Текст книги "Охотничьи байки"

Наутро все были серьезными, насухо протирали все части ружей и выносили их на улицу. Еще затемно позавтракали, запрягли лошадь и стали бить дорогу к Голубичному болоту – медведя-то вывозить придется. И хорошо, что казенная кобыла у отца не боялась медвежьего духа. Мороз был под тридцать, снег доставал брюха кобылы, и она едва тащила сани, так что мы шли на лыжах впереди, чтоб ей было чуть легче. С восходом кое-как добрались до березника, обрамляющего болото, там привязали лошадь, отпустили чересседельник, задали сена, и батя повел нас на кедровую гриву, что была в километре от кромки.

Болотный кедрач высокий, прогонистый, корневая часть слабая, да и грива узкая, поэтому ветрами навалило, накрестило его – и зимой-то трудно пройти. Подвел нас батя к буреломнику, показал засыпанную снегом и заваленную деревьями яму, а оттуда действительно, как говорят, парок на морозе курится и кустарники вокруг заиндевели. Расставил он мужиков по местам и приказал снег растаптывать, да чтоб ружья держали наготове. Меня поставил далековато от берлоги, за толстое дерево и велел носа не высовывать.

А от пропотевших охотников пар столбом. Топчут снег, поглядывают то на батю, то на берлогу, и красные, заиндевевшие их физиономии постепенно бледнеют и вытягиваются. Я прицелился в яму, стою и вдруг начинаю чувствовать, как у меня затряслись сначала ноги, а потом и руки, но твержу себе, что это от холода. На самом-то деле чего бояться, если батя рядом? Он же шутит с мужиками насчет запасных штанов, а сам делает залом из сучковатой вершины сухой упавшей елки – эдакого противотанкового ежа, который вставляется в лаз берлоги, чтобы зверь не смог сразу выскочить. Стучит топором, посмеивается, а про меня словно забыл. Вставил залом в яму, после чего срубил высокую тонкую елку, не спеша сучья обчистил, затем телогрейку скинул, в одну руку ружье взял, в другую жердь.

– Готовы? – спрашивает. – Курки взвели?

Мужики напряглись, молча кивают, а сами целятся в яму. Буря так на колено встал – из-за роста валежина ему мешает.

– Только в меня не стреляйте, – предупредил батя и ширнул стяжком в отдушину. – Вставай, косолапый! По твою душу пришли!

Берлоги в Сибири рытые, глубокие, а сверху еще снегу набило, да деревья лежат. В общем, от тряски и нереального тумана перед глазами я ничего не увидел и не понял, но мужики бабахнули залпом, и мне показалось, что я тоже выстрелил. Отец же закричал:

– Гляди-ка! Попали!

Охотники полезли к берлоге, а без лыж так тонули в снегу, ну и я за ними. И когда добрался, выброшенный из лаза залом уже был наверху, а большая медвежья голова с закушенным в пасти языком еще торчала в яме. Однако снег вокруг валился, и зверь вместе с ним медленно опускался куда-то вниз.

– Тащите веревку! – велел батя, сбрасывая лыжи.

За веревкой ринулся Буря, но опоздал: медведь рухнул в яму и оттуда дохнуло смрадом звериного жилья.

– Да никуда не денется! – Мужики, как подобает, сдержанно радовались и закуривали. – Теперь наш, достанем!

Сбили сугроб с валежины, ружья повтыкали в снег и расселись. И тут батя наконец-то обратил внимание на меня, но глядел как-то странно, с хитроватым подозрением.

– А ты-то стрелял?

– Стрелял! – с гордостью ответил ему.

Он же взял у меня ружье, разломил и достал целый патрон.

Мужики заржали надо мной, стали подтрунивать, но больше от того, что их переполняли чувства: хорошее было утро, медведя взяли, охота удалась, будет что рассказать. Батя же молчал и ухмылялся, а мне стало невыносимо обидно. Ведь помню же, хоть и как в тумане, но вроде бы нажимал спусковой крючок!.. Я встал на лыжи и хотел было отойти подальше и с горя покурить Буриного «швырка», но отец дал конец веревки.

– Раз не стрелял – лезь в берлогу. Привязывай медведя, вытаскивать будем.

Я взял веревку и на ватных ногах подошел к темному челу: в кедровой гриве было сумеречно, туманное морозное солнце слабо пробивало плотные кроны, а в берлоге и вовсе был мрак и воняло так, что дышать можно лишь ртом, чтоб не стошнило. Мужики примолкли, глядели с интересом, и верно, думали, полезу я или струшу?

– Чего встал? – поторопил батя. – Давай!

На животе, как медведь, я сполз в черную снежную яму головой вперед и на ощупь нашел почему-то узкий лаз, протиснулся, потрогал руками пространство – везде была мягкая медвежья шерсть, в том числе и под коленками.

– Ну что там? – Батя склонился к яме. – Чего копаешься?

– А за что привязывать? – спросил я из подземелья.

– Сделай удавку и за шею, – посоветовал он. – Или за лапу.

Наконец в шерстяной горе я нащупал звериную голову, точнее, уши, а возле морды оказалась огромная и безвольная передняя лапища с когтями. Неуверенными руками я сделал удавку, кое-как надел ее на лапу, затянул и крикнул:

– Тащите!

Мужики налегли на веревку, а я наконец нащупал стенку берлоги, пронизанную сплетением кедровых корневищ, и встал на четвереньки.

– Раз-два – взяли! – донеслось сверху. – Еще раз – взяли! И веселый, восторженный мат.

– … ничего себе!

Батя, видно, склонился к берлоге.

– Ты за что там привязал-то?

– За лапу!

– А почему обратно тянет? Может, за корень привязал?

– Я что, корня от лапы не отличу? – меня уже брала обида: вылезешь из берлоги – начнут смеяться…

– Ладно, подталкивай там снизу! – велел отец и ушел.

Я ощупал шерстяную гору, примерно нашел медвежий зад, уперся в стенку и стал толкать.

– Раз-два – взяли!

И так потянули, что одним махом выдернули зверя наружу, причем с частью обледеневшего снежного лаза, так что в берлоге немного посветлело. Но почему-то наверху вместо радости, словно короткая вспышка, возник переполох, злой, забористый мат и крики:

– Бей его! Бей! А, ё…

Я же пополз на четвереньках к лазу и снова ощутил под руками медвежью шкуру. В этот момент батя спрыгнул в яму, спросил звенящим, возбужденным голосом:

– Серега? Живой?

– Живой…

– Ё!.. Вылазь!

– А медведь!..

– Убежал медведь!

– Тут еще один лежит!

Отец просунулся в расширенный лаз, что-то пощупал и вдруг одним рывком выбросил наружу небольшой и лохматый ком.

– Пестун! Вылазь!

На улице грохнул запоздалый выстрел. Я выполз из берлоги, и батя, схватив меня за шиворот, выбросил на снег, как пестуна.

– Фу, мать ити… Эй, чего стреляете-то, лешаки? Ушла!..

Мужики стояли с ружьями наперевес возле широкого, пропаханного в глубоком снегу, следа, уходящего с гривы к болоту, что-то высматривали. Отец сел на теплого еще пестуна, достал кисет и стал сворачивать самокрутку. Руки дрожали и парили на морозе, махра сыпалась на снег – таким я его еще не видел…

– На-ко, сверни! – сунул мне кисет. – Умеешь ведь?.. Живой медведице веревку за лапу привязал!

Его колотило от переживания, должно быть, увидев живого медведя, выскочившего из берлоги, он в мгновение представил, что могло со мной случиться, и теперь никак не мог успокоиться. Глядя на взволнованного батю, я физически ощутил, как в один миг из меня что-то стремительно вылетело – эдакий парок, словно от дыхания на морозе. Было чувство, что сбросилось лишнее давление, ранее распиравшее меня изнутри, и одновременно будто притянуло к земле, отяжелели плечи и руки. Я сел на снег, свернул бате самокрутку, прикурил от своей спички и с удовольствием затянулся.

– А это тебе рано! – Он отнял самокрутку, жадно хватил дыма. – Впрочем, что я говорю?.. Мужики подошли к нам, тоже задымили папиросами, стали разглядывать медвежонка, на котором сидел отец.

– Чего зырите-то? – недовольно спросил тот. – Сколь говорить: стрелил – заряди ружье! А вы встали, рты разинули!..

Он швырнул полсамокрутки в снег и поднялся.

– Пошли матку догонять! Выйдет в деревню – наделает делов… А ты, Буря, возьми пестуна!

Богатырь Буря легко положил добычу себе на шею, взял за лапы, и мы пошли по следу ушедшей в болото медведицы.

Она же сделала круг, снова пересекла гриву и вышла точно на нашу привязанную в березнике лошадь. Кобылка не боялась битого зверя, но при виде живого оторвала узду, сломала оглобли и убежала на Митюшкино. Буря оставил пестуна в санях, и мы пошли вдогон. Медведица шла в сторону Усачей по выдутой ветром опушке митюшкинских лугов, где снегу было поменьше. Первый раз мы настигли ее через час, однако матка подпустила метров на сто пятьдесят и резко свернула в пойменный, захламленный лес. Эх, был бы тогда у меня СВД или хотя бы простой карабин с «болтом»! Я нес «Белку», а у мужиков – тульские дробовики…

После недолгих поисков мы выгнали ее на чистое и стали догонять. Медведица брела по глубоким снегам, иногда оглядываясь и огрызаясь, но стоило сократиться расстоянию метров на сто, как переходила на мах и далеко отрывалась вперед. Брошенную деревню Усачи она обошла по бору и снова двинулась лугом. И словно дразнила нас, завлекала подальше, распахивая снег впереди всегда чуть больше дистанции выстрела, словно знала возможности нашего оружия. А может, и знала, поскольку была старой и наверняка не раз стреляной. Несколько раз от отчаяния мужики прицеливались, но отец не давал стрелять: если даже попадешь, то все равно будет подранок, а в глубоком снегу далеко от нее не убежишь.

Целый день мы висели у нее на хвосте, угнали почти к жилой деревне Симоновка, и мужики сильно вымотались. Но во мне было столько энергии, силы, а главное, хладнокровной решимости, что вполне мог стороной обогнать матку, встать у нее на пути и уложить из засады. Но на все просьбы батя только пальцем грозил, а мужики ворчали, мол, ишь, как слазил в берлогу к спящей медведице, так и расхрабрился.

Когда начало темнеть, мы бросили след и повернули назад.

Ровно через сутки медведица вышла в район сельсоветского села Яранское, где ее случайно увидел и застрелил Колька Сидоров, пацан, старше меня всего-то на три года…

До сей поры, когда я подхожу к пасущемуся в овсах зверю, чаще всего в тот момент, как увидел его, вдруг горячеет кровь и сердце стучит в горле. Но каждый раз, в следующий миг в памяти непеременно всплывают влажные на морозе руки отца, трясущаяся бумажка и сыплющаяся на снег махорка. И словно открывается клапан, мгновенно сбрасывая высокий градус волнения, и сразу же ощущается обычное земное притяжение…

Об удаче

Если же все складывается и вы уже достаточно овладели навыками добычи птицы, зайцев и прочих грызунов, то испытать себя на дичи покрупнее стоит. Однако не следует начинать с хищного зверя, лучше всего с кабана, оленя или лося, и непременно в бригаде. Разумеется, как самого молодого и неопытного, независимо от социального положения (если вы только не губернатор и не генерал из Москвы), вас поставят на самый худший номер, если это загонная охота, или позволят тропить зверя по вчерашнему следу. Но это еще ничего не значит, ибо в первую очередь таким образом вы проверите себя на удачливость, качество мистическое, ирреальное, но явно существующее, ибо не зря сказано, «на ловца и зверь бежит». Хотите верьте, хотите нет, но крылатая дева – богиня охоты Удача обычно посылает свое перо самому опытному добытчику и новичку. Первому в знак его достоинства, второму – если зрит в нем будущего охотника. Остальным же обычно достается снимать шкуру, таскать мясо и пить водку под свежатинку.

На Таймыре по осени мы заготавливали мясо на зиму, поскольку единственный транспорт – вертолеты, и каждый килограмм перевезенного груза, кроме собственной цены, стоит два рубля на советские деньги. А поселок из семидесяти человек надо чем-то кормить до весны. От тушенки же, произведенной лет пятнадцать назад и извлеченной со складов мобзапаса, уже воротило и болели желудки. К тому же свежее мясо, особенно если употреблять его в виде строганины, это профилактика цинги, и доныне существующей в Арктике. Тут же все, можно сказать, дармовое: дикие олени проходят через нас на зимние пастбища и гусь валит с островов на материк – только стреляй.

Собрали бригаду охотников из шести человек и начали заготовку птицы. Гусь там идет с первым снегом, уже по морозу, и пролетает довольно быстро, за три-четыре дня, но зато от темна и до темна, и не стаями, а сплошным валом – все это время небо гогочет. Над долинами летит высоко, но над сопками как раз на выстреле, лапы видно, поэтому мы расселись каждый на свою сопочку с казенными полуавтоматами МЦ 21–12, запаслись казенными же патронами с дробью в три нуля – гусь жирный и перо крепкое, – продуктами, палатками, чтоб в поселок не бегать, и начали отстрел.

Гусь-то валом идет и низко, вроде бы по теории хоть тысячу можно уронить, но не все так просто, как кажется. За световой день удавалось сбить до двухсот штук, да почти половина из них – подранки, которых, пока светло, нужно успеть собрать, ибо песцы уже дежурят у подножия сопки и за ночь всех приберут. А попробуй скоро найди серого гуся среди серых, в лишайниках, развалов камней? Спрячется, зажмется, и пока не наступишь – не увидишь. Собак же толковых по птице в поселке не было. Получалось, до обеда стреляешь, костеря родную оружейную промышленность, ибо пятизарядки эти чувствительны к боеприпасам, иногда почему-то отрывает шляпку от бумажной гильзы, отчего ружье часто заедает, ствол разогревается настолько, что с одной стороны руки греть можно, с другой – в рукавицах перезаряжать приходится, а после обеда дотемна рыщешь по склонам сопки и добираешь подранков. Кроме того, после двадцати минут стрельбы над тобой образуется проран – гуси начинают облетать опасное место, вот и ждешь, пока эта дыра в сплошном потоке не заштопается. И еще плечо себе так прикладом насадишь, что рука не поднимается.

Вечером к нам приезжал вездеходчик Миша, норильчанин, и отвозил добычу в поселок, где женщины в столовой ощипывали гусей, потрошили и морозили. Этот Миша был каким-то малохольным, вечно то машину утопит в тундре, то гусеницу порвет или «разуется» за сорок верст от поселка, то заблудится, так что на вертолете ищут. В первый день охоты он приехал и стал клянчить патроны, поскольку всегда возил в вездеходе двустволку. А уже стало понятно, что всех патронов нам за короткий срок не сжечь, поэтому каждый дал ему по полсотне. На следующий день мороз отпустил, потеплело и в тот час поднялся густой туман. Гусь кое-как шел сначала, потом полеты прекратились, и мы изнывали, ожидая ветра. Вечером туман снесло, приезжает Миша за добычей и опять просит патроны. Я ему:

– Совесть-то имей! Куда тебе столько?

– Да уж кончились…

– Как – кончились?

– Поди посмотри, – и поднимает тент на вездеходе.

А в грузовом отсеке у него – гора птицы! Мы вшестером за день по столько не били.

– Откуда? Как?

– Еду, – говорит, – сегодня по тундре и в тумане заблудился маленько. Глядь – какое-то серое озеро, и все шевелится. Пригляделся – гуси. Их туманом прижало, они и упали на воду. Ну я лег на землю и давай стрелять по головам да шеям. А гуси только подскакивают и садятся – не улетают. Патроны бы не кончились, так до сих пор бы еще стрелял.

Дали ему патронов, на сей раз по сотне. Ну, думаем, повезло дураку. Потом начался олений отстрел, уже по убродному снегу. Сели мы бригадой на олений ход, ждем. Вертолетчики сказали, близко уже движется на нас стадо, голов на триста. Отсидели мы до вечера, замерзли как собаки, костра не разведешь, спиртом не погреешься – сухой закон, а тут еще пурга началась. Наконец приезжает Миша, как всегда, начинает патроны клянчить.

– Мы же тебе недавно давали! – возмутились мы.

– Дак кончились…

– По кому расстрелял?

– По стаду… Поехали грузить.

– Да где же ты стадо нашел, если мы стоим на оленьем ходу?

– А тама!

Говорят, оленьи переходы не изменяются столетиями, однако вышло так, что на их пути оказалась наша буровая установка с дизельной электростанцией и стадо изменило маршрут. На него-то и опять «случайно» наехал вездеходчик. Причем стрелял он дробью «три нуля» и настолько толково, что мы наконец-то научились, как нужно добывать оленей. Бить Миша начал не по головным в стаде, а по задним, отчего животные полезли друг на друга, запутались рогами, и остальное было делом техники.

За эту спонтанную охоту вездеходчик выполнил план по осеннему отстрелу оленей, лишив нас работы и обеспечив мясом поселок. Мы звали Васю в бригаду, но он отказался, сославшись, что не охотник, а ружье ему от отца досталось, вот возит всегда с собой в ГТТ. Скорее всего, он просто не хотел нашего общества, будучи во всем индивидуалистом.

По-моему, дева-богиня не перья на него роняла, а крылами по головке гладила…

Старые охотники говорили, что удача приходит ко всякому ловцу и всякого может сделать ловким, только следует строго выполнять несколько обязательных условий. Самое главное, никогда не жадничать и добывать зверя и птицы в таком количестве, чтобы дичи всегда не хватало, то есть не жрать от пуза круглый год и уж тем паче не продавать свою добычу, но дарить – сколько угодно, поскольку считается, она, добыча, тоже даром тебе досталась. Разумеется, если ты не промысловик и охота у тебя – удовольствие. Никогда не «портить» лесную живность и добирать подранков, не стрелять звериных детей, птенцов, под страхом смерти – третью сороку, если прежде зачем-то уже убил двух. (Говорят, третья сорока – птица роковая.) Не приручать хищных зверей и пернатых, за исключением сокола, ибо это первая охотничья ручная птица! Не стрелять сорокового медведя, ибо он тоже роковой, и белоглазого волка. Я пытался выяснить, что это за зверь такой – даже старики не видели, но уверены, будто это вовсе не волк, а некий помощник человеку, должно быть, наподобие того серого, что мчит на своей спине Ивана Царевича и Василису.

Скорее всего, эти условия – отголосок древних неписаных законов и поверий, однако за нарушения их и в наши дни удача отвернется непременно. Проверено на собственном опыте: был грех и я испортил кабана в прямом смысле – в один день добрать не смог, поскольку устал и не дошел до него ста метров. Когда на следующий обнаружил, то зверь уже вздулся на августовской жаре и вонял. В этот год не удалась лосиная охота – пятнадцатого января повесил на сук лицензию и уехал домой. Весной не отстрелял глухаря, осенью – медведя, зимой то же самое повторилось с лосем: вставал на самые лучшие номера, а зверь выходил там, где никто не ждал. Мужики начали посмеиваться и звать «зеленым», приходить за лицензиями к Солдатенкову было стыдно. Наконец я даже мазать стал по сидящим зайцам.

И продолжалось это в течение двух лет: не то что не добыл, а даже не видел дичи все это время!

И вернулась удача после весьма любопытного случая. В разгар осеннего сезона у Василия В. день рождения, вот я и спросил, что ему подарить. Он отвечает, мол, ну, если только хорошего медведя, поскольку тоже ничего отстрелять не мог, а гости приедут, по традиции нужно угощать дичью. А погода в этот день была совершенно не медвежья: ветер аж лабаз качает, временами дождь, холодно, шумно и стемнело рано. Я промок, замерз и уже собирался уходить, но в этот момент узрел на краю поля такого «гроссфатера», что вначале показалось, идут два медведя друг за другом. Когда же они вышли на открытое место, то соединились в одного большого. Расстояние за сто метров, зверь никак не приближался, темнело стремительно, а отпотевшую оптику давно снял. Я рискнул стрелять с открытого прицела, и дева-богиня уронила наконец-то свое перышко.

Считаю, потому, что медведь этот был обещан в дар.

И тут как прорвало. Спустя сутки, уже после дня рождения, сидим мы с Васей на нашей базе, пьем водку и страдаем, потому как делать больше нечего. Опять черт принес иностранцев, которые заняли все площадки, – они же у нас как святые, потому что за выстрел хорошие деньги платят, а что с нас взять? Тут приходит охотовед Виктор А., и мы к нему, дескать, дай хоть где-нибудь вечер посидеть или с подхода попробовать на просторных пшеничных полях. Он сдобрился и указал нам овсяное колхозное полько в пяти километрах от райцентра, да предупредил, что туда местные мужики частенько приезжают отдыхать с любовницами. Но делать нечего, взяли табуретки с кухни, поехали и сели прямо в овес, ибо с подхода там вообще охотиться невозможно: поле узкое и длиной – триста метров. Просидели минут сорок в разных углах, причем курили и даже переговаривались. И вот из елового перелеска совершенно бесшумно вываливает матерый зверь, останавливается в тридцати шагах от меня и начинает преспокойно кормиться.

Мой отец бы сказал – смерть свою почуял…

Ну кто же еще его послал мне, если не крылатая Удача? Иностранцы же, сидя на лучших, специально сбереженных для них площадках, в тот вечер не добыли ни одного зверя. Через сутки я отстрелял секача на пожнях, которые видно из крайних домов деревни, и на другой день уехал домой, вспомнив, что злоупотреблять удачей, а тем паче жадничать не следует. Охотовед Витя потом смеялся и говорил, мол, вас на сельсоветский забор посади, зверь выйдет. Так что зачем вам лабазы, подкормочные площадки?

Если вам постоянно не везет на охоте, даже когда ее организовали специально для вас и, по сути, выгнали к вам зверя на выстрел, не ругайте егерей и оружие, а прежде всего поищите причину внутри себя. Ведь охота – прямой контакт с природой, это своеобразное очищение души и обретение духа. Может быть, вы когда-то в жизни пожадничали? Обидели слабого и беззащитного? Может, отсутствует у вас искренняя щедрость, способность приносить дары? Или пресыщены самой жизнью, и охота для вас – исключительно развлечение, поиск острых ощущений? И тогда это уже не охота, а убийство, и зверь не добыча – жертва ваших утех?

Есть еще один способ вернуть, испытать или обрести капризную удачу, скажем прямо, довольно тяжкий. Современные загонные охоты – дело княжеское, но вы попробуйте встать на свежий след, в одиночку вытропить и взять зверя, как это делали и делают настоящие ловцы. И эту свою трудовую, а потому дорогую добычу пустите не на шашлык, а отдайте, например, в детский дом, сиротам. В конце концов, оставьте себе трофей – рога, шкуру, клыки, а бифштекс из дичи вы можете заказать в ресторане.

Удача – дело мистическое, это уже область тонких материй, пока что мало доступных нашему сознанию. Поэтому ей следует приносить жертвы, как это делали наши предки. Воздайте ей и увидите, как дева-богиня непременно уронит вам свое перо, а вы воткнете его в шляпу. Мало того, испытаете истинное удовольствие от такой охоты – что, собственно, и искали. Причем жертвуйте детям свою добычу инкогнито – детские души это тоже область тонких материй, и вам обязательно воздастся. Вездеходчику Мише везло потому, что он был абсолютно бескорыстен и ничего из добычи себе не брал. А какой бы королевской ни была охота, все дело случая. Я сам участвовал в таких, устроенных для именитых московских гостей, когда егеря буквально выпихивали зверя на нужные номера, но чаще отстреливал его кто-то другой. Хорошо, если для гостей важен процесс, а не добыча, а то ведь скандал – не обеспечили охоту!

Удачу, как и всякую женщину, следует завлекать, заманивать, завоевывать благородством, силой мужского духа, смелостью и щедростью. Причем социальный статус, стоимость и гравировка оружия, костюм, прислуга и марка машины совершенно не учитываются. Но как только вы самодовольно и панибратски станете к ней относиться – в тот же час взмахнет крылами, и поминай как звали…