Текст книги "Чёрная сова"

10

Не в пример белому от седины и тупому в смысле чувствования тонких энергий, старцу Рыбину, Терехов считал, что обладает повышенным градусом интуитивного мышления. И все равно, оторвавшись от Севы Кружилина на стоянке у Газпрома, успел выехать из города в сторону Белоярки, когда «пошел поток», как говорили шизотерики. С неожиданной болезненной тоской он ощутил незримый барьер впереди и понял, что уезжать сейчас нельзя, а надо скорее мчаться обратно, в центр, домой, потому что Алефтине угрожает опасность. Почему-то перед глазами на миг предстала картина, как милиционеры штурмуют его квартиру и выволакивают закованную в наручники, невесту, то есть, теперь законную жену. Зрелище это вспыхнуло так ярко, что он затормозил, и не раздумывая, поехал медленно, ища место для разворота. Вспомнил наказ Репья, выключил телефон и выдернул батарейку – шифроваться так уж по полной. А город уже плотно запечатался вечерними пробками, причем, в обе стороны, и пробиваться сквозь них пришлось до конца гаснущего дня бабьего лета. День был пятничный, дачный сезон в Новосибе еще не закончился и народ стремился на природу.

Никаких соглядатаев ни во дворе, ни у подъезда он не заметил, разве что подростки сидят на детской площадке, но великовозрастного Севы среди них нет. А чудилось его присутствие! Так и стояла перед глазами картинка – приводит милицию и показывает, где находится женщина, объявленная в розыск. Потому что в мозгу застряла последняя фраза конченного эгоиста или сумасшедшего – "Или никому не достанется!"…

Она и подстегивала всю дорогу, щелкая в ушах, как бич. Андрей бросил машину возле соседнего дома и пользуясь сумерками, прошел к своему. Мирный вечерний дворик, темные, завешанные брезентом, окна слегка притупили остроту скачущих мыслей. То, что Терехову грезилось, еще не случилось, но случиться могло, потому что Сева окончательно свихнулся. Да и сам Андрей из хвастовства, из предательского снобизма перед шефом допустил ошибку, сообщив о женитьбе и показав карточки невесты! Куренков про это рассказал Кружилину – о чем-то же они говорили четверть часа! – и того настиг взрыв эмоций отчаявшегося шизофреника…

Терехов понаблюдал за двором, после чего вышел из тени несколько усмиренный и направился к подъезду, при этом отслеживая всякое движение вокруг. Яркий день бабьего лета истаял, на город ложились сумерки и вот-вот должны были включиться фонари. На лестничной площадке первого этажа так же было тихо, горел дежурный свет и бессовестно пялилась одноглазая видеокамера. Но отпирая квартиру, Андрей на мгновение замер, после чего ощутил, как электрический ток ужаса пронзил руки и ноги, а в голове вспыхнула тревожная сигнальная лампа – опоздал!

Дверь оказалась закрытой на один замок, нижний, самый простой. А верхний, с секретом, был заперт всего на один оборот, чего сделать обыкновенным ключом невозможно – только отмычкой. И об этом Терехова предупреждал еще мастер, устанавливающий железные двери повышенной надежности, поскольку хозяин бывает в длительных командировках. У того, кто тайно проникал в жилище, не хватило времени, терпения или опыта, чтобы запереть хитрый замок на полных три оборота. Или не посчитали нужным, и вряд ли это были простые квартирные воры, рискующие угодить на глаза соседям и видеокамерам. Скорее всего, действовали почти не прикрыто, и это был не обыск; на языке ментов подобное мероприятие звучало, как оперативный осмотр помещения. Пришли, осмотрели, арестовали находящуюся тут женщину без документов и удалились.

А есть ведь массивный шпингалет, которым можно запереться изнутри!

Терехов на него и закрылся, после чего включил свет в передней: вроде бы ничего не нарушено, не разбросано. Собранные и увязанные в дорогу рюкзаки стоят в углу, у порога, на вешалке приготовлена походная одежда – вроде бы все на местах… Да и не будут громить квартиру, если пришли по наводке, за конкретным человеком! Андрей подскочил к двери ванной комнаты и уже схватился за ручку, когда услышал голос Алефтины:

– Погаси свет, я выйду…

Он облегченно выдохнул, вернулся в переднюю и выключил торшер. Невеста, точнее, законная жена сама открыла дверь и бесшумно, плавно перетекла в коридор. Терехов подал руку: для передвижения в малознакомом пространстве ей еще требовался поводырь.

– Знаешь, мне сейчас показалось…

– Тебе не показалось. – прошелестел голос Алефтины. – Они приходили…

Прошла самостоятельно в комнату и опустилась в кресло.

– Приходили?… Кто?

– Не знаю… Их было трое.

– И что?!…

– Прошли по квартире, заглянули в шкафы, туалет…

– И в ванную заходили?

Она поправила ширму паранджи – на улице включили фонари.

– Несколько раз… И ушли минут пять назад.

Оказывается, чудом не столкнулся где-нибудь у подъезда!

– И тебя не заметили?

– Нет… Я спряталась.

В ванной однокомнатной квартиры было тесновато, к тому же там стояла стиральная машина и разобранный шкаф в упаковке, собрать который не доходили руки. Он даже не стал спрашивать, где и как там можно спрятаться человеку высокого роста – поверил на слово, потому что Алефтина сидела перед ним целой и невредимой. Однако такая вера не добавила ощущения надежности укрытия; напротив, вызвала чувство близкой и реальной опасности. Люди, проверявшие квартиру, могли явиться в любой момент и даже устроить засаду. И удивительно, что они не оставили ее здесь при первом визите. Возможно, решили ждать хозяев на улице, на дальних подступах, не исключено, отслеживали его машину, полагая, что они уехали из квартиры вдвоем.

А сдал Алефтину безусловно Сева Кружилин!

Образ предавшего напарника отчего-то в тот миг напомнил Андрею о женитьбе, и ему захотелось сейчас же сообщить об этом невесте. А то так и будет существовать в неведении, однако взвесил ее возможную реакцию и смолчал, оставив эту новость для более подходящего момента.

– Нам нужно исчезнуть отсюда. – озвучил Терехов мысль, которой еще мгновение назад не было. – Здесь ловушка.

– Да, пожалуй. – согласилась она. – Замкнутое пространство… А нам все время нужно быть в движении.

– На улице стемнело, но там фонари. Придется потерпеть. Сейчас мы уйдем.

– Я потерплю…

Терехов опасался засады во дворе, однако надо было рисковать и выходить на удачу. Он хотел достать из рюкзака лишь фонарик, но рука сама нащупала там нож в ножнах и помимо воли переложила его в боковой карман куртки. Один рюкзак он взял за спину, другой, полегче, за лямки в руку, после чего приоткрыл дверь и прислушался – на площадке никого.

– Иди все время за мной. – прошептал он и ослепив видеокамеру фонарем, вышел из квартиры задом, одной рукой запер дверь.

Эти самодеятельные ухищрения в тот миг показались умными, почти гениальными.

Алефтина держалась за рюкзак на спине, и даже сквозь его тяжесть, сквозь многослойную ткань и туго спрессованные там вещи, Терехов ощущал ее легкую, почти невесомую руку. Вторая камера над подъездом тоже вытаращила мутный глаз и ослепла от света. На детской площадке подростков уже не было, однако в глубине дворика, за качелями, мелькнула неясная тень человека. Андрей убрал фонарик в карман и нащупав рукоять ножа, отстегнул фиксатор. Он повел невесту вдоль стены дома, затем обогнул ограждение и с облегчением ступил под шелестящие кроны желтых деревьев. Человеческая тень настигла его и здесь, но оказалось, кто-то из соседей выгуливает собаку на поводке, которая потянула к прохожим, и послышался женский голос:

– Фу, рядом!

Возле машины в соседнем дворе никого не было, по пешеходной дорожке гуляла мамаша с коляской, сигаретой в губах, и еще успевала говорить по телефону. И все равно Терехов прошел сначала мимо, будто бы направляясь к дальнему подъезду, затем резко свернул и оказался с другой стороны стоянки. Вещи он покидал на заднее сиденье и туда же посадил Алефтину, на миг ощутив ее ледяную и вспотевшую руку. Со двора он выехал без света, хватало отблеска фонарей, и оказавшись на улице, сразу же развернулся в обратную сторону, проехал немного и прижался к бордюру. Все это проделал неосмысленно, будто опытный шпион, отслеживающий, нет ли хвоста. И через минуту хмуро посмеялся над своими мыслями и страхами, пообещав себе быть хладнокровней.

Соблазн сейчас же поехать к Рыбину, в Белоярку, был велик, и Мишка наверняка не раз уже звонил, но если приходили проверять квартиру, то наверняка информация уже пошла по постам ДПС на выездах. По глупости можно вляпаться на первом же, и это уже не психоз, не мания преследования – реальность. А надо как-то перекантоваться до утра, не попасть никому на глаза, рано утром подъехать к монастырю, получить от Репья пропуск в погранзону, потом паспорт, и можно брать билеты…

Терехов будто споткнулся на этой мысли и почувствовал пустоту под ложечкой: если по доносу забирались в квартиру и искали Алефтину, сигнал уже пошел не только по постам! Он точно не знал, как действуют милицейские розыскные опера, но еще с училища помнил, какими способами и средствами перекрывается граница, вероятные пути подхода или отхода нарушителя. Вряд ли менты изобрели еще что-либо, план перехвата похож, как две капли воды. И виноват сам, нахвастал шефу про женитьбу, да еще свидетельство о браке показал. Невеста еще не знает своей новой фамилии, а она уже впечатана в каких-нибудь электронных поминальниках авиакасс, аэропорта, вокзалов…

Он досадовал и ругал себя, одновременно отлично понимая, что повторись ситуация, сделал бы то же самое, поскольку в тот миг испытал грубоватое мужское торжество варвара, повергнувшего противника наземь. Всю жизнь ему не хватало именно этого чувства, дающего уверенность победителя, и сейчас, схватившись в поединке с незримой, но осязаемой системой, он ощущал невероятный прилив сил и был почему-то уверен, что выход найдется из любой, самой безвыходной ситуации. Только всякий раз надо прислушиваться к себе, ловить некие импульсы и повиноваться сиюминутному внутреннему движению, даже если оно идет вразрез логике и разумному представлению о мире.

Где переждать ночь он даже не задумывался, отъехал несколько кварталов, свернул в переулок и втиснулся в первый попавшийся полупустой двор пятиэтажки. Здесь он перенес рюкзаки в багажник, превратив салон в спальню, и только угнездившись на откинутом водительском сидении, вдруг с каким-то веселым азартом подумал, что это их первая брачная ночь. Привыкший к экспедиционному бродяжничеству, он не ощущал чувства бездомности, которое начиналось именно с этих минут, как они покинули стены квартиры. И опять возникло желание сообщить Алефтине о ее гражданском состоянии замужней женщины, но прислушался к ее ровному дыханию и понял, что молодая жена преспокойно спит, положившись на его интуицию.

До пяти утра он слушал это дыхание, словно стук маятника часов и эмоционально притомившись за день, даже ни разу не задремал. В шестом часу Терехов запустил двигатель и выехал из случайного двора. Законная супруга спала на заднем сидении, плотно сложившись пополам, как складной шведский нож, однако на повороте ее рука откинулась и вялая от сна, оказалась между передних спинок. Длиннопалая кисть напоминала гроздь созревшего винограда, который еще называют дамскими пальчиками. Он ехал и любовался изяществом и наполненной, сочной зрелостью этой безвольной руки, чувствуя, как ей хорошо и безмятежно спится.

Близко к воротам Репьевского пристанища он подъезжать не стал, оставил машину на затуманенной прибрежной улице и пешим добрался к задымленному густой влагой и отпотевшему монастырю. Они не договаривались о конкретном месте встречи, почему-то упустили столь важный момент для послушника, лишенного собственной воли. Однако тот уже был на ногах и поджидал возле стены, стоя, как пограничник у столба с вмонтированной иконой, как госсимволикой, только вместо автомата в руках была сторожевая трещетка. Вероятно, в ночное время он исполнял обязанности охранника, поэтому был до утра свободен.

За изгородью обители вернувшийся из самоволки Жора выглядел проще, поэтому вместо приветствия сразу же спросил:

– Где она?

– Дома. – в лет соврал Терехов. – Где же еще?

Алефтина тем часом спала в машине, пользуясь густым туманом, который не пробивало рассветное солнце.

– Зачем ты оставил в квартире? – взъелся Репей. – Вообще не соображаешь? Это же опасно!

– Ты пропуска достал? – невозмутимо спросил Андрей. – Мне некогда.

Послушник Егорий опомнился, сделался покорным и даже услужливым.

– Прости, брат… Вот пропуска.

Достал из-под куртки спортивного костюма и подал бумажки, свернутые вчетверо. Они и в училище бегали в самоволки точно в таких же зеленых костюмах с белыми полосками на рукавах, и назывались они олимпийками…

– Билеты лучше купить через инернет. – посоветовал он. – Если сторожок стоит, вылезет какая-нибудь хрень, вирус. Это знак.

– Ладно, разберусь…

– Ты торопишься? Мне сказать тебе надо…

Похоже, он опять приставал со своей исповедью.

– Говори, только коротко и быстро.

– Вы когда улетаете?

– Не скажу, – проронил Терехов. – Из конспиративных соображений.

– И правильно. – одобрил Репей. – А знаешь, что обратной дороги не будет?

Вслух Андрей ничего сказать не успел, даже шепотом, но сделал некое движение губами вслед за своей мыслью, и Жора считал вопрос.

– Хотел проводить и вернуться? – с насмешливостью искушенного старца спросил он. – Не выйдет у тебя, брат. Это я могу сейчас повесить трещетку на ворота и уйти. Куда глаза глядят. Не веришь?

Терехов пожал плечами. А Жора и в самом деле повесил ее и показал руки.

– Видишь – свободен! Нигде еще не был таким вольным, как здесь. Меня никто насильно не держит. Я в добровольном послушании перед богом. Он милостив, пожелаю и отпустит. А ты – перед прекрасной, но все-таки земной женщиной. Это значит, под полной зависимостью. Как ты думаешь, чья воля и власть сильнее? А чья – справедливее?

Андрей бы и слушать его не стал, ушел, но возникла уверенность, Жора пристанет, попрется провожать, а в машине – Алефтина…

– Что ты хочешь доказать мне, Репей? – спросил он.

– Хочу, чтобы ты подумал. Хорошо подумал, прежде чем покупать билет в один конец. Готов ли ты служить женщине? Не успеешь заметить, как она переведет тебя в рабское положение. Разве не видишь, как она захватывает все твое время, желания, чувства? Ты уже принадлежишь ей, как вещь.

– Спасибо за помощь. – Терехов подал ему трещетку. – Неси службу, божий воин. Мне пора.

Как и ожидалось, Жора поволокся за ним.

– Слушать не хочешь? Напрасно!… Да, ты ее привезешь на Таймыр. Доставишь, куда попросит. А потом она уйдет от тебя!

– Отстань, Репей. – сдержанно попросил Терехов и остановился. – Что тебя надо?

– Она уйдет от тебя, Шаляпин. Уйдет в свой мир! Или к другому. И ничем ты ее не остановишь. Свидетельство о браке – липа! Ее ничто не держит! Твои заботы, хлопоты, деньги? Грош этому цена! Исполнишь ее капризы, и поминай, как звали. Чувства? Да плевать ей на чужие чувства. Ей важнее свои собственные. Там эгоизм беспредельный! И она уйдет на твоих глазах. Выпорхнет, как птица, и не поймаешь!

– Я и ловить не собираюсь!

– Неужели отвезешь и выпустишь?

– Отвезу и выпущу.

Жора рассмеялся мелко, скрипуче, со звуком сторожевой трещетки.

– Ты-то выпустишь, в это можно поверить!… Но отпустит ли она? А я знаю, не отпустит. И ты будешь рыскать в холодных горах! Искать, вспоминать, заново переживать. И выть на луну, как одинокий волк!

– Это ты о себе? – спросил Терехов, вспомнив полнолуние на Укоке и красные ракеты, запускаемые солдатами.

– О себе, Шаляпин. – честно признался Репей. – Еще на Алтае уберечь хотел. Отвести беду от тебя.

– Благодарствую, отец Егорий! Или как там величают?…

– Не ерничай!… – вдруг сурово оборвал Жора и забежал вперед. – Перед тобой должен признаться. И покаяться…

– Слушать не хочу! – Андрей оттолкнул его грудью, не прикасаясь руками. – Заткнись! И прочь с дороги.

– Запомни мои слова! – он отстал лишь на углу монастырского забора, – Когда у тебя возникнет желание ее убить, вспомни меня! Мою участь. И не делай этого! А убить ее захочется! Порвать на куски!

Густой туман смягчил ударную, жесткую силу его слов, и они били в спину, позволяя устоять на ногах. Терехов все же оглянулся и сначала не увидел Жоры. Потом все же разглядел: почему-то он стал маленький, вдвое убавившись в росте, хотя в тумане вроде бы наоборот, все вырастает. И догадался – Репей стоял на коленях и тянул к нему руки.

– Прости брат! – взывал, как блаженный, – И прими покаяние! Столько напраслины возвел!.. Оговорил я ее!… Охаял!… До смерти греха не искупить!…

И зачем-то еще стал крутить трещетку над головой. Несвязанная его речь напоминала городской шум, а он что-то говорил, сбивчиво, торопливо, но голос уже путался с трещащим звуком и увязал в тумане. Слух у Терехова, как у всех людей поющих и себе на уме, был избирательным и не воспринимал не нужных нот. Потому что в этот миг он твердо решил покупать билеты и вылетать не из Новосиба, а получив паспорт, переехать в Красноярск и стартовать оттуда, полагая, что розыскная волна катится медленно и вряд ли достигнет соседней области через неделю…

11

Если это был дух ископаемой шаманки, то обитал он в той же реальности, что и Терехов, был вполне плотным, имел современные модельные формы и даже определяемый на глаз, возраст – эдак лет до тридцати. И кофе варил соответствующего нынешней цивилизации, вкуса и качества, а судя по мокрым ботинкам и рюкзаку, передвигался пешим и все свое носил с собой, вплоть до маленькой ручной кофемолки и двух керамических чашек на три – четыре маленьких глотка. Кроме всего, этот дух еще тянул сигареты «Кэмел», и после первых затяжек покашливал, выдавая тем самым значительный стаж курильщика.

Это была не та девица, которую звал в бреду несчастный турист и перед которой благоговел Сева Кружилин, но впечатление на мужчин она производила, и притягивала внимание не только ярким костюмом и высоченным ростом. Если смотреть издалека, то вроде бы воздушная, приблизишься – приземленная, без комплексов, которые бы воздвигали некие барьеры. Обычно такие люди с первой минуты вызывают чувство, будто их давно знаешь. Оставалось лишь гадать, откуда, с каких подиумов Репьев снял эту деву и так оперативно послал на помощь одинокому геодезисту, в каменистую, дикую пустыню.

Они выпили по чашке кофе, прежде чем Терехов спросил имя.

– В прошлой жизни звали Полина. – призналась она, разглядывая его скользящим, неуловимым взглядом. – Но можешь звать Палёна.

У нее в одной реальности шла вторая жизнь. Женщины на Укоке носили имена редкие, замысловатые и наверняка верили, что по своей или чужой воле поменяв его, меняли и судьбу.

– Сама придумала? – усмехнулся Андрей.

– Нет… Так окрестил Репьев, и мне нравится – Палёна. В их деревне так называли анютины глазки, цветы.

– Красиво звучит…

– Ты же сейчас гадаешь: откуда Георгий взял такую девицу? – провидчески спросила она и усмехнулась. – Хочешь, сама расскажу?

– Потом. – уклонился он, ощущая некую паутинную завораживающую липучесть ее голоса. – Нам давно пора на работу.

Она словно не услышала, продолжая плести кокон из вкрадчивых, легко слетающих с уст, слов.

– Знаешь, Репьев предложил назваться Ландой. Поэтому ссадил за километр, чтобы явилась сама… Ты слышал про Ланду? Так называют дух принцессы Укока.

– Слышал. И что же не назвалась?

– Ты бы не поверил, правда?

Терехов окинул ее взглядом.

– Не поверил бы. Ее вон милиция ловит – поймать не может. А тут является сама…

– Вот, а Георгий просил сыграть. – Палёна улыбнулась. – Хотел приколоться. Нет, я бы смогла, и даже репетировала, пока шла. Не впрямую назваться, а всего лишь намекнуть, чтоб сам догадался. Но когда увидела, поняла. У тебя высшая степень самоконтроля. Репьев плохо тебя знает. Про таких говорят, себе на уме. Я права?

– Абсолютно.

Подыгрывание вызывало у нее доверительный тон.

– Георгий не учел еще одно обстоятельство. Назовись я Ландой, взяла бы на себя карму шаманки!

Почти все, кто приезжал на плато в поисках "мест силы", порталов и прочих эзотерических фантазий, оперировали стандартным набором специальных терминов, типа карма, эгрегор, чакры, реинкарнация. И когда говорили между собой, произнося эти хрустящие слова, понимали друг друга с полуслова, что сразу сближало незнакомых людей. Когда подобные обсуждения случались в присутствии Терехова, а туристы возле стана геодезистов останавливались часто, то он тоже натягивал на себя маску посвященного мистика, многозначительно кивал или даже сдержано ронял одно слово:

– Согласен.

И сейчас, услышав о карме шаманки, он оценил поступок засланной Репьем, помощницы, покивал и сказал:

– Карма шаманки, это сурово.

Тем самым подвиг гостью на еще большую открытость и откровенность.

– Всякие такие игры остались в прошлом. Алтай перевернул всю жизнь! Поставил с головы на ноги. Тебе нравится Алтай?

Терехов посмотрел на ее ноги.

– У тебя какой размер?

– Сорок четвертый. – спокойно произнесла она. – А что?

Андрей внутренне изумился, но виду не показал. В кунге была солдатская пара сапог, но сорок третьего.

– Ботинки для работы не годятся. Здесь мокро. – он вынес крепкие, еще советские кирзачи. – Примерь!

Большой размер обуви, видимо, тоже относился к прошлой жизни, поскольку ее стройная ножка легко вошла в сапог.

– Как в футляре! – надела второй и прогулялась, словно на подиуме. – Надену еще шерстяные носки…

Имея на короткой связи таких послушных принцесс, да еще легких на подъем, Жора поразительным образом оставался холостяком и вел чуть ли не казарменную солдатскую жизнь. Или комплексовал относительно ее роста, будучи на пол головы ниже, или сержант Рубежов прав – до сих пор не успокоился, рыщет в поисках сбежавшей загадочной подруги Ланды.

В кунге она поозиралась и вроде бы осталась довольной предстоящими условиями жизни.

– Готовить умеешь? – спросил Терехов, – Завтракаем и на работу.

Похоже, ей нравился сухой, деловой тон или искусно делала вид: за таким типом женщин, обыкновенно, начинают сразу же ухаживать, либо вовсе игнорируют, если мужчины чувствуют, что такую высоту не взять. И даже не пробуют брать, не желая быть отвергнутыми или хуже того, посрамленными. Она привыкла к обеим реальностям, и, кажется обе они помощницу не устраивали. Потому, как она готовила завтрак, стало ясно, что большую часть прошлой жизни была одинока, бездетна и всеядна, и почти то же самое испытывала в новой, исключая мясную пищу. Терехову на травоядных в этом сезоне везло. Из яичного порошка, сухого молока и муки она сделала болтушку, после чего вылила на сковородку и получилось что-то вроде омлета. К мясу она не прикасалась принципиально, поэтому Андрей демонстративно разогрел себе тушенку.

По пути к первому объекту он коротко объяснил, что требуется от рабочего-реечника, отлично зная, что первых пару дней все равно будет беготня, нервотрепка и бесконечный громкий монолог вперемешку с матами, поскольку не было раций. Однако опыт прошлой жизни Палёны сильно повлиял на сообразительность и подчинение воле мужчины. Помощница довольно скоро поняла, что от нее требуется и скакала от пикета к пикету крупной рысью – только большеватые голенища сапог хлопали. И сама напоминала нивелирную рейку, когда замирала в выжидательной позе. Терехов иногда рассматривал ее лицо в теодолит, пользуясь большим расстоянием, и отмечал старательность и спокойствие. При этом она не знала, что за ней пристально наблюдают сквозь оптику. Иногда губы Палёны шевелились, причем, как-то однообразно – то ли говорила сама с собой, то ли пела, и он не утерпел, спросил, что делает.

– Читаю мантры. – был ответ. – Помогает сосредоточиться.

И на блаженных в этом сезоне тоже везло…

К концу дня они уже сработались, и Терехов мысленно ругал и благодарил Репьева: мог бы ведь сразу прислать девицу, а не двух солдат! Должно быть, жадобился, как с кунгом, и когда приперло, сблаговолил… И при этом, с неким скрываемым от себя же, трепетом ждал конца дня, точнее, начала ночи, когда они останутся в кунге, вдвоем. Это же непременно случится! От одной мысли его, как юношу, бросало то в жар, то в холод, мужская, изголодавшая по женщине, природа одолевала разум. Он словно смакуя вкус, напивался вина, хмелел и чувствовал, что Палёна начинает ему нравиться. Она тоже была выше его ростом, но высота Терехова ничуть не смущала – напротив, добавляло азарта.

И это продолжалось, пока он, как физиологический толчок изнутри, не ощутил сначала тошноту, затем резкий приступ головокружения. Андрей успел присесть, спрятаться за камни, когда его вывернуло с такой неотвратимой силой, будто желудок вместе с кишками выпал наружу. Дыхание перехватило, перед глазами поплыли круги: первой мыслью было, все-таки не качественная тушенка из армейских мобзапасов полувековой давности. Хотя он уже знал, что солдатский сухпай здесь ни при чем.

Андрей вытер выступившие слезы, умылся, срывая мокрую траву, но облегчения не ощутил. Девица выжидательно стояла с рейкой, замерев, как солдат у полкового знамени. Терехов снял показания и махнул рукой, давая команду перейти на новую точку. Помощница ушла к другому пикету, а он сделал доворот инструмента, и когда прильнул к окуляру, увидел, что она поставила рейку вверх ногами: за целый день первый раз ошиблась. Андрей показал руками – перевернуть, и простым глазом видел, как она переворачивает, но когда глянул в оптику, ощутил некую тупость в мозгах.

Рейка осталась в прежнем положении, но главное было не в этом: держала ее не помощница, не Палёна, а какая-то ярко-рыжая, с волосами на отлет, женщина в легкомысленных кожаных одеждах с прорезным узором.

И сквозь него просвечивает голое, загорелое тело. Если верить Севе Кружилину, он сейчас видел другую реальность, где тепло, как в индийских тропиках. Только голубых попугаев не хватало…

Терехов отпрянул от окуляра, проморгался – нет! Если смотреть невооруженным глазом, то с рейкой стоит помощница в оранжевом костюме и бейсболке завернутой козырьком назад. И при этом еще курит…

Он протер глаза, склонился к теодолиту и ощутил головокружение. Незнакомка не исчезла – напротив, виделась отчетливее и, почудилось, смотрела в трубу инструмента, по крайней мере, лицо обращено к нему. Андрей отвернулся спиной и сел на камень: то, чего он тайно опасался, глядя на Севу Кружилина, замороченного туриста или рядового Елкина, кажется, начиналось и с ним. Стоит только чуть-чуть поддаться этому искушению, на секунду поверить в существование того, что тебе грезится, и все – слетишь с катушек! Будет тебе тут и запах ландыша, и рогатые кони, и параллельный мир…

Он стал жевать сухую траву, одновременно смаргивая видение и стараясь оттянуть, оторвать липнущее к нему, сознание. И вроде бы удалось: горьковатая, жесткая осока, отвлекла, вернула к реальности. Ко всему прочему, он порезал травой язык и еще ощутил солоноватый вкус своей крови, которая окончательно привела в чувство. Но едва Терехов прильнул к окуляру, как от неожиданности у него застопорился шейный позвонок. Рыжеволосая была на линии прицеливания и теперь вроде бы манила рукой, протягивая ему повод, поскольку рядом стояли лошади – гнедой жеребец и серая в яблоках! Еще заметил, на глазах светлая повязка или маска с прорезями…

Советский оптический теодолит переворачивал картинку, однако женщина и кони стояли на ногах, и, судя по обстановке, были в том же пространстве, что и он. На сей раз Андрей подавил в себе протест, и осторожно, словно боясь спугнуть изображение, оторвал глаз от инструмента.

Женщина и лошади отдалились, но существовали! Они находились между ним и пикетом, где торчала рейка, при этом заслоняя помощницу, и всего в шагах семидесяти. И не надо было смаргивать, трясти головой или есть осоку. Ветер трепал огненные волосы, гривы и хвосты коней, под их ногами колыхалась желтая трава – та же самая, что была повсюду, и все это на фоне заснеженных гор на горизонте и пасмурного неба.

Терехов кое-как распрямил застопоренную шею, не отрывая взгляда спрятал полевую книжку и карандаш в сумку и хотел уже пойти навстречу, но в это время видение словно перечеркнулось длинной рейкой. Исполнительная помощница не выдержала, снялась с пикета и направлялась к нему, проходя сквозь лошадей, как сквозь мираж. Изображение расступилось и растаяло.

Еще минуту Терехов разминал шею, озирался, искал привидевшуюся картинку, меняя угол зрения, потом отвернулся и сел на землю, под треногу. Приблизившись, ничего не подозревающая Палёна положила рейку и закурила.

– Кричу, кричу тебя… Замерзла! Разве можно морозить женщину, Терехов?

Сигаретный дымок разбудил старое и уже отболевшее пристрастие.

– Дай закурить. – попросил Андрей.

– Уже темнеет. – почему-то предупредила она. – В тепло хочется…

– Когда сейчас шла… Ничего не заметила?

– Нет… А что?

Терехов курил так, словно не бросал никогда, и к своему удивлению ощутил, что головокружение постепенно прекратилось. Хотя никотин должен бы его усилить.

– В глазах двоится. – попытался оправдаться он. – И шею замкнуло…

Мысли не закончил, но она понимающе покивала и своими тонкими ледяными пальчиками прощупала шейные позвонки.

– Надо атлант ставить на место. – заключила тоном хирурга.

– Кого? – спросил он.

– Не кого, а что. Атлант, верхний позвонок, к которому крепится череп.

– Он что, свихнулся?

– Свихнули еще при родах. – и позвала тем манящим голосом, от коего шалеют мужики. – Пойдем, я сварю кофе. Ты плохо выглядишь.

– Будешь меня лечить?

Она как-то легкомысленно усмехнулась и сказала с намеком:

– Это смотря от чего… Атлант поставить не смогу. Это может единственный человек на свете – третья жена Мешкова.

Не вставая, Терехов подгреб ее рукой, прижался к бедру и ощутил под одеждой твердое, тренированное тело.

– У кого-то три жены. – завистливо проговорил он, – А у меня ни одной.

Вместо ответа она запустила пальцы в его волосы, потрепала бороду, но коротко и почти без чувств и страсти. Рука была ледяная, однако все равно было приятно ощущать реальность и испытывать некое состояние предвкушения, нежели чем взирать на плавающие миражи. И он держался за Палёну, как утопающий за соломину, но с великой опаской, ибо опять подступала тошнота. Не хватало еще рыгнуть в ее присутствии, скажет еще, что его от нее тошнит…

– У тебя тоже была прошлая жизнь. – заключила она.

– Была, – признался он, отстраняясь от Палёны.

– И имя было – Шаляпин?

– Погоняло…

Странное дело: отстранившись, он сразу же ощутил успокоение в организме, словно и не было тошноты.

– Прозвища тоже даются не случайно. В прошлой жизни ты был великим певцом.

– В прошлой я был офицером. Три месяца…