Текст книги "Мертвые не плачут"

И еле услыхал:

– За что?

– За все, наверно, – ответил. И добавил: – Прощайте.

Не время, считал, для душеспасительных разговоров.

Мэр как будто услышал и понял. Дернулся раз, второй, совсем сполз на пол, уронил голову и замер. Пастух нагнулся и попытался нащупать пальцами пульс на шее за кадыком. Он не прощупывался. Приоткрыл один глаз, потом второй. Они мертво смотрели в потолок, не реагируя на свет.

Больное сердце никаким бегом вдоль Великой Реки не спасти и не вылечить, особенно если ударить по сердцу инфраизлучением в десять герц.

А простой пулей – это бы сразу, без предсмертных словес. Но пуля – это чистой воды убийство, а так…

Умер человек. Отмучился. Мир праху, как говорится…

Взял прикроватную лампу, снял абажур, уложил ее на пол, горящей и давно и уже раскаленной электрической шестидесятиваттной лампочкой – на край тюля. Абажур кинул рядом. Будто тот соскочил, когда лампа падала. Шире открыл окно. И дверь распахнул. Чтоб приток воздуха был, когда тюль, да еще и пыльный внизу наверняка, начнет гореть. А начнет он быстро.

Картинка для следаков: Мэр, падая с кровати, рукой лампу скинул. Нечаянно. Импульсивно.

Можно, конечно, подождать, когда загорится, но времени вообще-то нет. Загорится, загорится, вон уж и дымком потянуло…

А домашнего наводнения в этот раз не случится. Лишнее. Огонь, вопреки сказкам и логике, воду победил. Может, в другой раз, кто знает…

Пожар лучше издалека наблюдать.

И вышел Пастух так же тихо, как вошел. И в доме тоже было тихо. Только в комнате Мэра что-то потрескивало, и какие-то сполохи видны были сквозь закрытую Пастухом стеклянную дверь. А метрах в четырех от комнаты Мэра увидел приоткрытую дверь. Тоже комната. Чья-то. Может, мифического для Пастуха двенадцатилетнего сына. И доселе мифического: темно в той комнате было.

Пастух не рискнул идти через задний вход: охранник дремал, но, как говорил Комбат, мышей чуял. Не стоило рисковать. Прошел на террасу – двери в сад не были заперты. А и то понятно: Хозяйку ждут с минуты на минуту, а она через задний ход не пойдет. Западло ей, гордой.

Пригибаясь, быстро миновал темный соседский участок, перекинул тело через забор, потом еще раз применил гимнастические навыки и оказался на участке, где спала стройка. Выбрался на улицу, намеренно неторопливо дошел до калитки на пляж, вышел, запер ее отмычкой. Потопал вдоль Реки – ночной странник, которому почему-то не до сна. Никого на берегу не было, ни души. Размахнулся и закинул полиэтиленовый пакет с ненужным теперь грузом чуть не на середину Реки. Гранату, бывало, и дальше кидал. Пошел к любимому своему месту лежки – на горушке у леса. Присел на корточки, стал смотреть. И без прибора ночного видения все – как на ладошке.

Сигнализация, ясный пень, сработала штатно. Пастух еще только расположился на насиженном месте, а и без бинокля видно было, как зажглись прожектора на главных воротах, как толпой бежали к дому Мэра охранники, как толпились они на участке бессмысленно и тупо, потому что второй этаж горел, как в кино – мощно и, что уж тут кривить душой, красиво.

Пожар – это всегда красиво. Если чужое горит…

А пожарные машины, три сразу, вопя сиренами и мигая синими маячками, уже врывались в ворота, катились по улицам поселка. Охранно-пожарная система сработала достойно. Вот и первая пожарка въехала на участок, подминая забор, мужики быстро и споро раскручивали шланг, пошла на огонь струя воды, и почти сразу – вторая, потому что и второй экипаж тоже быстро сработал, и пламя начало отступать под натиском воды, сжиматься, но – поздно: крыша, еще охваченная огнем, стала рушиться – не сразу, а по частям, по кусочкам…

И никого, видел в бинокль Пастух, не выносили из пожара. Ни живого, ни мертвого.

А тут, как в блокбастере с трагическим финалом, в распахнутые ворота поселка влетела знакомая Пастуху машина с богиней на капоте, на бешеной для поселковых улочек скорости домчалась до уже угасающего пожара, из нее выскочила женщина и бросилась в дом – или что там от него осталось, ее перехватили не то соседи, не то охранники, держали, а она что-то кричала, неслышное для Пастуха, но он легко мог представить – что, и неслучайный новый знакомец его по имени Первый стоял рядом с обезбашенной от горя женщиной и не знал, что делать.

Пастух посочувствовал ему.

Но пора пришла мотать отсюда. Не досматривать же все до конца, не кино. Дело сделано, а побочные эффекты его не интересуют. Второй час ночи. Время мертвых. Он, Пастух, чужой здесь. И чужое горе – не его горе. Он просто сделал дело. Первое. А впереди – еще четыре. Надо ехать, тормознуть у заправки где-нибудь на выезде на южную трассу, на дорогу в южный город, лежащий на перепутье от Великого Хребта и Большой братской Страны, которая прежде была частью умельцами разрушенного и уже почти забытого Союза Народов.

Там, в этом городе, жил один общительный человек, молодой еще, чуть постарше Пастуха, а уже достойно представлял большую газовую Империю, любил выпивку, праздники, баб и, конечно, деньги.

Но о нем – по приезде. Там и почитаем подробно, что он и кто он.

А пока надо заправиться и поспать – хотя бы пару часов. До рассвета. Светает еще рано.

Глава вторая
Спортсмен

1

Выехал из Города-на-Реке в начале седьмого утра.

Сотня в час – не самая быстрая езда, но менты, как известно, не дремлют даже в такую рань. Сразу за первым на пути районным городком – одним, кстати, из древнейших, поминаемым в писцовых книгах аж в семнадцатом веке, Пастух увидел на обочине пацанчика. Тот стоял у трассы, как у быстрой реки, просто смотрел на текущую мимо дорогу и, не исключено, чего-то ждал. Просто ждал.

Пастух трепетно относился к детям, особенно – к подросткам. Жизнь так заставила. Или обучила. И не терпел же никогда никого в салоне, а уж если и рулил далеко – тем более, но тут прижал тормоз и, гася скорость, подъехал к парню.

Батя в детдоме сказал бы в подобном случае: медведь в лесу издох. То есть поступок Пастуха – из ряда вон для него. При чем здесь медведь и с какого ляда ему подыхать – Батя не объяснял. Темна вода во языцех…

Опустил стекло.

– Потерялся? – бессмысленный вопрос, но иного не сложилось.

Парень подошел к машине, заглянул в салон. Смотрел на Пастуха и молчал. Лет двенадцать ему на глаз было, Пастух умел угадывать возраст детей – от пяти и выше, жизнь с младшим братом обучила, тот на его глазах вырос. А до поры – и на руках.

– Чего молчишь?

– Думаю, – сказал мальчик.

– Нашел время и место… Тебя подвезти куда-нибудь?

Не хотел, не умел, а спросил-таки.

– А куда вы едете? – логично полюбопытствовал мальчик.

– Далеко. Город-в-Степи. Слыхал о таком?

Мальчик думал. И смотрел на Пастуха, не отводя глаз. Но не враждебно и не просительно. По-взрослому как-то смотрел. Типа – изучал объект.

– Вообще-то мне по пути, – высказался.

Это ему, оказывается, по пути!

Пастух усмехнулся и, сам себя не очень понимая, предложил:

– Садись. К вечеру там будем.

Мальчик открыл дверь и сел рядом с Пастухом. Пристегнулся.

– Поехали, – разрешил.

Пастух, поймав просвет в траффике, нырнул в него и погнал. И только тогда сообразил:

– А где твои родители?

– Их уже нет, – странно ответил мальчик.

– То есть? Что значит – уже нет? Уехали? Умерли, не дай Бог? Бросили тебя? Или ты вообще детдомовский?

Мальчик молчал. Думал.

Пастух не переспрашивал. Рулил.

Двенадцать-тринадцать лет – не самый простой возраст. Начало взросления. Осознание себя личностью, которая старше, нежели в свидетельстве о рождении написано. Непонимание взрослых, которые не хотят или не умеют замечать личность в сыне ли, в ученике ли, в соседе по дому, в попутчике ли. В брате, к слову. Обида на мир, как щит… Пастух все это когда-то проходил – год за годом, день за днем. Брат взрослел на глазах, а он, Пастух, был ему и отцом, и матерью, и учителем, и нянькой, и другом.

И врагом…

Так сложилось.

– Детдомовский, – ответил наконец мальчик.

Соврал, подумал Пастух.

Он очень долго и очень близко был с братом. Как родителей не стало. Как он, Пастух, и пятилетний тогда брат, остались одни в деревенском доме. Пастуху шел двенадцатый. Соседи, конечно, помогали чем могли, но родной власти не положено было оставлять сирот без опеки, вот и спустя три месяца после смерти мамы и отца братья попали в детдом. И началась серьезная жизнь. Не лучше и не хуже, чем прежде. Просто другая…

Непросто вспоминать и не в жилу.

– Ты смотри, я тоже детдомовский, – невесть чему и зачем обрадовался Пастух. Не совпадению, конечно, обрадовался. Какое, к черту, совпадение, если пацан врет. Детдомом от него и не пахнет. Но для поддержки разговора отчего бы и не сыграть радость? – А сейчас куда путь держишь?

– Туда же, куда и вы.

– Ты знаешь мой маршрут?

– С чего бы? Просто мне без разницы. Лишь бы подальше.

– Сбежал из детдома?

– Почему сбежал? Ушел. Надо было…

А может, и детдомовец. Пастух не ведал, какие они сегодня – детдомовцы. Вон – мода пошла: помогать им с барского плеча, покупать в детдома автобусы, киноустановки, мебель… Крыша если и не поедет, то сдвинется хоть на малость.

Да Бог с ним, с пацаном. Хочешь быть детдомовцем – будь им. Пастуху не жалко.

– Настолько надо, что никому не сказал, верно?

Мальчик опять думал. Не просто тянул время, догадывался Пастух, а именно думал. Искал ответ точный, краткий и ни к чему не обязывающий. Либо пацан нерешительный, что по-любому странно для детдомовца, либо дорого ценит слово произнесенное.

– Никому, – ответил наконец.

– Твое дело, – равнодушно согласился Пастух. – Только воспитателей жалко: они сейчас там хватятся тебя, забегают, как ошпаренные, в ментовку позвонят, фотку твою размножат и на столбах вывесят. Их разыскивает милиция… Это тебе надо?

– Мне – нет, – ответил мальчик, опять чуть подумав.

– А кому?

– Вероятно, никому теперь. Вы же меня увезли из Города-на-Реке.

– И что с того? Сообщение о пропавшем из детского дома ребенке, а также его приметы и фото будут разосланы по всем отделениям милиции Страны или, для начала, по Приречному региону.

Мальчик смотрел в окно. Пастух гнал машину за сотню и никакими своими действиями не подтверждал то, что говорил назидательно и самому противно.

Километра два проскочили, пока мальчик не разродился наконец ответом.

– Все, о чем вы говорите, произойдет не раньше чем через неделю. А то и позже. Я же не опасный преступник и не сын олигарха, чтоб искать меня с сиренами. Разошлют фотографию по районам, откатают на ксероксе и что?.. Вы такие фотки видели?

Пастух видел. Узнать по скверной ксерокопии живого человека – это надо лихое воображение иметь. Прав пацан. Найдут его вряд ли. Если только он на чем-нибудь не попадется.

– А коли уворуешь чего?

– Уворуешь? – Мальчик повторил слово, как на языке покатал. Незнакомым ему оно показалось?.. Возможно: слово-то Пастух из детства достал. – Не стану, – ответил наконец. – Я же не вор.

– Деньги, что ли, есть?

– Будет надо – заработаю.

– Интересно, где и как?

– Руками. Ногами. Головой вот тоже… Там видно будет.

– А пока, выходит, не видно, – резюмировал Пастух. – Пока можно и не думать о прокорме и ночлеге, рукастый ты наш… Или у тебя в том Городе родня есть?

Мальчик молчал. И Пастух не торопил его. Чего торопить? Дорога долгая, ехать им вместе до вечера. Не высаживать же парня на трассе?..

Он, Пастух, понимал яснее некуда, что мальчик ему – помеха, лишний груз, что в Городе-в-Степи Пастуху потребуется привычное одиночество в толпе, что мальчик будет им высажен где-нибудь в центре Города и – пока-пока!.. Но это – потом. А пока – все ж какой-никакой, а собеседник…

– Ладно, – принял решение. Паллиативное. – Я тебя, ясное дело, довезу до места, а там – ты сам по себе. Уловил мысль?

– Чего тут ловить? – отозвался мальчик. – Ваша мысль сама в голову идет.

– Это ты меня похвалил или как? – вроде со смехом спросил, но и любопытно стало: уж больно ироничен и для возраста своего и, что главнее, для той среды, из которой он сейчас пытается вырваться. Якобы из той. Или все же из той?..

– Как вам больше нравится, – ответил мальчик.

И Пастух окончательно сформулировал свое о нем мнение: непрост парень, не детдомовский он – по интеллекту, школьный мальчик, домашний, начитанный, с умными взрослыми общающийся. Так что разговоры разговорами, но стоит быть с парнем поаккуратнее. Он что-то крепко скрывает. Он что-то задумал и приступил к исполнению задуманного. Уже. В машине Пастуха. Или еще раньше – в детдоме. Если таковой существует и разводят в нем умных и скрытных воспитанников. Пастух про такие специализированно продвинутые сиротские учреждения не слыхал.

Хотя…

Читал где-то: есть несколько воспитательных учреждений, куда собирают умных и способных детишек со всей Страны. Готовят их заранее… К чему готовят?.. Не помнил. Уж не к труду и обороне, наверно, а к чему-то более продвинутому. К нелегальной работе за бугром. К внедрению в высшие круги забугорного детства. Фантастика ненаучная, голому ежу ясно.

Но спросил все же:

– Языки знаешь?

Мальчик глянул на него с недоумением.

– На уровне учебника для средней школы. На «четверку». А что?

– Просто спросил. Не бери в голову…

За последнюю пару лет Пастух, как он сам сейчас вспомнил, подбирал попутчиков на длинных и скверных дорогах всего два раза. Оба – в прошлом году. Старушка с пятилетней внучкой, приболевшей чем-то, он их в больницу районную доставил, почти по пути было. И старика-ветерана с двумя «Боевыми Знаменами» на телогрейке – этот к сыну на свадьбу ехал, крюка пришлось дать, но уж больно дед славным оказался. Обоих пожалел.

И все. А теперь – пацан. Невесть кто и откуда. И куда. Тоже пожалел?

Наставник узнает о его жалостливости – уволит с хитрым выходным пособием. С пулей в башке, например, или что-то позаковыристее закажет… А с чего это ему узнавать? За своих «овец блудных» Пастух сам в ответе, и наплевать Наставнику на то, как и где он их пасет. И на мальчика-попутчика ему тоже наплевать.

А Пастуху, получается, – нет. И довезет он парня до Города-в-Степи, не развалится, а там – будем посмотреть, как говорится. Все одно – расстанутся. Но это потом. А сейчас – данность: паренек попался странноватый и себе на уме – так это ж любопытно! Есть дорога, а приложением – пустое и все ж приятное занятие: болтовня о том, о сем, ни о чем. У Пастуха редко выпадают случаи просто поболтать, все больше молчать приходится. А тут…

Брату давно не двенадцать. Брату нынче – двадцать четвертый пошел. Он сам по себе. А было двенадцать – так любое свидание с Пастухом праздником выходило. Для обоих. Хотя в это время Пастух нечасто вырывался к брату в детдом, война на юге все не кончалась и не кончалась…

Жизнь такая скверно сколоченная.

Однако рано и зряшно было пытать мальчишку вопросами о жизни. Не скажет. Пока. Причины у него на то, очевидно, есть. И одна из них тоже очевидна: мальчик явно не тот, за кого себя выдает. Чем это может грозить делу вообще и Пастуху в частности? Сам себя спросил, сам себе ответил: пока ничем. Пока они едут по трассе, мальчик привязан к водителю… ну, хотя бы ремнем безопасности, фигурально выражаясь, а когда доедут до финиша, то отпустит Пастух пацана на все четыре и забудет о нем. А думать, что он – засланный казачок, так это уж и вовсе помешательство, даже для сверхосторожного Пастуха. Да и кем засланный? Разве только Наставником? Нет, Наставник абсолютно уверен в Пастухе, поскольку держит его на крепкой веревочке: на одном конце Пастух, а на другом те «овны», кого этот Пастух отправил в Царство Небесное. Если что не так, то и Пастуху туда же дорога скатертью ляжет. Он у Наставника не единственный спец по казням, есть и иные. Пастух их не знает, но знает об их существовании…

А мальчик совсем не похож на брата Пастуха. Тот в свои двенадцать был не слишком самостоятельным: компашка в детдоме не самая тихая сбилась, да брат в ней не на первых ролях числился. Пастух, когда случалось, ехал к нему хоть на день, даже на пару часов, только выпадала такая оказия редко. Забрать бы его тогда – и в другой детдом. Но понимал: в другом спокойней не выйдет.

– Зовут-то тебя как? – поинтересовался наконец у попутчика.

– А так и зовут, как зовете, – ответил парень. – Мальчик я. Или Пацан. Чем не имя? Выбирайте, я на любое откликнусь.

И Пастух согласился: имя. Даже два. Не хуже и не лучше, чем у него, Пастуха. И счел должным представиться:

– А я Пастух.

Мальчик кивнул, как подтвердил сказанное. А Пастух все ж полюбопытствовал:

– Как ты понял, что я тебя Мальчиком называю?

Тот глянул, как на недоношенного:

– А я что, на девочку похож?

И дальше молча поехали. Будто краткий ритуал представления друг другу поставил точку в ни к чему не обязывающей болтовне, распасовке слов-мячиков. Не так чтоб очень жирную, но все же. Тот же Батя, когда заходил в спальню, где двадцать девять разновозрастных обалдуев, не признавая отбоя ко сну, орали, швыряли друг в друга тяжелые, набитые ватой подушки, тот же Батя гаркал по-командирски:

– Ти-хо!

И все затыкались, потому что знали: кто не заткнется, тому ночевать в классе, а там – не на чем, на столе разве, и – холодно.

А Батя слушал тишину секунд двадцать-тридцать, нежил ее, лелеял, улыбался, а потом говорил:

– Ну, прям, тихий ангел пролетел.

И это было очень жирной точкой дня: спать и вправду пора пришла.

Брат, помнил Пастух, после этого «тихого ангела» вырубался мигом. Как и впрямь сигнал дали. Совсем ребенком был: еле-еле шесть стукнуло.

А мальчишка-попутчик меж тем тоже вырубился. Заснул, прислонив голову к двери, к стеклу дверному, тело расслабил во сне – этакая театральная кукла, марионетка, из которой вытащили ниточки. Почему-то именно так Пастух подумал. Книжные, конечно, аллюзии, или телевизионные, марионеток Пастух никогда «живьем» не видел.

Он, не глядя, протянул правую руку назад, зацепил свою куртку, валявшуюся на заднем сиденье, накрыл, как сумел, спящего. Утро все ж. Прохладно.

А тот спал.

Времени натикало – за полдень. Ехать еще и ехать. Часов шесть, если ничто не помешает.

Три из них пацан проспал под курткой Пастуха. Проснулся оттого, что Пастух остановил машину. А остановил он ее аккурат у придорожной харчевни, где в данный обеденный момент гостевали фуры. Выключил зажигание и легко тронул пассажира. Тот открыл глаза, как и не спал столь долго и крепко, сел разом, глянул в окно, спросил:

– Сколько осталось?

– До Города-в-Степи? Часа три, три с полтиной. Перекусить не желаешь?

– А что делать-то? – вопросом на вопрос. Выбрался из машины. – Пошли. Только у меня денег нет. – Последняя фраза не прозвучала извинением, но лишь констатацией факта.

– У меня есть. – Пастух тоже факт констатировал. – Хватит на пару.

Мальчик оказался из малоежек, попросил принести тарелку гречневой каши и чаю. Пастух не стал любопытствовать: что так хило да не экономит ли он чужие деньги; не его забота подорожных малолеток от пуза кормить. Да и брата в очередной раз вспомнил: тот в таком возрасте тоже ел с горем пополам. И не потому, что не хотел, а потому что в детдоме рацион был нещедрый. Вряд ли за десять лет что-то сильно поменялось в неизменно скудной сфере госпризрения. Мальчику поесть бы на халяву от пуза – так нет. Стесняется?..

Но это уж было Пастуху до лампочки!

Ели молча.

Мальчик вдруг спросил:

– А у вас дети есть?

– Тебе зачем? – Грубо получилось, но по делу.

– Просто спрашиваю. Нельзя, что ли?

– Можно. Нет у меня детей. Брат есть. Младший.

– Как я?

– Много больше. Почти взрослый уже. Или совсем взрослый…

– Брат – это хорошо, – задумчиво протянул Мальчик. Помолчал. Осмысливал, видно: как это хорошо, когда брат есть… – Он с вами живет?

Грустный вопрос для Пастуха.

– Отдельно. У меня работа разъездная, а он в Городена-Левом-Берегу живет. Самостоятельный уже… – Правду, в общем, сказал. И где живет, и что самостоятельный. Чересчур… – Видимся вот только редко, жизнь такая заковыристая…

Мальчик ответом удовлетворился. Доскреб кашу с тарелки.

– Поел? – Пастух помахал тетке-официантке. – Сладкого чего будешь?

– Спасибо. Сыт.

Может, и не соврал.

На всякий пожарный, уходя, купил в буфете две большие шоколадины с портретом девочки на обертке – в дорогу. Девочка гляделось румяной и уж точно сытой.

Отъехали от стоянки, встали на трассу, Пастух дожал педаль газа до ста тридцати в час, покрытие худо-бедно позволяло, а резина на машинке была нестарой. Да и трасса – не переполненной. Ехали – молчали. Если честно, то Пастуху нравилось, что мальчик немногословен. Говорить надо тогда, считал Пастух, когда есть о чем – раз, и два – если тема к месту и ко времени проявилась. Комбат, помнится, не любил многословных в деле, он признавал только два варианта. Первый – «задание выполнено», второй… Нет, второго по определению быть не могло: про «не выполнено» сказать было, как правило, некому. Ну, Пастух в этом смысле был не столь категоричен, как Комбат, любил что-то обсудить, когда это «что-то» казалось интересным или важным. А пока – дорога и небо над ней: что обсуждать? Попутчика взял правильного. Хотя все-таки странноватого…

А сзади их нагонял какой-то микроавтобус – из малых, отечественных, но юркий.

Устраивать гонки Пастух не собирался, наоборот – притормозил, принял левее: хочет обогнать, пусть его. Микроавтобус лихо обошел машинку Пастуха, неожиданно подрезал ее и тормознул резко. Пастух ничего иного не успел, как тоже затормозить. Так и встали: мордами в придорожную степь.

– Кто это? – спросил Мальчик, который, как решил Пастух, заслужил прописной буквы в своем имени.

– Козлы, – объяснил Пастух, вылезая на обочину, потому что из микроавтобуса мухой вывалилось все его население, а именно: три здоровых мужика в грязных брезентовых робах. Рожи у них были неприветливые и мятые. – Ну, может, работяги какие-то, сейчас узнаем.

– Никакие они не работяги, – спокойно сказал Мальчик.

Он их почему-то не боялся, Пастух не услышал страха. Но на всякий случай посоветовал Мальчику:

– Сиди тихо, не высовывайся.

А «работяги» – пусть и в кавычках – встали в толковую кучку перед машиной Пастуха, и один из них, может и главный, сказал:

– Извини, мужик, что мы так резко.

– А чего ж так резко? – поинтересовался Пастух.

– Да времени совсем нет. А машина нужна позарез, – провел грязной лапищей по горлу, показал, как это – позарез.

– У вас же есть.

– Вторая треба. Не паленая.

– Моя, что ли? – догадался Пастух.

– Угадал, брат. Твоя.

– Так она старенькая. Зачем вам? Постойте здесь с полчасика – хорошую тормознете.

– Да нам вообще-то по барабану – хорошая, не хорошая. Нам твоя приглянулась, потому что другой нет. Одни дальнобойщики катят. А у нас дело стоит. Так что давай ключики, забирай мальца и вещички и – не обессудь.

Хорошее слово знал мужик – обессудить. Пастух не стал спорить. Просто пояснил:

– Мне самому она нужна. И Мальчику вон…

– Ты не понял, брат. – Мужик растопырил грязные пальцы на правой руке и потянулся к Пастуху.

Зачем же так пафосно и медленно, успел подумать Пастух. И еще успел оценить: а хорошо ребятки встали. Удобно.

Он никого не собирался ни калечить, ни, тем паче, убивать. Просто они ему мешали ехать в Город-в-Степи, до которого было уже недалеко. А раз мешали, значит надо устранить помехи. Не думая ни о чем. Правило. И он шагнул к тому, кто речь держал, и нанес на противоходе короткий и даже не слишком мощный удар прямой рукой чуть выше мужского достоинства. Мужик сложился, как пирамидка, и растекся на обочине. А Пастух, качнувшись вперед, врезал второму в висок и тоже отключил его, тот и врубиться в нештатную ситуацию не успел. Пастух качнулся налево, развернул третьего, обхватил руками его голову и указательными пальцами резко и сильно надавил на верхнюю губу, практически парализовав противника. «Парализовав» – это все же фигура речи. Просто тому кексу стало очень больно, и он так и шлепнулся жопой на землю, а Пастух тут же сменил точку приложения сил – буквально! – и растянул пальцами ноздри мужика.

Если те двое лежали в отключке, этот, третий, двинуться не мог, потому что носу было мучительно больно, орать он тоже не мог, потому что чужие ладони зажимали рот, но с ушами все было в норме.

В кои Пастух и сообщил:

– Передай своим, что я не нарочно. Вы сами нарвались. Осторожнее на дорогах, парни, движение большое и часто – вредное для жизни. Берегите себя.

Сел в свою машинку, сдал малость назад, газанул и уехал.

И молчал, потому что злился. Не на этих дорожных кретинов, а на себя. На хрена ему местная легенда о «всаднике, сшибающим рукой миллионное войско»? Восточное кино, прям… Одно утешение: минут через пять эти гаврики окончательно оклемаются и, скорее всего, не пустят легенду в мир. Им это надо? Хвастаться тем, как их троих, героев обочины, какой-то лох уделал, как пионеров? Ой, не пристало…

– Ты в порядке? – спросил Пастух Мальчика.

– Мне-то что сделается? – удивился Мальчик. – Мне тут в заднем ряду не страшно было. Прямо кино! Вы – Супермен?

Ни грана иронии в вопросе.

– Сын, внебрачный, – решил «признаться» Пастух.

И Мальчик оценил.

– У вас хорошее чувство юмора. Ненавязчивое.

– А у тебя? – Пастух понимал, что где-то в словах Мальчика зарыт подтекст, а где – не чуял.

– А что у меня? Хочется верить, что тоже ненавязчивое… – И неожиданно: – А вы могли их совсем убить?

– Для чего? – удивился Пастух. – Обыкновенные мелкие бандюганы. Дорожная шваль.

– Значит, не захотели, не нужно было… – то ли вопросил, то ли утвердил Мальчик.

– Считай, что так.

Мальчик помолчал, явно – догадывался Пастух – переваривая корректный ответ на некорректный вопрос. Потом спросил:

– Ничего, если я опять немного подремлю?

– Конечно. Лезь на заднее сиденье, там удобнее.

– Да я уж здесь, чего там… – и опять уснул.

И ниточки из него опять кто-то вытянул.

Пастух в очередной раз удивился редкой способности и странному способу впадать в сон: рассыпаться, растекаться, как бы терять тело, оставляя шкурку. Уж на что в армии и в разведке мощно недосыпали бойцы, но такой расслабухи себе не дозволяли. Ныряли в сон, коли выпало, но спали – как на часах. Или – как в низком старте. Может, кстати, поэтому у поколения Пастуха – вечный недосып. И кто, спрашивается, счастливей?..

А может, организм требует отключки от чего-то, что давит на мозги? Может, и так. Только что может так давить на двенадцатилетнего пацана?..

Не знал Пастух. И не заморачивался.

Так и до Города домчал. Смеркалось уже.

А в Городе тормознул в самом центре – на площади имени бывшего Вождя – и сказал:

– Просыпайся. Приехали.

И Мальчик – на звук скорее, а не на слова, – мгновенно собрал кости, мышцы, сухожилия, что там еще, как-то разом они соединились, увязались и – вновь на сиденье оказался живой и вполне годный к жизни пацан.

– Диву даюсь, – все ж не удержался, сказал Пастух.

А Мальчик не среагировал. Спросил, глядя в окно на памятник:

– Приехали?

– Приехали, – подтвердил Пастух. – Довезти куда?

– А некуда, – ответил Мальчик. – Я здесь впервые и никого не знаю.