Текст книги "Летная погода"

Глава восемнадцатая

Гриднев в воскресенье сменил на дежурстве Корецкого. Тот не пошел домой, остался поспать часок на диване: сегодня, видимо, предстояли решающие события. Они начались со звонка Саблина.

– Сейчас на ипподроме засек передачу конверта Паршину. Встреча была минутной. Он что-то сказал Фрязиной, она молча передала конверт.

Хэммет расчетлив, подумал Гриднев, заставил два дня девчонку ходить на работу с конвертом только для того, чтобы Паршину не встретиться с Каринцевым. Другое дело, что они явно, пользуясь пословицей, чешут левой ногой правое ухо. Очень усложнена цепочка: Максим – Зоя – Паршин – Хэммет. Можно было бы Паршина «сократить». Зоя – полуофициальная дама дипломата. Хотя не исключено, что Хэммет перестанет с ней встречаться – из конспирации. Пока так и есть: встреч не было. И все же это – ошибка «умного» Хэммета. С Зоей ему встретиться куда безобиднее. Хотя, впрочем, она-то не ведает, кто такой Паршин. Для нее он – старичок, знающий пароль… Да ладно, бог с ним, с Хэмметом, прав он или не прав. Все равно – суть едина…

Саблин продолжал:

– На ипподроме Хэммет не задержался. Сел в машину и поехал по Беговой к Ленинградскому проспекту… Буду звонить по ходу следования.

Гриднев снял трубку внутреннего телефона:

– Дежурный Евгеньев свободен? Дайте его немедленно. Евгеньев? Возьмите капитана Ратомского и поезжайте к Ленинградскому проспекту. Свяжитесь с Саблиным. Он где-то в этом районе. Оружие обязательно.

Пять, десять, пятнадцать минут. Голос Евгеньева:

– Он едет к дому Паршина. Присоединяемся, как приказано.

Голос Хомутова:

– Хэммет почему-то едет на Беговую. Не понимаю зачем. Ждите звонка с ипподрома.

Гриднев:

– Следите, но не упускайте. Он едет не за конвертом.

Корецкий проснулся, послушал Гриднев а и спросил, потягиваясь:

– Какого черта он поехал на бега, раз конверт уже у Паршина?

– Откуда тебе известно, где конверт? Ты же спал.

– Я и во сне все слышу. Неужто к Зоечке? А я-то думал, что у них все завязано, раз он Паршина в дело ввел… Похоже, последует звонок с ипподрома Паршину. Тот, наверное, уже дома. Хорошо бы узнать, о чем этот звонок.

– Вот ты и узнай, как только позвонит Хомутов, – сказал Гриднев. – А пока он не позвонил, выясни номер автомата на ипподроме.

– Там их с десяток.

– Узнай все. Но, по-моему, он будет звонить у входа. Там сейчас народу меньше.

* * *

Во время заезда у касс всегда пусто. И Хэммет выбрал именно этот заезд, чтобы подойти к Зое.

– Передала конверт? – спросил он.

– Час назад. Я очень боюсь, Дин.

– Страх – не эмоция для разведчика. Но ты еще приготовишка, и тебе можно простить. Но дальше больше – буду наказывать. Мне тоже будет несладко, если ты влипнешь.

– Значит, все-таки могу влипнуть?

– Если только будет шумно у кассы. Выбирай заезд, когда все на трибунах. Не ошибись.

– А если Максим влипнет?

– Макс не влипнет. Он вне подозрений. За ним могут следить только для прикрытия. А на ипподроме он – завсегдатай. Не ошибется. Да и за тобой нет слежки – я проверил.

– А третий? Кто он?

– Не любопытствуй зря. Меньше знаешь – меньше рискуешь. Он тоже станет завсегдатаем.

– Когда увидимся?

– Позвоню. Терпи, милая, надо выждать. А сейчас мне нужно позвонить. Где нет очереди к автомату?

– Звони у входа на ипподром. Там безлюдье.

Хэммет позвонил Паршину:

– Конверт у вас, знаю. Передадите сегодня в восемь на Минском шоссе. Примерно там же, где уже встречались на автомобильной прогулке. Я буду один на «Волге» с московским номером 43–27. Запомните. Примерно полвосьмого проеду у арки. Следуйте за мной, пока я не заторможу и не окажусь рядом. Бросите конверт в открытое окно.

* * *

Этот разговор был засечен капитаном Хомутовым, и содержание его стало известно Корецкому.

– Встреча назначена на восемь вечера на Минском шоссе, – доложил он Гридневу. – Способ тебе уже знаком, Александр Романович. Но учти, я хочу быть с тобой.

Слишком много народу, подумал Гриднев. Саблин, Евгеньев и Ратомский ожидают Паршина на двух машинах. Они ведут киносъемку. Мы с Корецким плюс Хомутов преследуем Хэммета. Хомутов тоже снимает встречу. Четыре машины против двух запломбируют все шоссе. А ведь там еще будут машины, такси, грузовики… Черт-те знает, что предпочтет Хэммет – тесноту или пустоту? После передачи конверта Паршин уйдет вперед или свернет на первом же повороте. Так или иначе, две машины Саблина пойдут за ним. Здесь все ясно. А вот нам придется потруднее. Главное, чтобы дипломат не успел уничтожить конверт…

– Ладно, – сказал он, – поедешь шофером. Будем брать Хэммета после передачи конверта.

– Авария? – спросил Корецкий.

– Другого выхода не вижу…

После этого Гриднев вызвал Саблина по радио:

– Дежурите?

– Втроем.

– Надеюсь, не под окнами Паршина.

– Мою «Волгу» из окна не увидишь, а Евгеньев с Ратомским вообще на другой стороне. Паршина они только в бинокль видят.

– Не рискуйте. Дежурить вам придется до семи, когда, вероятно, он выйдет. Может быть, даже раньше. Не упустите. С питанием порядок?

– Полный.

* * *

Паршин сидел за стаканом молока и глядел на него с отвращением. Сейчас ему был нужен коньяк. Но предстояла еще автопрогулка, в которой он не имел права на встречу с ГАИ. Чистота езды и мастерство водителя – вот что от него требовалось в этой поездке, и… опыт канатоходца, который рискует ходить по канату без лонжи. Допив молоко – есть ему ничего не хотелось, – подошел к окну посмотреть, не следят ли. Он ничего не рассказал о слежке Хэммету, уже не пугавшей его. Пугало другое: он знал, как расправляются его хозяева со старыми, рискующими провалом разведчиками. Другие хозяева, не те, что были тогда, в войну, а все ж такие же, ничем не отличные от тех. Устранят и – пожалте бриться… Как устраняют теперь, он, правда, не знал. Но знал другое: достаточно анонимной весточки о нем в любое отделение милиции и – конец! Не нужно даже гадать о приговоре: полицай, налетчик, шпион – какое уж тут гадание. Открыл окно: кроме его собственной – никакой другой машины. Догорающий день пугал чистотой, прозрачностью. Надежд на вечерний туман нет. Электрический свет на шоссе засветит все: и стыковку машин, и передачу конверта. Паршин вдруг почувствовал стеснение в груди и еле ощутимую немоту левой руки. Взял в рот таблетку валидола, с которым не расставался. А что впереди, он знал: болезнь века – инфаркт. Подумал уже не о предстоящей операции, а об обреченно прожитой половине жизни. И может, лучше неожиданно просто грохнуться на пол, чем тебя грохнут из автомата свои или чужие…

Поглядел на часы: без четверти шесть. Еще час – и погоня за «Волгой» номер 43–27…

* * *

Саблин поймал по радио машину Гриднева:

– Александр Романович, вы? Следуем за Паршиным. Сейчас у СЭВа. Вы где? Уже на Дорогомиловской. Догоним…

Неожиданно – откуда бы? – пошел мелкий дождик. Мостовая засверкала отражениями электрических фонарей.

– Скользко ему будет пристраиваться к Паршину, – заметил Корецкий.

– Паршин проехал. Обогнал нас, – сказал Гриднев, оставив без внимания замечание Корецкого.

– Узнали машину?

– Я номер узнал. А паршинский хвост опаздывает.

– Слишком много машин. Как бы нам не помешали.

– Разберемся.

Проехали арку, венчающую конец Кутузовского проспекта. Говорят, она была когда-то в конце улицы Горького у Белорусского вокзала. Одессит Гриднев не помнил ее: бил врага в одесском подполье, воевал в действующей армии и попал в Москву, когда ее остатки были свалены во дворе архитектурного музея во дворе Донского монастыря. Тут, на Кутузовском, она, конечно, уместнее, как торжественный символ Отечественной войны двенадцатого года. Но сейчас он промчался мимо, даже ее не заметив. Дождь лил сильнее, и мостовая стала зеркалом, в котором смешались огни «Волг», «Жигулей» и «Москвичей». Как в кино, когда показывают погоню в дождь. Паршин шел впереди, отставая от Хэммета на несколько метров. Их отделяли от Гриднева две или три машины. Где-то рядом должен быть Хомутов, подумал Гриднев.

Еще три километра. Машин стало поменьше, и в пляске огней на мокром шоссе им удалось подобраться к Паршину. Теперь все шли гуськом: Хэммет, Паршин, Корецкий.

– Хомутов, ты где? – Гриднев включил радиотелефон.

– Здесь я, Александр Романович, иду за ними.

– Не пропусти передачу конверта.

– Камера – на всех парах. Не пропущу.

– Когда Паршин начнет приравниваться к Хэммету, – сказал Гриднев Корецкому, – обгоняй их, но особо не отрывайся. Будем ловить момент.

Снова включил радиотелефон:

– Саблин, как у вас?

– Порядок, – ответил немногословный Саблин.

– Паршин за вами.

– Знаю, – сказал Саблин и отключился.

Гриднев внимательно следил за паршинской машиной: вот-вот увеличит скорость. Увеличил. Отставая на полкорпуса, уже идет рядом.

– Корецкий, – предупредительно напомнил Гриднев.

– Вижу.

Корецкий нажал на акселератор, и «Волга» рванула вперед, перестроилась в левый ряд, пошла впереди Хэммета, И Гриднев не видел, как «жигуленок» Паршина поравнялся о хэмметовской «Волгой», пошел справа от нее, потом Паршин протянул руку и бросил конверт в открытое окно «Волги». Все это заняло считанные секунды. Гриднев потом подсчитал их, – ровно шесть! – когда смотрел эпизод, снятый сразу с двух камер – Хомутовым и Саблиным. Хорошо снятый, несмотря на скупое – дождь! – освещение…

* * *

Паршина взяли просто. Он заметил погоню и понял, что ему не уйти. Щемящая боль в груди затуманила сознание, и он увидел впереди не асфальт дороги, а коридор одесского гестапо с идущим навстречу гауптштурмфюрером Гетцке. Встряхнул головой, будто разгонял видение, замигал указателем правого поворота, перестроился, пошел к тротуару, встал.

– Вы арестованы, – сказал Саблин, открывая дверцу водителя.

Паршин не отозвался. Он сидел, закрыв глаза и запрокинув голову на сиденье. Руки безжизненно висели по бокам.

– Обыщи его, нет ли оружия, – произнес подошедший сзади Ратомский. – Мне что-то не нравится этот обморок.

Саблин нашел зажигалку и фляжку с коньяком. Оружия не было. Паршин открыл глаза.

– Нитроглицерин, – попросил он одними губами, – в кармане.

– Сделано, – ответил Саблин, сунув ему в рот таблетку из тюбика, найденного в лицевом кармане пиджака. Минуту спустя боль отпустила сердце.

– Я давно заметил слежку, – проговорил Паршин, уже оживая. – А свернув, понял, что это конец.

– Почему же вы подарили нам Хэммета? – улыбнулся Ратомский. – Ведь вы могли сказать ему, что за вами следят.

– Надоело быть на побегушках у барина. Мне опять в тюрягу, а ему житье царское?

– Почему опять?

– Хватит, поехали, – оборвал его Саблин: ему не понравился этот псевдодопрос в машине. – Евгеньев поведет свою машину. Ты за рулем, а я с Паршиным. Ему еще надо отлежаться от сердечного приступа.

* * *

С Хэмметом тоже не пришлось повозиться. Говоря об аварии, Гриднев имел в виду стандартную ситуацию. Корецкий резко тормозит, машина Хэммета врезается им в багажник, и дипломат конечно же не успевает уничтожить пакет. Как в кино! Однако обошлось без кинематографических параллелей. Обе машины остановил у кинотеатра «Минск» красный сигнал светофора – обычная ситуация. Корецкий мгновенно выскочил из машины и бросился назад, рванул дверь:

– Руки на руль!..

А справа уже сидел запыхавшийся Хомутов. Их машина стояла позади.

– Успокойтесь, господин Хэммет. Сопротивление бесполезно.

– У вас нет права меня задерживать, – со злостью сказал Хэммет. – Машина дипломатическая.

– У вас не дипломатическая машина, господин Хэммет, – оборвал его Корецкий. – Вы забыли, что едете на «Волге» под городским номером 43–27.

– Вы об этом знаете? – искренне удивился Хэммет.

– Скорее – вижу. Будьте добры, подвиньтесь, пожалуйста.

Хэммет пересел назад, рядом с ним устроился Хомутов. Корецкий сел за руль, и тут только красный свет светофора сменился зеленым. Инспектора ГАИ никто ни о чем не предупреждал, об операции он и не ведал, значит, она заняла не более тридцати секунд. Ловко!

Корецкий тронул машину и пошел на разворот. Следом за гридневской «Волгой».

Хэммет молчал. В конце концов, он имел право на раздумье. Да никто и не торопил его. Откуда чекисты узнали время и место его встречи с агентом? Ведь он говорил из случайно выбранного автомата. Значит, за ним следили. Да, чекисты работать умеют.

– А задерживать меня вы не можете. Я подчиняюсь международному праву. Я дипломат, – сказал он.

– Вы были им, пока не занялись разведывательной деятельностью, – сухо сказал Корецкий. – Теперь, к сожалению, вы только персона нон грата, если согласится на это наше Министерство иностранных дел. Сейчас мы отвезем вас к нам, убедим в том, что деятельность ваша не соответствует статуту международного права, и вызовем представителей посольства и МИДа.

Хэммет замолчал снова и молчал всю дорогу до площади Дзержинского.

Глава девятнадцатая

В кабинете Гриднева Хэммет решил, что может вести себя развязнее. Он в точности знал, что ему угрожает. Так почему бы и не поговорить умному человеку с умными людьми.

– Я вас узнал, – сказал он Гридневу. – Помните, в Доме литераторов?

– Помню, – кивнул Гриднев.

– Хорошо поговорили.

– Продолжим?

– Нет никакого желания. Чем это я нарушил международное право?

– Хотя бы тем, что без разрешения вашего посольства вмешались в наши внутренние дела.

– Как? – сыграл удивление Хэммет.

– Вот в этом конверте находятся переданные вашим агентом формулы секретного опыта лаборатории доктора физических наук Каринцева в Институте новых физических проблем.

«Как они узнали, что Паршин агент? – подумал Хэммет. – Он был засекречен, как невидимка. Может быть, поговорить прежде о нем, а о Максе позже?»

– Почему вы думаете, что он агент? – спросил он.

– А хотите очную ставку?

– Когда, сейчас?

– А когда бы вы думали?

Хэммет вздохнул. Значит, Паршин уже в их руках. Но он же скажет все, что они хотят. Пусть. Он устроит ему маленькую пакость.

– Нет, говорить нам не о чем. Вы знаете хотя бы частично его биографию?

– Превращения одесского полицая: Лобуда – Чернушин – Паршин?

И об этом знают! Но у него есть еще козырная карта – Максим Каринцев.

– А вы знаете, кто нам юридически передал эти формулы? Откуда тянется цепочка к Лобуде – Паршину?

– Знаем, – подвел итог Гриднев. – Он сделал это по нашей просьбе.

На Хэммета было страшно смотреть. Глаза сузились, щеки ввалились…

Но есть еще шпрингеровская штучка. Есть!..

– Нет, – понял его Гриднев. – История, которую вы придумали в ЦРУ для шантажа Максима Каринцева, – липа! На фальшивые ваши документы мы представим свои, действительные. Изобретенный вами абверовский разведчик Мальберг ударит по цеэрушнику Хэммету.

– Подготовились? – с горьким сарказмом протянул Хэммет. Что ему оставалось? Только умолкнуть и ждать прибытия официальных лиц. Умный человек не мог показать своего ума. – Вероятно, и кинофильм сняли?

– Хотите посмотреть? – спросил Гриднев.

– Не хочу, – отрезал Хэммет.

* * *

Через день в том же кабинете состоялась очная ставка. В один ряд были поставлены четыре стула. На них сидели четверо людей примерно одного роста и одной комплекции в похожих по цвету, не новых, но и не очень заношенных костюмах, но с разными лицами. Один – лысоватый блондин с примятым, как у боксера, носом; другой – с сединой на висках, шатен; третий, моложавее других, с пегими космами и трехдневной небритостью, но все безусые, как и Паршин, А тот сидел – с каменным лицом – третьим слева.

– Пригласите Шитикова, – сказал Гриднев.

Шитиков, облаченный в ватник, старые засаленные штаны и кирзовые сапоги, но вымытый, побритый, прежде всего взглянул на сидящих: ради кого его сюда привели? Он долго всматривался в каждого, раза два прошел мимо ряда и сказал:

– Пусть встанут.

Встали.

Он снова обошел их, подолгу стоял у каждого, подошел опять к третьему слева и засмеялся:

– Не опускай головы, кореш. Все под богом ходим. Разрисовки на тебе нет, знаю. Никогда не любил на животе голых баб расписывать. В Германии это не принято, тоже знаю. Но укрыться от меня не сумел. Постарел старый кореш, но мордочка та же, сытая. Что Лобуда, что Чернушин, не спрячешься. Готово, начальники, спекся.

– Подождите в приемной, – сказал Гриднев и, когда Шитиков вышел, пригласил Закиряна.

Старик Закирян выглядел даже моложе сидевших. Подстриженный, чисто выбритый, в хорошо сохранившемся старом костюме, только что доставленный самолетом из Еревана, прежде всего огляделся, поклонился Гридневу, сидевшему за столом, кивнул Корецкому и любезно улыбнулся знакомому ему Саблину. На людей, сидевших по стеночке на стульях, он смотрел долго. Ему труднее было узнать полицейского знакомца из оккупированной Одессы. Слишком много лет прошло. Против Паршина он остановился, задумался, помолчал.

Паршин сидел, прикрыв глаза. В груди прорастала знакомая боль. И ему захотелось помочь старику Закиряну.

– Что колеблешься, полицай? Я-то тебя сразу узнал.

Закирян закрыл лицо рукой и вновь поклонился Гридневу.

– Прошу извинить меня, товарищ полковник. Он оказался умнее. Память часто стирает прошлое.

– Вы свободны, товарищ Закирян, – улыбнулся Гриднев. – Обратный билет в Армению получите у дежурного. – И, обернувшись к Корецкому, добавил: – А Шитикова отправьте на Петровку: пусть этапируют его в Ростов. А затем продолжим опознание. Всем сидящим надеть плащи и шляпы.

Приготовившиеся к опознанию натянули сине-серые болоньи и шляпы из мятого псевдофетра.

– Попросите профессора Светлицкого, – передал дежурному Гриднев.

Вошел человек, чем-то действительно похожий на Паршина. Вошел и растерялся, увидев ожидающих опознания людей.

– Встаньте, чтобы профессор лучше разглядел вас, – распорядился Гриднев.

Профессор поглядел издали на вставших людей. Подошел ближе и, стесняясь своего недоумения, сказал Гридневу:

– Внешне один из них так и выглядел, товарищ полковник. Трудно вспомнить какой… Попробую.

Он прошел мимо всех, заглядывая каждому в лицо. Потом еще раз вернулся к Паршину. Тот отвел глаза. Стеснение в груди ложилось камнем, сопровождаемое тупой, сверлящей болью. Кого они ищут и где он видел этого человека? Кажется, на автомобильной дороге в «Узкое». Значит, ищут убийцу Колоскова. А убил его он, Паршин…

– Должно быть, все-таки этот. Я уже говорил тогда вашему товарищу, что он чем-то похож на меня. Видите эти скулы и подбородок. Пожалуй, это вернее всего он.

Паршин вдруг осел, полуоткрыл рот, испустив глухой свистящий выдох, колени его согнулись, и тело как-то неуклюже рухнуло на пол. Профессор Светлицкий нагнулся, пощупал пульс, опустился над упавшим, рванул раскрытый ворот рубахи, приложил ухо к сердцу, послушал и встал.

– Все, – сказал он. – Конец.

– Умер? – вскрикнул Гриднев.

Светлицкий пожал плечами, словно удивился, что кто-то сомневается в его диагнозе.

– Можете мне верить. Я кардиолог.

– Он еще в машине чувствовал себя плохо. Не говорил, но вел себя странно. То и дело расстегивал и застегивал ворот рубахи. Дергал почему-то левым плечом, – сказал Саблин.

– Это вы виноваты, – произнес Светлицкий, обращаясь к Гридневу. – Заставили меня участвовать в спектакле и обрекли на смерть, может быть, невинного человека. Ведь мое опознание, вообще говоря, не было точным.

– Было! – подтвердил Гриднев. – До вас его опознали еще двое. Ведь он убил не одного человека, а десятки советских людей. Бандит и убийца и в конце концов затаившийся агент вражеской разведки. Это он сам казнил себя. Двадцать лет жизни в глухом одиночестве, без друзей и семьи. Двадцать лет ожесточенного страха перед разоблачением. Двадцать лет ненависти без раскаяния и беспробудное пьянство по ночам. Добровольная казнь в страхе перед законом.

Эпилог

С Фрязиной все обошлось без хлопот. Ее арестовали во время обеда в столовой ипподрома. Тихо подошли, пригласили следовать за собой и увезли. Она только просила разрешения позвонить Хэммету, но ей отказали. Выглядела она спокойно: видимо, предчувствовала конец.

А Хэммет?

Арестовать его не могли: он числился в штате посольства. Объявили персоной нон грата и выслали. Обвинение было столь серьезно, что он даже не искал защиты у посольства. Он знал, что ему поставят в вину в ЦРУ. Провал агента, халатное и неумелое руководство операцией, незадачливую организацию шантажа русского ученого, нерасчетливость и промахи в отношениях с советской контрразведкой.

Улетал он на самолете Аэрофлота, совершающем рейсы по линии Москва – Вашингтон. Гридневу очень хотелось приехать в аэропорт, выйти на открытую галерею вокзала, посмотреть на Хэммета. Однако не поехал. Уж слишком это смахивало бы на стандартные концовки «шпионских» романов: седой полковник с удовлетворением наблюдает, как идет, понурившись, проигравший сражение враг… Гриднев не любил «шпионских» романов. Он просто набрал телефон справочной Аэрофлота, поинтересовался: не отменяется ли рейс. Нет, сказали, не отменяется, улетит по расписанию.

Да и с чего бы ему отменяться: небо над Москвой чистое, безоблачное, солнце вовсю жарит. Гриднев подумал: славно, что погода удалась летная, видимость – миллион на миллион, как говорят авиаторы.