Текст книги "Комплекс превосходства"

Вскочив на ноги, Ги бросился прочь из квартиры. Убийца ринулся следом: тяжелая поступь его шагов раздавалась за спиной, как тиканье часов смертельного рока. Он не бежал, но, похоже, и без этого перемещался со сверхъестественной скоростью. Между вторым и первым этажами лишь отчаянный прыжок через пять ступенек, стоивший падения и неудачного приземления на левую руку, спас жертву от удара серпа. Острие заскрежетало по стене, а Ги перекатился на спину и дважды выстрелил наугад. Обе пули попали в цель. Маньяк пошатнулся, но, похоже, даже не почувствовал боли. Он продолжил спускаться, издевательски красиво поигрывая серпами.

Любоваться на его экзерсисы с оружием было самым глупым, что можно было вообразить в такой ситуации, но ужас буквально приковал Ги к месту. Опомнился он, только когда маньяк встал между ним и дверью, открывавшей путь к спасительному людному проспекту. В чувство Ги привел свист серпа, увернуться от которого в лежачем положении было практически невозможно. Он заслонился левой рукой, и предплечье обожгла острая боль.

Наверное, тогда он что-то закричал. Он не помнил; даже сильно сосредоточившись, Ги не смог бы повторить, что именно выкрикнул в занавешенное лицо. Страх смерти словно придал ему сил. Одним рывком Ги вновь оказался на ногах. Второй серп распорол на груди безрукавку и майку и оставил неглубокую царапину, боли от которой Ги даже не почувствовал. Вскинув правую руку, он вогнал пулю прямиком под вуаль врага. Маньяк сделал шаг назад, и это позволило повернуться к нему спиной и ускользнуть через черный ход.

За все время проживания на квартире Ги ни разу не приходило в голову ознакомиться с переулками, в которые выводила задняя дверь. Ругая себя за это последними словами, он бежал по узким проходам между домами. Под ногами скрипело дерево: вымостить эти огрызки уличной системы власти большого города явно не считали нужным. Ги старался петлять. На большой дистанции маньяк нагнал бы его довольно скоро, но в лабиринте переулков громадному тяжеловесному убийце приходилось постоянно сбавлять ход, чтобы вписаться в очередной поворот.

Погоня завершилась возле глубокого и широкого канализационного стока. Перепрыгнуть его не смог бы даже знаменитый акробат, выступления которого собирали публику в большом цирке. В глубину же он, на первый взгляд, превышал три метра. Внизу, как назло, не текло даже собиравшейся с улиц Верхнего Города воды: последний дождь прошел недели две назад.

Удар под колено поверг Ги наземь. Он успел перевернуться на спину, но лишь для того, чтобы маньяк поставил ногу ему на грудь вместо того, чтобы сломать позвоночник. Хрустнуло ребро. Стальные клювы серпов не спешили опускаться, но убийца явно чувствовал, что деваться загнанной добыче некуда. Впрочем, Ги мог сделать еще три выстрела и не собирался сдаваться без боя.

Серп прорезал правый бок как раз в тот момент, когда три последние пули одна за другой вошли в череп убийцы. Этого оказалось достаточным, чтобы свалить его с ног. Глухо зарычав, маньяк завалился на спину, пробив деревянные настилы. Дожидаться, пока он встанет, Ги не стал. Бросив бесполезный револьвер и выдернув серп, он уцепился обеими руками за край стока и перевалился через край. Несколько секунд блаженного полета, удар о кирпичное дно – и закономерный жестокий финал. Какое-то время Ги еще мог ощущать боль в разбитом изрезанном теле, затем ушло и это. Проваливаясь во тьму, он злорадствовал в адрес маньяка. Пусть я умру, думал он, но по крайней мере не от серпов убийцы. Только не так…

6. Жертва Войне

На родине имя Каали Сенга означало «Жертва Войне», а как известно, имя предопределяет судьбу. Четырехлетний Каали Сенг узнал от отца, что появился на свет лишь затем, чтобы убивать, сражаться и погибнуть. В семь он впервые перерезал горло предназначенному в подношение Черной Матери пленнику. К четырнадцатилетию он потерял счет своим жертвам. Двадцатую весну он встретил беженцем, изгоем и без пяти минут висельником.

Культ беспощадной богини войны, возглавляемый отцом Каали Сенга, попал под пристальное внимание метрополии. Войска энгли с легкостью разбили дезорганизованное ополчение смертепоклонников, вытеснив их из Махаристана в соседний Кхай-нам. За головы Каали Сенга, его отца Каали Рахи и других высших жрецов были положены награды, так что и в Кхай-наме культ не задержался. Теряя людей, изнывая от голода, жажды и болезней, последователи Каали пересекли кхайские джунгли и вышли к благословенным водам Бирюзового Драконова моря. Туда, где расстилались захваченные белокожими эльветийцами земли Ай-Лака.

В отличие от жестокосердных северян из Энгли, эльветийцы отнеслись к культу Каали если не с безразличием, то с явной недооценкой. На жалобы айлакских крестьян из ближайших деревень местные власти реагировали с запозданием, а то и вообще не обращали на них внимания, а до ближайшего города с гарнизонными войсками и тайной полицией было два дня быстрой езды. Между тем, причины встревожиться были: люди пропадали, чтобы никогда не быть найденными, а культ начал возвращать былую силу. Каали вновь одарила сторонников своим темным благословением.

Именно тогда Каали Сенг начал разговаривать с ракшасами. Как он узнал много позднее, Говорящих-с-Демонами в мире было немало. На северо-западе существ из потустороннего мира называли этериалами, в песках Кемета – джиннами, а многомудрые старцы из Че-тао разделили демонов на три десятка видов, каждый из которых получил свое название. Каали Сенг предпочел именовать своих зловещих собеседников ракшасами, как на родине, в Махаристане.

Зная, что ракшасы являются смертельными врагами Черной Матери, Каали Сенг скрывал свой страшный дар так долго, как мог. Первые два года ему удавалось заглушить голоса в голове и сдерживать демонов в рамках собственного сознания. Продолжая приносить жертвы на праздниках Каали, он уже не был уверен в том, кому на самом деле достается сладкое вино из предсмертного ужаса и обжигающей боли – богине или вечно испытывающим жажду ракшасам. Скорее всего, последним перепадало немало, поскольку противостоять им становилось все труднее и труднее.

Среди демонов, терзавших Каали Сенга, самыми напористыми были две сущности: Далиравара и Йоналишарма. Ракшасы не скрывали имен. Они нашептывали их в уши одержимого жреца, словно надеясь, что рано или поздно он невзначай повторит их вслух.

– Я помогу тебе добиться славы и власти, – говорил Далиравара. – Мои лезвия остры, а кости и сухожилия твоих врагов столь хрупки.

– Мои прелести затмят прелести смертных женщин, – шелестела Йоналишарма. – Со мной ты познаешь блаженство. Твой лингам не будет одинок ни единой ночью, а твои помыслы воспарят высоко над миром низкой плотской похоти.

Далиравара вырвался на волю первым. Каали Сенг не сумел удержать его во время одного из ритуальных праздников Черной Матери. Опьяненный пролитой кровью и опиумным настоем, он потерял контроль над своим телом. Ракшас не замедлил этим воспользоваться. Руками Каали Сенга демон начертил на пыльном полу хижины девятиконечную звезду, окропил ее кровью очередного айлакского крестьянина и заставил уста жреца произнести нужные заклинания.

Получив свободу, ракшас прекратил донимать Каали Сенга, зато Йоналишарма усилила натиск, и чтобы избавиться от ее постоянного присутствия, жрец провел еще один ритуал призыва – на сей раз по собственной воле. В момент катарсиса, когда Йоналишарма обрела воплощение и покинула разум Каали Сенга, в хижину ворвались воины культа во главе с отцом. Каали Раха не пожалел сына. Он был приговорен к сожжению на костре в честь Черной Матери. В ожидании участи Каали Сенг провел два дня и две ночи, а к рассвету судного дня ему явился Далиравара. В руке ракшас держал голову отца.

– Мои обещания – не пустой звук, смертный, – заявил демон, рассекая прутья узилища.

***

В Ай-Лаке было всего два крупных города и около десятка мелких. Девять десятых населения жило по деревням и крепостям-монастырям, где вело скучную, но относительно безопасную жизнь. Эльветийские отряды распределялись по густонаселенной сельской местности безо всякой логики. В иных провинциях стояло по четыре гарнизона, где-то не было ни одного.

Каали Сенг направился в Кахой Дхат, крошечный город на северном побережье Бирюзового Драконова моря. Он преследовал сразу две цели: оказаться подальше от бывших соплеменников и продать свои немногочисленные, но весьма примечательные умения эльветийцам.

Белокожие устроили свое укрепление из старинного дворца императорского наместника. Восьмиугольник, положенный в основу стен, за годы владычества Эльвеции оброс башенками, надстройками и уродливыми зубцами. Священные принципы архитектуры благоденствия, которыми руководствовались проектировщики древности, оказались недействительны в эпоху пара, пороха, электричества и металла, но несмотря на это, от надежной ограды против враждебного и загнанного эльветийской петлей айлакского народа завоеватели отказываться не стали.

Наготу добредшего до Кахой Дхата смуглого молодого человека прикрывали лишь обрывки ритуального облачения жертвы Каали. За одним плечом у него стоял высокий мужчина, чье лицо скрывала соломенная шляпа с непроницаемой вуалью, за другим – соблазнительная девушка в алом сари. Удивительно, но одежда спутников странника, в отличие от его собственной, не истрепалась и не покрылась грязью. Проницательный ум мог бы заподозрить среди причин этого магию, но разве возможно отыскать проницательных людей среди забитых рисоводов, рыбаков да изнемогающих от жары и отупевших от безнаказанности солдат?..

Обойдя на счастье восемь граней дворцовых стен и пролив в каждом из углов по нескольку капель крови – на сей раз не человеческой, а петушиной, купленной на рынке – Каали Сенг вместе со своими необычными компаньонами отправился прямиком к коменданту. Там его постигло первое разочарование. Эльветиец отказался даже рассматривать просьбу о записи в отряд туземного жителя. Напрасно Каали Сенг становился на колени, клялся в верности Его Величеству Луи-Огюсту (да хранят его Всевечный Отец, Мать Каали и все пятнадцать Великих добрых духов) и порывался продемонстрировать владение мечом один-на-один против любого поединщика. Строгий мужчина в нелепом узком мундире и кепи приказал выставить его за врата крепости и наказать, задумай он вновь приблизиться к ним.

Так начался полугодичный период жизни на улицах. Голодная смерть Каали Сенгу не грозила – красть и грабить он научился довольно скоро – а Йоналишарма и Далиравара в пище не нуждались вовсе. Открыв, что ракшасы бездействовали, когда он испытывал нужду, пребывал в растерянности или печали, Каали Сенг начал экспериментировать. Демонами можно управлять, решил он. Как бы ни стремились они к независимости, чувства, настроение и помыслы смертного, призвавшего их в мир, передается им и является двигателем их действий.

– Где грань между мной и тобой? – спрашивал Каали Сенг Далиравару, когда очередной бессонной ночью в поисках укрытия они бродили по закоулкам рыбацкого квартала Кахой Дхата. – Разве не я твой хозяин и разве не страшишься ты вернуться в ад, породивший тебя?

– Ты не первый из проводников, – уклончиво отвечал ракшас, но в его словах Каали Сенг находил удовлетворение: демону явно нравилось в плотском мире.

– Ты не обещала бы мне ласки и наслаждение, – он поворачивался к Йоналишарме, – не будь у тебя жгучего желания обрести тело.

– Все мы дети желания, – давая ответ, демонесса кокетливо прикрывала губы ладонью, но Каали Сенг знал, что за этим жестом кроется нечто большее.

– Вы обязаны мне. Это не я стану великим благодаря вам, а наоборот. Моя воля даст вам то, чего вы ищете здесь, в чуждом для вашего рода мире.

Произнося эти слова, он уже не сомневался в своей правоте. Ракшасами управляли чувства примитивные и легко поддающиеся грамотной ментальной обработке. Злость и похоть. Что могло быть проще для человека с такой судьбой, как у Каали Сенга, чем дать Йоналишарме и Далираваре именно то, чего они жаждали! Гневаться было легко. Вожделеть еще легче. Но только научившись правильно гневаться и желать, Каали Сенг начал добиваться успеха.

Эльветийский ревизор Филипп де Валансьен прибыл в Кахой Дхат на исходе сезона дождей и стал первым из чиновником, добравшимся до маленького порта. Уже это делало ему честь, о чем судачили люди на рыбном рынке. Комендант Дарфур, при всем его наплевательском отношении к делам вверенного ему города, не забывал самого главного: устанавливать все новые и новые поборы с минимальных доходов рыбаков и торговцев. На поддержание форта уходила едва ли четверть собиравшихся денег; остальное оседало в карманах офицеров и служило, в основном, карточными ставками.

Каали Сенга не особо волновали дела светлокожих. После отказа коменданта он вообще не имел с ними дел. Взять с него было нечего: денег он предусмотрительно не копил и не зарабатывал, а все необходимое для жизни со временем научился добывать, управляя ракшасами. Визит де Валансьена Каали Сенгу поначалу не приносил ни пользы, ни вреда. Солдат на улицах стало чуть больше, подобраться к дворцу – чуть сложнее, но ни одно, ни другое обстоятельство не изменило его образа жизни.

Все изменилось, когда ревизия подошла к завершению, и де Валансьен отважился – еще один повод для уважения горожан – выйти на самую просторную площадь Кахой Дхата и обратиться с речью к айлакцам. Интереса ради отправился поглазеть на высокого гостя и Каали Сенг.

Чиновник был нестар – вряд ли он давно перешагнул тридцатипятилетний рубеж – и предпочитал агрессивно-показному западному мундиру, который носили почти все занятые на управляющих постах эльветийцы, рубаху с широкими рукавами с накинутой поверх айлакской безрукавкой и льняные штаны. Если бы не цвет его кожи, светлые волосы да разрез глаз, де Валансьен сошел бы за принявшего эльветийские догмы, но оставшегося в душе преданным малой родине айлакца. Но самым удивительным была его речь.

– Я де Валансьен, так меня и зовите. Сограждане!

Говорил де Валансьен на сносном высоком че-тао. Большинство айлакцев знало этот язык, но в Махаристане он был не в почете, так что Каали Сенг понимал далеко не все. Перевод ему шептала на ухо многомудрая Йоналишарма.

– Именно так я обращаюсь к вам сегодня. Не "дети Ай-Лака" и – тем более – не "жители Кахой Дхата". Как оскорбительно с моей стороны было бы обособлять вас в нашем общем доме – свободной и неделимой Эльвеции! Как и я, любой из присутствующих здесь – гражданин Эльвеции, и именно поэтому я люблю и ценю жизнь и труд каждого из вас. К сожалению, мою позицию разделяют далеко не все…

Де Валансьен сделал паузу, наслаждаясь реакцией толпы. Такого айлакцы доселе не могли слышать ни одного эльветийца. Учитывая, что каких-то двадцать лет назад белые солдаты посылали оставшимся в метрополии женам сувениры из отрубленных у туземных партизан фаланг пальцев, речь, начавшаяся такими словами, произвела нужное впечатление. Оратор моментально завладел вниманием слушателей.

– Венсан Дарфур, офицер нашей славной армии, оказался недостоин честных и трудолюбивых подопечных, – де Валансьен сделал упор на этом слове, – какими, безусловно, являетесь вы, друзья мои. Пользуясь данной ему властью, он набивал карманы вашими деньгами, транжирил их и не находил применения своим истинным талантам. Это печалит меня и заставляет искать виновных. И знаете, кто виновен? Все мы. Виновен я, что так поздно приехал с проверкой. Виновны прямые подчиненные Венсана, не сумевшие или не пожелавшие вразумить командира. Виновны, в конце концов, все вы! Разве вы не умеете писать? Разве Всевечный Отец не дал вам разум и речь, чтобы донести до справедливых судей нужные слова! К вашим услугам канцелярии столицы вашей провинции – Вьенгчана. Но и это не все! Вам принадлежит Бумажный дворец великого Хаймина, где с помощью генерал-губернатора правит король Ай-Лака. Вам, мои сограждане, принадлежат Лутеция и Его Величество Луи-Огюст! Вам и только вам!

Махнув рукой, де Валансьен вызвал из толпы одного из рыбаков.

– Как тебя зовут?

– Ла, мой господин.

– Я не господин тебе, Ла! – взревел эльветиец. – Я – твой друг, твой соотечественник, твой брат! А скажи мне, Ла, много ли горестей ты претерпел из-за Венсана Дарфура?

– Я, мой… мой брат, – начал Ла, очень быстро сбившись с че-тао на айлакский. – мой брат господин Валасен, я плачу много в казну. Серебряной монеты я не видел два года. Раньше держал в руке две за год, и было сыто. Теперь детям голодно. Мне голодно. Жена умерла.

– Жена тоже умерла по вине Дарфура? – спросил эльветиец, выслушав от помощника перевод.

– Нет, что вы, мой брат господин Валасен. Это болезнь груди.

– Что ж, с болезнью груди я ничего поделать не смогу, да и поздно уже, а вот голод я намерен прекратить, – де Валансьен протянул Ла две серебряных монеты. – Вот, это тебе за год. Каждый лишившийся дохода из-за преступных налогов также получит по два серебряных Луи!

Площадь взорвалась ревом ликования. Такой какофонии не было даже во время расстрела культистов Черной Матери энглийскими войсками. Каали Сенг перестал слышать то, что нашептывала Йоналишарма. А люди наперебой благодарили всех богов, чьи имена смогли вспомнить, короля Луи-Огюста, короля Ай-Лака, генерал-губернатора и самого де Валансьена. А последний и не думал останавливаться.

– Вы – народ, и вы решаете, какой будет ваша страна! – выкрикнул он, потрясая кулаками. – Приходите и рассказывайте обо всех своих невзгодах, а мы – те, кому вы одолжили власть – вынесем справедливое решение. И сегодня…

На этих словах двое солдат вывели из ворот дворца коменданта. Мундира и кепи на нем уже не было, и вместе с ними он потерял воинственный вид.

– Сегодня мы вместе решим судьбу Венсана. Что скажете, сограждане? Достоин ли он носить звание коменданта?

– Нет! – заорал кто-то, и толпа подхватила этот крик.

– А какое наказание за разрушенное доверие положили те, кто жили в этих стенах ранее? – палец де Валансьена указывал на Восьмиугольный дворец.

Этот вопрос поставил айлакцев в тупик. Судя по всему, в законах они разбирались слабо. И тогда вперед выступил Каали Сенг. При помощи Далиравары распихав локтями стоявших перед ним рыбаков, он вышел к подножью помоста, на котором стоял де Валансьен.

– Смерть, – вполголоса сказал Каали Сенг.

Эльветиец присел на корточки и внимательно посмотрел на Каали Сенга. Вблизи де Валансьен, и до того не казавшийся Каали Сенгу внушительным и грозным, выглядел до обидного непримечательно. Лицо его покрывал коричневый загар, густые брови и растрепанные волосы выгорели от беспощадного солнца, несоразмерно большой нос навис над верхней губой, как большая желтая слива. Молодому человеку на миг стало обидно, что такую блестящую речь произносил столь некрасивый человек.

Произнесенное Каали Сенгом эльветиец понял без перевода.

– Вот как? Смерть – это очень опасное слово, друг мой, – проговорил де Валансьен. – Этот приговор не отменить, а последствия не обратить вспять.

– А кто обратил бы вспять приговоры самого коменданта? – весьма дерзко спросил Каали Сенг.

Де Валансьен подозвал помощника, выслушал перевод и кивнул, соглашаясь с доводом.

– Мнение одного славного юноши мы услышали. Согласны ли с ним остальные?

Кровожадность – болезнь заразная, так что предложение Каали Сенга пришлось по вкусу почти всем горожанам. Побледневшего Дарфура увели, чтобы заточить в камеру до казни, а де Валансьен, тут же забыв о нем, завершил свое выступление настолько элегантно, насколько было возможно.

– Если же у вас накопились другие претензии к власти, которую представляю я, не сочтите за труд навестить меня во дворце, где я буду вести прием с полудня до десяти в следующие три дня. Любое решение Дарфура можно оспорить, и если ваши аргументы покажутся мне убедительными, я с радостью сделаю это. Желаю вам хорошего вечера, друзья, и не налегайте на радостях на рисовое вино, – эльветиец посмеялся собственной шутке вместе с толпой.

Возможно, он бросил бы последний взгляд и на предложившего казнить коменданта Каали Сенга, но тот был уже далеко. Все, что могло пригодиться, он уже услышал.

На второй день приема, силой пробившись через длинную очередь просителей, Каали Сенг вновь предстал перед де Валансьеном. Эльветиец его узнал.

– Сторонник суровой справедливости, – ревизор провел пальцем по горлу. – Хочешь еще кого-то убить?

– Многих, если на то будет ваша воля, – перевела ответ Каали Сенга Йоналишарма.

Де Валансьен презрительно усмехнулся.

– Воля? Таковой нет. Зачем убивать людей, если можно направить их жизненные силы в полезное русло?

– Тогда к чему представление с комендантом?

– О, ты не узнаешь, жив ли он. Смотри, – еще один взмах руки, и стоявший за спинкой кресла солдат потряс отрубленной головой коменданта. – Я ее показываю всем. А тебе предложу еще и погадать, не восковая ли она. Ты бессилен что-то доказать.

Каали Сенг уже знал, что голова ненастоящая – ракшасы прекрасно чувствовали кровь и смерть – но разубеждать де Валансьена в его преимуществе не стал.

– Так какова причина твоего появления?

– Среди решений коменданта было одно касающееся меня. Мне отказали в праве поступить на службу.

– Вот как? А откуда такие стремления?

– А вы знаете другой честный способ беженцу и бродяге вроде меня достичь положения в Ай-Лаке?

– Тысячу и один, – ответил де Валансьен, – однако нахожу, что военное дело среди них считается наиболее почетным. Придешь к новому коменданту. Следующий!

Каали Сенг не двинулся с места.

– Я хочу служить вам.

– Вот как? – повторил свою любимую фразу ревизор. – Что ж, ты интересный экземпляр, как я погляжу. Амбициозен. Нахален. Смел. За плечом стоит не-человек.

Каали Сенг не смог скрыть удивления, и де Валансьен рассмеялся.

– Глуп политик, пренебрегающий магией, друг мой. Тебя выделили из рыночной оравы еще позавчера, только мне сказали, что ты представляешь угрозу. А ты желаешь служить.

– Не просто служить. Служить лучшему.

– Хорошо. Выслушаем ответственное лицо, – приняв решение, ревизор опять взмахнул рукой, на этот раз подозвав из дальнего угла зала пожилого мужчину в эльветийском костюме необычного пурпурного цвета. Каали Сенг подивился, как де Валансьен сумел так надрессировать свою свиту, что они различают даже не словесные команды – жесты.

– Филипп, – произнес мужчина.

– Позволь представить тебе соискателя, Амарикус. Как твое имя, кстати?

Каали Сенг назвался.

– Тот самый одержимый, – скривился Амарикус. – Неопытен. Две сущности, обе в постэтериале. Зачем он тебе?

– Рвался убивать по первому моему слову.

Де Валансьен забавлялся беседой, для Каали Сенга это было очевидно. На самом деле он уже знал, отказать или принять нового человека в свиту. Молодой человек начал гневаться, и в его животе разлилась горячая ярость Далиравары. Огненный комок начал подниматься выше – к горлу и ниже – к чреслам.

– И не умеет сдерживаться, – добавил Амарикус.

– Ты его научишь.

– Я? Я арканист, Филипп, не демонолог.

– Отыщешь демонолога.

Маг страдальчески возвел глаза к потолку.

– Клянусь здоровьем матери, Филипп, ты превратишь дело родителя из Партии Справедливости в Партию Отребья!

– Партия Справедливости и Равенства, – поправил де Валансьен. – Я добавил одно слово, и для меня оно не пустой звук. Впрочем, решать тебе.

Прикажу Далираваре его убить, если он откажет, решил Каали Сенг, и будь, что будет.

– Он хочет меня прикончить, Филипп, – сказал Амарикус и шумно зевнул.

– И я бы хотел на его месте. Значит, ему небезразличен ответ. А получится ли у него?

– Ни малейшей возможности.

– Это значит, соискатель принят?

– Дадим ему шанс, Филипп. Ради пресловутого равенства.

Амарикус спустился к Каали Сенгу. С каждым его шагом Йоналишарма отступала на один назад, шипя и скалясь. Маг обошел молодого человека, осмотрел его, дотронулся указательным пальцем до лба, солнечного сплетения, живота. Впервые за долгое время Каали Сенг не ощутил в себе присутствия ракшасов. Но чувство было тревожным. Демоны словно покинули его по приказу Амарикуса, но затаились, чтобы вновь ворваться в его тело, едва маг дозволит это сделать.

– Через день придешь ко мне, – заключил, наконец, Амарикус. – Посмотрим, удастся ли вырастить из тебя настоящего демонолога.

Маг пошел прочь, и ракшасы не замедлили вернуть себе тело одержимого. Это было очень больно, но Каали Сенг не вскрикнул. Покидая зал, он праздновал победу.

7. С того света

Как назвать пробуждение после стычки с неуязвимым убийцей, закончившегося вспоротым боком, падением с высоты и нервным потрясением (коих за последние дни было и без того многовато)? Этот философский вопрос Ги решал бесконечное множество времени, лежа на чем-то мягком в окружении чего-то еле слышно шелестевшего. Разглядеть ничего не получалось: вокруг царила темнота. Время от времени к ложу кто-то подходил, чтобы сменить грязные простыни, обновить повязки и покормить с ложки какой-то похлебкой, пахнувшей капустой и укропом. Благодетель молчал: сначала у Ги не хватало сил, чтобы задать вопрос, когда же они все же объявились, целитель предпочел проигнорировать приветствие и благодарность за спасение. Учитывая, что не в интересах полумертвого пациента корить за невежливость человека, выкравшего его из объятий Серой Невесты, пациент не предпринимал попыток все же разговорить незнакомца.

Лежал он довольно долго. По крайней мере, так ему казалось. На самом деле с момента падения могло пройти как полдня, так и несколько недель. Ощущение времени Ги потерял совершенно. Казалось, что в безмолвной неподвижности, наполненной укропным запахом, болью и щекотавшими кожу простынями, слились воедино прошлое, настоящее и будущее. Пытаясь вернуть контроль над определением времени, он задавал себе странные вопросы. Сколько секунд тратится на одно движение челюстей, разминающих вареные овощи? Какова скорость вздымающейся при вздохе груди? Как быстро возвращается колющая боль в правом боку после неосторожного движения? Ги высчитывал сроки пребывания в спасительном плену по шарканью шагов безликой сиделки и собственным вздохам. Выходило прилично. Исчисление шло, наверное, на десятки тысяч, но точно он это так никогда и не узнал, поскольку сбился со счета и занимал свой мозг дроблением временной ленты на бессмысленные физиологические отрезки, чтобы просто не сойти с ума.

Затем, как и должно было рано или поздно случиться, с тайны спасения сорвали покрывало мрака. Свет принесла керосиновая лампа, а лампу в руке держала молодая женщина. Чадящий язычок пламени вернул Ги чувство реальности происходившего с ним. Во тьме он не знал, что окружает ложе, теперь же узрел, что все это время находился в маленьком помещении без окон. Женщина присела рядом с кроватью, поставила светильник на тумбу и положила прохладную сухую ладонь на лоб раненого.

– Ты выкарабкался, – сказала незнакомка.

Ги смолчал, изучая ее взглядом. Посетительница едва ли была старше его самого. Скорее всего, она совсем недавно перешагнула рубеж двадцатилетия. Угольно-черные волосы, смуглая кожа и карие глаза выдавали в ней уроженку эльветийского юга. Впалые щеки и выступающие скулы не позволяли назвать женщину красивой, но определенный шарм в ней все же был. Ценители экзотической внешности, коих немало водилось среди высших сословий, явно не отказались бы внести ее в коллекцию фавориток. Ги же с первых мгновений знакомства проникся к посетительнице симпатией, поскольку именно ее увидел первой после длительного пребывания во тьме.

– Сколько я тут провалялся? – спросил он, осознав, что до неприличия долго пялился на незнакомку.

– Неделю? Две? Не представляю. Тебя нашла не я, а Рози. А из Рози ничего толкового не вытянешь, сам, небось, понял.

– Рози – это та, что перевязывала и кормила меня?

– Ну да, – посетительница забавно скривила губки и покивала. – Рози только на это и годится. А, ну еще на препарацию тех, кто попал в стоки в состоянии плачевней твоего.

– Что может быть плачевней? – Ги позволил себе ухмылку.

– Догадайся.

– Значит, у вас здесь что-то вроде госпиталя при похоронном бюро?

Женщина широко улыбнулась.

– Примерно так, – и добавила. – Меня Челеста звать.

– Ги.

– Знаю. Ги Деламорре, героический детектив, главная новость последнего времени.

Что за черт? С каких это пор он превратился в знаменитость?

– Вот, – Челеста бросила на Ги грудь мятую газету. – Почитай, как улучишь минутку.

Он с трудом выпростал руку из-под одеяла и поднес газету к лицу. Заголовок на передовице гласил: "Кровь и разврат: о чем молчит полиция". К статье прилагалась визиокарточка – улыбающийся Ги на фоне здания "Шедерне". Когда это вообще сняли-то? Выпуск датировался шестым мая.

– Какое сегодня число?

– Четырнадцатое.

Значит, две недели прошли так точно. До догонялок с маньяком никакой информации о расследовании утечь в прессу не могло, а подобного рода статьи-разоблачения за день-другой не пишутся. Отложив газету, Ги задал Челесте еще один животрепещущий вопрос.

– Кто знает обо мне?

– Я да Рози. Я как тебя увидела – сразу опознала по визионке. Рассудила, что раз ты закончил свои подвиги на дне канализационной трубы, далеко не все тебе за них благодарны, вот и не стала трепаться.

– Верно подмечено.

– Я вообще догадливая, – Челеста хихикнула. Она начинала нравиться Ги все больше и больше.

– Но какая тебе от этого выгода?

Улыбка Челесты превратилась в угрюмую гримасу.

– Смерть – не то, с чем стоит шутить. Каждая жизнь бесценна, Ги Деламорре.

– Интересные воззрения.

– Знаешь, что это такое? – женщина поддела пальцем цепочку на шее и вытянула из-под платья амулет в виде четырехглазой маски. В глазницах и разверзнутой пасти поблескивали неограненные алые камни.

– Какой-то талисман?

– Это Ловец Страхов. Его дядя сделал и подарил мне на совершеннолетие. Люди с магическим даром зачастую видят и понимают много такого, что может поехать крыша. Ловец оберегает рассудок, но его мощь ограничена. Незачем плодить страдания, тем более вокруг себя. Их и так хватает.

– Не спорю.

– И не начинай, – отрезала Челеста, пряча Ловец Страхов. – Целее будешь.

– Договорились. Просвети, что станет со мной, когда я поправлюсь.

– Пойдешь себе, куда шел. Пожелаешь славы – явишься пред очи газетчиков с Серого Венчания, захочешь шкуру сберечь – исчезнешь из Эльвеции. Выбор за тобой.

– Буду думать.

– Мудрых тебе решений, – Челеста встала. – Не читай пока, полежи спокойно. Ты еще очень слаб. А я попрошу Рози принести суп.

– А сама заглянешь?

– Зависит от того, отыскала ли что-то Рози и не понадоблюсь ли я дядюшке.