Текст книги "Очень короткие рассказы о главном"

Мастер спорта международного класса

Я терпеливо стоял в длинной очереди в кассу нашего универсама, набрав полную корзину еды: картошку, сыр с колбасой, десяток яиц, хлеб, сахар и пачку гречневой крупы. На остатки стипендии можно было позволить себе только это. Я, конечно, подрабатывал где мог, но весной на последнем курсе университета стало не до заработков, потому что начались дипломная горячка, подготовка к госэкзаменам и всё такое. Умственные усилия забирали свободное время, поэтому деньги кончились, но жрать хотелось по-прежнему.

Очередь двигалась медленно, и я поневоле обратил внимание на крупную девицу, стоявшую непосредственно передо мной. По весне она одета была в светлую курточку и джинсы в обтяг, а поскольку возвышалась над прочей публикой на полголовы, то её длиннющие ноги и шикарно оформленная попка занимали всё пространство, которое могли обозреть мои скромно опущенные вроде бы книзу глаза.

Беглый общий осмотр показал, что девица была светловолосой, очень коротко стриженной. Внезапно она обернулась со словами:

– Ой, забыла, сейчас вернусь, ладно?

Видимо, ей что-то снова понадобилось в отделе. Я еле успел отвести глаза от её задницы и кивнул, глядя, как она исчезла между полок и прилавков, а потом появилась снова, держа в руках пакет.

– Спасибо! – поблагодарила девица, глядя на меня сверху вниз синющими и какими-то добрыми глазами. Что-то в её лице показалось мне знакомым, но вспомнить мешали её длинный, с горбинкой, нос и мягкие сочные губы, от вида которых мне стало совсем плохо – потому что какой молодой кобель не мечтает, чтобы его целовали вот эдакими губами? Студент ты или грузчик, разницы никакой: увидел такие губы, такие глаза – и пропал.

Я – пропал.

Мало того, что я стоял рядом с ней, как маленький мальчик возле тёти, так в дополнение ко всему у меня из головы разом вылетели все прибаутки, с помощью которых я обычно добивался при знакомстве женского внимания. Эти хохмочки показались мне теперь настолько глупыми, что унизительно было их не то что произнести, но даже о них подумать.

Я всегда, если честно, мечтал, чтобы меня вот так зацепило, но не знал, что из-за этого наступает паралич. По сравнению с тем, что в эти мгновения со мной происходило и почему язык у меня отнялся, всё остальное в предшествующей моей личной жизни можно было считать пошлостью. Единственное, что я помнил точно, – так это правило: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Поэтому я открыл было рот, готовясь произнести первую пришедшую в голову фразу и посмотреть на реакцию, как вдруг девушка слегка наклонилась ко мне, широко распахнув синие глаза, и легонько хлопнула меня по плечу:

– Андрюшка?!

В это мгновение я её и узнал:

– Ленка?!

Когда мы вышли из универсама, я уже был в курсе всего, что с ней произошло с той школьной поры, когда мы сидели за одной партой.

– А помнишь, – спросила она, – как ты меня арифметике учил?!

Я хорошо это помнил. В пятом классе, когда я был круглым отличником, к нам перевели девочку Лену Васильеву, абсолютную дуру, с виду совсем тихую и затюканную.

Практически по всем предметам у неё были двойки: она не умела ни грамотно писать, ни считать. Складывать цифры для неё было мучительным трудом, а чертить геометрические фигуры она хотя и умела, но не знала, какая сторона у треугольника как называется.

Девочка была из плохой семьи: отец – алкоголик, мать – дворничиха, работавшая сразу на двух участках. Лену часто и ни за что били: просто потому, что попалась под руку. В пятый класс её по решению педсовета перевели, только чтобы не иметь конфликтов с РОНО, и тихо оформили ей тотальные тройки по всем предметам.

Что делать с девочкой дальше, для педагогов представлялось неясным. Она была худенькой, высокой, но ходила вжав голову в плечи и не поднимая глаз, да и за партой сидела точно так же. На переменах девочка жалась к стенке, опасаясь, что её толкнут или ударят. Если её вызывали к доске, она белела от ужаса и не могла выговорить ни слова, виновато глядя на учителя. Тетради с заданиями она почти всегда сдавала наполовину пустыми, а на вопросы отвечала чаще всего шёпотом: «Не знаю», – готовая заплакать, если на неё закричат. Больше всего она боялась, что в школу вызовут родителей, потому что лупили её после этого беспощадно.

В конце концов классная руководительница, понимая, кто из детей является самым умным и прилежным, оставила меня с этой Леной после занятий и провела воспитательную беседу. Лена становилась моей подшефной. Мне поручалось готовить с ней уроки, заодно обучая её всему, что знаю сам, а ей нужно было во всём меня слушаться. Нас пересадили за одну парту, и когда на следующий день кто-то из пацанов обозвал нас женихом и невестой, на ближайшей перемене я закатал ему в ухо. Лена переходила под мою опеку, и это должно было стать ясно всем. Всем стало ясно.

От нас отвязались: эта девочка и раньше никому была не нужна, а теперь тем более – кто захотел бы из-за неё схлопотать по шее или нарваться на мои гадкие замечания? За словом я в карман не лез: когда одна вполне успешная девочка по фамилии Коростелёва обозвала мою Ленку дурой (что было истинной правдой!), я пустил по классу записку с доморощенными стихами. Начинались они так: «Вот идёт Коростелёва, вертит задом, как корова!..» – и далее в том же духе. Все тогда очень смеялись, передавая записку друг другу.

После уроков мы оставались с Ленкой в классе часа на два, я решал для нас обоих задачки, а заодно учил её правилам русского языка.

– Молодец! – как взрослый, солидным голосом хвалил я её, когда Ленка правильно выполняла домашние упражнения. Некоторые вещи приходилось объяснять ей наглядно, чуть ли не на карандашах и пальцах, а когда я наконец добивался нужного ответа и поощрял это забитое существо, Ленка на секунду поднимала свои синие глаза и тихо благодарила: «Спасибо».

Я даже не знал, что на это ответить. По моим понятиям, те вещи, что я ей втолковывал, должны были знать даже второклашки.

За полгода Ленка привыкла самостоятельно выполнять домашние и классные задания, даже начала отвечать учителям с места. Я тихо ей подсказывал, сидя за партой рядом, но она и сама уже вязала концы с концами и не пугалась, когда её на уроке о чём-то спрашивали. Я даже заставил Ленку выучить наизусть несколько стихотворений, включая «Сказку о рыбаке и рыбке», справедливо полагая, что память нужно тренировать, а как и чем – не важно.

На большой перемене я водил Ленку в буфет и следил, чтобы её не толкали на раздаче. Она всегда была голодной, и я тогда не понимал почему. Меня хорошо кормили дома, поэтому я отдавал Ленке свою котлету с макаронами, и она съедала всё это молча и быстро, следом за той порцией, которая ей полагалась. Потом она ещё некоторое время шарила глазами вокруг, словно искала добавку, и случалось, что я отдавал ей даже свою булочку, а сам выпивал пустой чай и не особо по этому поводу переживал. Я очень ответственно относился к понятию «подшефная».

Однажды (я запомнил этот день) на уроке физкультуры нам дали задание пробежать три круга по стадиону на время. Среди парней ещё не начался передел власти, до этого оставалось года два, поэтому мы соревновались не на кулаках, а кто в чём может. Сейчас парни выстроились в ряд, я со старта рванул первым, но постепенно сполз на третье место, потому что бегать не умел. Ну и ладно, это ничего не решало, потому что нам разрешили после зачёта сыграть здесь же, на школьном стадионе, в футбол, и уж там-то я отличился. Но перед этим был забег у девчонок, и моя Ленка, за которой я вполглаза смотрел (чтобы не обижали), после команды «Марш!» ушла со старта с такой силой и скоростью, что её спортивные тапочки замелькали далеко впереди. Остальные девочки не торопясь заканчивали второй круг, когда Ленка уже финишировала на третьем, почти догнав всю толпу.

Стоя на футбольном поле, я увидел, как наш физрук поглядывает то на секундомер, то на Ленку, а потом отзывает её в сторону и о чём-то с ней говорит. Ленка, впервые с тех пор как её привели к нам в класс, что-то отвечала и… улыбалась учителю!

Дальше мне смотреть было некогда, потому что мне дали пас и я с левой ноги пробил по воротам. Вратарь этого не ждал и пропустил мяч, мы повели в счёте, а потом раздался свисток. В раздевалке только и было разговоров, что о забитых голах. Мы в один голос орали, возбуждённые, пока переодевались и выясняли, что было бы, если в нашей команде вместо защитника поставили одного лишнего нападающего.

Контрольные работы за год Ленка сдала по большинству предметов на твердые тройки, а по двум даже получила оценку «четыре». Наступало лето, и однажды она принесла мне шоколадку. Как и всегда, она сказала тем же тихим голосом: «Спасибо», – на секунду подняв синие свои глаза, – и сообщила, что её забирают в спортивный интернат. Больше она с нами учиться не будет.

Я тогда вздохнул про себя с облегчением, потому что боялся, как бы она не осталась моей подшефной ещё и на следующий год. Во-первых, я по совету родителей хотел хорошо выучить английский, а на это требовалось время. Ну и во-вторых… Мне всё больше нравилась Маринка Орлова, а я не мог к ней даже подойти, потому что шефствовал над Ленкой.

Я словно бы нехотя принял шоколадку, сказал полуравнодушное мальчишеское «до свиданья», и в этот момент случилось неожиданное. Мы стояли во дворе школы, сразу после сдачи последней контрольной. Вокруг ходили одноклассники, но, несмотря на это, Ленка, быстро наклонившись, поцеловала меня в щёку, после чего быстрым шагом почти убежала прочь. Я так и остался стоять, потирая влажное после её поцелуя место на щеке, а вокруг раздавались возгласы пацанов, наблюдавших эту сцену, но мне совсем не хотелось с ними драться.

Прошло лето, следующий учебный год принёс новые проблемы, и всё позабылось, пока сегодня, стоя в очереди в гастрономе, я снова не увидел Ленку.

За те девять лет, что мы не виделись, она стала мастером спорта международного класса, бегала четыреста метров за сборную страны и только что взяла кубок Европы. Я и сам успел позаниматься спортом, выполнил норму кандидата в мастера по дзюдо, но дальше – стоп. Между кандидатом и мастером пролегала пропасть, и нужно было пахать на татами по пять часов в день, чтобы только лишь претендовать на черный пояс. Я не претендовал, понимая перспективу, а Ленка…

Ленка вплотную подошла к мировому рекорду.

– Знаешь, какая у меня длина шага на дистанции? – спросила она, пока мы шли из магазина. – Два метра пятьдесят. Я свой особый стиль нашла, и руки по-другому ставлю, чем все. Мне говорят: не так надо! А я соревнования выигрываю и всем им сопли вытираю, которые как надо бегают. Ну а ты где?

Я рассказал про университет.

– Всегда знала, что ты самый умный, – мечтательно и с каким-то затаённым уважением сообщила Ленка. – Но главное в другом… Слушай, присядем где-нибудь?

Я, не подумав, предложил:

– А может, ко мне? – И только тут сообразил, что мы давно уже не дети, и дружеское моё предложение может быть расценено по-разному.

Оно было расценено как надо:

– Пошли!

У меня царил преддипломный разгром. Всюду валялись тетради с лекциями, учебники, записи по теме, а на раздвижном столе лежал ГЛАВНЫЙ ТЕКСТ, к которому каждый день добавлялось по нескольку страниц. На Ленку это произвело такое впечатление, как если бы она попала в зоопарк с экзотическими животными.

– …и ты всё это прочитал? – с мистическим ужасом спросила Ленка, оглядывая полки с книгами. Однокомнатная квартира досталась мне от бабушки, я давно уже жил отдельно от родителей.

– Ну да, – разогревая чайник, сообщил я. – Но в основном занимаюсь в библиотеке, здесь только базовые труды.

Ленка надолго замолчала. Я соорудил бутеры с колбасой и сыром, вытащил из пустого холодильника банку с джемом, заварил чай покрепче, и мы уселись за стол.

– Знаешь, – сказала Ленка, всё так же задумчиво глядя куда-то вбок, – я ведь тогда, в школе, совсем никакая была. Все говорили, что я дура, а я, конечно, соглашалась. Так на всю жизнь и осталась бы никем, если б не ты.

От удивления я оторопел.

– Ну да, – как само собой разумеющееся, пояснила она. – Учил ты меня грамоте, учил, а на самом деле – дал в себя поверить. Ну, я и… поверила. Для меня те контрольные – помнишь? – стали барьером, который обязательно нужно было взять.

Хотя бы ради тебя, ты ведь старался… Когда смогла, то поняла, что всё остальное тоже смогу. Я тебе потому и шоколадку подарила, не забыл?

Я не забыл ту шоколадку и как она меня тогда поцеловала. Поэтому, когда мы теперь целовались по-настоящему, я знал: в моей жизни происходит что-то очень важное. Может быть – главное.

Главное смотрело на меня синими Ленкиными глазами, а я провалился в них насовсем, и это меня абсолютно устраивало.

Цикл «Почему мы с тобой расстаёмся»

Ты должен это знать

Письмо: «Я тебя никогда не любила и, наконец, хочу сказать тебе это прямо. Мне пятьдесят восемь лет, из них тридцать четыре ушло на то, чтобы жить с тобой, обслуживать тебя, терпеть твои выходки, особенно если повод для них давали девки, которые чем больше творили безобразий, тем были тебе интересней. Я-то в конечном счёте всё узнавала, мир не без добрых людей, но ты успевал отмолить у меня, как у попа, себе прощение – а я, дура, каждый раз верила, будто на этом всё закончится.

Теперь-то всё точно закончится, письмо моё в этом вопросе ставит последнюю точку. У тебя свой маршрут, у меня свой. Самое досадное, что ты, при всех своих половых достоинствах, мне-то лично особых женских радостей так и не принёс. Послушать других – чего только женщины о своих мужиках не порассказывают! Ещё больше у них в глазах иной раз прочитаешь. Но у меня по данному поводу самым главным и лучшим оказалось то, что происходило до тебя, до нашей с тобой свадьбы. Представляешь?

Двинемся дальше. В вузе я выучилась не потому, что ты мне помог, а исключительно сама по себе. Кто я была? Полуграмотная девчонка из простой семьи. Но отец сызмальства говорил: нужно иметь высшее образование – тогда только в люди и можно выйти. Так, да не так, конечно, но я за шесть лет одолела заочно все премудрости, о которых раньше думала с завистью. Ты ведь и пальцем не пошевелил, когда я занималась ночами и притом вела хозяйство, ставила на ноги детей… Считал, коли зарабатываешь деньги, на этом твой вклад в семью и закончен. Ладно! Я одна вытащила всё на своем горбу: и детки росли как надо, и диплом – вот он! На что он мне сгодился – отдельный разговор.

Когда ты вырос немного по службе и стал таким нервным, что и слова поперёк не скажи, я попросила тебя хоть немного подвинуться, в смысле – дать и мне поработать по любимой специальности, агрономом. Да, я крестьянка! И нечего упрекать меня в этом. У меня и родители, и дед с бабкой возились с землёй – недаром я обучалась по сельскохозяйственной части. Я не стесняюсь, что руки у меня грубые, с большими ногтями, как у всех крестьян. Тебя тянуло в каменные трущобы, а меня – к земле, которая, если к ней относиться грамотно и с любовью, всегда отблагодарит. Если бы ты согласился обменять наше жильё на провинцию (так ты это назвал), то смог бы делать свои дела и там, но я при этом тоже получила бы возможность развернуться по-своему. Характер у меня серьёзный, работа пошла бы как надо, да и место предлагали: только переезжай!

Ты мне тогда грубо всё это запретил, а я проглотила – ради детей. Но и сейчас, на старости лет, я от своей надежды не отступаюсь и уеду жить туда, где выросла и где схоронила всех своих близких. Дети уже взрослые, поймут, а работа обязательно найдётся. Земля – она труд любит. У каждого из нас – свой долг. Мой долг заключался в семье и в детях, я их титькала, нянчила, воспитывала и учила чему могла. Старшенького, Мишу, после всех болезней на ноги поставила – вот уже музыкантом известным стал, по всей стране разъезжает с концертами. Алёнушка замужем, счастлива – это для женщины главное, внучатки у нас получились славные. Да и тебя я берегла, сколько раз изо всяких историй вытаскивала – ну хоть когда Анькин, соседки, муж тебя убивать приходил с ружьём, а я под стволы встала и тебя же, похабника, от беды спасла! Вспоминать – так на целый вечер таких приключений хватит.

Так вот, я свой долг перед семьёй и перед Богом выполнила. И тебе, несмотря ни на что, всю жизнь была верна. Ты, может, думаешь, у меня случаев мало подворачивалось?

Твои же приятели только повода и ждали, бровью поведи – и всё. Да не то что бровью, а просто – плыви как плывётся, куда нужно и приплывёшь. Но я даже мысли шальной не допускала, и все это чувствовали, так что ни намёка, ни полвопроса не задавали. Сказать честно, за тридцать-то лет нравились мне некоторые, но я всё это в себе с самого начала заперла, а ключ выбросила.

Давай всё-таки напоследок о нас с тобой.

Собственно, хорошего, если разобраться, я от тебя особо не видела: относился ты ко мне как к вьючной лошади – погрузил, гикнул, и поехали. А как оно мне под поклажей шагать – не важно, главное, чтобы не останавливалась. Верно?

Слава Богу, всё это закончилось. Дописываю письмо, кладу тебе к изголовью, так, чтобы ты его точно получил, и начинаю готовить свой отъезд. Настал срок, Господь теперь тебе только и судья.

Прощай. Нина».

Женщина закончила письмо, запечатала конверт и вышла в соседнюю комнату, где на большом столе стоял гроб. Люди входили и выходили, говорили тихо. Сделав вид, будто что-то поправляет, она засунула конверт под подушечку, на которой лежала голова покойного. Потом постояла возле тела, отрешённо глядя неизвестно куда, и, повернувшись, снова ушла к себе в комнату.

Главное было сказано, и теперь ничто, кроме похорон, которые нужно было организовать как полагалось, её здесь больше не удерживало.

На свете есть порядочные женщины

– Hy как, идёт мне клетчатый пиджак? C бусами? Или нет… надену-ка я, пожалуй, другую блузку.

«А ведь она и вправду очень красива», – подумал он и, пока девушка быстро расстёгивала пуговицы, мельком бросил на себя взгляд в зеркало. Если бы не мешки под глазами, всё было бы в порядке – больше пятидесяти не дашь. В зеркале за его спиной она осталась в белом бюстгальтере, подчеркивающем формы и оттеняющем загар. Где это она успела загореть? Задашь вопрос, скажет – под флюоресцентной лампой, после массажа. Он начал завязывать галстук.

– Юбка, какую мне надеть юбку?

Она всегда советовалась с ним в вопросах одежды, особенно если нужно было появиться на людях или что-нибудь купить. Оставшись в блузке и колготках, она приложила к бёдрам сначала одну юбку, потом другую, чтобы он смог оценить. Он без колебаний показал на ту, что была более светлой и длинной.

– Опаздываем. – Он уже находился в прихожей, в ботинках и плаще. «А ведь я её вожделею», – подумал он и усмехнулся. Несмотря ни на что. Несмотря на её поведение… Впрочем, какие у меня доказательства? Интуиция, не больше.

Девушка выпорхнула из ванной в радуге, которую рассеивали её глаза, схватила его под руку и выскочила на лестницу.

– Ключи, – на ходу сказал он.

– Взяла! – крикнула она, сбегая через две ступеньки впереди.

Они сели в машину и понеслись по городу. «Интересно, когда же она успевает и с кем», – подумал он. В прошлый раз, когда начал целовать её ночью, спящую, она вдруг ответила настолько по-новому, что на секунду появилось чувство, будто его обнимает вообще другая женщина. Её язык уперся ему в нёбо, твёрдый и горячий, а ноги не обхватили, а как-то по-животному обвили его, напряжёнными пальцами упираясь в его подошвы, и – ах! – не долгий, как обычно, разбег, а прыжок с обрыва, от которого остаётся чувство полёта и страха, и когда всё кончилось быстро, как в первый раз, это похоже было на выстрел в упор, которым она уложила его наповал.

Похоже, что она так и не проснулась, а утром он спросил, помнит ли она свои ночные ощущения.

– Смутно, – ответила она и улыбнулась той непонятной улыбкой, которую понимай как хочешь.

Неделю назад они были на вечеринке, и один парень всё время на неё смотрел. Они даже протанцевали с ним вместе, причём парень всё время что-то ей говорил, а она только слушала – потом ответила, и больше они не подходили друг к другу. А в субботу её целый день не было дома, так что вполне возможно, они с тем парнем ездили вместе загорать. А может, и не только загорать.

Догадка прошибла мгновенно. Да, в субботу. Он ведь в пятницу уезжал в командировку и вернулся, когда её не было. Потом она появилась и как-то странно себя вела: предложил прокатиться за город – отказалась. И вечером очень долго мылась в ванной – может быть, рассчитывала, что он уснёт, дожидаясь её.

Как звали того мальчишку? Кажется, Антон. Его отец, с которым установились приятельские отношения, был известным журналистом, ну и парень тоже вертелся в той среде – так и попал на злосчастную вечеринку.

Машина летела сквозь вереницу вечерних огней.

– Послушай, – сказал он, – я ведь всё знаю про вас с Антоном.

Он ждал примерно с полминуты, которые показались ему адом. Она вполне могла спросить что-нибудь вроде: «Каким Антоном?» или ещё как-то высказаться, но она молчала, и он понял, что попал в десятку.

– И что же ты знаешь? – спросила она тяжело. Он не отрывал глаз от дороги, а рук от руля.

– Вы встречались в прошлую субботу, – как о чём-то несущественном, сказал он.

Снова наступила тишина.

– Боже мой! – выговорила она наконец. – Как я устала от твоей патологической ревности, от этих вечных сцен! Ты просто не веришь, что существуют порядочные женщины. Думаешь, если мне двадцать пять, а тебе шестьдесят, то я обязательно рано или поздно лягу с каким-нибудь сопляком…

– И будешь визжать от удовольствия.

– …и буду визжать от удовольствия. Между прочим, я именно с тобой начала визжать, а сопляки меня этому так и не научили. Знаешь, мне иногда хочется тебе изменить, просто чтобы оправдать твои надежды. А иногда – от злости… но почему-то не могу. Ты способен понять, что я люблю именно тебя, а не вот эти тряпки, которые ты мне покупаешь?

– Но и тряпки любишь тоже… К тому же я оплачиваю твою квартиру, а это кое-что значит.

– Hy ты и свинья! – сказала она. – Останови машину, я поеду к себе.

Он продолжал нестись по средней полосе, не снижая скорости.

– Останови, я говорю!

Он молчал. Она чиркнула спичкой, закурила.

Через пять минут он на секунду повернул к ней голову:

– Прости. Очень не хочется тебя потерять, всё от этого.

Она глядела в окно, где проносились огни рекламы. Да, в эту субботу они действительно виделись с Антоном, но вовсе не потому, что намечался какой-то роман. Парень просил её прийти, потому что узнал о её отношениях со своим отцом и начались какие-то сложности. Обернулось всё мирным чаепитием втроём на открытой веранде, потом Антон уехал, а она осталась, как это бывало и раньше, наедине с тем пожилым журналистом, чьё имя знали повсюду в Европе и который уже открыл в Австрии для неё счёт. Сам он собирался в Австрию на полгода и предложил поехать вместе. Для неё там тоже найдётся работа, сказал он тогда и рассмеялся. Потом она понежила его тело, совсем не старое, и когда они спустя некоторое время играли в теннис и он тянулся за мячом, с удовольствием смотрела, как он пружинисто подпрыгивает. Один раз в неделю или две они всегда находили время для коротких встреч – ей вообще нравились мужчины постарше, они относились к ней как к дочери и всё-всё понимали. Пяти минут в кабинете или дома, когда уезжала супруга, иногда оказывалось вполне достаточно, их не должны были видеть вместе и всё в таком духе. Она часто носила в сумочке прокладки, чтобы потом не пачкать трусики.

Машина мчалась сквозь город, и сигаретный дым вытягивало в приспущенное стекло. Девушка смотрела на дорогу.

– Прости, – ещё раз сказал её спутник. – Конечно, дело не в шмотках. Я очень люблю тебя: наверное, такое бывает раз в жизни, и что поделать, если это пришло ко мне довольно поздно.

«Слишком поздно, – подумала девушка. – Слишком поздно». Он посмотрел на неё, подавил судорожный вздох и внутренне с этим согласился.