Текст книги "«Кофе по-сирийски». Бои вокруг Дамаска. Записки военного корреспондента"

III. Резиденция и её малый гарнизон

Марат балагурил, словно ехал на пикничок, ёрничал, подначивал водителя. Спросил, кто поедет с нами в Дарайю, на что тот пожал плечами. Я не знал, что такое Дарайя, но всё равно полагал, что не стоило сообщать о своих планах Маджиду. Он, конечно, мухабаратчик, не в первый и, наверное, не в последний раз встречает и провожает этих странных русских, но зачем ему знать, куда и зачем мы отправимся сегодня?

– Меньше знаешь, крепче спишь, – проворчал я. – А то шансы поменять берцы на белые тапочки растут с геометрической прогрессией, особенно когда профессора всякие мнят из себя великих стратегов и мелют всякую чушь.

Маджид сделал вид, что сказанное к нему не имеет ни малейшего отношения, зато Марат придурошно хохотнул:

– Серёга, расслабься, всё одно твою рязанскую морду за версту с местной не спутаешь. Ты здесь у нас кто? Писатель! Тебе же сюжет нужен, острый, как нож, который, может статься, тебе в шею загонят.

Я вздохнул обречённо: ну что с него возьмёшь, кроме анализов.

Я тогда ещё не знал, что это было моё психологическое «введение в специальность» – Марат не хотел, чтобы сразу шандарахнуло по голове ощущением войны, которое сразу же проникало в сознание.

Через полчаса, пропетляв по узким улочкам Старого Дамаска, заставленных лотками и припаркованными машинами, мы нырнули в переулок и упёрлись в высоченные ворота с не менее высоченным бетонным забором. Створки распахнулись, выпустив одетого в кожаную куртку парня с автоматом наперевес. Он кинул быстрый взгляд вправо-влево, дождался, пока Маджид в два приёма загнал в тесный дворик машину, и закрыл ворота. Наш водитель открыл багажник, выставил сумки на асфальт, пожал нам руки, многозначительно пожелав успешной работы, сел за руль, и «мерс», пятясь, выехал. Ворота закрылись, и парень с автоматом молча скрылся в дверном проёме боковой пристройки. Всё. Точка. Добрались – и слава богу.

Внутренний дворик был довольно запущен. В неглубоком бассейне напрочь отсутствовала вода, пара довольно чахлых гранатов с крупными плодами и алыми цветами одновременно, невысокие апельсиновые и лимонные деревца, какая-то карабкающаяся лиана, наверняка обуреваемая манией величия, роскошная красная бугенвиллия – непременная визитка Магриба и Леванта, и жасмин с сиреневого цвета метёлками. Не хватало сановных павлинов и чарующей музыки. Впрочем, музыка была, только из инструментального сопровождения были лишь «ударники», рассыпая частую дробь вперемежку с глухими «бум, бум, бум» откуда-то с окраин города. Эдакий бластбит[12]12
  Бластбит – прием игры на барабанах, характерный для экстремальной музыки. Напоминает пулеметную стрельбу.


[Закрыть] в исполнении пулемётов и миномётов. Весело, однако, скучать не придётся.

Подхватив сумки, мы, отдуваясь и охая, потащили их к высоким резным дверям, ведущим в трёхэтажный дворец. Здесь нам предстояло обитать либо до окончания визы, либо столько, сколько Господь отпустит. Второе было бы нежелательно.

Несмотря на ощущение неуютности, столь характерной для нежилого либо холостяцкого жилья, всё-таки здесь было шикарно. Во всяком случае когда-то: резные двери, высоченные потолки, витражные окна, мраморные полы, огромные картины в тяжеленых золочёных рамах.

Недаром Марат говорил, что будем жить в бывшей то ли королевской, то ли президентской резиденции.

В большой комнате с портретом Асада горел свет, хотя окна были расшторены. Слева от входа треть помещения занимал массивный, с резными ножками, стол, на краю которого справа валом лежали пакеты с чаем, а слева дремал ноутбук. Свободное пространство было только условно свободным от хаотично стоящих чашек, тарелок, разбросанных листов бумаги и карандашей. Справа вокруг журнального столика углом расположились два дивана и пара огромных кожаных кресел. Весь угол занимал телевизор с экраном метра в полтора по диагонали, под ним, сваленные в кучу, отдыхали «броники», каски, пара штативов для камер, несколько ВОГов[13]13
  Выстрел гранатомётный ВОГ-25 – осколочный боеприпас для подствольного гранатомёта.


[Закрыть] и магазинов для «калашникова», вещмешок и какое-то, судя по цвету, армейское барахло. И хотя вроде бы было относительно чисто, но чувствовалось, что живут здесь мужики, совсем не озабоченные уютом и давно свыкшиеся с бивуачным бытом. Конечно, выдраить бы здесь всё не мешало, но со своим уставом пока ещё в чужой монастырь лезть не стоило.

Из комнаты широкий дверной проём вел в ещё одну проходную, но уже поменьше и поуже, зато на два окна и с роскошным диваном. Направо из неё можно было попасть в операторскую с небольшим столом, уместившем аппаратуру и компьютеры, парочкой стульев и с каким-то хламом на полу и по углам. Под стенкой сиротливо лежало несколько ВОГов, что нисколько не диссонировало с обстановкой.

Пока выкладывали из сумок всё, что не относилось к личным вещам, в комнату стали подтягиваться обитатели резиденции. Первым появился грустный сириец, высокий и плотный, тщательно выбритый, в чистой светлой рубашке и легком сером пиджаке, в начищенных туфлях – сама элегантность и даже сановность. Усталость жила в его печальных чёрных глазах, в уголках губ, в каждой чёрточке лица, в каждом движении. Причину его печали понял позже, когда ночами отбирали, анализировали и монтировали собранный за день материал под его неторопливые рассказы о прошлой жизни и настоящей. Он говорил с каким-то упоением и даже нежностью о своей Сирии, о её древней культуре, о людях, которым он вернул зрение, а они разграбили и сожгли его клинику. И при этом в его голосе не было осуждения, а жило какое-то вселенское прощение неразумных, расшалившихся детей. А пока он, крепко тиская руку, представился на прекрасном русском:

– Виктор.

– Сергей. Вот, прилетел… – более нелепой фразы трудно было придумать. Конечно, прилетел, не материализовался же из воздуха.

– Здравствуйте, я ваша тётя, приехала из Бразилии, – грустно улыбнулся Виктор, гася мою неловкость.

Говорил он чисто, без акцента, мягким, внушающим доверие голосом, и если не видеть его, то никогда и не подумаешь, что это не соплеменник.

Марат тут же уточнил, что вообще-то Виктор вовсе не Виктор, а его настоящее имя Асир, что значит «благородный» или «знатного рода», что по профессии врач-офтальмолог – эдакий сирийский Станислав Фёдоров, но после того, как мятежники «обнулили» его клинику, стал у нас переводчиком. Конечно, я был абсолютным невеждой в знании исламского мира, не зная его традиций, тем более даже не подозревая, что по имени можно определить род, происхождение, социальную ступеньку лестницы, на которую ему посчастливилось забраться от рождения, и даже предопределение его будущей жизни. В общем, для меня эта витиеватая восточная философия даже в именах была чем-то непостижимым.

Марат, уже жуя невесть как обнаруженный на завалах стола сухарик, сообщил, что меня как самую дорогую и важную персону ждёт «светёлка» на третьем этаже, а его комната здесь, внизу, поскольку никому наши жизни он доверить не может и сам будет охранять наш покой и безопасность.

Уголки губ Виктора тронула улыбка – наверное, знал беззаботность Марата и его способность на любую опасность положить кое-что, ну а я проворчал, что такого охранника за ноги вынесут и он даже не проснётся.

«Светёлка» оказалась довольно приличной комнатой в одно давно не мытое окно и со всеми удобствами. Когда, приняв душ, побрившись и переодевшись, я спустился вниз, то там уже суетился черноволосый, поджарый и мышечный, весьма моложавый мужчина с бородкой метёлкой, в потёртых джинсах и клетчатой байковой ковбойке. Он напоминал Дон Кихота, только ростом пониже и без Санчо. Удивительно, как первое впечатление бывает безошибочным – он действительно был нашим Дон Кихотом, бескорыстным и всегда готовым прийти на помощь.

– Василий Павлов, – приветливо улыбнулся он.

Марат, высунув из-за двери свою лукавую физиономию, тут же не преминул уточнить, что этот симпатяга – целый подполковник, бывший комбат, танкист. То, что он настоящий или бывший военный, выдавала его выправка, всегда начищенные ботинки, какой-то внешний лоск во всегда чистой одежде. Даже в джинсах и рубашке он выглядел словно в парадном мундире.

Неслышно появившийся молоденький сириец в солдатской форме молча и быстро расставил тарелки с едой, водрузил на стол два термоса и исчез. Буквально следом стремительно, хотя точнее было бы сказать суетливо, вошёл мужчина в линялой футболке и трико, всем и никому лично кивнул, а мне по ходу сунул ладонь:

– Андрей.

Был он слегка подзапущен, небрит, с несколькими глубокими царапинами на лбу, подёрнутыми корочкой, на вид лет сорока, и всем своим видом выражал полное равнодушие к окружающим и даже не совсем понятное прущее наружу неприятие. Оказалось, еще до моего появления был тяжелый разговор с Маратом, а тот по привычке вспылил и обвинил его чуть ли не в предательстве. А потом чёрная кошка пробежала между ним и Виктором из-за нелестной оценки умения воевать сирийцев. Конечно, Андрей ничего против них не имел – он просто устал. Полтора месяца изо дня в день не вылазить из «боевых» – ещё та нагрузочка на психику.

Я исподволь рассматривал их, стараясь по бросающимся в глаза деталям и обрывкам фраз составить хоть мало-мальски психологический портрет нашего крошечного «гарнизона». Ведь нам предстояло вместе работать, вместе выживать, а быть может, и вместе умирать на этой войне.

IV. Дарайя

1

Марат безапелляционно заявил, что после завтрака едем в Дарайю[14]14
  Дарайя – город юго-западнее Дамаска, фактически его предместье на стратегической трассе. Численность населения до марта 2011 года составляла ок. 100 тыс. Переводится с арабского как «много домов». Известен своими богатыми садами, оранжереями, ботаническими питомниками. Рядом находится цепь горных высот Касьюн, где расположена президентская резиденция.


[Закрыть], словно не слыша робкое пожелание Виктора перенести поездку на завтра.

Да, совет в Филях не получился. По всему видно, что солирует во всём мой друг, а остальные безоговорочно подчиняются. Ну что ж, это уже хорошо, никакого парламентаризма, дебатов, дискуссий, что так неуместно на войне.

Ели молча, изредка перебрасываясь незначащими фразами. Завтрак смахнули в один присест. Был он не то чтобы скудным и по меркам войны весьма приличным, хотя и не поражал изобилием. Сухая лепёшка, две ложки баклажанной икры, крохотный кусочек говядины, несколько кружков огурца и чай. Вот чая было сколько душе угодно, точнее, сколько примет желудок, а принимал он всегда не меньше пары чашек. И икра была особенная, почему-то белая, а вот лепёшка – желтоватого цвета и просто запредельно вкусная.

Пока чаевничали, Марат накоротке поведал о происходящем в Сирии и нашей великой миссии довести до самых-самых верхов, что если здесь не дать по морде исламистам, то завтра полыхнет у нас дома. Говорил он непривычно короткими и простыми, но вполне доходчивыми фразами.

В общем-то, этот маленький экскурс в историю происходящего и в нынешнюю ситуацию был предназначен лично для меня, поскольку я оказался довольно дремучим. Что и успел до отъезда, так это наспех нахватался по верхам, особо не вникая, чем «Хамас»[15]15
  «Хамас» – палестинская исламистская организация.


[Закрыть] отличается от «Хезболлы»[16]16
  «Хезболла» – военизированная ливанская шиитская организация.


[Закрыть], кто такая «Джебхат ан Нусра»[17]17
  «Джебхат ан Нусра» – террористическая организация радикального ваххабистского толка.


[Закрыть] и прочая «Аль-Каида»[18]18
  «Аль-Каида» – запрещенная на территории РФ террористическая организация.


[Закрыть], и чем она лучше или хуже еще какой-нибудь.

У Асада оставался полуокружённый Дамаск, побережье от Тартуса до Латакии, своевольная Хама, Хомс, чуток Алеппо, немного Дэйр-эз-Зора и узенькая полоска вдоль границы с Ливаном, Израилем и Иорданией, да и то дырявая, как старое решето. Впрочем, даже те города и провинции, что остались с Асадом, были обильно нашпигованы оппозицией всех мастей, «непримиримыми» и просто откровенными бандитами. Да и «спящих ячеек» хватало выше крыши.

– Да и какая тебе разница, кто отрежет твою забубённую головушку, – подытожил свой краткий экскурс в сложную политическую чересполосицу Марат. – Главное – не попадать к ним в плен.

– Ты что, охренел? Какой плен? Меня сразу же с работы турнут, – возмутился я нарисованной Маратом перспективой.

Камертоном звякнули чайные ложки, отодвинулись чашки и три пары глаз с долей любопытства, смешанного с жалостью, уставились на меня. Это был взгляд докторов-психиатров на пациента психбольницы. Наверное, подумали, что послал им Господь полного недоумка, который так и не понял, куда попал, почему и зачем. Тут бы в живых остаться, а он о карьере озаботился.

Марат откуда-то из-под стола достал револьвер, крутанул барабан и довольно хмыкнул, засовывая его в поясную сумку. Затем нырнул в свой «будуар», возвратился и сунул мне ТТ, две обоймы и кобуру.

– Для боя не годится, а вот застрелиться в самый раз.

– А обоймы для чего? В таком случае хватило бы и одного патрона, – проворчал я.

– Вдруг промажешь, а так наверняка, – заржал он, будто сказал что-то донельзя остроумное.

Виктор суёт сзади за пояс «макаров», прикрывая полой пиджака. Как-то я спросил у него, будет ли он при нужде стрелять в «бармалеев». Конечно, вопрос глупейший, раз он берёт с собою оружие, но что-то ведь заставило спросить именно так. Тот задумался, а потом опустил взгляд и тихо ответил, что вряд ли – они хоть и враги, но свои же, сирийцы, только заблудшие. Теперь уже настала моя очередь посмотреть на него с сожалением: земляки отрежут ему голову за милую душу, только попади к ним, а он их называет просто заблудшими.

Чем вооружился подполковник, я как-то не заметил – вроде постоял у стола, что-то двигал, брал и клал обратно, потом куда-то незаметно исчез. Вообще-то здесь все умудряются неожиданно материализовываться и так же молниеносно исчезать.

Интересно, а где эта Дарайя, куда мы должны непременно и незамедлительно ехать? В общем-то мне было всё равно, куда перемещаться во времени и пространстве, лишь бы была чётко поставлена задача, хотя думал поначалу осмотреться и присмотреться, изучить обстановку, обязательно поработать с картой. А тут сразу пистолет суют с перспективой лишиться головы. Мда-а-а, дела…

– Два лаптя по карте, сразу за кольцевой, – появился Павлов, уже в куртке и неизменной чёрной бейсболке, на ходу проверяя ручную камеру. Мне хотелось обстоятельности, и я робко поинтересовался насчет реализации моего желания взглянуть на карту. Подполковник хмыкнул и бросил взгляд на Марата. Виктор вздохнул и мазнул грустным, сочувствующим взглядом, а Марат дико заржал. Хотя в их глазах я выглядел эдаким недоумком, но упрямо твердил, что прежде чем отправляться в эту чёртову Дарайю, хотел бы для начала понять, где она находится. Увы, моё упорство было сломлено даже не язвительными ремарками Марата, что нечего изображать из себя Генштаб. К этому я уже был готов. Обезоружил Павлов, сказавший обыденно просто, что Дарайи больше нет, остались только одни безжизненные руины и географическое название и что даже самая подробная карта вряд ли поможет. Захватив «броник», он первым вышел из комнаты, давая понять, что дискуссии не будет.

2

На этот раз была другая машина и другой водитель. Впрочем, относительно другая – такой же «мерс», только темнее и старше, но не менее потёртый и повидавший виды, с цепочкой пробоин по боковой дверце – ровная такая стёжка, будто на швейной машинке простроченная. Вполне может быть, что для кого-то эта строчка пулевых отверстий оказалась точкой. В багажник грузим бронежилеты и аппаратуру. Охрана в лице всё того же крепкого парня в кожаной куртке с автоматом через плечо открывает ворота, три шага вперёд, короткий цепкий взгляд вправо-влево, взмах рукой, и машина опять в два приёма покидает нашу крепость. Минута на манёвры – вполне достаточно, чтобы её расшмонать из соседних домов, теснящих улочку. Правда, все их окна заколочены фанерой, но это так, иллюзия, при нужде эта «шторка» летит вниз и работай – не хочу, хоть из «граника»[19]19
  «Граник» (сленг) – ручной противотанковый гранатомёт, «калаш» – автомат Калашникова.


[Закрыть], хоть из «калаша», или просто сыпь сверху гранаты из лукошка. Зима, а не холодно. Даже относительно тепло – градусов двенадцать, зато абсолютно безветренно. В воздухе витает чуть терпкий и сладковатый аромат, как будто мимо проскользнула женщина. Её нет, а запах парфюма остался, едва уловимый, тонкий, волнующий. Серое небо насупилось, но ни облачка. Просто серое. Серые дома, серые улицы, серый город. Всё однотонно, словно скупой художник пожалел краску.

С юга изредка бухало, будто дубиной в колоду, – так же глухо и коротко. Фарук, наш новый водитель с голливудскими зубами, коротко бросил, что это мочит шайтанов арта. И посетовал, что эти черти совсем обложили и каждый выезд из Дамаска за городскую черту – как прорыв из окружения. Его короткое введение в ситуацию предназначалось лично мне как вновь прибывшему – ребят-то что просвещать, они и так туда-сюда мотаются ежесуточно. Судя по всему, все решили учить меня чему-нибудь и как-нибудь, но всему понемногу.

Марат пошутил, что это Дарайя встречает нас привычным салютом.

Фарук вел дребезжащий «мерс» виртуозно, почти не сбрасывая скорость на поворотах и ловко обходя попутные машины. Марат ворчал на него за то, что тот не сменил номера, как ему было велено накануне: зачем привлекать к себе внимание? Но наш Шумахер пофигистски крутил баранку, и по всему было видно, что номера он и не собирался менять. А зачем? Пусть все знают, что это не какая-то там колымага, а машина самого мухабарата. Он подрезал попутку и выскочил на площадь, закладывая вираж. Марат чертыхнулся, Василий хмыкнул, а Виктор показал на памятник, стоящий в центре.

– Это Юсеф аль-Азме, наш первый министр обороны. Когда французы вторглись в только что провозгласившую независимость Сирию, король Фейсал капитулировал, но Юсеф с несколькими сотнями вооруженных саблями и винтовками вчерашних крестьян перекрыл ущелье Мейсалун, преградив оккупантам путь на Дамаск. Никто не понуждал их идти на смерть. Знали ведь, что обречены, и полегли все там, в том ущелье вместе с Юсефом, но спасли честь страны. Он так сказал, обращаясь к своим солдатам: «Мы будем сражаться, чтобы никто и никогда не сказал, что Сирия сдалась без боя».

Фарук что-то сказал на арабском, и Марат тут же потребовал перевода. Это давно стало непременным правилом, если кто-то из сирийцев в его присутствии разговаривал на своём. Как-то я заметил ему, что не совсем тактично с нашей стороны сразу же требовать перевода, на что он резонно-шутливо возразил:

– Знаешь, сколько стоят наши головы? Впрочем, твоя пойдет почти задаром ввиду отсутствия мозгов или даже в довесок к нашим. Может быть, они торгуются в цене, вот и хочу, чтобы не продешевили.

Фарук хмыкнул, а Виктор обиженно отвернулся к окну, но сдержанно и глухо произнёс:

– Он сказал, что вы сейчас тоже отстаиваете честь России здесь, в Сирии. Даже если ваша страна не придет к нам на помощь, то мы всегда будем помнить русских, которые были с нами плечом к плечу, – в его голосе не было лести и говорил он обыденно и негромко, но что-то такое блеснуло в его глазах, что не поверить ему было невозможно.

– Восточная лесть, старик, чересчур пафосно, слезу пустить, что ли? – упрямился Марат, но было видно, что он пытался скрыть неловкость.

Мы промолчали: к чему слова, коли разговаривают наши души об одном – о судьбе этой терзаемой страны и её будущем. Я успел рассмотреть выщерблены на постаменте и на самом генерале и спросил у Виктора причину этих оспин.

– Это следы пуль и осколков: «бармалеи» напали на Генштаб, что совсем рядом, и Юсеф снова сражался за независимость Сирии вместе со своим народом. Мы ведь сражаемся не за Асада, мы сражаемся за своё будущее и будущее нашей страны. Асад сейчас – это наш Юсеф, поэтому его портреты на прикладах автоматов, на куртках солдат, на каждом шагу. Кстати, а вот тогдашнему монарху Фейсалу у нас памятников нет – он не сражался за свою страну. – В голосе Джихада была гордость за Юсефа и какие-то едва уловимые нотки извинения за короля.

Не принимавший участия в разговоре Павлов с затаённой горечью заметил, что у нас тоже хватает своих фейсалов. Вася был прав на все сто: разве с этим поспоришь?

3

Едва город скрылся за эстакадой кольцевого шоссе, сразу же отчетливо зачастили звуки разрывов и потянуло гарью.

– Узнаю Дарайю по запаху, – потянул носом, как охотничья борзая, Вася Павлов. – Мне опять щекочет нос былых сражений аромат.

Марат хмыкнул и ехидно поинтересовался, сам ли придумал или подсказал кто? Виктор грустно заметил, что сегодня этот запах и Сирия неразделимы.

Машина перепрыгнула автостраду и ходко затрусила по щербатому асфальту. Впереди показался блокпост – П-образное сооружение из бетонных блоков с парой бойниц и табуреткой посредине, на которой сидел боец. Перед ним стояла самодельная тренога с закопчённым чайником. В двух шагах истуканом торчал двухметровый верзила с добродушной физиономией, небесно-голубыми глазами и белобрысой чёлкой из-под сдвинутой на затылок каски. В его лапищах автомат казался игрушечным. Простодушная рязанская физиономия наводила на странную мысль, но переводчик, заметив мелькнувшее на моем лице недоумение, улыбнулся и пояснил, что древние сирийцы были белокуры и голубоглазы.

Потомок финикийцев равнодушно мельком взглянул на удостоверение Фарука, взглядом мазнул по нашим лицам и кивнул, разрешая продолжить движение. Его напарник лишь лениво кинул взгляд на подкатившую машину и вновь принялся шурудить палкой в костерке. Удивительно полная расслабуха – пикничок двух закадычных друзей, да и только.

Вообще отношение сирийцев к войне меня не раз и не два вводило в ступор. Я не понимал, почему полицейские на улицах городов без оружия. Почему у многих офицеров во время проведения операций тоже не было оружия – максимум пистолет под курткой, но даже если и был, то его совсем не было видно. Почему уличные торговцы отрешенно сидели на стульях у своих лотков, созерцали несуетную жизнь улицы и не торопились впихнуть свой товар прохожим. Почему кафешки полнились безмятежными посетителями, на детских площадках звенел смех, а около школ и университетов царила какая-то приподнятая суета. Почему все они нарочито показывали, что выше войны, словно она их не касалась, шла неведомо где, зачем и почему, хотя она была совсем рядом, порой на соседней улице или в соседнем квартале. Настоящая война, не придуманная, не нарисованная: гремели взрывы и рушились дома, гибли люди, захватывались заложники. И что ирреального – война или мир? Убивают по-настоящему, калечат тоже по-настоящему, но вот эти финики на лотке или апельсины тоже настоящие, и школьники настоящие, и вот эта девчушка со скакалкой на площадке тоже настоящая.

И еще тысячи почему, на которые я не находил ответы.

Марат хмыкал и отмахивался: не лезь со своей чепухой. Вася пожимал плечами: какая разница, кто что думает и как реагирует. Виктор вздыхал и задумчиво изрекал: «Восток – дело тонкое».

4

Над разрушенным городом висела густо замешанная взвесь пыли и дыма, и даже мой перебитый нос почувствовал этот запах войны.

Пропетляв по разбитым вдрызг улицам, Фарук «причалил» наш борт между танком и бээмпэшкой к выбитой витрине какого-то бывшего офиса или магазинчика. Проезжая часть угадывалась по разрушенным справа и слева домам и иссечённым стволам деревьев с обрубленными ветвями – ну не будут же они расти посреди мостовой. Разбитый асфальт покрывал размазанный между бордюрами белёсый слой размоченных в сметану бетонной крошки и штукатурки. Ни одного целого дома, ни одного целого стекла, ни одного целого деревца. Вообще ничего целого.

Штаб разместился на первом этаже полуразрушенного дома. Точнее, в подъезде без дверей и с поврежденным лестничным пролетом, висевшим на обнажившейся арматуре, словно рука или нога на жилах. Жутковато.

На раскладных стульях сидело трое старших офицеров. На самодельном столике из поставленных друг на друга снарядных ящиков, сверху накрытых листом фанеры, была расстелена крупномасштабная карта с расположившимися на ней чашками с кофе. Увидел бы наш начштаба подобное использование карты вместе скатёрки – кондрашка бы хватила.

При нашем появлении только один из них поморщился и что-то тихо произнёс. Другой демонстрировал откровенное нежелание видеть нас здесь вообще. Третий, повернувшись к Марату, изобразил радушие и протянул руку:

– Здравствуйте, доктор Мурад. Что-то вы зачастили к нам. Зачем? У нас здесь скучно, позиционка. Съездили бы еще куда-нибудь, где интереснее. – Он сносно говорил по-русски – оказывается, немало сирийцев знали великий и могучий. Всё-таки многие из них вышли из наших военных альма-матер. Стоявшие вкруг несколько офицеров сделали вид, что нас вообще в природе не существует. Видно, в печенках сидят у них эти русские из «АNNА NEWS». Шарятся по всему фронту, неугомонные, нет бы, как все, сидеть в городе, не высовывая носа, и дожидаться пресс-релиза из информцентра Минобороны. А то ни себе, ни людям покоя нет. Уткнувшись в карту, они о чём-то неторопливо заговорили, не обращая на нас никакого внимания. По обыкновению, Марат не потребовал перевода, да он и не нужен был: и так было ясно, что были мы здесь явно некстати и Виктор испил полную чашу недовольства. Однако Марата это нисколько не смутило, и он приказал в темпе разобрать «броники».

– Марат, подождите, нам предлагают уехать, – переводчик говорил скучным голосом, словно случившееся его ничуть не касалось, но именно это эмоциональное бесцветье наводило на мысль, что действительно лучше сваливать отсюда подобру-поздорову, и чем скорее, тем лучше. – «Бармалеи» подобрались по подземным коммуникациям и атаковали только что освобождённый район. И где они еще могут вылезти на белый свет, только одному Аллаху известно. И так уже несколько подразделений попало в окружение.

Глаза Марата заблестели, словно его одарили целковым, и в них заплясали бесенята:

– Какая прелесть! Цимус! Кадры городских боёв – что может быть динамичнее! Это не скучная позиционка, здесь экшн! – Это были сплошные восторженные вопли одариваемого подарками дитя. При всей его безрассудности самому совать голову в пасть льву? Но ни Виктор, ни Павлов не выказывают несогласия. А может, так и должно быть? Может, для них это привычно и обыденно? Это потом я узнал, что для них вживание в ткань городского боя – привычные будни, хотя привыкнуть к осознанию того, что тебя сегодня, завтра или послезавтра наверняка убьют или покалечат, практически невозможно.

– Не ссы, Серёга, если бы была серьёзная заварушка, то они бы свалили отсюда первыми. – Марат хлопнул меня по плечу. – А это так, конфетки-бараночки, чаепитие в Мытищах.

Марат перевоплотился как минимум в стратега, в голове которого родилась сногсшибательная идея и которую надо незамедлительно реализовать. Он отдавал распоряжение коротко, резко, безапелляционно и звенящим металлом голосом, отнюдь не располагающим к дискуссии. Впрочем, он и так был нашим главкомом. Приказал Виктору, чтобы тот передал самому старшему из офицеров пожелание обеспечить сопровождением, иначе отправимся сами, что не одобрят в Минобороны. Молодчина, профессор, банальный шантаж даёт мгновенный результат.

Пока Фарук открывал багажник, а Павлов выгружал аппаратуру, откуда-то из завалов появилось два молодца с автоматами. Это ж надо, персональная охрана, точнее, по одной второй части на каждую персону, значит, полуперсональная. Я пошутил, что теперь поиграем в «Зарницу», но никто не поддержал, лишь Василий мельком зацепил недобрым взглядом. Он понимал, что я просто еще не понял, на своей шкуре не ощутил, что война настоящая и что подобные шуточки на ней не совсем уместны. Они вообще глупы и не к месту: не ровен час, и беду накликать недолго. Фарук вздохнул с облегчением и помахал нам рукой, мысленно вознося хвалу Аллаху, что этот сумасшедший русский не заставил топать с собою.

Подъехал черный полицейский броневичок, угловатый и несуразный, словно слепил его из железных листов какой-нибудь умелец в домашнем гараже. Это чудо конструкторской мысли я тут же в шутку окрестил катафалком. И только загрузившись в его нутро, охота шутить отпала: продырявленный насквозь пулемётной очередью, он красноречиво свидетельствовал и об эфемерности брони, и о бренности жизни находящихся внутри. Да и какие тут шутки: дуршлаг на колёсах. Их приобрел лет сорок назад еще отец Башара Асада в бытность президентом для разгона мятежников в Хаме. Его «противобулыжной» брони по тем временам вполне хватало, и никому в голову не приходило, что дожившие до преклонного возраста эти старички будут сожжены и добиты на улицах Дарайи, Думы, Восточной Гуты, Алеппо или Дейр-эз-Зора. Из этой братской могилы вытащил себя – не вышел, не вылез, не выбрался, а именно вытащил себя нескладный и тощий, словно пересушенная таранка, рыжий сержант (сплошная Рязань!) под два метра ростом. И рожа наша, славянская! Просто немыслимо, как он мог сюда втиснуться. Он улыбался! Эдакое рыжее солнышко неожиданно выкатилось из этого грохота разрывов, бесконечного треска очередей, рёва двигателей танков и бээмпэ, забивающего лязг их гусениц, из расстрелянного города с пустыми глазницами окон, монотонного пепельно-дымчатого неба, плотного с горчинкой от сгоревшего тротила микса, густо замешанного на тянущемся из развалин домов трупном запахе. А он улыбался! Да и рыжина волос была особенная, яркая, оранжево-золотистая, как цвет подсолнуха. Солнечный цвет, солнечный сириец, солнечный… Нет, день солнечным не был. И вообще за всё пребывания в Сирии солнце было плотно закрашено белёсо-серым, и лишь иногда тусклое размытое пятно подтверждало, что оно еще живо на этой сошедшей с ума планете. Лишь в день отъезда с утра небо окрасилось в лазурь и подзабытый солнечный свет щедро выплеснули на улицы города. И целый день нас сопровождало ослепительное и согревающее солнышко, словно Сирия благодарила нас.

Заношенная, потерявшая первозданность, хэбэшка, но удивительно чистая, словно только что из прачечной, свисала с узковатых плеч, форменные брюки на коленях парусились шароварами, на поясном ремне болталась кобура непомерных размеров – не иначе под какую-нибудь мортиру приспособил. Вешалка вешалкой, но ему было по фиг на свой не совсем бравый вид. Он был симпатичен – эдакий сирийский Швейк, и широкая улыбка блуждала на его лице от уха до уха. Он крепко пожал нам руки, с шиком распахнул дверцу, жестом приглашая в железное чрево своего «Боливара». Расселись на узких скамеечках вдоль бортов – тесновато, конечно, комфорт сюда и не заглядывал, но зато защита. Теперь никакой снайпер нам не страшен. «Солнышко», повернувшись к переводчику, посмеиваясь, быстро затараторил, не глядя на дорогу и небрежно вращая рулём, мастерски объезжая бесчисленные колдобины, тут и там валяющиеся кирпичи, куски железа, арматуры и даже несколько неразорвавшихся снарядов. Виктор грустно вздохнул и перевел, что вчера его машину насквозь прошил очередью из крупнокалиберного пулемёта «бармалей», уложив троих солдат, но чтобы мы не беспокоились, потому что он уже всё внутри вымыл. Утешил, блин. А вымыл хреново: вон под скамейкой вдоль борта затёк тёмно-карминового цвета. И на стенке разводы. Видно, от души хлестанула солдатская кровушка, всё залила – и пол, и стены. И вообще, эта броня от ветра, а не от пуль.