Текст книги "«Кофе по-сирийски». Бои вокруг Дамаска. Записки военного корреспондента"

Через неделю «Боливара» и солнечного сержанта сожгут – всадят в борт из РПГ, когда он прикроет собою попавших в засаду спецназовцев. Так и остался он в памяти – весёлый рыжий сириец, солнышко, имени которого я так и не узнал. Тогда, в суете, было не до душевных бесед, а потом оказалось поздно. А насчёт его вечной улыбки просветил Виктор – это была контузия мышц лица. Как только нос нашего «железного коня» высунулся из-за угла, тотчас по броне словно горох сыпанули. Славненько так, дробненько, будто чечётку выбили. Водитель, не прекращая что-то весело балагурить, даванул на тормоз так, что все дружно сорвались с мест и сунулись вперед, сбиваясь в кучу, потом включил заднюю и резко газанул, перемещая нас всё так же дружно к заднему борту. Вася проворчал, мол, не картошку везёшь, можно бы и поаккуратнее, но Марат засмеялся. Броневичок замер, потом уже осторожно попятился и притулился к уцелевшей стене. Да, явно не радовалась Дарайя нашему появлению. Разобрав аппаратуру, дальше двинулись цепочкой и короткими перебежками. Впереди Марат и боец из группы прикрытия, потом Павлов, вперемежку мы с Виктором-Джихадом, замыкает второй боец. Всё громче оружейные выстрелы и миномётные взрывы, перебиваемые автоматными и пулемётными очередями.

Бригада спецназа пыталась остановить прорвавшихся «бармалеев» и выручить своих окруженных ребят. Комбриг, коренастый, крепко сбитый, с аккуратной коротко подстриженной бородой, с черной чалмой на голове и в полевой форме с генеральскими погонами и умным пронзительным взглядом не выказал ни удивления нашему появлению, ни сожаления, ни тем более радости. Ну, пришли так пришли, лишь бы не мешали. Он чем-то напоминал сикха: и чёрной чалмой, и темным лицом, не грубо вытесанным из камня, а тонко точёным, и бесстрастными чёрными глазами, умными, проницательными, подчиняющими внутренней уверенностью в своей силе. В нём ощущался прирождённый воин.

Стоящий рядом молодой лейтенант с двумя портативными рациями в руках и еще двумя в нагрудных карманах попеременно прикладывал их к уху, минуту-другую слушал, после чего сообщал о перехваченных переговорах. Виктор пояснил, что этот «слухач» – лингвист, который по диалектам определяет, откуда прибыли «борцы за веру». Лейтенант что-то негромко говорил генералу, Виктор вполголоса переводил: «Ливия, Катар, саудит, Египет…» В эфир врывается русская речь: наши, земляки, бывшие братья по Союзу. У себя на родине русский язык не в почёте – язык кяфиров, неверных, а здесь, поди ж ты, связующая нить общения.

Кривая усмешка и брошенный на нас взгляд генерала красноречивы. Потом он скажет, что если бы мы не уничтожили своими руками – он так и сказал «не уничтожили» – Союз, не было бы войны в Сирии. И эта затаённая обида выплескивалась на нас подсознательно. Да прав он, чего уж там, сытости захотелось, будто с голодухи пухли. Предали не только вот таких сирийцев или немцев – своих отцов и дедов предали, факт. И ещё он сказал, что они не Ирак и не Ливия, они никогда не сдадутся. Генерал – суннит. Игиловцы – сунниты. Но суннит против суннита? Марат потом скажет, что нельзя так примитивно, а Виктор ещё раз напомнил, что Восток – дело тонкое, как говорил незабвенный красноармеец Сухов.

«Слухач», не отрывая рацию от уха, говорит, что «духи» готовятся к прорыву на соседней улице – прошли по подземке и теперь накапливаются в подвале многоэтажки. Генерал поворачивает к подполковнику, все это время тенью стоявшему у него за спиной. Он без каски, широкий лоб перечеркивает багровый шрам, левый глаз неподвижен и какой-то неживой, взгляд правого усталый и даже отрешённый. И вообще на лице печать вселенской боли, печали, тоски и усталости. Через плечо переброшен ремень автомата. Из-под полы куртки виднеется кобура. Комбриг что-то ему отрывисто говорит, и тот, молча кивая головой, в сопровождении нескольких солдат быстро скрывается за выступом здания.

Через три-четыре минуты совсем рядом раздаются взрывы гранат и яростная автоматная стрельба. Я было напрягся, но ни один мускул не дрогнул на лицах сирийцев. Вася Павлов о чём-то говорил с танкистом из экипажа стоявшей неподалёку «семьдесят второй»[20]20
  Т-72, основной танк, стоящий на вооружении армии Сирийской Арабской Республики.


[Закрыть] на только им понятном языке, не обращая внимания на близкую схватку. Эдакие два приятеля встретились погутарить, как давеча вечерок провели. Марат сучил ногами и тихо матерился, порываясь умчаться туда, на соседнюю улицу, где сейчас мог произойти перелом в ту или иную сторону, но комбриг незаметно повёл взглядом, и тотчас же несколько солдат как бы невзначай блокировали неистового профессора. Виктор с каменным лицом слушал генерала, отдававшего распоряжения, и ровным счётом ничего не делал и не порывался делать, а тем более совершать подвиги. Мне стало как-то неуютно от ощущения непричастности к происходящему и даже какой-то ненужности.

Началась работа – привычная для ребят и в новинку для меня. Кем только не был на войне – и бродягой, и художником, и туристом, но фоторепортёром ещё не доводилось. Павлов и Марат снимали на камеры, я щелкал фотоаппаратом – ничего существенного, так, фон на всякий случай, Джихад подсказывал ненавязчиво снять то или иное, что, по его мнению, было важным. Из-за угла работала бээмпэшка – высунется, короткая очередь из автоматической пушки, и обратно за угол, не дожидаясь «ответки». Вдоль стены на корточках сидело с десяток бойцов из бригады спецназа. Лица нечитаемые – без эмоций, сосредоточенно-серьёзные. Вася пояснил, что это штурмовая группа – ждут, пока «бэха» отработает по снайперу. Маловато «штурмовиков», всего отделение, а там, небось, как минимум раза в три-четыре больше. Видя, что я навел на них свой «никон», Виктор жестом остановил: лица солдат снимать нельзя, только со спины, или то, что впереди их. Блин, но впереди снайпер и «бармалеи»! На бээмпэшке приоткрылся люк и кто-то на стволе автомата высунул шлем. На живца ловят. А что, издалека, может, и сойдёт эта нехитрая уловка. Машина рывком вылетела из-за угла, коротко саданула очередью, пробитый пулей шлем свалился в башню и люк захлопнулся. «Бэха» чуть медленнее, чем прежде, попятилась и опять вернулась к нам. Из люка показался танкист, держа простреленный шлем в руке, и с досадой сообщил, что снайпера засечь не удалось. До того, как БМП в очередной раз проделал по-детски наивную процедуру с выездом и стрельбой, Павлов приладил камеру к штативу, высунул её за угол дома, поколдовал минут пять и подозвал танкиста. Виктор переводил, Вася втолковывал танкисту, тот согласно кивал головой. Оказывается, подполковник заснял на камеру выстрел и теперь показывал окно, из которого работал снайпер. Танкист радостно похлопал Павлова по плечу, макакой вскарабкался на башню и скрылся в люке. Двигатель взревел, и бээмпэшка на полкорпуса высунулась из укрытия.

«Та-та-та-та», – зачастила автоматическая пушка, и фасад здания, в котором засел снайпер, закрыли дым и пыль. Вася опять выставил камеру и заснял, как «бэха» всадила две короткие очереди в окно второго этажа, вывалив полстены. Ну вот и от нас польза, переходим от прямого назначения видеокамер к факультативным.

Потом стало практикой устанавливать видеокамеры на бронетехнике, крепить их на сферах – руки свободны, а съемка идёт, вычислять таким образом снайперов, В отместку «духи» начали охоту за нашим ноу-хау, умудрившись за три месяца вывести из строя полтора десятка камер, и лишили на время «глаз» не только нас, но и сирийцев. А ведь всю эту видеотехнику покупали на свои кровные. Проклятые буржуины наступили на святое – наши видеокамеры, порвав в клочья всё наше финансовое благополучие, которого, в общем-то, отродясь не было.

День пролетел незаметно. Короткие интервью с солдатами, Виктор переводил, сопровождающие бойцы сирийского спецназа добросовестно молча топали следом. Куда-то бежали по разрушенным улицам, ныряли в проломы стен, чтобы через первые этажи выйти на соседнюю улицу или в соседний дом. Всё чаще Марат принимал охотничью стойку и давал команду пригнуться при следующей перебежке вдоль занавешенных кусками полотен, покрывал и просто материи. Где-то безостановочно молотили автоматы то скороговоркой, то длинными очередями, бухали тяжелые разрывы то ли мин, то ли снарядов, частили автоматические пушки бээмпэшэк.

Уже в сумерках выбрались к месту «высадки». Наш «мерс» дремал у стены, словно невзначай прикрывшись танком. Фарук, сидя на снарядном ящике, потягивая кофе, отрешенно созерцая мир. Мыслитель, Сократ и вообще все философы вместе взятые в одном лице с недельной щетиной. Поодаль возились с мопедом двое солдат. В подъезде, где утром находился штаб, никого не было, лишь по-прежнему покоился чайник на погасшей самодельной печке. Пастораль. Идиллия. Травку бы по газонам с цветочками, музычку лёгонькую, птичек по оливам рассадить, да только газоны засыпаны битым камнем, наяривает миномётно-артиллерийский оркестр – то ли хард-рок, то ли хеви-метал, птицы напрочь покинули город месяца три назад, а вместо олив торчат редкие стволы с отсеченными верхушками и ветвями.

Только сейчас почувствовал, как тяжела «сфера»[21]21
  «Сфера» – специальный титановый шлем (СТШ-81, ССШ-94) для защиты головы от пистолетных руль и осколков. Второй класс защиты. Вес – 1,6 кг.


[Закрыть]. Почти полтора килограмма на голове – та ещё «шапочка», попробуй поноси целый день. Пулю пистолетную держит, осколок куда ни шло, но что-то посерьёзней – уже нет. Саданёт наша 7,62, и если не пробьёт каску, то шейные позвонки уж точно сломает. Эмвэдэшная «шапка» и «броник» тоже эмвэдэшный, просто пушинка кевларовая, только «бармалеи» не из рогатки стреляют. Но всё равно психологически утешает, когда прёшь под обстрелом, но в то же время стирает грань разумного чувства опасности.

Отстегнул ремешок, снял шлем, пятерней провел по мокрым волосам: «Господи, хорошо-то как!» И зима вроде бы, а словно из бани: спина мокрая, волосы слиплись, на лице пот ручьём – жарко. Всё-таки жаркая зима в Дамаске.

Вася ехидно хмыкает:

– «Зарница», говоришь? Вот такая вот «Зарница» здесь.

Конечно, стыдно за браваду, а по сути глупость. Перед кем выпендриваться решил? Ребята уже год на войне, а тут приехал фраерок и хвост павлиний распушил. Снобизм и спесь как ветром сдуло. Каюсь мысленно, а вслух примирительно говорю, что это не просто далеко не «Зарница», а даже совсем не страйкбол и тем более не пейнтбол.

Господи, куда силы подевались? Сделал шаг к машине, зацепился за торчащую арматуру и чуть не упал. Точнее, даже не шагнул, а поволок себя – что-то мгновенно ноги тяжестью налились. Это уже звоночек смертельной усталости. Не подобает цепляться за любую торчащую штуковину, иначе она может оказаться трамплином в мир иной.

Марат интересуется, на какую ногу споткнулся, и, услышав, что на левую, глубокомысленно изрекает:

– Левая – это хорошо. Значит, повезёт, завтра не застрелят, – и ржет, радуясь своей идиотской шутке.

Напророчил, Нострадамус чёртов, в точку: завтра действительно не убили. Завтра просто снайпера послали в нокдаун: два обжигающих коротких и резких удара в челюсть, разворачивающие голову до хруста позвонков – две пули синхронно и симметрично выбили по одному коренному зубу справа и слева, раскрошив их в мелкие осколки, которые вопьются в десны и будут выходить еще пару лет. Третья – совсем крохотный кусочек металла – вошла в руку и упёрлась в лучевую кость предплечья, будто воткнули раскалённую спицу и провернули.

Но это будет завтра. А пока напряжение отпускало, говорить не хотелось и пеленала полудрёма. День закончился.

«Крысы»[22]22
  «Шайтаны», «бармалеи», «бородатые», «духи», «крысы» и т. д. – прозвища игиловцев из «Джебхат ан-Нусра» (отделение «Аль-Каиды» в Ливии и Сирии).


[Закрыть]

Чуть больше недели спустя после «стоматологической операции» на моей челюсти, проведенной снайперами, неугомонный Марат вновь потащил нас в Дарайю.

Ещё не спала чернота от локтя до кисти и пальцы всё ещё демонстрировали сепаратизм, не желая сгибаться в кулак, и вообще левая рука пока жила своей жизнью беспомощной плети.

Ещё продолжал сквозь зубы цедить сок, заботливо выжатый из апельсинов Виктором, лишённый возможности есть ложкой нормальную еду, а тем более банально жевать.

Только-только освободилось нёбо и дёсны от лоскутов сожжённой пулями ткани, и ещё остро простреливала боль и сводили судороги простреленную челюсть, а ночами тупо ныла раненая рука, напрочь лишая сна.

Но всё равно остаться не мог – хватило суток госпиталя и двух, что провел в тиши огромного особняка, пока ребята были на фронте. Уж лучше волочиться в хвосте, чем томиться в ожидании.

Марат заблажил с вечера: надо поработать со спецназом в «крысиных норах». Такие кадры могут получиться – пальчики оближешь! Ещё никто не снимал эти крысиные норы, а наших из официальных телеканалов вообще на фронт не пускают, так что нам и карты в руки.

В «зачищенные» коммуникации еще куда ни шло залезть, хотя прогулка не из приятных, но чтобы вместе со спецназом «шариться» по тоннелям – это уже верх идиотизма. Восторга его идея не вызвала: если на пусть и не очень свежем воздухе, изрядно напитанном гарью, можно ограничиться пулей в голову, то под землей как пить дать шансы напороться на «растяжки» и фугасы возрастают до небесных высей. А это уже тысячепроцентная гарантия предстать на Суд Божий.

За две недели боев в Дарайе, Харасте, Восточной Гуте мы на собственной шкуре узнали, что такое подземная война. Выбила армия игиловцев, «зачистили» несколько кварталов или даже район, развернули полевой госпиталь, штаб, пункт боепитания, и вдруг из подъезда дома или из кирпичных завалов вываливают «духи» и начинается цыганочка с выходом под аккомпанемент автоматов. Или домик в три этажа окружили, «зачистку» начали, а там никого – провалились черти сквозь землю в буквальном смысле.

Выбрались из города с утра пораньше. Мутное и серое небо плотно и низко нависало над дорогой, ненасытно сжирая видимость, и казалось, что впереди никого и ничего нет, а дорога просто ныряет и растворяется в густой дымке. Погромыхивать начало еще с рассвета, изредка и отдалённо, теперь же бухало от души и совсем рядом. На блокпосту маялись всё те же «рязанцы», слегка подкопчённые и чумазые. Давешний верзила махнул рукой, останавливая машину, приклеил отдалённое подобие приветливой улыбки на заросшее как минимум недельной рыжей щетиной лицо, мельком взглянул на удостоверение Фарука, вздохнул. Мог бы и не смотреть – катается Фарук с группой который месяц, но скукотища, а проверка какое-никакое, а всё же развлечение. Может, парой слов перебросятся, а может, вообще поговорить удастся. Из всех находящихся в машине для него представлял интерес только я, еще малознакомый субъект, невесть почему и зачем затесавшийся в эту компашку, остальных он давно знал как облупленных. Мы ему на фиг были не нужны, но ритуал есть ритуал. Постоял, помолчал и кивнул: проезжайте.

По обыкновению, добрались к уже привычному месту базирования. Фарук опять причалил свою «каравеллу» между всё там же стоящим танком и стеной. Заметной суеты не было, да и спокойная уверенность армейцев уже стала привычной.

Вася Павлов сразу же двинулся к танкистам – как-никак, а всё-таки родственные души, есть о чём поговорить. Марат напирал на вчерашнего полковника, требуя немедленно включить нас в группу зачистки обнаруженных накануне подземных коммуникаций. Виктор с невозмутимым выражением лица и безэмоционально ровным тоном переводил, а офицер кривился, как от зубной боли: достали эти неугомонные русские. Конечно, он лучше нас знал, чем могут закончиться прогулки по подземельям Дарайи – спуститься-то спустишься, а вот обратно выбраться – это уже бабушка надвое сказала. Отказать нам ему, видимо, не велели, но по внешнему виду и не скажешь, что ему не терпелось выполнять все наши прихоти. Ну, раз приехали, так садитесь к столу, то есть к ящику, разделите трапезу, то есть выпейте по чашечке кофе, расскажите-послушайте и катитесь к чёртовой бабушке. А то захотелось им, видите ли, по норам полазить. А если, не приведи господи, что случится – тогда с него семь шкур спустят.

И всё-таки Марат взял эту неприступную крепость.

А дальше всё, как обычно: разобрали «броники» и «сферы», камеры и фотоаппараты, кивнули Фаруку – никогда не прощались за руку, плохая примета. Двинулись привычной цепочкой. Фонарики, конечно, кто взял, кто забыл. Не знаю, кто о чём думал, ныряя в подвалы домов, а оттуда в темные колодцы, переходящие в длинные разветвлённые штреки, штольни и просто узкие щели, но я лично не жаждал встречи в этих крысиных норах с кем бы то ни было.

Финикийцы, греки, особенно римляне позабавились всласть, изрыв подземными ходами сирийские города. Ушлые «бармалеи» лишь расширили эти подземные ходы, иногда с помощью японской и турецкой техники, превратив их чуть ли не в проспекты, по которым шныряли «тойоты», перевозя подкрепления, боеприпасы, продукты и отправляя раненых.

Джихад грустно шутит, что под Дарайей есть ещё одна Дарайя, но только подземная, иногда повторяющая уличную сеть города.

С нами человек пять сирийцев, вооруженных автоматами. Понимаю, что бригаде противостоит раз в десять больше боевиков, что сил и так не хватает, а те, что есть, тают, как апрельский снег под лучами солнца, но лазить по этим норам с полудюжиной бойцов – верх безрассудства.

Тереблю Марата за рукав и ехидно интересуюсь, не многовато ли нас, но тот отмахивается – на такую мелочь он не собирается обращать внимание. Передвигаемся привычными перебежками, чтобы не стать мишенью. Ныряем в подъезд полуразрушенного дома. Думал перевести дыхание и отдышаться, но сирийцы по лестничному пролёту спускаются в подвал и приходится шустро двигаться следом.

«Наша служба и опасна и трудна, из подвала как-то, впрочем, не видна…» – мурлычет Марат, безбожно перевирая слова. Тоже мне, акын, что вижу, то пою. Помолчал бы лучше, а то аплодисменты прилетят в виде автоматной очереди. Здесь полумрак, рассеянный свет проникает с лестницы и из вентиляционных окон. Эхо метнулось в глубь подвала и заплутало в бесчисленных помещениях, коридорах, секциях. Левая рука на уровне бедра вытянута вперед и в сторону и крепко держит фонарик. Влево в бок – это чтобы не срезали первой же очередью, когда напорешься на «духа». Чтобы опередить его, падая вправо и уходя с линии огня. Крохотный, но всё-таки шанс успеть вырвать из кобуры пистолет и ответить.

Свет фонарика пляшет вверх-вниз, вправо-влево, щупая дорогу. Проходим в самое дальнее помещение и оказываемся перед лазом, прикрытым куском фанеры. Солдат отодвигает его в сторону, спускает тут же лежащую лестницу и молча ныряет вниз. Марат шутит: мол, ты всё равно уже подстрелен, так что лезь первым, но шутки – шутками, а следом всё же протискивается сам. Больше никто не шутит и по очереди спускаются остальные. Я машинально перекрестился – так и в Бога поверишь, хотя на войне атеистов не бывает, и это уже не фигура речи.

Маленький зальчик с разбегающимися вправо и влево ходами. Выбор как у витязя на распутье: направо пойдешь – пи…лей огребёшь, налево захочешь – по морде схлопочешь. Сразу же привязалось и занозой засвербело в мозгу: «…Стою на росстанях былых, а з паднябесься Самотным жаўранкам зьвініць і плача май…»[23]23
  «…Стою на распутье прошлого… А из поднебесья…


[Закрыть] Нет, братец, эдак мы не договаривались, это уже расслабуха, это уже минус концентрация внимания, и ты уже потенциальная мишень.

Щёлкнули предохранители: автоматы на изготовку, и это уже сигнал опасности. Солдаты двигаются бесшумно, зато я отчётливо слышу свое сбивчивое дыхание и мне кажется, что оно разносится далеко вперёд. Надо бросать курить, «дыхалка» и так ни к чёрту. Сириец ведёт влево, и никто не спрашивает почему. Успокаиваю себя: значит, так надо, значит, так безопаснее. Потом, при разборе «полётов», Виктор пояснит, что солдаты в правом тоннеле поставили «растяжки». Я просто ошалел от такого «гениального» решения: даже если кто-то зацепится и подорвётся, то ведь следующие пройдут! А если просто аккуратно снимут, и тогда… Да, пофигизм высшей степени, наше русское «авось» в подмётки сирийцам не годится. Высота прохода в рост, ширина – не более метра, иногда чуть шире или чуть уже, стены глинистые и вязкие с выпирающими булыжниками и галькой. Осадочный грунт мягкий, не спрессованный в камень, наверное, когда-то всё это было дном моря. Покопаться бы в нём, может, какие ракушки интересные попадутся. Идём минут десять, жарко и трудно дышать – нет притока свежего воздуха, к тому же берцами поднята пыль, как ни стараемся идти аккуратно. Тоннель «ломается» каждые полтора десятка метров – зигзаг вправо, опять полтора десятка метров – зигзаг влево, петляет и кажется бесконечным. Время от времени идущий первым солдат поднимает руку: внимание! Все замирают, прислушиваясь. Конечно, уж лучше первыми услышать «крыс», чем они нас. Через минуту – отмашка, и мы снова крадучись следуем дальше. Господи, когда же наверх!

Наш путь пересекает довольно широкий «проспект», и мы упираемся в какую-то странную машину. Чем-то напоминает мини-танк без башни с какими-то странными станинами по бортам. Марат бросается к ней, как к любимой женщине после долгой разлуки, только что не целует. Джихад о чём-то толкует с солдатами, потом поворачивается к нам и говорит, что этот шайтан-агрегат расширяет коридор гидравликой – уплотняет грунт теми самыми боковыми станинами на домкратах. Наверное, стоило забраться в преисподнюю, чтобы полюбоваться этим чудом технической мысли, хотя можно было бы дождаться, когда её вытащат на свет божий. Один из сирийцев без знаков различия всё время сверяет наш путь с каким-то прибором и делает только ему понятные отметки в блокноте. Виктор потом скажет, что это офицер-топографист и он составляет карту подземелья. Хода переплетены, уходят далеко за пределы города и даже Дамаска. Говорят, что некоторые ведут даже в Иорданию.

Впереди идущий солдат опять поднимает руку, потом оборачивается, что-то говорит вполголоса другому. Короткое совещание, они снимают вещмешок, пристраивают его в нишу в стене, разматывают бикфордов шнур, и мы поворачиваем назад. Успеваю спросить у Виктора, в чём дело, но тот молчит. Уже когда выбрались наружу, он пояснил, что мы оказались тогда в районе, занятом боевиками, поэтому дальше идти было опасно. Господи! Ну как здорово, что есть разумные люди!

Пройдёт какое-то время, и сапёры взорвут этот «подарочек», обрушив тоннель.

Туда плёлся почти в «хвосте», обратно метелил бы впереди всех, да только маячит спина бойца – не обогнать. По лестнице взлетел, не чувствуя ступенек, и рванул было к выходу, но едва высунувшийся из люка Марат ржёт вслед:

– Серёга, прикрывай, ты всё равно уже ранен, в плен только не сдавайся, а то с работы турнут.

Он захохотал, засмеялись ребята, и даже я улыбался улыбкой деревенского дурачка. Вот ведь как устроена психика: нам еще выбираться из Дарайи и выбираться, а стоило только на свет белый вынырнуть из преисподней, так сразу и сбросили напряжение и страх, как надоевшую одежду.

Мы перевернули ещё одну страницу этой войны, на этот раз подземной. Ночью смонтировали короткий видеоролик и к четырем утра разместили его на YouTube. Три часа на сон, еще полтора на сборы, и снова выезд. Безумный ритм. Безумный Марат. Безумная команда. Безумная жизнь. Только кому это надо? Может, Андрей прав и России совсем нет до нас дела? Нашей России…

^Одиноким жавронком звенит и плачет май…». Песня «Алеся». ВИА «Песняры».