Текст книги "Волчья хватка. Волчья хватка‑2 (сборник)"

И вот уже пробует пойти на обострение…

– А что было сразу-то не сказать? Крутил, вертел…

– Подходы искал, – признался финансист. – Боялся отпугнуть повышенным интересом.

– Чем же я обязан за столь пристальное внимание?

Поджаров улыбнулся каким-то своим мыслям.

– Не ты обязан – мы тебе обязаны. Отдохнуть в епархии у самого Ражного! Они же никто этого не осознают. Но зато я отлично представляю, с кем имею дело.

– Ну-ну, продолжай, – разрешил он. – А я тебя послушаю.

– Помню, у тебя привычка была перед схваткой руку в штаны пихать, яйца укладывать. Была?.. Мы еще смеялись: ну все, Бирюк яйца уложил, сейчас противника уложит! А ты прилично боролся! Я только-только мастера выполнил, а ты…

– Почему – Бирюк? – спросил хмуро Ражный.

– Да это так тебя звали, за глаза, в кулуарах, среди молодняка. – В голосе его послышалась ностальгия. – Мы на видео снимали твои поединки, а потом на разборе полетов в замедлении крутили… Я все хотел понять, как ты делаешь захват левой. Вроде бы за кимоно, а получается со шкурой… Столько раз видел, а повторить не могу… Нет, объясни, как это делается? С захватом?

– Может, показать?

– Показывать не надо! – засмеялся Поджаров. – Я же все-таки финансовый директор!.. Или это твой секрет?

– Никакого секрета, – пожал плечами Ражный, отмахиваясь от комаров. – Волчья хватка.

– Я тренировался, не получается…

– Потому что был сытый. Всегда был сытый и не испытал волчьего голода.

– Не понял, ты о чем?

– О голоде. Голодный волк вырывает у бегущего лося куски мышц. Вместе со шкурой. Одним щипком. Он не давит его за горло, это вранье. Он вырывает промежность и неторопливо идет следом. Добыча через километр ляжет от потери крови…

– Но ведь надо еще иметь руку, как волчья пасть. Желательно с клыками. Ну-ка, покажи руку?

– Ты же не цыганка, руку тебе показывать…

– Нет, точно Бирюк! Не зря прозвище дали… Слушай, Вячеслав, я вспомнил: у тебя еще одна привычка была – лежать на земле после схватки. Говорят, даже на снегу лежал… А это зачем?

– Отдыхал.

– Ну, перестань! Я знаю, это ритуал какой-то. Но так никто ничего не понял. Болтали даже, будто ты какой-то свой допинг изобрел, который медики не ловят. Было или нет?

– Ерунда…

– Зачем тогда отлеживался?

– Приземлялся, – честно сказал Ражный, однако собеседник не поверил, опять принял за отговорку.

– Нет, ты всегда был какой-то странный, с прибабахом. С чего вдруг на самом подъеме из спорта ушел?.. Смотри, ушел – и ведь забыли сразу! Один я не забыл!.. А если бы остался? Да ты бы сейчас гремел!

Ражный молчал, поскольку не мог объяснить, почему и ради чего ушел. Но Поджаров опять понял по-своему.

– Что ты в самом деле? Расслабься, отдохни, – дружески похлопал по плечу. – И не бери в голову проблемы эти! Сейчас приведут Каймака, никуда он не денется… Слушай, а ты сколько уже не борешься?

– Почему? Все время борюсь… В основном за место под солнцем.

– Зря бросил! Ты же еще не в возрасте! Смотри, что сопливый молодняк делает? За кордон продаются на раз, такие бабки стригут! За кого только не борются! Тебе-то зачем бизнес? Да и что это за бизнес? Хочешь, помогу вернуться?

В лесу дважды хлопнули гулкие пистолетные выстрелы, через несколько секунд еще один. Поджаров невозмутимо послушал эхо.

– Развлекаются ребята, – заключил он, хотя думал совершенно об ином и будто бы радовался, что все наконец-то ушли.

– Это что, входит в программу отдыха? – Ражный развел дымокур от комаров.

– В программу празднования юбилея…

В это время за поворотом завыл мощный мотор катера, и через несколько минут он вылетел на плес, несмотря на загрузку, едва касаясь воды и словно паря над ней. Поджаров помигал зажигалкой, но их и так заметили, подрулили к берегу.

Это прибыло подкрепление финансиста, точнее, обеспечение его поединка – своеобразные болельщики-клакеры, чтобы давить на Ражного психологически. Значит, настоящая схватка еще только начинается…

Приехавшие кричали, что нужно немедленно организовать поиск Каймака, прочесать место, где стреляли, и выловить стрелков. Они размахивали автоматами, явно задирали хозяина, и когда Поджаров попробовал их урезонить, чтоб не лезли в незнакомый лес ночью, то возмутились и на него.

– Ты что, не врубился? – распускал «понты» пьяный каратист, начальник службы безопасности, и косился на Ражного. – Тут банда работает! Каймака вынудили на ночную прогулку по реке, его просчитали. Заманили и наверняка грохнули! А на базе у машин все время срабатывает сигнализация! Ты что, не чуешь? Все это – явная операция! Против «Горгоны»! Нас сюда затащили, понял?

– Иди в задницу! – без всякого желания и азарта ругался на него Поджаров. – Ну что ты городишь? Ты хоть помнишь, где находишься?.. Поехали на базу!

– Кто начальник службы безопасности? Ты или я? – все больше расходился каратист, и возбужденная толпа его поддерживала. – Сейчас я организовываю поиск! А потом и базу пощупаем, и хозяина! Проверим его связи!

Парням «Горгоны» очень уж хотелось проявить себя, пострелять – деятельные, энергичные и кичливые, они заскучали возле костра, и потому никто уже не хотел слушать, все рвались в бой. Кое-как рассыпавшись в нестройную цепь и предводимые каратистом, они пошли в глубь леса на пойменном берегу – куда уже бегал телохранитель. Раздухаренные служители «Горгоны», треща кустами и чертыхаясь, скрылись в мелколесье, и через несколько минут там застучали сначала одиночные выстрелы, затем и очереди из «узи» и АКСУ. Потом стрелять перестали, но зато стали перекликаться, и скоро все голоса собрались в одно место, и начался базар – галдели и матерились, как вспугнутые галки, и с этим галдежом, толпой вылезли из подлеска еще более обозленные, изъеденные гнусом и мокрые. И уже появились ропчущие.

– На хрен, поехали на базу! Там водяра и телки, а тут комары и болото!

Каратист был непреклонен в яростном порыве найти Каймака, загнал всех на катер и повез на другую сторону. Матерился и гнал парней, как старый фельдфебель, а они уже настрелялись и полезли на берег с молчаливой ненавистью. На сей раз ушли без выстрела – может, патроны кончились? – а скоро треск и голоса стихли.

Но по крайней мере один человек остался у реки – залег в прибрежных кустах и затаился. Не предусмотрел лишь одного – тучу гнуса, обычно злого в прохладные вечерние часы…

Поджаров облегченно вздохнул, подбросил в огонь сырой травы и уже без опаски пошел в атаку.

– Лет пятнадцать назад я с одним япошкой боролся. Хоори – не слышал? Жестко он работал, почти всю встречу очками меня давил. Ну сам знаешь, публика-то наша, трибуны орут и тоже на мозги давят… Оставалось двадцать две секунды, и вдруг он делает непоправимый промах, подставляется… В общем, провожу бросок, и чистая победа. Глазам своим не верю, но судья встречу остановил и поднял мою руку.

– Поздравляю, – буркнул Ражный.

Поджаров не обратил внимания на его тон, продолжил задумчиво:

– Подставился мне, чтобы дружбу завязать. Я тогда еще не врубился… И завязал! По-русски говорил лучше нас с тобой. В Москве подзаторчал будто бы по каким-то коммерческим делам на полтора месяца. И каждый день – кабаки с японской кухней, какие-то представительства, а там знакомства, саке до упаду, какие-то гостиничные номера, гейши… Короче, КГБ мне на хвост упало, с женой до развода, в клубе на меня коситься стали, а я никак не пойму, чего ему нужно? Напоит и спрашивает, гейш своих подошлет – те в постели спрашивают, потом мужики с Лубянки в кабинетах пытают, про что базар был, так сказать. Мне же и ответить нечего – речь-то о спорте идет, о тренерах, о борцовских традициях. Наша обычная болтовня, как в раздевалках… И наконец Хоори раскололся, поведал, чего хочет.

Он сделал паузу, стараясь вызвать любопытствующий вопрос, – не вызвал, но интереса к своему рассказу не потерял.

– Он проводил исследования древнекитайских источников, обошел чуть ли не все монастыри Тибета, сделался ламой и нашел то, что искал – самую древнюю и таинственную школу единоборств Мопа-тене. Этим стилем владеют единицы особо посвященных монахов. После нескольких лет ученичества Хоори овладел Мопа-тене, однако его гуру открыл ему еще одну тайну: глубинную суть тибетской школы этого вида борьбы можно познать… в России. И дали ему прочитать древний манускрипт, где к этому было прямое указание.

Поджаров говорил не спеша, размеренно, однако сильно волновался: волны, исходившие от него, даже пахли адреналином. Ражный чуть отвернулся, сел боком, чтобы этот ненавистный запах ночным тягуном относило в сторону.

Финансист боролся с собственными чувствами.

– У нас в России существует некая бойцовская традиция, эдакая древняя кузница богатырей, тайный орден борцов. И будто дожил он до наших дней, сохранился и существует благодаря русскому святому Сергию Радонежскому. Живут обыкновенно, с виду не выделяются физической мощью, а то и этого не заметно… Говорит, если за таким человеком несколько лет пристально наблюдать, можно уловить некоторые отклонения, странности. Например, необъяснимые отлучки раза два-три в год, несколько необычный образ жизни, страсть к одиночеству, поздняя женитьба, особое воспитание детей… Ну, там еще много чего. И вот этот самурай решил, что я принадлежу к такому ордену. Или что-то о нем знаю. Я, честно сказать, впервые об этом от него услышал. Но чую, отказывать ему нельзя. Такие суммы стал предлагать – по тем временам оторопь брала. Весь вопрос стоял, куда такие деньги девать… – Финансовый директор ностальгически вздохнул. – И давал, вроде бы дружески, на мелкие расходы… В общем, я стал темнить, будто бы проверять его, свел с подставными и половину суммы взял… Потом меня взяли, шесть лет усиленного режима… Но не в этом дело. Япошка-то не зря искал этот орден и баксами раскидывался. Я в зоне потом все сопоставил и сам пришел к выводу – не перевелись еще богатыри на русских просторах. И знаешь, тебя не один раз вспомнил. А потом вообще занес в реестр…

С другого берега прозвучал еще один выстрел, и как показалось, из ружья. Через несколько секунд ему ответил пистолетный.

– Первый выстрел был ружейный? – как ни в чем не бывало спросил Ражный.

– Не расслышал…

– Будто из дробовика саданули…

– Блин, уезжаешь от Москвы на полтыщи верст с надеждой отдохнуть – и тут стреляют! Дурдом, а не страна!

– Какая уж есть…

– Пусть порезвятся, – вдруг разрешил Поджаров. – Это создает особый острый колорит, так сказать, музыкальное сопровождение к нашему разговору. Ну, Вячеслав Сергеевич, готов ты поделиться тайнами своего ордена? Только со мной темнить не нужно, я не японец, а свой, патриот и соотечественник. Кстати, все началось с твоей фамилии. Однажды вдруг подумал, что значит войти в раж? Это ведь способность входить в особое психическое состояние, верно? Но управляемое состояние, а не просто пьяный кураж или затмение рассудка…

– Они в темноте там друг друга не постреляют? – озабоченно спросил Ражный. – Или у них холостые?

– Не отвлекайся, Ражный, не уходи, это теперь не поможет.

– Предчувствие нехорошее, – откликнулся он. – Без трупов не обойдется…

– Одним кретином больше, одним меньше… Ты слышишь, о чем я говорю? Не валяй дурака. Как говорят новые русские, будет базар или нет?

Пальба началась на обоих берегах одновременно, и выстрелы, умноженные эхом, напоминали уже фронтовую перестрелку. А через пару минут на берег выскочили двое конных с ружьями – необразованные сыновья горемыки Трапезникова…

8

Перед Вятскими Полянами, на границе с Татарией, его остановил на посту ГАИ мальчишеского вида скучающий инспектор, тщательно изучил документы, осмотрел машину со всех сторон, попросил открыть капот и, не найдя никаких нарушений, полез было в кабину проверить люфт руля. Действовал он смело, самоотверженно, потому что был под прикрытием: второй сотрудник – крупный парень в бронежилете – стоял в сторонке, чуть ли не уперев автоматный ствол в спину Ражного. Изрядно потоптанная на лесных дорогах «Нива» могла вызвать подозрения в технической неисправности, однако инспектор придирался слишком явно. Больше всего не хотелось, чтобы этот короткий лез в кабину, но он открыл дверцу, заскочил на сиденье и тут только увидел Молчуна на полике рядом с пассажирским. Волк оказался так близко и так хищно щерился, что этот малыш испугался и слишком поспешно выскочил из машины, чтобы скрыть испуг.

– Собака?! Почему нет намордник? А документа есть?

При этом его заметно передернуло от только что пережитой опасности, и заговорил он с сильным татарским акцентом.

К маленьким людям Ражный относился как к детям, никогда с ними не спорил, снисходительно терпел их вздорное поведение и не обижался; иное дело, они автоматически относились к нему предвзято и уже не любили его только за то, что он был чуть ли не в два раза крупнее и выше. В армии его доставали малорослые командиры, на улицах и дорогах – коротенькие милиционеры…

– Это не собака, – сказал он. – И документов нет.

– Почему не собака? Я видел, собака!

– Это волк, – определил второй, с автоматом, и, приблизившись, заглянул через стекло. – Точно! Настоящий волк… Где взял?

– В лесу поймал, – сознался Ражный, усаживаясь в кабину. – Командир, документы верни, и привет…

– Дикий хищник держать неволя и перевозить без клетка запрещено! – нашелся короткий, неуклюже пихая водительские права в карман, а другой рукой доставая рацию. – Есть решение экологического комитета…

Маленькие человечки никогда не прощают испуга, если только они при власти, при исполнении служебных полномочий…

– Поймал? – восторженно засмеялся автоматчик. – Ну ты даешь!.. А чего с ним ездишь?

– Надежно, как с автоматом…

Инспектор связался с кем-то по рации, докладывал про волка. Говорил не по-русски…

– Пожалуй, даже лучше, чем с автоматом! Ну ты же не такого поймал? Наверное, щенком был?

– Да, на логове взял…

– А волчица?..

– Сдохла волчица…

– Как сдохла? Убили?

– Нет, не стреляная была. Подралась с кем-то, кишки вымотала и сдохла… – Разговор с этим парнем был почти дружеским, и Ражный воспользовался моментом. – Слушай, пусть вернет документы – и я поеду?

Короткий тем временем получил инструкции и теперь вовсе стал неприступен.

– Придется составить протокол, а хищника изъять, – заявил он. – Выйдите из машины.

Его напарник настолько увлекся, что не расслышал приказа.

– А мы тоже ездим за волками. У нас тут степи, так больше обкладами охотятся. Нынче четырех в колке офлажили, нас на номера поставили – ни пошевелиться, ни покурить, а мороз!..

Инспектор рыкнул что-то по-татарски, и автоматчик сник, отошел от машины.

– Погодите, мужики. – Ражный опустил стекло и вылез. – Это вполне мирный, одомашненный зверь, людей не трогает. Не понимаю, в чем проблема?

– Домашних волков не бывает, – хмуро и со знанием дела сказал автоматчик. – Волк – он и есть волк… Придется изъять зверя.

Маленький человек в погонах сел в машину ГАИ, достал бланк протокола и поманил к себе. Мимо проехал тяжелый грузовик, и, пользуясь шумом, Ражный тихо сказал:

– Уходи, Молчун.

Волк словно ждал этой команды – тотчас выпрыгнул сквозь опущенное стекло, перескочил дорогу и легкой трусцой направился в степь мимо постовой будки. Первым опомнился коротенький инспектор – живчик, закричал что-то по-татарски напарнику, хотя все происходило у него на глазах. Тот развел руками, но спохватился, вскинул автомат. Первая очередь была длинной и неприцельной, почти от живота – так стреляют по убегающему человеку. И вторая тоже впустую, поскольку автоматчик поспешил – слева по дороге приближался «МАЗ».

Инспектор вылетел из машины, на ходу доставая в общем-то бесполезный на таком расстоянии пистолет, заругался и выпалил трижды по убегающему зверю. Тогда его напарник пропустил грузовик, выбежал на асфальт и встал на колено.

– Да мат-ть его!.. Достану!

И стал колотить прицельно, одиночными. Молчун пошел скачками, еще хорошо виднелась его спина в сухой осенней траве и не по-волчьи высоко вскинутая голова. Ражный механически считал выстрелы, и после седьмого зверь вдруг присел, потом сделал свечку и упал, скрывшись в траве.

– Есть! Попал! – в азарте крикнул автоматчик, не отрываясь от прицела.

И выдолбил в то место весь остаток магазина. А короткий уже приступил к Ражному:

– Зачем отпустил волка? Зачем отпустил волка?!

– Какого волка? – пожал тот плечами. – Не было волка, ты что, командир?

– Все, готов! – довольно сказал вернувшийся автоматчик, перезаряжая оружие. – Поеду привезу!

– Говорит, не было! – возмущенно заговорил инспектор. – Мы тут стоим дурак, да? Глаз нет? Отпустил дикий хищник! Стрелять пришлось!

– Я поехал! – сбрасывая бронежилет, крикнул напарник.

Он прыгнул в «УАЗ», смело съехал с дорожного откоса и погнал в степь волчьим ходом.

А короткий чуть успокоился, заговорил назидательно:

– Какой нехороший человек! Зачем говорить – не был волк? Когда кабина сидел и ворчал на меня?

– Это была собака! – засмеялся Ражный. – Овчарка, очень похожая на волка. А вы мою собаку подстрелили. Придется отвечать, командир!

– Почему – собака?

– Сам подумай, ну откуда взяться дикому хищнику? И чтоб вот так сидел в машине? Кто этому поверит?

– Зачем сказал – волк?

– Пошутил! Мог сказать, заяц!

– Тебе шутка! Мне патрон отчитаться надо! Списать патрон! Начальник знает – был волк!

– А если он сейчас привезет убитую собаку? – съехидничал Ражный. – И я предъявлю документы, что собака элитной породы, дорогая, и в суде выставлю счет? В том числе и за моральный ущерб? Кто будет платить? Ты или начальник? Угадай с трех раз?

Короткий с надеждой посмотрел на «УАЗ», рыщущий по траве в трехстах метрах от дороги, подумал:

– Давай ждать. Привезет – глядеть будем, кто платить… А кто в административную комиссию пойдет.

Автоматчик вернулся через десять минут ни с чем и в глубоком расстройстве.

– Я же попал! Видели, сразу лег?.. Блин, на этом месте даже капли крови нет! Быть такого не может! Магазин высадил!.. Он что, уполз? Улетел? Растворился, сука?

– Ну и что делать станем, мужики? – спросил Ражный.

Они поговорили между собой на татарском.

– Кто сидел твоя машина – волк или собака? – уточнил короткий.

– В моей машине никто не сидел.

– А кого я стрелял? – несколько опешил стрелок.

– Не знаю. Ты разве стрелял? Я что-то стрельбы не слышал…

Гаишники ушли в будку, там посовещались еще раз, после чего автоматчик вынес документы.

– Ладно, езжай… – Оглянулся на будку, спросил тихо: – Слушай, не понял, кто был все-таки?

– Оборотень, – шепнул ему на ухо Ражный. – Слыхал?

Автоматчик долго маячил в зеркале заднего обзора – то собирал гильзы с дороги, то подолгу смотрел ему вслед, наугад шаря руками по асфальту. Через полкилометра начался Вятскополянский район…

Молчун поджидал его, спрятавшись в пыльной траве дорожного откоса. Ражный сбавил скорость, не останавливаясь, открыл дверцу, и волк прыгнул в кабину прямо с обочины. Лег на переднее сиденье, вывернулся и стал зализывать рану.

Пуля угодила ему под правую лопатку, но вдоль туловища – стреляли в угон – и вылетела из плеча. На первый взгляд особого ущерба не принесла, боевая пуля проткнула, как шилом, ибо зверь довольно твердо ступал на лапу, однако когда Ражный остановился и осмотрел рану, выяснилось, что выстрелом раздробило ребро: едва он коснулся этого места, Молчун предупредительно прикусил руку.

– Я говорил тебе: жить с человеком можно собакам, а не волкам, – проворчал он. – Ты же зверь, объявленный вне закона. Видишь, я тебе не защитник, потому что у волков не бывает хозяина… Ладно, сам напросился, терпи. Еще хорошо отделался. Теперь у нас, брат, и раны одинаковые. Это у тебя первые дырки в шкуре, но не последние…

В горячке он не чуял боли, но теперь обе раны горели огнем и заставляли зверя вертеться в узком пространстве между сиденьем и доской приборов, дотягиваясь то до одной, то до другой. Весь набор обезболивающих и дезинфицирующих средств был у него на языке; без всякого вмешательства он мог бы в течение нескольких дней справиться и с более тяжелой раной, однако у Молчуна, стрелянного впервые, не хватало опыта. Он нормально доставал языком плечо, однако входное отверстие с большим трудом, поскольку вынужден был выворачивать голову назад и вниз или совать ее под лапу. А лечить сейчас следовало именно входную рану, где остается вся зараза от пули и куда попадает шерсть.

По молодости переярок еще не знал этого и вылизывал ту, что была больше, ближе и больнее. Занятый своими мыслями, Ражный вначале тоже не обратил на это внимания и хватился лишь через два часа, когда въехал в Вятские Поляны: волк часто задышал, хотя было не жарко, нос стал сухой и горячий.

Каждый аракс, будь он вотчинным или вольным, приезжая на поединок в чужую вотчину, должен был прежде всего отыскать хозяина Урочища, засвидетельствовать свое появление и, если схватка была определена с кем-то третьим, получить от него подорожную – своеобразное разрешение на поединок и условленное место и час первой встречи с соперником.

Существующие обычаи засадников складывались во времена татаро-монгольского ига, при Сергии Радонежском, и соблюдались очень строгие и весьма насущные правила конспирации, сохранившиеся до сегодняшнего дня. Вместе с тем было в этих обычаях и кое-что более древнее, архаичное, не связанное с христианством и теперь ставшее чистой символикой. Поклонение и приношение жертв деревьям Урочища было привычным и обыденным, но кроме того, например, приносить дары вотчиннику, на чьей земле произойдет схватка. Каков дар, зависело от важности поединка: по обыкновению это был жеребенок или ловчий сокол, но если для аракса борьба на земляном ковре была решающей, судьбоносной, значимость дара увеличивалась соразмерно и не имела привычного понятия цены. Победитель мог одарить самым дорогим – вторым или третьим по счету сыном, отдав его вотчиннику на воспитание и обучение, если у того нет сыновей и некому наследовать Рощу, или дочь в жены, если хозяин Урочища недавно вступил в сборный возраст и холост.

Когда-то таким образом деду Ерофею привели жену – бабку Ражного, красавицу невиданную, из-за которой, собственно, и таскали деда, пытаясь засадить в лагерь.

Теперь не то что дочерей, но и жеребят, а тем более ловчих птиц не давали в дар, и приношение вотчиннику напоминало примитивную взятку, ибо из однолетнего жеребчика еще нужно было вырастить коня, кормить его, ухаживать, обучать – одним словом, душу вкладывать. И с соколом не возьмешь большую добычу, разве что утку или перепела…

Нынче считалось достойным даром, если вотчиннику пригоняли машину, как Колеватый…

Ражный вез волка…

Хозяин Вятскополянского Урочища Николай Голован был сельским священником, и отыскать его оказалось совсем нетрудно, как, впрочем, и саму Рощу. Дабы побороть «чародейские» обычаи, еще при Алексее Михайловиче в дубраве поставили деревянный храм, а служить в нем поставили аракса, вотчинника Голована, таким образом примирив доселе непримиримое. Спустя шестьдесят лет воздвигли каменный, двухэтажный, с колокольней, видимой на много километров. И тут же, при храме, сделали приходское кладбище, так что жители из близлежащих деревень не одну сотню лет свозили сюда покойников и хоронили между огромных деревьев. Но с них каждый год слетало столько желудей и листвы, что могилы сами скоро оказывались похороненными и исчезали бесследно.

В последние лет десять сюда вообще не привозили мертвых, поскольку дееспособное население прихода давно разъехалось, оставшиеся немощные старики доели последний колхозный комбикорм и поумирали, и дома в деревнях раскупили дачники. Храм долгое время служил складом фуража, потом вообще стоял в запустении, пока власти не дали команду на возрождение веры и церквей.

И потому как вотчинники Голованы издавна наследовали не только Урочище, но и сан приходского священника, то Николай в одиночку взялся восстанавливать храм, после чего, увидев его старания, подключились дачники – люди в основном интелллектуального труда, изголодавшиеся по вере. Так снова и возник приход, на самом деле существующий лишь в летний период, а все остальное время отец Николай служил в совершенно пустом, гулком храме.

По этой причине боярин Пересвет назначил поединок на начало октября, когда в Урочище на высоком холме нет ни единого постороннего человека и вотчинник-батюшка, молясь за своих прихожан, откочевавших большей частью на зимние квартиры в Москву, исполняет обязанности дачного сторожа.

Конечно, араксу Головану полезнее было бы пригнать в качестве дара джип-внедорожник: Ражный за последний десяток километров дважды засаживал «Ниву» так, что приходилось вытаскивать ручной лебедкой. С началом дождей Урочище превращалось в остров.

Он привез волка…

Каждый вотчинник стремился не выдавать месторасположение Рощи и тем более ристалища; тут же все было на виду, открыто, и в этом была сложность предстоящей схватки. Единоборцы могли спокойно разгуливать по Урочищу, воздавать жертвы деревьям, прикасаться руками к земляному ковру и получать от него силу, оставленную здесь араксами за многие сотни лет. И кроме того, некоторое время до начала поединка жить на этой территории и даже ежедневно и подолгу видеть своего противника.

Ражный приехал первым, на день раньше Скифа. И не было нужды демонстрировать вотчиннику опознавательные знаки – обряжаться в рубаху и надевать пояс. Голован издали заметил буксующую машину на склоне холма и пошел навстречу, еще и вытолкнуть помог из грязи.

– Здравствуй, Ражный, – сказал он, подавая руку сквозь опущенное стекло. – Добро пожаловать… Давай-ка подсоблю.

На вид ему было лет семьдесят, но это только на вид – скорее всего, многим больше, однако вотчинный аракс был в самом расцвете сил и буквально вкатил «Ниву» под прикрытие древней дубравы. Он не видел волка в машине – Молчун за последние часы ослаб и лежал на полу, не поднимая головы, и когда Ражный остановился и открыл дверцу, тяжело вышел и сразу же лег на траву.

– Боже ты мой! – всплеснул ручищами отец Николай. – Да ведь ему же нездоровится!

– По дороге подстрелили, – объяснил Ражный. – Рана не опасная, выходится… Зато теперь не простой зверь – стреляный. Так что прими в дар, вотчинник.

Молчун вскинул голову – взгляд был печальный, но Ражный посчитал, что это от слабости и боли.

– Благодарствую, – скрывая радость, произнес Голован и пощупал волчий нос. – Горячий… Ну, температуру мы сейчас снимем, и рану бы обработать… Ты сам или мне?

– Сам, – сказал он, и пока вотчинник ходил за питьем для волка, Ражный промыл мочой оба отверстия, и особенно входное, куда забило пулей шерсть. Молчун терпел и лишь прикусывал руку, когда она касалась пораненного ребра. Отец Николай принес плошку с отваром, подставил к морде.

– Похлебай-ка, братец серый волк… Как ему имя?

– Молчун.

– Хорошее имя для такого существа, – одобрил он, глядя, как зверь лакает. – Хоть и не принято судить о даре, но это не просто дикий волк, Ражный. И душа у него не волчья…

– Тебе виднее, вотчинник, – уклонился тот, исподволь озирая Урочище: где-то здесь близко должен быть Поклонный дуб. – Говорю же, стреляный…

Двухэтажный, недавно отремонтированный дом Голована стоял поодаль от храма и был огорожен дощатым забором, а храм, закованный в железные леса, походил на птичью клетку. Крестов в Роще почти уже не было, маячило в просветах несколько за церковной оградой и возле нее, но зато чуть выше, пожалуй, на самом пике холма, на почетном месте, где наверняка когда-то было ристалище, вздымался высоченный железобетонный обелиск с красной звездой и бесконечными столбиками фамилий.

– Ты не оглядывайся, – заметил хозяин. – Сейчас вот пристрою зверя и все покажу… Ну, пошли со мной. Молчун?

Волк посмотрел в спину Ражному, почудилось, вздохнул тяжело и не сразу, но все-таки пошел за новым вожаком.

Поклонный дуб оказался недалеко от храма, и заботливо посыпанная песком тропинка, ведущая от небольшой деревеньки у подножия холма, проходила мимо. Толстая боковая ветвь его, умышленно когда-то притянутая к земле, торчала, как приспущенный шлагбаум, и все проходящие кланялись тут непроизвольно.

Пока Голован устраивал волка, Ражный воздал дереву: отыскал подходящее место, проделал ножом отверстие и вбил волчий клык. Экскурсовод ему не требовался, поскольку Урочище было классическим и всякий вотчинник без труда бы определил, что есть что, к тому же сейчас он чувствовал потребность побыть одному и испытать энергию места.

Победа на Пиру была в какой-то степени обусловлена тем, что схватка происходила в родовой Роще, а дома и стены помогают. Не случайно поединки назначались в разных дубравах, стоящих друг от друга иногда за тысячи километров, и если вольные араксы изначально были готовы к схватке в любом месте, то вотчинникам приходилось нелегко отрываться от своего космоса и осваивать иной.

От Поклонного он сразу же направился к Древу Жизни и таким образом сбежал от хозяина, но не от волка, ибо не смог отделаться от чувства, что волк продолжает смотреть ему в спину, и это сильно мешало сейчас. Роща оказалась настолько древней и плотной, что через полсотни метров все постройки скрылись из виду, в том числе и колокольня. Он шел, прикасаясь руками к деревьям, и одновременно хотел отключиться от реального мира и лишь приблизиться к состоянию «полета нетопыря», однако воспарил почти мгновенно и увидел дубраву в пестроте цветов излучаемых энергий.

Он вышел к южной кромке Урочища, где дубрава постепенно переходила в смешанный лес, затем взял строго на север и, пересекая холм в этом направлении, вдруг обнаружил причину, увидел, чей взгляд преследует его и что мешает и будет мешать впоследствии.

Начиненная костями земля излучала энергию распада, и даже мощный слой свежих, нынешних желудей, успевших дать острые пики побегов, толстый покров сосредоточения жизненной силы не мог перекрыть источавшегося духа тлена.

Тогда он выбрал более «чистое» место, рядом с Древом Любви, лег сначала на спину, прижал позвоночник и приземлился, выйдя из «полета нетопыря». И тут же, перевернувшись лицом вниз, попытался уйти в другой полет – раскинулся звездой, как на Правиле, до твердости желудя напряг мышцы и замер.

На этот миг останавливалось время, и вместе с ним отлетало все, что тяготило его, притягивало к земле.

И все-таки он не смог оторваться от нее и воспарить; лишь приблизился к состоянию Правила, облегчил груз плоти настолько, что под ним распрямились примятые желудевые ростки.

Земное притяжение здесь оказывалось сильнее…

После «полета нетопыря» приходилось, наоборот, приземляться, но входить в это состояние было легче, ибо отрывались от земли и парили в воздухе одни лишь чувства и ощущения.