Текст книги "Пятиборец"

Глава 9
О том, как становятся гирудами, и о бродячем лютнисте

Ночь выдалась просто замечательная. На темной чаше неба, словно россыпи самоцветов, мерцали звезды. Светлая луна, похожая на большую серебряную монету, медленно катилась по небосводу. Стояла гулкая тишина, лишь изредка нарушаемая криками ночной птицы и шелестом листвы, доносившимися из ближайшей дубовой рощи. Медленные воды Борд-Ривер все еще посверкивали сквозь быстро сгущавшийся туман. На пологом заливном лугу горел небольшой костерок.

Молодой пастух подбросил в огонь сухих веток, достал из заплечного мешка пресную лепешку, с удовольствием откусил кусочек. Лепешками его снабдила заботливая жена. Она же купила у торговца оберегами большой осиновый кол с вырезанными на нем заклятиями против гирудов. Сейчас кол лежал в траве рядом с пастухом и, несомненно, отлично делал свое дело: за трое суток, проведенных в опасной близости от границы Империи, гируды ни разу не обозначили своего присутствия. Немногие овцеводы Уайтроуз осмеливались пасти здесь свои стада. Хотя эти луга изобиловали сочной травой, а в ручьях журчала прозрачная вода, место считалось проклятым. Время от времени здесь пропадали овцы. И люди. Хуже всего было, когда они возвращались.

В памяти пастуха еще был свеж случай с односельчанином. Несколько недель назад тот отправился в эти места косить сено на заливных лугах. Вернулся в деревню без стада, испуганный и белый как полотно. Сперва лепетал что-то о красавице в венке из черных роз и о своих ночных встречах с нею в лесу. Потом набросился на соседа и попытался прокусить ему на шее яремную жилу. Косаря скрутили, заперли в сарае и вызвали из Ноулдона отряд Стальных сутан.

Когда сарай открыли, оказалось, что обращенный успел прорыть в каменистой земле лаз. Для этого ему потребовалось меньше суток. Свои ногти он стер до костей. Но обращенный не чувствовал боли. Его посадили в высокую железную клетку и сожгли на деревенской площади. Даже корчась в огне, косарь продолжал призывать свою красавицу и вопить о том, что за один ее поцелуй готов отдать остатки своей крови до последней капли.

Участь несчастного косаря заставила других на время забыть о чудесных лугах, где овцы в считаные недели нагуливали жир, а шерсть их делалась удивительно мягкой и длинной. Однако желание разбогатеть заставляло скотоводов приближаться к самой границе Империи. Одни возвращались целыми и невредимыми, другие исчезали без следа.

Подкреплявшийся лепешкой пастух был осторожен. Он любил свою семью, и только это заставило его рискнуть собой, а вовсе не стремление к быстрой наживе. В гибельные края его погнала охватившая королевство засуха, как полагали местные жители, магического происхождения. Беспощадное солнце превратило зеленые травы в чахлые и малосъедобные для скота пучки. Почти все ручьи большей частью пересохли. А по руслам тех, которым удалось пережить засуху, катилась теплая, до омерзения мутная вода.

Вариантов у бедного овцевода было только два. Распродать остатки голодного стада и наняться в работники к более удачливому собрату. Или направиться в гибельное пограничье, которого, по непонятным причинам, всеобщая засуха не тронула. Пастух выбрал последнее. И пока что не пожалел об этом. В конце лета он собирался вернуться домой, с выгодой распродать овец и открыть собственную харчевню.

С этими приятными мыслями парень закутался в плащ и собирался улечься поближе к огню, как вдруг одна из овец жалобно заблеяла. К ней присоединилась вторая, третья. Через минуту все стадо оглашало луг жалобным блеянием. Пастух схватил осиновый кол и сквозь густой туман бросился к овцам, уверенный в том, что на стадо покушаются волки.

Однако ни одного серого хищника поблизости не оказалось. Постепенно овцы успокоились, однако от недавней идиллии не осталось и следа. Пастух, разводя густой туман руками, как воду, поспешил к огню, чтобы поскорее согреться. Небо мгновенно затянуло, и стало бы совсем темно, если бы край луны не виднелся в просвете между черными облаками. Со стороны рощи повеяло прохладой, которая вскоре сменилась ледяным ветром, совершенно необычным для этого времени года. Туман удивительно быстро рассеялся.

Оказавшись в нескольких шагах от костра, пастух в замешательстве остановился. В круге оранжевого света боком к нему стоял очень высокий человек, одетый как паломник. Его коричневый плащ развевался под дуновениями сильного ветра. Лицо было скрыто капюшоном. Незнакомец протягивал к огню худую руку, а другой опирался на дорожный посох. Он никак не ответил на окрик пастуха. Тот все еще тешил себя надеждой, что на огонек забрел странник, путешествующий по святым местам, но на всякий случай покрепче сжал в руках осиновый кол и занес его над головой острием вниз.

– Эй, приятель! – Пастух повысил голос, думая, что странник туговат на ухо: – Эй, приятель. Ты, видать…

Незнакомец начал оборачиваться. Только сейчас пастух заметил, что ночной гость не отбрасывает тени, и попятился. Однако было поздно. Саймон Пилгрим воткнул посох в землю. Откинул капюшон, обнажив безволосую голову. Его глаза – два холодных, сияющих внутренним светом топаза, не отрываясь, смотрели на пастуха. Сковывали его волю. Заставляли деревенеть члены.

Костер вспыхнул, выбросив в небо фонтанчик искр, и погас. Лорд Тьмы медленно двинулся к жертве. Когда ноги Саймона касались травы, она покрывалась инеем. Пастух попробовал защититься осиновым оберегом, но Пилгрим за доли секунды преодолел разделявшее их расстояние и перехватил руку несчастного. Когда его бледное, как брюхо мертвой рыбы, лицо оказалось рядом, пастух понял, что сопротивляться бесполезно. Его сознание полностью растворилось в сиянии глаз гируда. Саймон ободряюще улыбнулся, обнажив в углах рта острые клыки. Бледно-пунцового цвета губы коснулись шеи пастуха…

Тот напрягся в ожидании пронизывающей все тело боли, но она длилась всего мгновение, а потом пришел черед наслаждению. Пастуху хотелось, чтобы охватившая его сладкая истома длилась вечно. Однако через несколько минут все закончилось. Пастух побледнел, его опустошенные жилы сжались. Последним, что почувствовал несчастный, проваливаясь в пучину смерти, был ледяной холод. Гируд отвел окровавленные губы от шеи мертвеца, разжал руки, и пастух рухнул на увядшую траву, как тряпичная кукла.

Саймон сразу забыл о своей жертве. Перешагнув через погасший костер, гируд двинулся на восток – к столице королевства. Передвигался он в своей обычной манере: силуэт Пилгрима еще не успевал исчезнуть на одном пригорке, как появлялся на другом. На исходе ночи Пилгрим добрался до западных ворот Ноулдона.

Зубчатая каменная стена, окружавшая столицу Уайтроуза, достигала двадцати футов в высоту. Прямоугольные, тщательно подогнанные друг к другу камни внизу были покрыты ярко-зеленым мхом, а вверху сделались почти белыми от солнечных лучей. Через каждые сто ярдов из стены выступали полукруглые башни с двумя рядами узких бойниц. Они обеспечивали перекрестный обстрел и фронтальную оборону. Полноценные башни по углам крепости оберегали город от нападения с флангов. Крутая, поросшая травой насыпь затрудняла подход к основанию стен.

В ожидании атаки имперцев король Уорвик повелел соорудить глубокий ров вдоль всей западной стены Ноулдона, наиболее уязвимой части городских укреплений. По замыслу инженеров, ров должен был наполняться проточной водой из реки Надежды, протекавшей неподалеку от города. На рытье канала и рва днем и ночью трудились жители Ноулдона. Начиналось оно еще до рассвета, а заканчивалось с наступлением темноты. Сейчас земляные работы шли полным ходом. С дороги были видны группы землекопов с кирками и лопатами. Скрипели валы и шестерни лебедок. Рабочие поднимали на веревках деревянные бадьи и вываливали на бруствер все новые порции темной земли. Саймон лишь мельком взглянул на землекопов и направился к высоким двустворчатым воротам, которые были уже распахнуты настежь.

Сонный стражник, выпустивший рабочих за городскую стену, честно попытался выполнить свой долг – задать прохожему пару положенных в таких случаях вопросов. Из темной дыры под капюшоном сверкнули глаза. Человек оцепенел, клюнул носом и захрапел. Из его разжатой ладони выпала алебарда. Саймон остановился. Храпевший во всю мочь страж и не подозревал, что в эти секунды решается его судьба. К счастью для стражника, гируд чувствовал себя слишком сытым и пока не нуждался в новой порции горячей крови. Саймон миновал ворота и ступил на ноулдонскую мостовую.

Как только деревянный посох коснулся мостовой, Пилгрим разжал ладонь. Посох поплыл по воздуху и, оказавшись за спиной хозяина, лег на мостовую и расплылся по камням, приняв очертания Лорда Тьмы. Гируд шагнул вперед, и магическая тень – переместилась за ним, точнейшим образом повторяя каждое движение Пилгрима, ибо отсутствие тени – это единственное, что могло выдать темную сущность сына Круцифера.

Саймон откинул капюшон, чтобы не привлекать к себе внимание ранних прохожих. Теперь гируд внешне почти ничем не отличался от обычных людей – он выглядел как пожилой, болезненно бледный, но еще крепкий мужчина. Ноздри Пилгрима затрепетали, втягивая воздух, наполненный запахами плоти. В ушах стоял стук тысяч сердец, он физически ощущал биение пульса на запястьях и висках проходивших рядом людей.

Лорд Тьмы чувствовал, что Свершитель где-то недалеко. Казалось, достаточно протянуть руку, чтобы его коснуться. Однако эта близость была обманчивой. Поиски могли продлиться от пары часов до нескольких дней. Большое скопление людей, их защищенные заклятиями жилища, нашпигованные оберегами, мешали гируду увидеть то, что он хотел. Несмотря на утрату Плата Пречистой Маргариты, столица королевства продолжала оставаться центром противодействия чадам Тьмы.

Впрочем, в самом ожидании Саймон не видел большой проблемы. Так же, как для любого гируда, время для него было понятием относительным. Пилгрим углубился в хитросплетения городских улиц. Все его чувства обострились. Глаза сверлили стены домов, а чуткий слух легко улавливал малейший звук, вплоть до шороха мышей в подвалах горожан.

Пилгрим направился на Рыночную площадь, средоточие городской жизни. Именно здесь можно было узнать последние новости, услышать сообщения королевских глашатаев или почувствовать присутствие человека, который мог бы привести его к Свершителю. Рыночная площадь Ноулдона имела необычную форму, она была круглой, мощенной камнем, а торговые лавки, крытые соломой и тесом, рядами расходились от середины площади к ее краям.

В центре площади находился каменный фонтан, посреди которого возвышалось позеленевшее медное изваяние человека в одеянии богатого купца. Он держал в правой руке рог – символ изобилия, из которого лениво стекала в бассейн сребристая струйка воды. Самодовольный вид медного купца и вода, текущая из рога изобилия, служили предметом шуток. Простые горожане, негоцианты и ремесленники, любили рассуждать о том, как их деньги утекают сквозь пальцы в виде налогов в королевскую казну.

Впрочем, шутить в Ноулдоне стали гораздо реже. Ожидание войны с гирудами и всеобщая подозрительность, которую всячески поддерживали своими действиями Стальные сутаны, привели к тому, что люди начали опасаться друг друга. Похищение Плата Пречистой Маргариты, вместо того чтобы показать несостоятельность тех, кому доверили охрану святыни, привело к усилению гонений. Но крепла не только власть Стальных сутан. Даже сквозь толстые стены королевского дворца туда все сильнее доносился ропот возмущенного народа, вынужденного существовать в постоянном страхе за свою жизнь. Вот и теперь на площади в ожидании новых постояльцев Трибунала стояла пока еще пустая железная клетка на колесах.

Рыночная площадь была, пожалуй, единственным местом в городе, где алчность, жажда наживы и торговый азарт заглушали общую тревогу и ощущение близкой гибели Уайтроуза. Несмотря на ранний час, богатые купцы, торговцы средней руки и менялы, чей дневной доход не превышал и четверти серебряного талера, наполняли рыночную площадь разноголосым гомоном. Торговцы призывали покупать упряжь, стремена и седла, нахваливали доспехи и оружие, утварь, скобяные изделия, ткани и многое-многое другое. Не были забыты также едоки и чревоугодники. Зазывалы в мясном, хлебном, овощном и других торговых рядах уговаривали приобретать свежие фрукты, копченое мясо и рыбу, терпко пахнущие пряности и соль.

У прилавков, прицениваясь к товарам, расхаживали представители всех сословий – от богато одетых дворян и купцов до городских нищебродов. Тут же суетились подозрительного вида оборванцы с бегающими глазами и длинными чуткими пальцами. Товары интересовали их гораздо меньше, чем кожаные кошельки на поясах покупателей. Над площадью стоял немолчный гам от многих тысяч голосов, ржания лошадей и квохтания выставленных на продажу кур.

Уличные музыканты и жонглеры соперничали друг с другом в мастерстве выколачивания денег из публики. Одни, раздувая щеки, наигрывали на флейтах веселые песенки, другие перебирали звонкие струны лютен, третьи одно за другим подкидывали в воздух яблоки и тут же ловко ловили их, не давая упасть на землю.

Пилгрим присел на выщербленный парапет фонтана рядом с маленьким и щуплым лютнистом в худом камзоле, дырявых башмаках и широкополой шляпе, которая в сочетании с длинной пегой бородой делала его похожим на старого гнома. Лютнист пел неизвестную Саймону балладу. Голос у него оказался неожиданно низким – красивый бас-баритон.

 
Встретились Мэри и Джереми Ди
На кладбище в день похорон,
Мэри сказала ему: «приходи,
Эту ночь проведем мы вдвоем.
Я буду ждать тебя, Джереми Ди,
Эту ночь мы с тобой проведем».
 
 
А вихрь веял, а ветер выл,
Ворон над Джереми в небе кружил…
 

Гируд почувствовал, что музыкант и есть тот человек, который может привести его к Свершителю. Он даже увидел место, где тот может находиться: покосившийся домик под красной черепичной крышей. Однако его местоположение оставалось под вопросом. Саймон решил, что теперь торопиться некуда и стоит дослушать до конца балладу, тем более что мастерское исполнение весьма впечатлило его – истинного ценителя художеств и красоты.

 
Звезды мерцают над Джереми Ди,
В небе бледнеет луна.
Мэри увидела Джереми Ди,
С башни спустилась она.
Сердце сильнее забилось в груди,
Едва показалась она.
 
 
А вихрь веял, а ветер выл,
Ворон над Джереми в небе кружил…
 

Саймон обнимал слухом всю площадь. Он уловил, как тревожно забились сердца у тех, кто стоял рядом с певцом и хорошо слышал его голос. Где-то далеко стукнул копытом конь, лязгнула дверца железной клети. Над площадью смолк гул голосов. В дальнем ее конце переговаривались вполголоса двое мужчин в купеческих одеяниях. Один заметил, что музыкант совершенно напрасно поет прилюдно балладу, которая входит в список запрещенных Экзекуцией сочинений и книг.

– Сейчас ему станет не до песен, – сказал второй.

В кольце, образованном вокруг певца слушателями, вдруг появился быстроглазый оборвыш лет восьми-десяти. С шапкой в руках он принялся обходить зевак, которые начали бросать ему мелкие монеты. Музыкант тем временем впал в состояние вдохновения, он не видел ничего вокруг, ни площади, ни людей на ней, ни смотревшего на него Саймона.

 
– Я больше не Мэри, мой Джереми Ди,
Мне в тягость сияние дня,
Постой, погоди, мой Джереми Ди,
Зачем нам сияние дня?
Много ночей у тебя впереди,
Ты будь мой, я буду твоя.
 
 
А вихрь веял, а ветер выл,
Ворон над Джереми в небе кружил…
 

Но вдруг собиравший деньги мальчишка насторожился и нырнул в толпу. Саймон услышал нарастающий по мере приближения звон шпор и грохот тяжелых сапог. С дальнего конца площади, где стояла железная клетка, к фонтану бежали драгуны в серых сутанах. А музыкант ничего не слышал и уверенно приближался к развязке своей истории:

 
Две ранки на шее у Джереми Ди,
Губы у Мэри в крови…
Сердце не бьется у Джереми Ди.
Поздно, на помощь зови не зови.
Много ночей у него впереди,
А губы у Мэри в крови…
 
 
А вихрь веял, а ветер пел,
К Джереми на руку ворон слетел.
 

Дослушав песню до конца, Саймон несколько раз одобрительно кивнул. Он даже пожалел, что у него нет с собой монеты, чтобы бросить ее артисту, хотя в этом уже не было смысла. Гируд спокойно смотрел на бежавших в его сторону экзекуторов в серых сутанах. Само собой, это его нисколько не взволновало, раскрывать себя раньше времени не входило в его планы.

Но Стальные сутаны пробежали мимо него. Они набросились на музыканта, разбили его лютню о парапет и потащили беднягу за ноги к телеге с клеткой. Вся площадь погрузилась в угрюмое молчание. Люди испуганно уступали им дорогу. Но почти сразу же после водворения музыканта в клетку рыночная суета вернулась в свои берега. Саймон так и остался сидеть на парапете фонтана. Завсегдатаи рынка и Стальные сутаны не обратили на него ни малейшего внимания – здесь на каждом шагу встречались и более колоритные личности, чем простой пилигрим в коричневом плаще с капюшоном…

Наконец Саймон почувствовал приближение нужного человека. Это был давешний босоногий мальчишка в живописных лохмотьях. Он вернулся к фонтану и опустился на колени перед разбитой лютней, безуспешно пытаясь соединить ее обломки в единое целое. Само собой разумеется, из этого не вышло ничего путного. На глазах мальчика появились слезы. И тут он почувствовал на себе тяжелый взгляд, поднялся с колен, с покорным видом подошел к Саймону. Гируд встал, провел рукой в направлении вверх-вниз. Тонкие пальцы обхватили возникший, словно из воздуха, посох. Теперь, в сумерках, Пилгриму не было нужды маскироваться и создавать иллюзию тени. Он положил руку на плечо мальчишке, и тот, услышав мысленный приказ, повел его к Горбатому мосту через реку Утопленников.

Глава 10
О Квартале тысячи удовольствий и его обитателях

Брюсов воспользовался секундным замешательством и отступил, не поворачиваясь к противнику спиной, в магическую брешь. Вслед за ним туда же полетел подброшенный ногой офицера щенок тандерхаунда. Верзила бросился за Андреем, но было поздно. Как предсказывал Тритемий, брешь в магической стене затянулась. Великан врезался в невидимую преграду и отлетел назад, едва не сбив с ног подоспевших подчиненных.

Оказавшись в коридоре, Брюсов опустился на одно колено. Голова кружилась, руки после перенесенных пыток дрожали от слабости. Он попробовал встать на ноги, но сделать это удалось только с помощью бросившейся к нему Эсквилины. Тритемий оперся на плечо Ригглера, и все четверо вышли из потайного хода Бевериджа в узкий переулок на задах Серого дома. Вокруг не было ни души.

Некоторое время они двигались вдоль переулка с глухими стенами домов, пока не заметили проход во внутренний мощенный плитами дворик, с неработающим фонтаном в виде чаши посредине. Единственная дверь в каменном портале с рыцарским гербом наверху была забита крест-накрест досками.

Девушка отвела Брюсова к фонтану, усадила на плиты спиной к чаше. Тритемий и Ригглер остановились рядом. Старик был на грани истощения. Он что-то сказал монаху и тоже сел на пол. Зато щенок-тандерхаунд весело скакал вокруг них, видимо, довольный тем, что оказался на улице. Эсквилина передала говорящую голову Тритемию и попросила Андрея оторвать полоску ткани от рубахи. Надрезая край материи клинком, он вдруг заметил, что меч ему достался непростой. Профессиональный фехтовальщик Брюсов неплохо разбирался в холодном оружии разных эпох и точно знал, что держит в руках полуторный бастард, предназначенный для фехтования как одной, так и двумя руками. На лезвии посверкивала красивая гравировка в виде рыцарской перчатки с зажатой в ней розой, на гарде виднелась та же эмблема в увеличенном виде, яблоко рукояти было украшено золотой насечкой.

– Надо спешить, – подавая целительнице полоску ткани, сказал Брюсов. – Рана пустяковая, я смогу идти сам. Стальным сутанам не потребуется много времени, чтобы выйти через ворота и догнать нас.

– Никуда ты не пойдешь, пока я не перевяжу рану. И не вздумай противиться!

Это было произнесено таким непреклонным тоном, что Андрей удивленно посмотрел на девушку и вдруг почувствовал, что она ему нравится. Растрепавшиеся рыжие волосы и даже густые веснушки были ей к лицу. Она пошептала над раной – кровь остановилась. Затем перевязала руку.

– Будь у меня под рукой нужное снадобье, рана затянулась бы через час, – с сожалением произнесла Эсквилина. – Ничего, я знаю, что делать. Если все получится, я отведу вас в безопасное место.

– У нас все получится, – заверил ее Брюсов, с трудом поднимаясь на ноги, и вдруг заметил отсутствие Ригглера. – А где монах?

– Он стоит снаружи, за углом, – сообщил Тритемий Гиннес. – Я попросил его предупредить нас в случае опасности…

– Все монахи врать, – буркнул Шакелас. – Этот наиболее от другие.

Андрей, опираясь на меч, подошел к выходу со двора и выглянул наружу. Темная и узкая, как горная расщелина, улица уходила вдаль. В конце ее он увидел Ригглера и человека в платье горожанина. Оба азартно о чем-то спорили. Монах достал что-то из-за пазухи, передал собеседнику. Вскоре послышался цокот копыт. Из сумерек вынырнул Билли. И не один. Он вел под уздцы утомленную долгой жизнью желто-пегую лошадь под старым потертым седлом.

– Святой отец! Да ты просто молодчина! – воскликнул Брюсов, когда Ригглер завел лошадь на внутренний дворик. – Мы спасены!

– Спасены, милорд, – грустно кивнул монах, он подсадил Тритемия в седло и подал ему посох. – Но мне пришлось расстаться со своей мечтой…

Поведать Брюсову о своей мечте брату Билли помешала Эсквилина. Девушка окончательно взяла инициативу в свои руки. Сняла с плеч зеленую шаль, завернула в нее голову горбуна и передала узел Тритемию, который, как оказалось, довольно уверенно чувствовал себя в качестве всадника. Узел он повесил на переднюю луку седла. Рыжеволосая проводница взяла лошадь под уздцы и вывела со двора.

Андрей, держась за стремя, пошел рядом с лошадью. Ригглер замыкал шествие. Щенка он взял на руки, чтобы тот не привлекал к ним внимания своим лаем и суетой. Все четверо направились вниз по узкому переулку.

– Стальные сутаны никогда не оставят нас в покое. Будет облава, – уверенно заявила Эсквилина. – Нам нужно как можно скорее бежать из Ноулдона. Я отведу вас к своей сестре. У нее в друзьях ходят такие лихие парни, что крепостные стены им все равно, что загородка в хлеву.

– Я знать, о ком говорить Веснушка! – раздался приглушенный платком голос Шакеласа. – Она дружить с головорезы. Нож по шее чик-чирик, и концы под воду.

Брюсов легонько хлопнул левой ладонью по узлу, заставив говорящую голову замолчать.

– Господину Шакеласу нечего опасаться за свою шею, – обиженно произнесла Эсквилина. – Хуже, чем есть, уже не будет. И пусть мои друзья не в ладах с законом, зато они нам помогут.

Дойдя до конца переулка, девушка свернула в другой, потом в третий и четвертый. Вскоре Андрей понял, что при всем желании не смог бы отыскать обратный путь. Эсквилина продолжала петлять по городу, сворачивая то в подворотни, то в узкие закоулки. Сначала им постоянно попадались навстречу горожане, провожавшие их удивленными взглядами. Постепенно прохожие исчезли, а облик Ноулдона начал меняться на глазах.

Мостовая сузилась так, что на ней с трудом могли разминуться два человека. Появились первые признаки трущоб. Покосившиеся деревянные дома нависали над головами, застилая свет. Под ногами хлюпала грязь. Брюсов никак не мог отделаться от мысли, что за ними кто-то идет. Он несколько раз оглядывался, надеясь увидеть преследователя, и однажды ему даже показалось, что он заметил высокого человека в длинном плаще и мальчишку рядом с ним, но они пропали за очередным поворотом. Шпион либо был слишком ловок, либо существовал только в воображении Брюсова. Чтобы как-то отвлечься от тревожных мыслей, Андрей повернулся к Ригглеру, тяжело пыхтевшему у него за спиной. На лице монаха застыло выражение неземной печали.

– Что случилось, монах Билли? Ты не рад, что нам удалось обставить экзекуторов?

– Ах, милорд, – тяжко вздохнул Ригглер. – Я бы с удовольствием вернулся сейчас в ту потайную комнату за кабинетом Великого Экзекутора.

Брюсов не успел удивиться, как получил ответ на свой безмолвный вопрос:

– Монах украсть обереги Бевериджа, – крикнул из своего узла Шакелас.

– Какие еще обереги? – удивился Андрей.

Ему ответил Тритемий:

– Обереги от гирудов и черных магов. Амулеты сейчас в Уайтроузе нарасхват, все готовятся к нашествию имперцев.

– Так значит, ты выменял эту старую клячу на обереги Бевериджа? – догадался Брюсов.

– В том-то и дело, что мне пришлось расплатиться ими за лошадь. Я отдал за нее целое состояние, ибо хозяин этой почтенной твари оказался плутом. Сквалыга ободрал меня как липку!

– Спрашиваться, зачем состояние для монах? – процедил Шакелас.

– Что скажешь, брат Билли?

– Отнюдь не ради наживы, милорд. В тюрьме я много молился, размышлял о жизни и смерти. И дал обет Деве, что, если она сподобит меня выйти живым из застенков Бевериджа, я открою церковную лавку, где каждый желающий сможет получить безвозмездно оберег с ее именем.

– Монах врать! – возмутился в своем зеленом узле Шакелас. – Мошенничать горазд!

– Ничего, Билли, если выживем, быть тебе хозяином лавки, – пообещал Брюсов, без особой, впрочем, уверенности в голосе. – Поставим ее на большой дороге, и от покупателей у тебя отбоя не будет.

– Правда? – у Ригглера сверкнула в глазу слезинка благодарности. – Да услышит ваши слова Пресвятая Дева!

Вскоре беглецы пересекли невидимую границу Квартала тысячи удовольствий, который выглядел как самая грязная, бедная и тесно застроенная часть города. Окна покосившихся домов, которые правильнее было бы назвать развалюхами, были прикрыты ставнями, из-за которых доносились плач скрипок, женский смех, пьяные крики и отборная ругань. Прилично одетых горожан здесь не было видно вообще, зато в дальнем конце улицы за спинами беглецов появился высокий человек в длинном плаще. Он медленно вышагивал, положив руку на плечо мальчишки.

– Мы почти пришли, – обнадежила спутников Эсквилина. – Вот он, Горбатый мост. Сестрица обитает сразу за речкой Гнилых Утопленников.

И действительно, послышалось журчание воды в густых зарослях ивняка, заполонившего топкие берега. Судя по ударившей в ноздри вони, речка полностью оправдывала свое название. Пусть не утопленников, но какую-то мертвечину в нее определенно сбрасывали. Брюсов увидел перекинутый через речушку изогнутый дугой мост, облицованный булыжным камнем. Под ним медленно текла темная вода.

Через реку путники перебрались без приключений, и тут яростно зарычал тандерхаунд. Он вырвался из рук несшего его монаха и бросился назад, заливаясь отчаянным лаем. Заржала, встав на дыбы, удивительно смирная до этого лошадь. Зеленый узел сорвался с луки, Тритемий тоже не удержался в седле и упал на землю. Посох при падении выпал у него из рук, а лошадь понесла и протащила его несколько десятков ярдов за собой, прежде чем остановилась у стены ближайшего к мосту дома. Ригглер отпустил щенка и освободил ногу старика от стремени. Как только это произошло, лошадь сорвалась с места и опрометью помчалась прочь. Монах с криком бросился за нею.

И вдруг Андрей почувствовал, что время остановилось. Звуки почти исчезли. Испуганные крики Эсквилины, ржание лошади и топот копыт, лай собаки – все это доносилось до него будто сквозь ватную пелену. Со всех сторон его окружала темнота. Вязкая и липкая. Темнота и тишина… Его товарищи куда-то пропали. Внезапно мрак расступился, но только в одном месте. Брюсов едва различил в наступивших сумерках Горбатый мост и бледного незнакомца с глубоко запавшими голубыми глазами. Он стоял, опираясь на посох, на том берегу реки и сверлил Андрея холодным взглядом. Позади него, раскинув руки, лежал на земле ребенок. В этой сцене было что-то безысходно-мистическое. Брюсов вздрогнул и машинально положил руку на рукоять меча.

– Я пришел за тобой, человек, – раздался глухой низкий голос.

Он звучал так, будто доносился из глубокого подземелья, но поскольку губы незнакомца не шевелились, Андрей с ужасом понял, что голос раздается у него в голове. Пальцы, сжимавшие рукоять, сами собой разжались, меч неслышно упал на булыжную мостовую.

– Твой час пробил, тебя ждет дальняя дорога, – прозвучало под теменем Брюсова. – На этом пути твоим проводником буду я. Доверься тому, кто знает все о времени и пространстве.

Андрей пытался возражать. Ему хотелось сказать, что он не собирается пускаться в дальнюю дорогу, тем более с таким жутким проводником. Однако не смог даже пошевелить языком. Брюсов внезапно ощутил, что кто-то неизмеримо более сильный, чем он, овладевает его волей. Ноги сами понесли его навстречу существу в коричневом плаще с накинутым на голову капюшоном. Один шаг… Другой… Третий…

Андрей ступил на мост. Где-то в глубине его сознания таилось понимание, что надо остановиться. Каждое движение приближало Брюсова к смерти, однако ноги сами шагали вперед, не сообразуясь с его желаниями. Существо в долгополом плаще, словно собираясь обнять его при встрече, призывно протянуло к нему обе руки. Тонкие пальцы незнакомца изгибались и шевелились совсем не так, как это бывает у людей, а каждый по отдельности. Еще десяток шагов, и эти персты, напоминавшие белых червей, дотронутся до него.

В этот момент кто-то потянул Андрея назад с такой силой, что затрещали завязки на рубахе. Брюсов с большим трудом заставил себя оглянуться и увидел искаженное страхом лицо Эсквилины. Вцепившись в него, она изо всех сил пыталась его остановить. Чаровница что-то кричала, беззвучно открывая рот:

– Не подходи к нему, это гируд! – прочел он по губам девушки. – Ему не перейти через живую воду!

Андрей попятился. Рядом с ними появился щенок и залился беззвучным лаем. Тандерхаунд то прыгал вперед, то отскакивал обратно и крутился на месте, захлебываясь от злобы. Лицо существа, стоявшего на другом берегу речки, исказила гримаса ярости. Гируд что-то крикнул, взмахнул посохом. Сильнейший порыв ледяного ветра откинул Эсквилину к стене дома в пятидесяти футах позади моста. При этом щенок несколько раз перевернулся в воздухе и упал на чаровницу. Все вокруг подернулось белым инеем, реку вокруг моста сковал лед.

Брюсову удалось устоять на ногах лишь потому, что он успел пригнуться, выставив вперед правую руку как бы для того, чтобы защититься от ветра. Все тело Андрея сковал неимоверный холод, но вдруг его правую ладонь обожгла вспышка боли. Кисть до запястья озарилась ярким желтым светом. С ладони сорвался огненный ком и, в одно мгновение покрыв расстояние между ним и гирудом, толкнул того в грудь, повалив на дорогу. С этим ударом мир вдруг взорвался многоголосьем звуков.