Текст книги "Ведьма"

Он сделал несколько шагов по площадке, поставил правую ногу на первую ступеньку, взялся за перила. Сердце лупило в голову, удары отдавались в ушах, по виску покатилась струйка пота… Да что с тобой такое происходит, старый идиот?! Ты всего лишь идешь домой по родному подъезду, что тут может с тобой случи…

Он остановился, едва не закричав. Дверь в квартиру Агнессы Шипиловой была приоткрыта. Сквозь щель шириной примерно с ладонь на темную лестничную площадку вырывался электрический свет, а до ушей Петра Иваныча доносились какие-то странные звуки, напоминающие чавканье животного. Кто-то что-то активно поедал, и если учесть, что из животных в доме Агнессы остался только попугай, потому что вечно голодная кошка британской породы давно от хозяйки сбежала (Суслопаров сам видел ее жалкую, побитую мордочку в подвальном окошке), то оставалось предположить, что так омерзительно чавкала сама хозяйка.

Что она может жрать, издавая такие звуки?!

Ох, елки зеленые, ешки-матрешки-через-пеньтвою-в-три-бога-душу-коромысло… Теперь ведь придется проходить мимо этой проклятой открытой двери! Мимо запертой квартиры – еще куда ни шло, но сейчас, когда в любой момент эта безумная баба (а в ее окончательном безумии Суслопаров уже не сомневался, да и не только он один) может выскочить на площадку и выцарапать тебе глаза? Ты ведь даже не успеешь отскочить, у тебя не будет лишнего времени, потому что дверь уже открыта. Баба может выскочить, баба может выскочить, баба может выскочить…

Словно в подтверждение его мыслей обитательница страшной квартиры принялась чавкать с удвоенной силой. Сейчас она словно вгрызалась в мясные кости, хрустела суставами, облизывая пальцы и губы, хищно оскаливаясь… Боже, он словно увидел это собственными глазами!

Суслопаров опустил ногу со ступеньки, прислонился задницей к перилам. Идти некуда: вверх ему идти однозначно страшно, а вниз – однозначно стыдно. Ты, конечно, пенсионер, но ты пенсионер с яйцами, а внизу стоят две бабы, и как-то не очень правильно расписываться в своем бессилии.

Он вздохнул, смахнул пот со лба, повернулся лицом к верхней площадке. Может, уже попробовать положить конец этому дурдому – раз и навсегда? Вот прямо сейчас подняться наверх, войти к этой дуре, убедиться в том, что соседи оказались правы в оценке ее психического здоровья, и вызвать санитаров? Ведь всем сразу станет легче, не так ли?

Держась одной рукой за перила, а другой прижимая к себе торчащий из внутреннего кармана пиджака батон, Суслопаров стал подниматься наверх. Чавканье Агнессы усиливалось, звучало все громче и отчетливее. Петр Иванович представил, как может выглядеть в эти ужасные минуты Агнесса, но не смог, в голову лезли только картинки из фильмов ужасов, которые в изобилии крутились и днем и ночью по кабельным телеканалам: перекошенные лица, выпрыгивающие из орбит глазищи, клыкастые рты, кровь на губах, руках и одежде. Шипилова стала людоедкой…

До площадки оставалось три ступеньки. Суслопаров преодолел их не без труда. Пожалуй, так он никогда в своей жизни не боялся, даже когда в относительно молодые годы пытался пронести через заводскую проходную рулон позолоченных проводов и коробку таких же драгоценных клемм. Петр Иванович восходил сейчас на свою персональную Голгофу и приготовился платить по счетам. Жаль вот только завещания не оставил и не успел досмотреть «Бригаду».

Две ступеньки.

Одна ступенька.

Площадка.

Чавканье стало уже совсем ужасающим, оно заслонило собой все…

Суслопаров приблизился к шипиловской квартире. Дверь была двойная. Внутренняя, как оказалось, была распахнута настежь, но наружная лишь приоткрылась сантиметров на десять – пятнадцать. Кто-то загораживал узкую полоску света, ритмично двигаясь в такт отвратительному чавканью. Суслопаров протянул правую руку к двери, левой все так же нежно прижимая к груди нарезной батон.

– Да, милый, иди… – донесся из квартиры вкрадчивый хрип Агнессы.

Автобус стоял на месте. Водитель покинул свое место, громко хлопнув дверцей, и уже минут пять ничего не происходило. То есть абсолютно ничего.

– Чего сидим? Кого ждем? – попробовала пошутить Валя, но ее никто не поддержал.

Все так и остались сидеть на своих местах, почти не двигаясь и не подавая никаких других признаков активности. Рустам Имранович сидел в правом углу, прикрыв глаза рукой, поэтому было не очень понятно, спит он или нет. Колдун Иванов крутил в руке мундштук, уставившись куда-то прямо перед собой, Людмила Кремер, судя по звуку, перевернула страницу своей книжки (неужели она еще может что-то читать?!). Ощущение было такое, словно пассажирский поезд остановился на ночном полустанке, где никто не собирался выходить, отличие заключалось только в отсутствии храпа, запаха несвежих носков и приглушенных голосов бабушек, торгующих на перроне остывшими пирожками.

«Поезд дальше не пойдет, – подумал Михаил, – машинист завел его в тупик. Здрасьте, приехали…»

Он незаметно прислонился к окну и отогнул краешек кожаной драпировки, чтобы выглянуть наружу. Да, они действительно приехали на место. Скорее всего все сейчас и решится.

По спине побежали мурашки.

Михаил чуть привстал, посмотрел вперед поверх спинок кресел. Людмила Кремер теперь тоже смотрела на него, не мигая и как будто без всякого выражения, но Миша все понял без слов. Он едва заметно кивнул. И получил кивок в ответ.

Парень с видеокамерой тоже подобрался. Последние десять минут пути (а ехал автобус не меньше получаса, петляя по городу и даже выехав за его пределы) оператор отдыхал, лениво изучая пассажиров, время от времени прикладывая руку к наушнику и прислушиваясь к тому, что ему говорили из аппаратной по рации, но теперь он аккуратно включил камеру и нацелил ее на Михаила.

Черт возьми, никак не могу привыкнуть к тому, что мы все время должны быть на виду, как униформисты на манеже во время работы клоуна. На артиста в таких случаях внимания почти не обращают, зрителям интересно, какой номер готовится дальше. Если рабочие отгибают ковер по краям – жди лошадиные бега, если расставляют табуретки – наверняка на манеж выскочат какие-нибудь пуделя или кошки-мартышки… Детишки ерзают в предвкушении зрелища, а несчастный клоун отчаянно пытается привлечь внимание к себе, и ни черта у него не получается, потому что он сегодня не жрал с утра, потому что вчера слишком много принял на грудь, и в пасти у него как в мусорном баке, и в башке – мечты о самоубийстве… Тьфу, блин, все! Хватит молоть эту чепуху.

Интересно только, кто сегодня клоун?

– Нас кто-нибудь выпустит отсюда? – подал голос взволнованный колдун Иванов. – Или нас обязательно каждый раз вот так консервировать?

Ему ответил один из «старосветских помещиков»:

– Вячеслав, вы сами напросились на это шоу.

– Знаю. И уже жалею об этом.

– Чего так траурно?

Парень махнул рукой:

– Да нервы уже не те. Сидишь, дергаешься все время, а ради чего?.. Ладно, не обращайте внимания, мне просто курить охота. Я, когда работаю, всегда много курю, а тут из машины никак не вылезти.

– Терпите, казак.

– Стараюсь.

Разговор на этом закончился, и в салоне снова воцарилась ватная тишина. Михаил вздохнул, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Пальцами левой руки коснулся виска, начал делать круговые движения.

Цветные пятна перед глазами постепенно растаяли, и вскоре опустилась черная непроницаемая мгла, как задник на театральной сцене. По руке вниз поползло тепло. Еще через мгновение Михаил уже не слышал никаких звуков окружающего мира, не чувствовал запахов – его куда-то затягивало, он словно утекал вместе с водой в сливное отверстие ванны. Сначала затянуло ноги, потом туловище, руки, голова немного барахталась на поверхности, а потом – мерзкий хрюкающий звук и… пустота. Настораживающая, пугающая, торжественная, грозящая перерасти в ураган чувств и эмоций. Так обычно случалось – так оно произойдет и на этот раз.

Словом, началось, ё-мое…

…Хорошо, что он родился мальчиком. Такого количества заморочек, едва ли не ежедневно отравляющих жизнь существам женского пола, он бы не выдержал.

Чего стоят одни только критические дни, в которые хочется вцепиться кому-нибудь в лицо когтями, потому что жизнь кажется поганой, солнце кажется слишком желтым, небо – мерзко синим, мама постоянно гудит над ухом, кино по телевизору – говно, одноклассники – говно… Словом, жизнь вообще сплошное говно, и хочется поскорее нажать кнопку слива в бачке, чтобы больше не воняло. Ох, а в животе и голове что творится, это просто невозможно описать, это можно только почувствовать. Знали бы вы, что делают с некоторыми особами эти чертовы критические дни…

Хорошо, что не приходилось придирчиво разглядывать себя в зеркало каждое утро, измеряя величину грудей и размер ореолов вокруг сосков, а потом проклинать сочные прыщи на лбу; хорошо, что не приходилось ежедневно впрыгивать на весы, с ужасом ожидая увидеть непотребные цифры, и отказывать себе в сладостях и прочих плотских удовольствиях. Хорошо, хорошо, хорошо… Хотя, конечно, и у пацанов своих тараканов хватает, но быть девчонкой, особенно отличницей, мечтающей о мальчишках в перерывах между биологическими семинарами и слетами юных историков? Нет, спасибо.

Вот ее потолок, абсолютно белый был когда-то, но теперь с серым налетом времени. Посередине потолка от стены к окну проходит широкая канавка – щель между плитами. Папа собирался поклеить потолок декоративной пенопластовой плиткой, но руки у него все никак не доходят… Они у него не до чего не доходят уже много лет, и этому есть объяснение, весьма отличное от того, которое дает мама: папа не раздолбай и не растяпа, он умеет работать, когда есть настроение, – просто настроения давно нет, руки опустились и ничего не хотят делать в этом доме. Это, наверное, не трагедия, но это грустно…

Папа, папа, бедный папа, ты не вылезешь из шкапа, ты повешен нашей мамой между платьем и пижамой…

Вот та самая тетрадь – обычная сорокавосьмилистовая, без картинок и фотографий звезд, розовая в полоску. Таинственная розовая тетрадь, которую ты открываешь с трепетом и даже каким-то нездоровым вожделением, открываешь каждый вечер, едва родители угомонятся (отец ляжет спать в спальне, укрывшись одеялом с головой, а мама, пожалуй, еще посидит перед сном на кухне, почитает журнал – и вот так каждый вечер). Обычный девичий дневник, каких миллионы, но ты пишешь туда не все, что взбредет тебе в голову или осядет в душе. О нет, ты не доверяешь даже ему, своему розовому в полоску другу, которого прячешь за двумя рядами депрессивных классиков и чрезмерно оптимистичных современников. Самое сокровенное ты все-таки оставляешь себе, хранишь в самом дальнем уголке своего сердца, до которого порой сама боишься добраться. Загадочная отличница и красавица, умеющая писать лучшие сочинения в школе за все время ее существования… Несчастная девочка.

Расскажи мне, как это вышло. Не стесняйся, ничего страшного с тобой не сделают. Уже не сделают, уже почти все, скоро ты выйдешь на свободу. Ну, расскажешь?..

Да, я вижу и слышу: огни дискотеки, шум, гам, табачный дым, разъедающий носоглотку, запах пива, смех, пьяная ругань. Но тебе хорошо, потому что ты здесь едва ли не впервые, тебе здесь все нравится и со всем не хочется куда-то торопиться, тем более что на сцене пляшут и поют эти два милых парня, как их там… А, Стасик и Дениска. Кажется, они тебе нравятся, хотя ты и не в восторге от попсы вообще и от российской в частности. Для тебя это даже не столько концерт, сколько глоточек свежего воздуха, когда ты словно весь вечер торчишь на кухне, в которой на чугунной сковороде пекутся блины, начинаешь задыхаться и вдруг высовываешь носик в слегка приоткрытую форточку… Да, ты чувствуешь именно это, и я тебя прекрасно понимаю. Честно, честно, я тебя понимаю, можешь даже не сомневаться на этот счет, потому что я твой друг, хоть ты меня и не знаешь… Ну ничего, скоро мы с тобой познакомимся поближе, а теперь давай рассказывай дальше, я должен понять, как тебе помочь. Это очень важно… Что? Что ты говоришь?..

Ах это! Да, это тоже друг, не бойся ее, это хорошая женщина, она собирается тебе помочь, как и я. Мы оба хотим тебе помочь, и мы скоро придем к тебе и все вместе познакомимся… Так, теперь сосредоточься, пожалуйста, и расскажи, что было дальше. Хорошо, умница, молодец, давай…

Да, я вижу: взрослый парень… Ну, или кажется взрослым, по крайней мере он старше тебя и выглядит очень серьезным человеком, в отличие от тех, кто тебе попадался раньше. Это твой друг, или, как у вас сейчас говорят, бойфренд? Нет? Ну, ничего страшного, у тебя все впереди… Так, что дальше?

Да, вижу: вы идете по улице, кажется, только что прошел мелкий дождик, свежий воздух, нереально чистый и свежий воздух, и тебе хочется стать воздушным шариком, чтобы наполняться им бесконечно. Конечно, и совсем не хочется домой, но гулять до утра не получится, потому что… Да, мы оба понимаем, почему нам нельзя гулять до утра, но я открою тебе маленький секрет: все у тебя еще будет, ты и глазом моргнуть не успеешь, как все это окажется у тебя позади, за спиной – в прошлом, которое не вернуть. Тебе сейчас кажется, что ты чего-то лишена, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что чувствуют старики, которым, например, уже девяносто лет… Не смейся, это действительно так, ты даже не представляешь, до какого безобразия жизнь быстротечна. Ладно, не будем спорить, поговорим с тобой лет эдак через дцать…

Вижу, вижу: какое-то футбольное поле, сетка, баскетбольные корзины, темно, луна отражается в лужах… Так, так, так, еще чуть-чуть, мы уже близко. Ну, Катюша, попробуй еще немножко…

Что ты говоришь? Что? Кому угрожает опасность?

Кто?!

…Михаил потерял с ней связь, вздрогнул, как будто ужаленный разрядом тока, и моментально очнулся. В первые секунды он ничего не увидел, потому что глаза слепил какой-то свет, но зато почувствовал: кто-то очень сильно стиснул его плечо – настолько сильно, что он едва не закричал от боли.

Над ним склонился Рустам Имранович с перекошенным от злобы лицом.

«Черт возьми, а я надеялся, что ошибался. Это все-таки Шайдуллин!»

– Сволочь… – прошипел Михаил.

– Что?! – Имранович на мгновение опешил, потом несколько раз как следует встряхнул парня, едва не оторвав ему голову. Это возымело свое действие – Михаил окончательно пришел в себя.

– Подонок! – Он вцепился Шайдуллину в ворот рубашки и дернул на себя. – Извращенец, педофил, мерзавец!..

Увлекшись ругательствами, Миша даже не сразу заметил, что лицо Рустама Имрановича меняет выражение от взбешенного к удивленному, а затем становясь и вовсе растерянным.

– Что? – повторил он свой риторический вопрос и отпустил парня. Михаил тоже перестал трясти его за рубашку.

– Подонок… – на всякий случай добавил парень, хотя уверенности значительно поубавилось. Может, он что-то сделал не так? Может, он ошибся? Неужели его внутренние радары дали сбой? Что тут вообще произошло, пока он был в отключке?

Сразу на все вопросы ответил Шайдуллин:

– Ты туда посмотри. – И он пальцем указал на что-то у себя на спиной. Миша осторожно приподнялся, упершись руками в кресло, и выглянул поверх его плеча.

«Черт меня задери…»

Ширмы, отгораживающей кабину автобуса от пассажирского салона, уже не было – она валялась на полу в проходе. Впереди, возле ряда кресел, обращенных в салон, стоял Вячеслав Иванов. В руках у него была видеокамера, он нацелил ее на Михаила. Растерянный оператор телекомпании прижимался к своему креслу, все остальные пассажиры оставались на своих местах, за исключением Людмилы Кремер. Миша больше не видел ее черной макушки, но зато рука ее свисала с кресла в проход.

– Что ты с ней сделал?

– Она спит, – ответил колдун Иванов. Голос его изменился: это был уже не вечно напуганный мальчик, старавшийся казаться взрослым и важным, теперь с ними разговаривал доведенный до отчаяния психопат, которому нечего терять. И еще парень был наполнен ненавистью просто под самое горлышко.

– Она пока спит, – повторил он, вытирая со лба пот, – но завтра у нее будет очень сильно болеть голова… Если, конечно, она проснется. Забавно, правда? Против всех этих изощренных цирковых номеров всегда найдется старый добрый хук слева. Он еще никогда не подводил.

Шайдуллин склонился к плечу Михаила, шепнул:

– Он просто саданул ее кулаком в висок и повалил за волосы. Неслабый был удар.

Миша посмотрел на него виновато:

– Простите меня…

Рустам Имранович кивнул, но было видно, что извинения он пока не принимает.

– Нежности потом, мы взаперти.

«Да, конечно, – подумал Михаил, выходя в центральный проход, – ловушка сработала, ублюдок проявился, но что теперь с ним делать? Его нельзя валить, пока он не назвал место, где прячет девчонку, а просто так он его, похоже, не назовет».

Он псих. И это серьезно осложняет все дело.

– Что там снаружи? – тихо спросил он у Шайдуллина.

– Не знаю, наверно, сидят и ждут, чем все это закончится. Он заблокировал двери.

– Эй, уроды, что вы там шепчетесь! – взвизгнул колдун. – Я все слышу!

Он сильно нервничал, водил камерой из стороны в сторону. Миша заметил красный огонек режима записи.

– Хотели попасть в ящик? – почти торжествующе воскликнул Иванов. – Вот сейчас вместе туда и попадем. Особенно она!

Он навел объектив на лежащую без сознания Кремер, нажал на кнопку наезда. Решил снять ее крупным планом, подонок…

– Красивая картинка пойдет в эфир. – Колдун повернул камеру объективом к себе и спросил: – Мы ведь идем в эфир, да, ребята? Вы же это пишете? Вот и пишите, пишите все. И ведьмочку эту пишите. Она же этого хотела, так ведь? Она же за этим сюда пришла – поймать меня в прямом эфире! – Он снова вытер пот со лба. К слову, пот лил с него ручьем, заливая глаза. – Она с самого начала меня пасла, думала, что я этого не вижу! А я, мать вашу, все вижу. Все!

Он по-идиотски хихикнул, будто ему рассказали смешной анекдот. Положительно парень был не в себе.

«Как только я стал экстрасенсом, ко мне всякие упыри просто липнут», – подумал Миша. Словно в подтверждение его слов колдун осклабился еще шире.

– Что ты прешься, кретин? – поинтересовался Имранович.

– Не ваше дело… А лихо вы облажались, экстрасенсы хреновы, правда?

Миша и Рустам Имранович переглянулись. Оба вспомнили свою первую встречу на этом проекте и первую разминку, которую они затеяли исключительно ради развлечения. А ведь они тогда оказались правы, черт побери, и вполне могли бы прислушаться к своим ощущениям…

Был солнечный августовский день, они сидели на лавочке и разглядывали толпу заявившихся на кастинг чудаков. Михаилу тогда подумалось, что среди этого колоссального количества людей, которые считали себя волшебниками, колдунами, целителями, медиумами и даже мутантами, призванными спасти мир, типа Росомахи из «Людей Икс» – среди этих клоунов на самом деле полно сумасшедших, причем весьма опасных для общества! И никто из организаторов проекта, включая всех этих умных и крутых продюсеров и режиссеров, не подумал, что они берут на себя ответственность за все неприятности и катаклизмы, которые могут возникнуть на съемках. Матч состоится в любую погоду… И пипл все схавает.

«Считает себя колдуном, причем не абы каким колдуном, а потомственным… Одинок, возможно, девственник, и это обстоятельство накладывает отпечаток на все, что он делает или пытается делать. Неистраченные чувства и эмоции он направляет в совершенно иное русло… Но кроме его возможной девственности, есть еще и личностные характеристики. Парня можно назвать вредным… противным даже, нетерпимым к чужому мнению и крайне болезненно воспринимающим пренебрежение к его колдовскому статусу… Да-да, жутко не любит, когда в нем сомневаются или даже смеются над ним»…

Словом, тот еще кадр, который подходит под все психологические портреты, хранящиеся в уголовных делах о серийных убийцах и насильниках. Они тогда ошиблись только в одном, и ошибка теперь может стоить им слишком дорого: они сочли его бездарем и неудачником, пускающим пыль в глаза.

«Любит внешние эффекты, но на самом деле способен, пожалуй, лишь на обнаружение взрывчатых веществ или марихуаны в чемоданах гастарбайтеров».

«Ха-ха» три раза. До сих пор он таким и прикидывался, проваливая несложные испытания, но на самом деле все оказалось с точностью до наоборот.

Михаил сделал шаг вперед.

– Ирина Королева – твоя работа?

Иванов прищурился, но ничего не ответил.

– А в лесу? – продолжал наступать Михаил. – Это ведь ты за деревом прятался?

Иванов все молчал. Он уверенно держал камеру направленной на Поречникова, но губы его дрожали. Все-таки не такой уж он и бесстрашный, каким пытается казаться, можно попытаться его «сделать». Лишь бы Катя осталась жива, а поскольку место ее нахождения знает только этот ублюдок, то обращаться с ним придется максимально нежно.

– А Леша Кузьмичев? – говорил Миша. – Ведь он тоже чуть концы не отдал! А если бы на него повесили убийство? Он ведь просто вошел в тот коридор, как обкуренный, и ни черта не соображал после того, как ты к нему прикоснулся! Ты хоть на себе когда-нибудь испытывал свое оружие?!

Не участвующие в происходящем пассажиры салона, экстрасенсы Валя и «старосветские помещики», глядели во все глаза, вжавшись в свои кресла. Как кролики, ей-богу.

– Слушай, старик, – сказал Миша как можно более миролюбиво, – у тебя только один шанс спасти ситуацию: расскажи нам, где ты прячешь Катю Соболеву, и, может быть, для тебя все обойдется.

– Кого?! – взвизгнул колдун.

«Он даже не знает ее имени, скотина. Он просто за мел ее после ночного концерта как удобную жертву.

Приметил в клубе, прошел следом, вырубил кавалера, вырубил девчонку и увез ее в неизвестном направлении. Недотраханный бабами или перетраханный мамочкой, но в любом случае – псих».

До Иванова оставалась пара метров. В противостоянии таком Миша не видел никакого смысла – оба были безоружны и никто никому не угрожал. Может, просто подойти и дать ему в рыло?

Но тут произошло то, чего он меньше всего ожидал. А стоило, пожалуй, в первую очередь ожидать именно этого!

Иванов бросил камеру ему в лицо. Миша едва успел увернуться – камера пролетела над плечом и, кажется, попала в Шайдуллина. Тот вскрикнул, затем раздался глухой стук. Аппарат упал на пол.

Колдун вытянул вперед руку. Михаил тут же почувствовал резкие позывы к рвоте, словно в желудок ему что-то засунули – что-то мерзкое и тухлое. Он не подозревал, что это может происходить столь стремительно.

– В первый раз у меня не вышло, – улыбнулся Иванов, – но я попробую еще разок.

Еще секунда, две, три – и у Михаила все поплыло перед глазами, и пол выполз из-под ног.

«Дьявол», – подумал он и упал в соседнее кресло, ударившись ребрами о поручни. Он уже не видел, как вслед за этим «выстрелом» колдун аналогичным образом выключил и Шайдуллина, а потом сиганул через передний ряд сидений прямиком в кабину на водительское место и завел двигатель.

Впрочем, Михаил отключился не полностью. Он слышал, как взревела машина и как почти одновременно с этим закричала Валентина, он почувствовал толчок, а перед глазами все плыли и плыли цветные полосы, словно северное сияние.

«Это надо же, в одном месте собралось столько мудаков», – снова мелькнула та идиотская мысль, и Миша куда-то провалился.

Когда микроавтобус «форд», выбросив из-под колес ошметки засохшей грязи и щебень, умчался с площадки между гаражами, Валентин Баранов в растерянности опустил руки.

– Ты что, оставил ключи в замке? – шикнул он на водителя автобуса. Тот лишь развел руками, но вместо него ответила Маришка Садовская:

– Я приказала.

У Баранова округлились глаза.

– Зачем?!

– За хреном! Я делаю телевидение! – Она отвернулась и захлопала в ладоши. – Так, мальчики, все по машинам, бегом!

Съемочная площадка зашевелилась. Операторы подхватили камеры, попрыгали по машинам. С другого конца гаражного проезда тут же рванули с места две шустрые легковушки – они помчались в объезд на перехват автобуса. Сама Садовская, вынимая на бегу мобильный телефон, помчалась к припаркованному позади гаражных боксов автофургону.

– Ты психопатка! – крикнул ей вслед опешивший Баранов.

Она ничего не ответила.