и я его на Беговой видел, – вспомнил муж. – У самого дома. Он в такси Ефима запихивал, а сам к водителю сел. Из окна, правда, смотрел…

– Когда это было? – вздрогнул Саблин.

– Да в тот самый день, когда Ефим не вернулся. После полудня. Минут не помню.

– Опознаете, если встретите?

– Может, и опознаю.

– Да и я, пожалуй, не ошибусь, – сказала жена.

А ведь это находка, задумался Саблин. В сопоставлении со Светлицким еще два неколеблющихся свидетеля. Только с мотивом будет труднее.

– Готово, Юрий Александрович! – позвал Саблина эксперт. – Вскрыли без взламывания.

Комната Колоскова полностью отражала характер хозяина. Два скаковых седла и беговая сбруя, подвешенные на свободной от окон стене, большая картина маслом, натянутая на подрамник, бесчисленное множество старинных олеографий и нынешних литографий в рамках-самоделах, а то и просто вырезанных из журналов и прибитых к стене ржавыми кнопками, без пояснений выдавали натуру и призвание профессионала-конника. Лошади, лошади, лошади, скакуны и рысаки, тренированные для рысистых испытаний и скачек конкура и выездки, отвоевали все пространство обоев. «Крепыш, Квадрат, Зейтун, Анилин, Ихор, Петушок», – читал подписи Саблин. Для бывшего хозяина комнаты снимки эти были иконами.

– Все пальцы хозяйские, – пояснил эксперт, исследовав отпечатки на ручке двери, недопитом стакане с водой, на клеенке стола и дверцах шкафа, – а вот с окурками повозимся.

Под столом было разбросано полкоробки недокуренных папирос.

– Он всегда был таким неряхой? – спросил у Захарова Саблин.

– Наоборот! – воскликнул тот. – Аккуратист. Вы только на стены поглядите.

– Может быть, волновался, – подумал вслух Саблин. – Или курил не он?

– Интересно получается, – заметил эксперт, – когда мы уезжали с места преступления, я увидел окурок. Даже машину остановил, чтобы подобрать. Тот же «Беломор», и так же изжеваны и смяты папиросы. Может быть, убитый курил или убийца.

Обыск ничего не дал, только кратенькую записку на листке из блокнота:

«Заходил. Не застал. Со здоровьем плохо. Врачи настаивают на операции. Придется в больницу лечь. Митрий».

– Кого на ипподроме зовут Митрий? – спросил Саблин.

– Плешина. Он сейчас Огонька работает.

– Так он же Михаил Иваныч?

– Давно это случилось. Когда еще поддужным у самого Рожкина был, так тот и повелел ему Митрием зваться. Сам-то он тоже был Михаил Иваныч. Чтобы не путали. Ну и повелось: Митрий да Митрий. Классный наездник. Призер.

* * *

Накануне Плешину сделали операцию. Когда Саблин вошел к нему, набросив на плечи белый халат, он лежал на спине, сложив руки на груди.

Саблин назвал себя, но удивления не вызвал.

– Что сделал страшного? – спросил Плешин, не двигаясь.

– Не вы, но кое-кто сделал.

– С Огоньком что-нибудь?

– С Огоньком все нормально, но конюх его убит.

– Ефим?

Саблин кивнул.

– Как же так? Неужели лошадь? – Плешин даже попытался подняться.

Саблин осторожно надавил ему плечо, прижав к подушке. Испуг перехватил наезднику горло.

– Лежите, лежите. Сейчас все расскажу. Не лошадь. Не четырехногое, а двуногое. Человек. А кто, мы пока еще не знаем. Только ищем.

– Где? На ипподроме?

Саблин рассказал, где и как было обнаружено тело убитого.

– Что я должен сделать? – спросил Плешин.

– Рассказать о нем. Как можно больше и как можно подробнее. О его личности, личной жизни, о друзьях и недругах, о знакомстве и встречах. Играл или не играл. Помогал ли кому выигрывать. И не старайтесь его защищать или оправдывать. Это ему уже не поможет.

– Что я могу рассказать о нем? – вздохнул Плешин. – Превосходный конюх, влюбленный в свое ремесло. Я бы даже сказал, искусство. С инстинктивным чутьем лошади. Даже в жеребенке почувствует будущего призера… Вы у него на квартире были? Ведь это не комната, а молитва о лошади. Он был по-своему даже религиозен. Только богом его был конь. Или орловский рысак, или чистокровный ахалтекинец. В любой конюшне мира ему бы цены не было. А вот о личности ничего не скажу. Не знаю. И никто на ипподроме не знает. Замкнутый, неразговорчивый, никогда ни о чем беседы не начинал, если вопросов не было. Уважительный, но, как бы вам сказать…

– Неласковый?

– Точно. С Володькой, подручным его, излишне строг был, потому что ревновал к нему любимую лошадь. Когда Володька Грацию отрабатывал, даже сердился. И, между прочим, напрасно. Володька к нам конюшенным мальчиком пришел, а сейчас у него такое же чутье лошади, как у Ефима. Я бы не Захарова к Огоньку конюхом поставил, как, наверное, главный зоотехник решит, а Володьку. Ему тоже скоро цены не будет.

Володька не интересовал Саблина, но он выслушал. Только спросил:

– А были какие-нибудь недруги у Ефима?

– На ипподроме? Не было, конечно. Любить не любили – молчунов ведь в любом коллективе не жалуют, но ненавистников у него не было. Так что на ипподроме убийцу не ищите, таких гадов у нас нет.

– А о прошлом его, Ефима, что-нибудь известно?

– О прошлом он никогда ничего не рассказывал. Прошлое его известно только в отделе кадров. Ходили слухи, что он в оккупированной Одессе был, за что-то потом сидел, но, когда его спрашивали об этом, он молчал, как испуганный. А вероятно, все в порядке было, если его из Одессы на службу выписали.

– Из Одессы, – задумчиво повторил Саблин. – А кто-нибудь с Одесского ипподрома к вам приезжал?

– Бывало. Этой весной приезжал Глотов Иван Фомич, мой однокашник. Вместе у Карамышева азы проходили. Великий наездник был. Кстати, Ванька вместе с Линейкой приезжал. Хорошая резвушка. Ее Пятигорск купил.

– Как он с Колосковым?

– Никак. Ефим о нем и не вспомнил. Даже на испытания Линейки не пришел. Иван, понятно, обиделся. Так и уехал, не прощаясь.

– Я объяснил вам, что меня интересует, – сказал Саблин. – Вы не учли двух вопросов. Первый: помогал ли он кому-нибудь выигрывать в тотализаторе? И второй: о его знакомствах за пределами ипподрома.

Плешин ответил с виноватой улыбкой:

– Отвечу на второй вопрос сразу. То, что происходит за пределами ипподрома, меня не трогает, не волнует, не задевает и не тревожит. Я говорю не о событиях в мире, а о житейских мелочах. Я не интеллектуал, а только лошадник. И это не ограниченность, а страсть. В этом смысле я похож на Ефима и потому не знаю ничего о его знакомствах. Да и были ли они, не убежден. Теперь отвечу и на первый вопрос. Вы, вероятно, имеете в виду разметку программ? Этим занимаются у нас все: и знающие толк в лошадях, и ни хрена не понимающие в них, вроде билетных кассирш. Занимаются и за деньги, и по знакомству. Размечал ли программы Ефим? Не знаю. Может, и размечал: почему же не заработать пятерку или десятку? Одно знаю точно: он сам, как и я, никогда не играл. Верующий лошадник не приемлет тотализатора. Ни Ситников, ни Насибов, выигрывая, не думали о денежных выдачах в кассах тотализатора. Их сердце согревал лишь тот счастливый миг, когда их кони проходили первыми призовой столб. Их лошади, а не они сами. И я так думаю, хотя далеко не всегда прихожу первым. Не осуждайте и не хвалите нас: мы, как буддисты, отдаем сердце одному богу без отца и без сына – коню.

Саблину не хотелось уходить, хотя он и получил ответы на все предполагавшиеся вопросы. Он опять заглянул в то спортивное Зазеркалье, в тот волшебный мир вчерашних Крепышей и Квадратов и нынешних Абсентов и Анилинов, арабских скакунов и чистопородных орловцев, которое он видел в комнате Колоскова и в котором слово «Лошадь» пишется с прописной буквы.

Но и этот допрос мало что дал Саблину. Может быть, ответ надо искать среди неизвестных знакомств Колоскова? Или в оккупированной Одессе? Или ответ связан с человеком, фотография которого найдена в кармане убитого?

* * *

Из больницы Саблин поехал в Дом моделей к художнице Марине Цветковой. У нее он надеялся получить ответ на вопрос: почему фотопортрет физика Максима Каринцева очутился в кармане убитого? Да еще в день убийства и совсем новенький.

– Да, я знаю этого человека. И знаю, что вы уже спрашивали о нем у Зои Фрязиной, – сказала художница.

– Допустим, – согласился Саблин, отметив про себя, что Зоя рассказала подруге о его визите. – И давно его знаете?

– С прошлого лета. Познакомились в Крыму.

– Бываете на бегах?

– Редко. Не увлекаюсь тотализатором.

– А Каринцев играет?

– Иногда. Он слишком занят для таких развлечений.

– А если играет, то по размеченной программе?

– Да. Он отдавал ее кому-то на ипподроме.

– Фрязиной?

– Едва ли. Зоя редко угадывает.

– Может быть, Колоскову?

– В первый раз слышу эту фамилию.

Саблин очень надеялся на этот вопрос, но ответ разочаровал его.

– Тогда скажем иначе. Ефиму? – вновь спросил он.

– Кому?

– Вы слышали это имя? От Каринцева хотя бы.

– Никогда.

– А почему его фотокарточка оказалась в кармане у Колоскова?

– Понятия не имею. Кто этот Ефим Колосков?

– Конюх, – улыбнулся Саблин.

– Так почему же вы, старший инспектор уголовного розыска, идете ко мне, художнице Дома моделей, спрашивать о делах какого-то конюха? Что-то случилось на ипподроме? Допускаю. Но уверяю вас, что ни я, ни доктор технических наук Максим Каринцев не имеем к сему никакого отношения. Может быть, ваш конюх украл эту карточку или нашел ее на трибунах? Так идите на ипподром и задавайте там свои вопросы.

«Значит, Фрязина ничего не рассказала ей ни об убийстве конюха, ни об этой злосчастной карточке, – подумал Саблин. – Интересно, почему? Очень интересно!..»

– Тогда простите, – сказал он художнице. – Я охотно воспользуюсь вашим советом.