Текст книги "На краю света"

Сергей Безбородов
На краю света

Идея издания и подготовка текста книги к публикации Е. П. Щегловой.

Редакция выражает благодарность А. О. Хмелевой за согласие на публикацию иллюстраций О. Г. Верейского, а также Музейно-выставочному центру технического и технологического освоения Арктики (Санкт-Петербург) и лично П. А. Филину за предоставленные материалы отчета о зимовке 1933 / 34 г. в бухте Тихой.

На момент публикации книги, несмотря на предпринятые попытки, редакция не смогла установить законного правообладателя текста.

© ООО «Издательство Альбус корвус», издание на русском языке, 2020

© Роман Романов, предисловие, 2020

© Татьяна Акулова-Конецкая, предисловие, 2020

© Евгения Щеглова, предисловие, 2020

* * *

Моему сыну Алику

Предисловие

Репрессивная система уничтожала не только человека, но и память о нем. Так, многие книги советских писателей были изданы в 1920 – 1930-е годы, а потом изъяты из обращения в связи с репрессиями в отношении их авторов и уже никогда больше не выпущены.

В суровых реалиях советской идеологии Сергей Безбородов, Михаил Лоскутов, Александра Любарская, Николай Олейников и многие другие талантливые писатели вели борьбу за выразительность и изящность языка, разнообразие сюжетов и человечность новой детской литературы. За это они поплатились свободой, репутацией и жизнью, были объявлены «шпионами», «диверсантами» и «троцкистами», а их труды разгромлены и забыты.

Сейчас у нас есть уникальная возможность вернуть уничтоженные книги, а с ними и память об их авторах. Надеюсь, что повесть Сергея Безбородова, изданная в содружестве с издательством «Белая ворона», откроет новую страницу издательской программы Музея истории ГУЛАГа и положит начало серии книг репрессированных детских писателей.

Роман Романов,

директор Музея истории ГУЛАГа,

руководитель Фонда Памяти

Последний адрес Сергея Безбородова

В советских справочниках «Писатели Ленинграда» (1964, 1982) имени Сергея Константиновича Безбородова (16 сентября 1903 – 24 ноября 1937) нет. Он был членом Союза писателей СССР с 1933 года.

В 1920 – 1930-х годах Сергей Безбородов заведовал редакцией газеты «Комсомольская правда», затем – ее ленинградским отделением, одновременно работал спецкором «Известий» в Ленинграде, активно печатался в газетах.

В 1933–1934 годах Безбородов в качестве метеоролога зимовал в советской полярной обсерватории на острове Гукера архипелага Земля Франца-Иосифа, на самой северной в мире научной полярной станции, с самым северным в мире человеческим поселением. Об этом его замечательная книга «На краю света» (она вышла с предисловием выдающегося полярного исследователя, океанолога и метеоролога В. Ю. Визе).

В 1933 году при активном участии С. Я. Маршака и К. И. Чуковского был создан ДЕТГИЗ, и Сергей Безбородов, талантливый детский писатель и редактор, активно работал в Ленинградском отделении издательства.

Сотрудники, авторы издательства – Тамара Габбе, Раиса Васильева, Григорий Белых, Кирилл Шавров, Тэки Одулок, Николай Олейников, Матвей Бронштейн, Н. Константинов (Константин Николаевич Боголюбов), Абрам Серебрянников (директор Дома детской литературы при ДЕТГИЗе), Сергей Безбородов, многие другие – были командой, талантливой и озорной. Душой коллектива был Сергей Константинович.

«Он же душа общества, остряк, увлекательно-красноречивый рассказчик, – вспоминала в автобиографической повести «Прочерк» Л. К. Чуковская. – Вечера напролет можно было слушать его полярные и охотничьи рассказы. Ладный, крепкий, веселоглазый, силушка по жилушкам переливается…»

Судьбу Безбородова (и не только его) сломал 1937 год.

«Не обошлось в нашей камере и без представителей литературного цеха… <…> Мой друг, ленинградский писатель Сергей Безбородов, “вокругсветовец”, искатель непроторенных троп и на земле и в литературе, на мой вопрос – за что? – развел руками. Он пробыл два года в Арктике, на полярной станции, и, сходя по трапу на пирс Архангельска, увидел жену с ребенком, бросился было к ним, но тут же, на трапе, его окружили люди в одинаковых серых макинтошах, посадили в машину и, не дав поцеловать жену и сынишку, увезли в Ленинград. Он сидит в Шпалерке второй месяц, на допрос его не вызывали, и не знает он, в чем его будут обвинять» (из воспоминаний «Дело № 179888» Михаила Зуева-Ордынца, отсидевшего в Карлаге девятнадцать лет).

Насколько достоверно переданы писателем М. Е. Зуевым-Ордынцем обстоятельства ареста Безбородова? Перед арестом Сергей Константинович был сотрудником Госиздата в Ленинграде. Он был арестован, как и многие его товарищи, после разгрома ДЕТГИЗа.

Сергей Константинович Безбородов был арестован 5 сентября 1937 года, расстрелян 24 ноября 1937 года за «шпионаж», «противодействие деятельности государственных учреждений в составе террористической группы». Ему было 34 года.

Близкий друг С. Безбородова, сотрудница ДЕТГИЗа Александра Иосифовна Любарская вспоминала о своей последней встрече с Сергеем Константиновичем (4 ноября 1937 года): «Меня привели в какое-то помещение, вероятно комендатуру, и посадили на скамейку у стены. Через минуту открылась другая дверь, и в эту же комендатуру ввели Сергея Константиновича Безбородова. В тюрьме строго следят, чтобы арестованные не встречались. Чуть что – и окрик: “Лицом к стене, лицом к стене”. А тут вдруг встреча – лицом к лицу. В глазах Сергея Константиновича был ужас – оттого, что я тоже тут, в кровоподтеках ото лба до подбородка – и в то же время радость – оттого, что мы увиделись еще раз. И с этой минуты все, что искалечило счастливые годы нашей совместной жизни, все это куда-то отошло. Все это было малостью по сравнению с тюрьмой, с Большим домом, с тем, что нам обоим еще предстоит. Он только успел спросить: “А кто еще из наших?” – а я ответить: “Тамара Григорьевна [Габбе]”… Но тут крик, ругань, угрозы обрушились на нас. И его увели. А меня отправили в “одиночку”. Конечно, “одиночка” была не на одного человека, а человек на восемь, десять, иногда и больше – в зависимости от поступления новых “объектов”» (Любарская А. И. За тюремной стеной / предисл. и коммент. А. Я. Разумова // Нева. – 1998. – № 5).

А. И. Любарская сидела в одной камере с женой флагмана 1-го ранга Еленой Павловной Сивковой, женой инженера-флагмана 2-го ранга Клавдией Васильевной Алякринской (обе выжили, реабилитированы в 1956 году, их мужья – А. К. Сивков и Н. В. Алякринский – расстреляны 22 февраля 1938 года), многими другими…

Из воспоминаний А. И. Любарской: «Прошло почти полгода. Суда не было, меня не отправили в лагерь и не расстреляли. А в конце января 1938 года меня опять вызвали к следователю. К тому же Слепневу. Однако никакого допроса не было. “Не вздумайте на суде отрицать обвинения, будет хуже”, – произнес он как-то особенно злобно. И отправил меня в камеру. Дней через десять опять вызов к Слепневу. На этот раз, помахивая передо мной каким-то листком, он, посмеиваясь, сказал: “Почитайте, полюбуйтесь. Вот и Безбородов признаётся, что и вы, и он состояли в контрреволюционной организации”. Читать я не стала. Я только взглянула на подпись в конце страницы – первые две буквы были еще похожи на почерк Сергея Константиновича, а дальше буквы прыгали, неровные, кривые, косые, словно писал он во время морской качки. Что они с ним сделали? Что они сделали, чтобы добиться этой подписи? Впрочем, я уже знала, что для этого делают…»

В Большом доме на Литейном (Доме страха) арестованная в один день с С. К. Безбородовым Александра Любарская провела полтора года.

У С. К. Безбородова остался сын Роальд. Елена Ивановна Безбородова, жена писателя, в ночь ареста мужа бежала с 8-летним сыном в Москву, так они спаслись от ареста.

Сергей Константинович, влюбленный в Арктику, дал сыну имя в честь полярного исследователя Роальда Амундсена, погибшего в 1928 году в Баренцевом море. Р. С. Безбородов стал профессором, крупным специалистом в области литологии нефтегазоносных толщ и нефтяной геологии.

Найдется ли сегодня издатель для книги Сергея Безбородова «На краю света»? Книга вышла из печати в июне 1937 года, после ареста автора ее тираж почти целиком был уничтожен (один экземпляр хранится в РНБ).

«Книга рассказывает и о научных задачах экспедиции… и о быте этой островной жизни, и об отношениях между людьми, отрезанными от материка. Но нигде – ни в “кают-компании”, ни в комнатушках зимовщиков – не видно портрета “вождя всех времен и народов”» (из воспоминаний А. И. Любарской «За тюремной стеной»).

3 июня 2018 года в Санкт-Петербурге на доме № 29 по улице Куйбышева установлена табличка «Последний адрес» с именем писателя Сергея Константиновича Безбородова.

Табличка «Последний адрес» с именем Гильды Александровны Виссман в этот же день установлена и на фасаде дома № 19, В. О., 18-я линия. Г. А. Виссман работала киномехаником клуба Военно-морской академии, приемщицей кожевенного завода им. Радищева, расстреляна за «шпионаж» 6 ноября 1938 года в возрасте 34 лет…

Татьяна Акулова-Конецкая

Он вынырнул из полного забвения

Сергей Константинович Безбородов и его повесть о зимовке на Земле Франца-Иосифа

…И вот вы держите эту книгу в руках. Читаете, наверняка не отрываясь ни на миг, – она так захватывает, так увлекает буквально с первой страницы, что выпустить ее из рук просто невозможно! – следите за приключениями полярников, за их тяжелым трудом, радостями, надеждами и трагедиями, вживаетесь в этот суровый арктический быт, хотя и давно устаревший, с керосиновыми лампами и крошечными, почти игрушечными, самолетиками, которые летать могли только на близкие расстояния… До Арктики, во всяком случае, им из Ленинграда было не долететь. Поэтому экспедиция, о которой пишет С. Безбородов, отправляется на Землю Франца-Иосифа из Архангельска на довольно утлом ледоколе.

И не догадываетесь, что до вас эту книгу почти никто не знал. Само ее появление сегодня – чудо. Восемьдесят лет назад она была уничтожена. Точнее, сначала, в сентябре 1937 года, был арестован, а в ноябре того же года расстрелян ее автор – ленинградский журналист и полярник Сергей Константинович Безбородов, которому было всего 34 года, – а потом уничтожена и она сама. И никто, кроме разве что сына писателя и тех немногих, кто ее издавал, про ее существование не знал и не ведал. Будто ее навеки приговорили к забвению, как и ее автора.

А она выжила. Надо сказать, что случай это редкий. Слишком тяжелая и страшная история стоит у нас за плечами, чтобы верить исключительно в победу добра и правды. Они, конечно, побеждают, иначе и быть не может, да вот только дожить до их торжества удается, увы, не всегда и не всем.

…Сергей Константинович по рождению не был ленинградцем. Родился он 11 сентября 1903 года в маленьком городке Аткарске под Саратовом, на Приволжской возвышенности. Кем были его родители, мы уже не узнаем. Судя по крошечным упоминаниям в книге, учился он в реальном училище, то есть таком заведении, где главное внимание уделялось дисциплинам техническим, естественным и математическим. Видимо, с детства усвоенная подготовка по ним помогла Сергею Константиновичу отправиться в 1933 году в Арктику не только журналистом, но и метеорологом-наблюдателем. В дореволюционных реальных училищах образование давали добротное.

Но настоящим его призванием все-таки была журналистика. С 1925 года он работал заведующим редакцией «Комсомольской правды» в Москве. Через три года он уже в Ленинграде, заведует местным отделом той же газеты. И одновременно печатается в «Известиях».

Перо у него бойкое, молодое, задиристое. Что и говорить – писать он умел. Да и на ноги был быстрым – мотался то по южным российским городам, где с радостью отыскивал казавшиеся ему счастливыми приметы советского быта и новостройки, то по Сибири, где писал о постройке Магнитогорского горно-металлургического завода, добрался и до Урала, и до Камчатки. Настоящий русский богатырь, охотник, «ладный, крепкий, веселоглазый», человек абсолютного бесстрашия, «силушка по жилушкам переливается», писала о нем Лидия Корнеевна Чуковская, дочь знаменитого писателя, хорошо знавшая Сергея Константиновича.

Его любили все. Рассказывал он замечательно – что, собственно, и сделало его писателем. Всегда и всюду, куда бы ни попадал, оказывался душой общества – остроумным, веселым, доброжелательным к друзьям и непримиримо-едким к тем, кого считал трусом, лгуном или бездарью и кого уважать был не способен. Слушать его увлекательные охотничьи и полярные рассказы можно было с утра до вечера.

Умел он и чисто по-детски, что называется, озоровать. Однажды в белую ночь, возвращаясь откуда-то с дружеской вечеринки, он решил испытать собственную силу. Дескать, могу или не могу? Приналег плечом, содрал со стены почтовый ящик, в мощных объятиях принес его домой и уснул. Утром, конечно же, к нему явилась милиция. Убедившись, что ящик не вскрыт и чужие письма в сохранности, милиция ограничилась штрафом. Взрослый озорник, человек в общем-то законопослушный, сильно смутился и клятвенно обещал больше подобных выходок не предпринимать. Ящик на стену дома укрепил сам.

…В те уже очень давние годы в стране не было более героической и романтической профессии, чем профессия полярника. Позже, в 60-е, так популярны были только космонавты. Как мальчишки 30-х играли в «папанинцев» и «челюскинцев на льдине», так в 60-е ребятня строила космические ракеты и играла в «Гагарина» и «Титова».

Героическая, страстная, горячая натура журналиста Безбородова сама собой должна была привести его в Арктику, к полярным исследованиям. Кстати, к ним он был неравнодушен с давних пор. Своего сына, родившегося в 1929 году, с которым, совсем крошечным, вы встретитесь на страницах книги, он вовсе не случайно назвал иностранным именем Роальд. Роальдом звали Амундсена (1872–1928) – знаменитого норвежского полярника, первым достигшего Южного полюса и погибшего во время поисков пропавшей экспедиции Умберто Нобиле.

Роальд Сергеевич Безбородов в какой-то степени продолжил дело своего отца. Нет, он не стал писателем. Он был ученым, кандидатом геолого-минералогических наук, исследователем. Одно время руководил группой советских преподавателей в Мали. Долгие годы заведовал кафедрой в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

Может быть, читанная им с детства книга отца помогла ему выбрать эту профессию? Ведь, прочитав ее, трудно остаться равнодушным к Арктике, к геологии, к суровым условиям полярных земель, к человеческому мужеству и великому содружеству честных и отважных людей. Трудно не заразиться ее звонкой отвагой, да и просто редчайшей увлекательностью.

Да и люди, которых так живо и красочно описывает Сергей Безбородов, встают перед нами совершенно живыми, будто из плоти и крови. Спутать их абсолютно невозможно. Боря Виллих, 19-летний безусый пацан, прозванный «Желтобрюхом», начинающий летчик, смешной, обаятельный, добрый, исключительно порядочный, хотя и бесшабашный, – разве похож он на степенного метеоролога Ромашникова, а тот – на интеллигента Стучинского? Будто сама жизнь, многоплановая, искрящаяся, шумная, очень непростая, встает перед нами в этой книге.

Скорее всего, та экспедиция, в которой участвовал Сергей Константинович как журналист и метеоролог, была одним из обычных, рядовых исследований Арктики, усиленно предпринимаемых в те времена. В ее составе были и геологи, и метеорологи, и летчики, и топографы. Знаменитых имен мы в ней не встретим. Но разве в них дело? Это повесть вовсе не только о том, как жили в труднейших полярных условиях, без привычных нам сегодня удобств, обычные люди, мужчины (интересно, что в этой зимовке участвуют только они, – позже в Арктику стали ездить и женщины), как учились совершенно новым, необычным для себя вещам – вроде того, как пилить… снег двуручной пилой, – какие приключения и даже трагедии выпали на их долю и как они все это преодолевали.

Эта повесть еще о том, что зло, пробравшееся и в этот совсем небольшой коллектив, правым и победительным не бывает никогда. Оно омерзительно по самой своей природе и потому рано или поздно, хочется верить, уничтожит себя само, ибо оно нечеловечно.

Нечеловечным, чудовищным было и то зло, которое убило Сергея Константиновича Безбородова, писателя замечательного и человека очень достойного. Тому, что ему не суждено было ничего больше написать, что он, оклеветанный, ни в чем не повинный, талантливый, погиб на самом взлете своего дарования, нет и не может быть ни прощения, ни объяснения. Он стал жертвой страшного времени террора, бессмысленных репрессий, преследований безвинных, лжи и жестокости.

И пусть памятником его короткой жизни станет эта книга, так долго ждавшая своего читателя.

Евгения Щеглова,

литературный критик

Автограф С. К. Безбородова на сохранившемся экземпляре его книги. Посвящение А. И. Любарской.

Глава первая

Собачий сарай

Была середина сентября 1933 года. Стояли тихие, ясные дни листопада. Над спокойной широкой Двиной далеко разносились тоненькие свисточки катеров, низкие, густые гудки пароходов. На баржах голубым дымком тихо курились железные трубы.

Но неспокойно было на спокойной просторной реке. Как на большой проезжей дороге, взад и вперед сновали по реке катера и моторные лодки, пробирались тяжело груженные пароходы, шаланды, баржи и беляны[1]1
  Беляна – деревянная некрашеная и несмоленая барка. Длина достигала 100 м. Использовалась для сплава леса по рекам. Здесь и далее – примеч. ред.


[Закрыть].

По самой середине реки широкой блестящей лентой плыли сплоченные мокрые бревна – их загоняли в лесоэкспортную гавань. Дымя толстыми трубами, здесь стояли немецкие, французские, норвежские лесовозы. Лесовозы выстроились в затылок друг другу вдоль железной набережной, ожидая очереди под погрузку.

Грузили лес. Охапки досок и бревен день и ночь летали в воздухе и с грохотом сыпались на палубы, поднимая желтую густую пыль.

С того берега медленно шел паром. Его заворачивало течением, сносило куда-то в сторону, боком волокло вниз по Двине.

А наперерез ему, распарывая реку широким носом, смело шел огромный «иностранец», сердитым и сиплым гудком распугивая разную речную мелочь: лодочки, шлюпки, ялики.

Под самым берегом, на волне, поднятой пароходом, покачивалась новая свежеструганая беляна. Старик в длинной рубахе с красными подмышниками, скучая, стоял у руля, а долговязый парень в треухе и болотных сапогах сидел под навесом и, лениво перебирая струны балалайки, горланил на всю реку:

 
Самовары, самовары,
Самовары медные…
 

Парень передохнул, от нечего делать прикрикнул на старика:

– Куда смотришь, черт желтоглазый! – и снова принялся горланить:

 
Неужели пересохнет
Наша Северна Двина?
Неужели замуж выйдет
Зарученная моя?
Самовары, самовары,
Самовары медные,
Не от вас ли, самовары,
Люди стали бедные?
 

Я медленно шел по набережной Двины, мимо вросших в землю низких каменных амбаров старинной кирпичной кладки.

Это были кладовые древнего монетного двора, «приказы» царевой таможни. Через низкие ворота на толстых каменных столбах я вошел во двор. Двор был огромный, заросший пыльным бурьяном и лопухами. Повсюду стояли полуразрушенные склады, сараи, домишки.

В одном месте над щебнем и мусором возвышалась толстая стена, расписанная голубой и серебряной краской, – развалившаяся комната какого-нибудь приказного дьяка.

В другом месте из ямы торчали железные кованые брусья – наверное, здесь когда-то стояли таможенные весы, на которых торговые гости взвешивали пеньку, смолу, мед и конский волос.

Кучи штукатурки, извести, щебня, горы кирпича и камня загромождали весь двор. Второй год ломали старинную таможню, чтобы построить на этом месте Дворец культуры северных народностей.

У маленького каменного домика с разобранной крышей я остановился и прислушался. Откуда-то издалека доносился до меня глухой монотонный собачий лай.

Увязая в хлябкой глине, я зашагал через большую лужу, в которой плавали желтые листья осины. Я свернул налево – лай стал слышнее; потом повернул направо – еще слышней. Теперь уже ясно можно было разобрать в этом бестолковом горластом хоре отдельные собачьи голоса. Перебравшись через кучу битого кирпича, полусгнивших стропил и мятых листов кровельного железа, я вышел наконец к каменному сараю с ржавыми железными дверями.

Вот отсюда-то, из этого низкого, мрачного сарая, и несся разноголосый вой, визг и лай. Заливались тоненькие жалобные голосочки, скулили хриплые отчаянные голоса, злобно орали басы. Кто во что горазд. Все сразу. Каждый свое.

У дверей сарая стояли два человека. Один – коренастый, загорелый, белозубый парень – мой товарищ Боря Линев, а другой – высокий и тощий, с измятым опухшим лицом, в рваном драповом пальто – не то актер из бродячего цирка, не то скупщик краденого.

Боря Линев, засунув руки в карманы, посмеиваясь, разглядывал оборванца, который держал на привязи тощую унылую собачонку. Собачонка мелко и часто чесалась, точно играла на балалайке «Светит месяц». А оборванец, изогнувшись в три погибели и прижимая к груди левую руку с растопыренными пальцами, сипел Боре Линеву в самое ухо:

– Вот те хрест – лайка! Конешно, малость запаршивела, ничего не скажу, но возить будет за троих. Прямо огонь! Ей бы до упряжки дорваться – не остановишь. Прямо сатана! Ей-богу, сатана! Давай на пол-литра «синдикату»[2]2
  «Синдикат» – вероятно, ироничное название не совсем качественной алкогольной продукции. В 1930-х гг. в США в годы «сухого закона» алкоголь производился и продавался подпольными синдикатами.


[Закрыть] и бери лайку. Идет?

Он совал Боре Линеву веревку, пинал собачонку носком рыжего, в засохшей грязи сапога и ободрял ее криками:

– А ну – как тебя звать – покажи наших! Не подкачай!

Боря Линев хохотал, сверкая белыми крупными зубами.

– Проваливай, проваливай! – кричал он, отталкивая веревку. – Иди проспись, разуй глаза. Лайка! Ты бы ей хоть имя какое дал для приличия. А то видно, только что под забором подобрал. У нас у самих таких лаек хоть пруд пруди. Могу подарить пару.

Боря пошел к сараю, я за ним, а человек с собачонкой так и остался стоять посреди двора, посматривая то на нас, то на свою лайку.

Боря раскрыл тяжелые железные двери сарая. Острая крепкая вонь ударила в нос. Отчаянный вой, визг, лай, лязг, звон оглушили меня. Сарай был низкий и темный. В полутьме метались какие-то косматые клубки, сверкали глаза, щелкали зубы.

Я присмотрелся.

Вдоль всех четырех стен сарая на коротких цепочках было привязано штук сто собак.

Здесь были и косматые рослые псы, и маленькие щупленькие собачки с лисьими мордочками, и дворняги, и овчарки, и лайки, и не поймешь что. Черные, пегие, дымчатые, рыжие, пятнистые, белые, шоколадные, седые, лопоухие, кривоногие, поджарые, мордастые! Собаки гремели эмалированными мисками, скребли земляной пол, становились на дыбы, натягивали цепочки.

У самого края сидел рослый черный пес с белой грудью. Острые уши его торчали, точно черные крылья бабочки. Он поворачивал сухую, волчью морду, изредка отрывисто лаял, показывая страшные желтоватые клычищи.

Я узнал его сразу. Это был наш старый знакомый, наш старый друг Байкал. Он ехал с нами два дня из Ленинграда, пугая всех пассажиров и вагонных проводников.

– Байкал!

Он рванулся на цепочке, припал к полу, дал дыбы, завыл, тряся головой и подпрыгивая на месте.

– Байкал, Букаш, хорошая собака! Ну здравствуй, здравствуй. Будет тебе, будет, успокойся.

Крепким широким лбом Байкал уперся в мое колено, как баран. Пушистый, загнутый кренделем хвост его вздрагивал и метался из стороны в сторону.

От ревности, от злости, что я приласкал Байкала, все собаки в сарае еще сильнее завыли, заголосили, забеспокоились.

Они так яростно прыгали и скакали, что казалось, цепочки и веревки, на которых они сидят, сейчас лопнут и вся эта орава сорвется, бросится на нас и разорвет в клочки.

А Боря Линев спокойно, как ни в чем не бывало, ходил по сараю, громко кричал на собак, иногда присаживался на корточки, бесстрашно хватал собаку за морду, раскрывал ей пасть, заглядывал в глаза, щупал ноги и холку.

Боря был недоволен.

– Чистого глаза ни у одной нет! – прокричал он, заглушая собачий лай. – Разве это глаз? – Он схватил за холку горластого пегого пса. – Разве это глаз, скажи на милость? Глаз должен быть ясный, а это что? Лимондраже!

Этих собак собирали со всего Архангельска. Специально нанятый человек ездил за ними в окрестные поселения и становища промышленников. Собак собирали для нас, зимовщиков.

–

Мы, девятнадцать зимовщиков, съехались в Архангельск с разных концов Союза. Один приехал из Сибири, другой – из Таганрога, третий – из Харькова, четвертый – из Ростова, пятый – из Смоленска, шестой – из Макеевки.

Я и Боря Линев приехали из Ленинграда.

И у всех у нас был теперь один маршрут – Земля Франца-Иосифа.

Через несколько дней мы должны погрузиться на ледокольный пароход «Таймыр» и поплыть далеко на север. Там, за двумя морями – Белым морем и морем Баренца, – лежат девяносто семь ледяных островов. Это и есть Земля Франца-Иосифа.

На одном из островов, на острове Гукера, приютилось самое северное в мире человеческое поселение – советская полярная обсерватория.

Будто в шутку назвали этот полярный архипелаг Землей Франца-Иосифа. Здесь и земли-то почти нет. Это Земля без земли. Никогда не тающий лед, вековые ледники, целые горы зеленого льда покрывают все девяносто семь островов архипелага. Только кое-где, на мысах и отмелях островов, из-подо льда выходят узкие гряды черного дикого базальта.

Девять с лишним месяцев там зима – морозы, бураны, вьюги, а остальные два месяца – и весна, и лето, и осень – все вместе. Треть года там ночь – не восходит солнце. Там дуют ветры ураганной силы и стеной несут колючий сухой снег, засыпают, заваливают одинокие клочки черной земли.

Ни лошади, ни волы, ни верблюды, ни даже северные олени не выживают в этой стране. Выживают там только собаки, да и то не всякие, а особые породы северных собак.

Это – выносливые полярные псы с густым подшерстком, с крепкими ногами, с железными челюстями, умные, смелые, неприхотливые в корме.

Сотни и тысячи километров пробегают эти ездовые собаки по крепкому снегу, по голому льду, переваливают через ледники, перебираются через торосы и ропаки[3]3
  Торос – нагромождение обломков льда на воде. Ропак – льдина, стоящая ребром на ледяной поверхности.


[Закрыть], тащат за собою санки-нарты с людьми и кладью.

Полярные собаки спят прямо на снегу, едят мороженое мясо моржей, медведей, тюленей. А если нет ни моржей, ни медведей, ни тюленей, тогда собаки – сами себе корм: путник убивает одну из них, разрубает на куски и бросает упряжке: жрите.

А бывали и такие случаи, когда люди, чтобы не умереть с голода, по одной убивали своих собак и сами питались их мясом.

В дневнике полярного путешественника, капитана Каньи, есть такая запись:

«16 июня. Жертвой нашей пал сегодня мой личный друг Грассо; он дал нам много хорошего мяса. Собаку эту подарил мне Нансен».

Каньи и его спутники питались собачиной целых пятнадцать суток, и только это спасло их от смерти.

Немало охотников, путешественников, ученых погибло в Арктике и Антарктике из-за того, что у них не было вовсе собак или собаки были плохие.

У южного полюса погибли, возвращаясь пешком к своей базе, англичане капитан Роберт Скотт и его спутники. Всего только в двадцати километрах от них была и пища, и одежда, и топливо, а они умерли с голода и холода, потому что у них не было ездовых собак.

Датчане Мюлиус Эриксен и два его товарища не могли без собак вырваться из ледников Гренландии. Без собак погибли девять спутников русского штурмана Альбанова. Умерли, не добравшись до жилья, норвежцы Кнудсен и Тессем.

Теперь без полярных собак не обходится ни одна экспедиция, ни одна зимовка.

И наравне с людским снаряжением, с продовольствием, медикаментами и одеждой каждая зимовка и экспедиция берет с собой снаряжение, лекарства и корм для собак. Берет легкие охотничьи и тяжелые, крепкие походные нарты, сбрую, ремни и цепочки, суконные собачьи башмаки, шерстяные вязаные набрюшники, мясо или пеммикан[4]4
  Пеммикан – мясной пищевой концентрат.


[Закрыть] – собачью еду.

Чтобы кормить собак, лечить их, чинить собачью сбрую и нарты, дрессировать и приучать к работе щенят, запрягать и вести в походе упряжку, чтобы заведовать всем этим большим собачьим хозяйством, в каждой полярной экспедиции есть специальные люди – каюры, собачьи кучера.

С нами на Землю Франца-Иосифа ехали зимовать два каюра: мой товарищ комсомолец Боря Линев и Степан Стремоухов. Стремоухов ехал помощником Бори, хотя и был старше его на добрых пятнадцать лет.

И вот теперь Боря ходил по сараю, сосредоточенно оглядывал, ощупывал, сравнивал собак, тискал их, дул им в шерсть, хватал за лапы и загривки.

– Чего тут выбирать? – кричал Боря, стараясь перекричать собак. – Чего тут можно набрать из этого барахла? Разве это собаки? Это одно рыдание, а не собаки…

Боря Линев вез с собой на зимовку трех собственных псов: черного сильного, большого Байкала и двух маленьких, вертких промысловых лаек: – Жукэ и Серого.

Жукэ был серого цвета, а Серый – рыжего.