Текст книги "Комплекс превосходства"

– Звучит как "не исключено".

Челеста улыбнулась.

– Не исключено, так уж и быть.

Безмолвная Рози оказалась высокой и удивительно худой девушкой с бледной кожей и впалыми глазницами. Протягивая Ги ложку за ложкой, она безучастно смотрела в одну точку за спинкой кровати. Ни слова, ни лишнего жеста, ни единой эмоции на красивом белом лице – Рози послужила бы идеальной моделью для героини одной из живописных сцен в игорном доме Рыбьего Черепа. Когда она стянула одеяло и начала менять бинты, Ги понял, что совсем не стесняется ее, хотя его наготу ничто не скрывало.

В тот день она впервые помогла ему привстать, чтобы справить нужду в ночной горшок. Ги велел Рози отвернуться, порадовавшись, что несмотря на молчание, она по крайней мере выполняет просьбы.

– Спасибо, – сказал Ги, когда процедуры закончились, и Рози вытерла ему руки влажным полотенцем.

Она покосилась на него. В свете керосинки в провалах глазниц засверкали искорки, но ни один мускул на лице Рози не дрогнул. Забрав тарелку , она пошла к выходу, а Ги вскарабкался на кровать, подложил под спину подушку и, поддавшись любопытству, развернул газету и принялся читать.

Газета называлась коротко и внушительно: "Noir". "Черным" в ней было буквально все: размытые визионные изображения, жирные буквы заголовков, кайма на каждой из страниц. В этом был определенный стиль, но, очевидно, популярности издания он не способствовал. Ги держал "Noir" в руках впервые, до сего момента даже не подозревая о его существовании.

– Кровь и разврат: о чем молчит полиция, – произнес он вслух.

Красиво, черт побери, и, наверняка, именно эта статья вытащила "черную" газету под светила Всевечного Отца.

"Батист – немолодой вдовец скромной наружности и невыдающихся умственных способностей, – писал журналист под псевдонимом Корбо. – Потеряв любимую супругу, Батист не стал искать утешения в публичном доме и из страха быть отвергнутым решил не искать вторую жену. Естественные потребности, свойственные каждому мужчине, он удовлетворяет с помощью визора. Каждую субботу Батист выкупает у знакомого дельца координаты канала, на следующий день в условленное время настраивает свой ящик и погружается в мир эротических фантазий… хотя уместно ли говорить об «эротике»? На экране творится настоящий разврат, коему позавидовали бы пресыщенные императоры античности".

Перечисляя все известные варианты совокупления, включая свальный грех и секс во время месячных, Корбо элегантно издевался над аудиторией. С каждым новым предложением он вводил в повествование все более экзотические и шокирующие сцены и плавно подводил предвкушающих кульминацию читателей к самому главному:

"… и убийство с расчленением. Именно его увидел Батист в злополучную ночь третьего мая. Гражданка Денн Ларе, сотрудница юридического бюро Шедерне и по совместительству исполнительница фривольных ролей, была буквально изрублена на куски в присутствии визора, которого – спешу вас успокоить – убийца не тронул. Не думайте о Батисте плохо, уважаемые ценители черноты: намеревался посмотреть он вовсе не это. Его планам провести приятное время помешала длань жестокого рока. Впрочем, случай с гражданкой Ларе оказался не единственным в череде леденящих кровь преступлений".

Корбо подошел к статье со всей ответственностью. Он раскопал имена всех убитых актрис, взял интервью у нескольких зрителей, даже получил комментарий ("Пошел прочь, мудак! Сам бы поглядел на это вживую!") от визора Жаки. Похождениям Ги отводилась почти треть текста. Некоторые сведения были правдивы: визит в опиумный притон, убийство Раву, посещение Трансконтиненталя, – но по большей части рассказ о нем оказался полным бредом. Исчезновение приписывали разборкам между порнодельцами; приметы преступника Корбо переврал, свалив все на Раву и в точности составив его словесный портрет; а шефа выставили желчным противником прогресса и едва ли не главным виновником смерти Денн, которую он не обеспечил достойной работой, толкнув тем самым на скользкую дорожку.

– Идиотия.

Ги скомкал газету и швырнул ее на пол. Впечатление от первой половины статьи оказалось замарано нежеланием автора признать, что ничего не знает о событиях, приведших к смерти Раву и исчезновению единственного докопавшегося до сути лица. Впрочем, если читатели поверили Корбо, Ги официально признали мертвым: "Сомневаться в печальной судьбе Деламорре может разве что безнадежный романтик, перечитавший бульварных детективов".

Впрочем, у статьи отыскалось и бесспорное преимущество. Читая ее, Ги так утомился, что быстро заснул и пробудился свежим и бодрым, насколько эти определения подходили к нынешнему состоянию.

Последующие дни внесли в процесс пролеживания боков приятное разнообразие. Сочтя Ги поправляющимся, Челеста разрешила ему читать газеты, которые раз в день приносила Рози. Он начал вставать, разминая отвыкшие от работы мышцы ног. Сначала он ковылял до туалета, брал горшок, подходил к двери и стучал. Обменяв горшок на тарелку супа и кувшин воды, Ги неспешно поедал уже приевшийся обед, посвящал часок-другой сводкам новостей и интервью, дремал, потом поднимался и ходил по комнате взад-вперед, пока не заявлялась Рози и не указывала на постель.

Хотя первопричиной проблем со здоровьем был серп под ребрами, главной проблемой на этапе выздоровления стал рацион. Без мясных блюд Ги отощал и ослаб. Попытавшись на седьмой день вернуться к активным нагрузкам, он начал отжиматься от пола, но больше двух десятков раз так и не сумел. Руки упорно отказывались распрямляться под невеликим весом исхудавшего тела. В тревоге и злости на собственную немощь Ги стал изобретать другие упражнения: поочередно поднимал ноги, наклонялся, приседал и отжимался от стены. Процесс шел медленно, но госпиталь Челесты он намеревался покинуть если не таким же, как до падения в сток, то хотя бы не полной развалиной.

С Челестой Ги общался еще дважды. Говорили они обо всем и ни о чем сразу. Темы варьировались от социалистической идеологии де Валансьена до искусства, и в собеседнице Ги нашел родственную душу и разносторонне развитую личность. Возможно, он был слишком снисходителен к спасительнице или просто истосковался по разговорам с живым понимающим человеком, но впервые с момента бегства в Лутецию ему кто-то настолько импонировал. Свена Ги в расчет не принимал. Он не являлся миловидной женщиной.

Именно от Челесты он узнал, что Гран-Агора, день Большого Сбора по просьбе роялистов перенесли на месяц назад. Пытались ли противники де Валансьена таким образом помешать ему набрать полную силу или сделали это в приступе отчаяния, Ги не знал. Как бы то ни было, он желал Партии Справедливости удачи. Газеты и журналы, которыми снабжала его Рози, переполняли сводки о самоубийствах отчаявшихся должников, истории о нищете, разъедавшей провинцию и колонии за исключением Ай-Лака, и репортажи со стачек в мануфактурах и на фабриках.

– Они уже не боятся печатать правду, – поделился Ги с Челестой. – Два года назад, если верить газетам того времени, Лутеция была настоящей страной фей, не знающей горя. Теперь же у нас ад на земле. Не потому, что все резко стало хуже, чем было, а потому что за разоблачающие статьи журналистам ничего не будет. А вот де Валансьен не забудет тех издателей, кто помог ему печатным словом.

– Слишком складно выходит.

– Логично же. А может, де Валансьен пустил часть вырученных от продажи собственности средств на пропаганду.

– В это куда проще верится, – сказала Челеста.

Скорее всего, она была права, но суть от этого не менялась. Половина газет превратилась в рупор, в который де Валансьен выкрикивал свои лозунги о равенстве.

– Я смогу выйти отсюда до Гран-Агора?

– Если не будешь терзать себя зарядкой. Рози мне все рассказала.

– Должен же я как-то двигаться.

– Ходи, – пресекла попытки протестовать Челеста.

– И вообще, мне мяса не хватает.

– У меня нет денег на твоего личного повара. Дела у меня испортились.

– А у дядюшки?

Челеста промолчала, и Ги предпочел не развивать тему взаимоотношений с дядюшкой.

Рози выпустила его из комнаты, лишь когда Челеста дала добро на возвращение в большой мир. Помимо палаты-камеры в госпитале были лишь кухня, каморка Рози, да две запертые на замок двери.

– Понимаю, что остановиться тебе негде, – сказала на прощание Челеста. – Так что возвращайся, когда захочешь.

– Постараюсь без ран и ушибов.

– Этим окажешь мне услугу, – она усмехнулась. – Успехов, что бы ты ни задумал.

Челеста не лукавила, говоря о финансовых трудностях. Район, в котором находился ее необычный госпиталь, располагался на самой окраине внешних районов, куда с ростом города оттеснились фабрики и бараки, населенные рабочими. Здесь встречались и чадящие дымовые трубы, и проложенные поперек улиц рельсы, соединявшие заводы, и дома-коммуны, населенные сразу несколькими десятками семей. Если район Фиолетовой Реки в Железном Городе был символом упадка, но еще сохранял черты величественного промышленного центра, коим некогда являлся, то заводская кайма Лутеции изначально застраивалась небрежно, без расчета на процветание жителей и с единственным желанием хозяев отодвинуть работяг подальше от Элизийского холма.

Среди ветшавших жилых зданий фабрики, мануфактуры и заводы выглядели настоящими крепостями. Уж на них-то потратились изрядно. Промышленники выделывались друг перед другом, выбирая для своих предприятий самые безумные архитектурные стили. Решетчатые ограды цвели чугунными растениями, фасады украшались барельефами и скульптурами, иные фабрики окружали настоящие парки, задыхавшиеся, впрочем, в сером дыме. Жить в этом королевстве абсурдного контраста по доброй воле не отважился бы ни один разумный человек, но выбора трудягам не дали. Комната или койка в коммуне – вот все, что они могли позволить себе на мизерное жалование.

Был разгар рабочего дня, так что улицы пустовали. Мужчины тянули лямку на сборочных конвейерах, женщины не разгибали спин на мануфактурах. Кое-где копошились в грязи оставленные без присмотра дети, еще не достигшие десяти лет и потому не интересовавшие охочих до дешевой рабочей силы магнатов. Изредка мимо громыхали по разбитой мостовой телеги. В остальном было тихо. Промышленные цитадели затаились до вечера, чтобы в назначенный час выблевать из ворот массу уставших отупевших людей, способных лишь доползти до постели или – в худшем случае – до кабаков, в которых циничные торговцы забытьем предлагали дешевую выпивку или опиумную смесь.

Трамваи по заводским кварталам не ходили. Чтобы осуществить свою первую задумку – добраться до собственной съемной квартиры, проникнуть в нее и вытащить из тайников сбережения – Ги пришлось идти так долго, что в раненом боку закололо, а ступни с непривычки налились свинцом. Отыскав, наконец, остановку, он забрался в пустой вагон, выскреб из кармана одолженные у Челесты монетки и расплатился с контролером. Трамвай медленно поехал по уже более пристойно выглядевшим улицам. На поворотах Ги мог различить в дымчатой дали башни Верхнего Города.

Добравшись до рельс-развязки, он пересел на другой, знакомый, маршрут и преодолел остаток пути. В самом же доме его встретило первое препятствие.

– Вы к кому? – строго спросила новая консьержка, сурового вида тетка с тугим пучком на голове и очками с толстыми линзами на носу.

– Я к Жюли, – Ги назвал самое распространенное имя, надеясь, что на двадцать четыре квартиры найдется хотя бы одна Жюли.

– Нечего к ней ходить так часто! – заворчала консьержка.

– Любовь. Сердце томится сладостным ожиданием, понимаете?

Стражница общественного покоя понимала. На морщинистом лице расцвела улыбка.

– Ну проходите, Отец с вами. Романтик в наши дни…

Ги поднялся на свой этаж, нащупал во внутреннем кармане ключ и щелкнул замком. Поменять его никто не удосужился, хотя хозяин явно побывал в квартире. В коридоре и комнате было прибрано, расцарапанный серпом косяк покрыт лаком. Затворив за собой входную дверь, Ги принялся выяснять судьбу своих пожиток.

Зеркало, висевшее напротив постели, каким-то чудом пережило визит маньяка в соломенной шляпе и по-прежнему украшало стену. Отражение не порадовало Ги. Волосы отросли ниже плеч, а щеки и подбородок покрывала черная щетина, что придавало неухоженный и простецкий вид. Черты лица заострились. Наряд, еще недавно сидевший как влитой, стал великоват в плечах. В плане внешности Ги изменился не в лучшую сторону, но его это вполне устраивало. Ходить по улицам не узнанным было безопаснее и проще.

Сняв зеркало, Ги залез в первый из тайников и пополнил денежные запасы полусотней крон. Этим, впрочем, пришлось и довольствоваться. Закладка в платяном шкафу исчезла, равно как и пачка банкнот, лежавших в матрасе.

– Ублюдок, – в сердцах бросил молодой человек, не понимая, кому стоит адресовать ругательство: убийце или чрезмерно любопытному и пронырливому хозяину квартиры, не преминувшему поживиться деньгами исчезнувшего квартиранта.

На одежду и личные вещи никто не позарился. Они отыскались сложенными в кучу на полу кухни. Выбрав из них самые удобные, Ги сложил их в валявшийся там же саквояж, присовокупил к повседневной одежде один выходной костюм (мало ли, куда занесет судьба), а оставшееся пространство набил книгами, рабочими бумагами и милым сердцу сувенирами, оставшимися от родителей и кеметских друзей. Упаковав все, что собирался вызволить из старой квартиры, он сел за стол, налил вина, выдрал из какой-то из оставленных книг страницу, притащил из комнаты карандаш и провел посередине листа жирную черту.

После вынужденного воздержания вино показалось Ги настоящим нектаром, который не стыдно подать праведникам, сидящим на бесконечном пире Всевечного Отца. Смакуя рубиновый напиток, он начал заполнять таблицу фамилиями. Логика была проста: можно доверять – нельзя доверять. Прежде всего, Ги занес в "отрицательный" столбец всех, с кем общался в ходе расследования: Галлара, Карпентье, Шедерне, Мирти, порнодельцов и – с величайшим сожалением – Свена. После небольших раздумий к ним добавились коллеги, которым было известно об убийстве Денн, хозяин квартиры и даже братья ван Рёки, чей приезд столь удачно совпал с началом злоключений.

Глоток вина – и он перешел к другому столбику. Сюда сразу же попали Челеста с Рози. Вписав два имени, Ги задумался. Бегая по поручениям Шедерне, он обзавелся знакомыми и даже товарищами, но открываться ни одному из них не хотел. Самым верным из друзей всегда был Свен. Он вспомнил женщин, с которыми время от времени спал (таковых насчитывалось две), и инициалами GH обозначил в доверительном списке ту, которой было что скрывать и которая умолчала бы о нем в обмен на ответную любезность. Три женщины на многомиллионный город… да уж, Ги Деламорре, в искусстве заводить знакомства тебе еще есть к чему стремиться!

Из тех, с кем Ги имел дело в последние перед нападением дни Денн Ларе не обсуждалась только с Рыбьим Черепом. И несмотря на то, что косвенно – через ван Рёков – он все же был причастен к свалившимся на голову Ги неприятностям, он нацарапал и его имя. Имело смысл разведать через игорный дом хотя бы то, чем обернулись переговоры между ним и служащими из отдела обработки. Ги собирался искать совпадения и проверять догадки, а лучшего старта придумать все равно не мог.

Свернув листок, он засунул его в карман. Первая часть дневных замыслов с переменным успехом осуществилась, и перед молодым человеком замаячила перспектива остаться на ночь без крыши над головой. Возвращаться к Челесте он не мог, поскольку ее госпиталь находился слишком далеко от всех, кого планировалось навестить на следующий день, да и гостеприимством злоупотреблять не хотелось. Оставаться же в квартире было опасно. Объяснять волшебное воскрешение хозяину… нет уж, только не сейчас.

Порывшись в старых журналах, которые не стал брать с собой, Ги обнаружил в одном рекламу блиц-отелей. В целомудренном Вестрайхе так завуалированно назывались ночлежки разной степени приличия, в которые мужчины водили любовниц, чтобы сохранить отношения в тайне. Выбрав ближайший к дому GH, Ги взвалил саквояж на плечо и, не закрыв за собой дверь, покинул квартиру. Он не знал повадки домушников, но надеялся, что место его не-совсем-преступления выглядит так, как будто поработал обыкновенный вор.

А от консьержки, начавшей что-то возмущенно излагать, высунув, точно морская улитка из ракушки, голову из своего окошка, Ги просто сбежал. Благословите боги легкомысленную Жюли!

8. Блиц

По дороге Ги не удержался от покупки бутылки красного. Она-то и стала его единственной любовью на вечер. Но поскольку проводить в одиночестве и следующую ночь не улыбалось, он озаботился наведением мостов. Сунув девушке за стойкой рецепции блиц-отеля несколько монет сверх установленной за ночь суммы, Ги получил в распоряжение аудиограф. Большую часть времени GH проводила дома и имела обыкновение отвечать на полученные аудиографические сообщения моментально.

– Узури, это Ги. Завтра в восемь. Не пугайся, – продиктовал он машине. Послушный слову механизм пришел в движение, тихо зашуршали шестеренки, с лязгом сдвинулись скрытые внутри латунной коробки цилиндры, и лента аудиографа вывела на экран нехитрое послание. Ги вбил номер GH и нажал на кнопку, отправляя текст адресату.

Аудиографические машины пришли на Ио из Конфедерации, где их использовали в ходе гражданской войны. Приказы, передававшиеся на многие мили в течение секунд, обеспечили мятежным территориям юга быструю победу, и сработавшее на ниве боевого искусства изобретение моментально вошло и в повседневную мирную жизнь заморской державы, а уже оттуда распространилось по цивилизованному миру. Как работал аудиограф, Ги не знал, но как и в машине фантазий, в нем сочетались технологии ученых-электриков и магические разработки.

Узури – это слово в большинстве диалектов кеметских племен означает "красота". Так называл GH только Ги, и потому питал надежду, что она не проигнорирует послание и не посчитает его дурной шуткой какого-то злоумышленника, узнавшего об их запретной связи. GH ответила через пять минут, кратко и по делу, как и положено неверной жене. Лента ответа выплюнула в ладонь адресата обрывок с единственным словом.

– Устроим.

Прелесть любовницы Ги состояла в том, что она не задавала лишних вопросов и ничем не выдавала удивление. Да и вообще была крайне скупа на эмоции. От него ей нужен был только секс, ему от нее – тоже. Своего мужа, дипломата, постоянно разъезжавшего по колониям Энгли, GH любила нежно и трепетно, но сдержать позывов плоти из уважения к чувствам не могла.

Что ж, не грех было выложить на стол червонную даму. В сложившихся обстоятельствах она могла стать важнейшим козырем.

Остаток дня Ги провел, потягивая вино прямо из горлышка и в очередной раз перечитывая любимую книгу – "В Пустоту" грандкомандора Хейстерра. Автобиография повешенного за государственную измену командующего отрядом магов служила источником оптимизма и бодрости. Хейстерр писал книгу уже сидя в карцере и ожидая приведения приговора в исполнение, но, несмотря на это, она получилась на редкость светлой и жизнеутверждающей. Возможно, именно такой и должна была получиться история человека, ответственного за тысячи смертей и едва не развязанную гражданскую войну: своего рода отдушиной, шансом оставить о себе лучшую память. В конце концов, устав от крови, насилия и интриг на службе, Хейстерр имел полное моральное право не наполнять им еще и творческую жизнь.

Уснул Ги, так и не выпустив из рук ни книги, ни бутылки, а пробудился от прикосновения к чему-то мокрому. Оказалось, что простынь пропитало недопитым вином, вытекшим из бутылки. Сон был безнадежно испорчен. Ворочаться на холодном пятне не хотелось, задремать на кресле не вышло, а между тем, за окном еще стояла темень. Он сверился с часами: пять утра.

Ги сунул в саквояж "В Пустоту" и спустился в холл первого этажа. За стойкой рецепции маялся бездельем угрюмый мужик с налитыми кровью глазами и густыми бакенбардами.

– Могу я заказать завтрак?

– Попробуй, – ответил мужик.

– Пробую. Мне, пожалуйста, завтрак. На одного.

– Бабу кормить не собираешься? – пухлые губы растянулись в людоедской улыбке, обнажая пожелтевшие от курева зубы.

– Нет бабы.

– Тогда что ты вообще забыл в "Шаловливой проказнице"?

"Шаловливая проказница"? Вчера Ги даже не обратил внимания на название блиц-отеля. Пока отупевший от недосыпа мозг пытался вычислить, что конкретно его в нем смутило, он облокотился на столешницу и жестом изобразил еще и рюмочку чего-то покрепче утреннего чая.

– А, вот с этого стоило начать.

Мужик исчез под стойкой, чтобы через пару секунд возникнуть с бутылкой бренди в руках. Глоток алкоголя вернул Ги к жизни. Ненадолго – он знал это обманчивое состояние – но на большее он и не рассчитывал. Выспаться можно и post coitum у GH.

– Разве не любая проказница шаловливая? – спросил он.

– Что?

– Название странное у тебя.

– Название как название. Папаня придумал. Меня Рейнольд зовут, кстати.

– Ги. Стало быть, ты владелец всего этого безобразия?

– Угу. А что ты один-то приперся? Сюда запросто так не ходят. Только покувыркаться с кем.

Ги пожал плечами.

– Дешево же.

– Ежели только так, – понимающе кивнул Рейнольд. – Останешься?

Ги молча указал на саквояж.

– Жалко.

– Ну, жизнь длинная.

– Это факт. Так завтрак-то берешь?

Сжевав под вторую рюмку бренди яичницу с куском белого хлеба, Ги почувствовал себя значительно лучше. За окном уже взошло солнце, и лучи раннего летнего солнца заступили на пост вместо уличных светильников. Шесть пятнадцать.

До особняка GH ходили трамваи. Также можно было поймать паровое такси или попросить Рейнольда вызвать моторикшу, но Ги предпочел прогулку. Распрощавшись с хозяином и дав обещание выбрать именно "Шаловливую проказницу", случись ему искать комнату на ночь, молодой человек не спеша пошел в сторону Диких Садов.

Садами назывался самый большой по площади район Лутеции. Находился он на равном отдалении от эклектичных внешних кварталов и заводских окраин. Отделенные от суетной жизни деловых и муниципальных частей города парками, Дикие Сады целиком принадлежали нескольким десяткам состоятельных семей и представляли собой разбросанные по обширным площадям лутецианские фамильные гнезда. Путь Ги лежал через Форэ де Виктуар, усаженный кленами и дубами парк, куда ходили гулять и знать из Диких Садов, и любопытствующие горожане из внешних кварталов, жаждавшие прикоснуться к жизни высшего света.

Поместье О-Карент было, по всей видимости, самым маленьким и невзрачным во всех Диких Садах. Ограда его упиралась в Форэ де Виктуар, что по здешним меркам считалось отшибом. Род супруга GH обеднел три поколения назад и лишь связи в Энгли да славная фамилия потомственных дипломатов позволяли ему содержать родовую усадьбу. Стоит ли, впрочем, упоминать, что бедствующее положение для жителей Диких Садов показалось бы воплощенной волшебной сказкой любому обывателю внешних кварталов, не говоря уже о Железном Городе.

Встретились они у задней калитки. О-Каренты обходились минимальным набором прислуги, так что развлечения с GH обычно имели место прямо в поместье. Две служанки дорожили местом и не раскрывали секретов госпожи, а престарелому конюху и его внуку, выполнявшему обязанности садовника и сторожа, вообще не было дела ни до чего, кроме ставок на скачках. Схема "калитка – дом – постель" работала без сбоев уже полгода.

Жоржетт Дезире Мари О-Карент считалась одной из первых красавиц среди аристократии, хотя, по мнению Ги, ее слегка портили тонкие губы и слабые тусклые волосы, которые она неизменно отстригала «под мальчика». GH – сокращенно от Georgette Haut-Carenthe в личном дневнике Ги – была старше, богаче, во многом разумнее и рассудительнее своего молодого любовника. Совершенство локального уровня, мечта соседей и объект жгучей зависти соседок. Женщина, в которой сплелись противоречия самого разного свойства. Любовница, но не любовь. Личность столь сложная, что любое ее описание наверняка покажется путанным и несвязным.

Они обошлись без приветствий, набросившись друг на друга уже у калитки. Поцелуй в саду длился столь долго, что Ги начал беспокоиться о том, как бы его не подглядел равнодушный конюх. Очевидно Жоржетт томилась без ласк уже довольно продолжительное время. Она не играла с языком Ги и не прикусывала его губы, как обожала делать, будучи удовлетворенной. Это был поцелуй жадной распутницы, голодной до властного мужского тела.

До дома Ги нес ее на руках. Открывая дверь плечом, спотыкаясь о ковры, лежавшие на полу, и на лестнице, открывавшей путь к наслаждению – спальню на втором этаже – он не переставая покрывать губы и шею Жоржетт поцелуями. Добравшись до опочивальни, он бросил ее на постель. Пальцы зашарили по шнуровке платья, распустили ее. Ладони Ги легли на плечи женщины и спустили мягкую ткань, обнажая грудь. Жоржетт привстала, позволяя полностью снять платье, под которым не было больше ничего. Быстро раздевшись, Ги лег на нее и быстро, без прелюдий и ласк, вошел внутрь. Истомившиеся без ласки тела почти моментально достигли желанной разрядки, но, не выходя из лона Жоржетт, Ги скоро восстановил силы для второго захода – медленного и сладостного. На сей раз они позволили себе растянуть удовольствие настолько, насколько хватало сил и желания. Ги перекатился на спину, и любовница оседлала его, утолив извечную жажду женщин властвовать над партнерами. Он не мешал ей. Не двигаясь, только наблюдая, он позволил ей вести любовный танец. После они вновь поменялись местами, и уже в привычной позе Ги повторно излился в Жоржетт и растянулся рядом. Она положила голову на грудь любовнику.

После соития они лежали, не затевая разговор и растягивая наслаждение моментом, о котором писали древние мудрецы из Че-тао. Жоржетт придерживалась восточных воззрений во всем, что касалось удовольствий, хотя исправно посещала церкви Всевечного Отца и верила в высшую справедливость официальной религии.

– Значит, газеты врут, – сказала Жоржетт, когда, по ее мнению, тянуть с началом беседы уже стало нельзя.

– Не во всем.

– Смерть – поворотное событие в жизни, не находишь?

– В этом – да. Но ты же и не верила в мою безвременную кончину?

Любовница приподнялась на локте и провела пальцем черту по телу Ги от лба к паху.

– Я не знала, во что верить.

– Какая постыдная неопределенность. Между прочим, меня грели мысли о тебе.

Он солгал. Думать о женщине можно в разных жизненных ситуациях, но уж явно не в той, когда в тебя втыкают серп и оставляют умирать в сточной канаве.

– Сарказм тебя не красит, Ги.

– Знаю.

– И ты пришел сюда не затем, чтобы трахать меня.

– В том числе, – отшутился Ги.

– Выкладывай.

Жоржетт встала с постели, чтобы взять тонкую сигарету. Закурив, она вернулась в постель. Простыня моментально покрылась пеплом. Ги не придал этому значения: ритуал с курением повторялся из раза в раз. Интересно, вела ли Жоржетт себя так же с мужем?

– Для всех я мертв.

Усмешка.

– Не вижу ничего веселого. Я мертв, но при этом жив. И чтобы остаться в этом качестве подольше, нужна твоя помощь.

– Денег не дам.

– Деньги – не главное. У тебя есть кое-что другое.

Жоржетт покачала головой и стряхнула очередную порцию пепла в опасной близости от голого бока мужчины.

– Забудь об этом, дорогой. Я не сумею объяснить пропажу.

– Даже одной дозы?

– Даже так.

– А кражу? Рассказать, как тебя атаковали у калитки, связали и оставили в комнате, а потом пробрались в кабинет и вытащили сыворотку?

– А что помешает Жильберу потом незаметно подлить сыворотку мне и вытянуть правду?

Ги развел руки и не удержался от улыбки.

– Может быть, любовь?

Около года назад в колонке главного злослова журнала «Пти-Лютесьен» вышла статья, названная «10 причин ненавидеть магию». Ее с удовольствием читали и с еще большим удовольствием обсуждали все – от мала до велика, от рабочих, ничего не смысливших в принципах волшебства, до колдунов-телохранителей короля. Среди очевидных грехов навроде некромантии, несанкционированной демонологии и полумифических порталов в Пустоту попадались и весьма нестандартные измышления. Так, почетное третье место заняло целительство, якобы мешавшее прогрессу химической науки и материальной медицины. Но гораздо удивительнее было то, что на пьедестал автор поставил алхимию.

Уже тогда Ги понимал ход мыслей журналиста. Алхимия была доступна каждому, у кого хватило мозгов ее выучить. Магического дара для ее постижения не требовалось, всю работу выполняли так называемые "материи", заключенные в ингредиентах. Лишь редкость и дороговизна самых опасных с точки зрения сочетания материй препаратов, полагал журналист, удерживала мир от анархии и власти страха.

Анархию Ги считал преувеличением, но держа в руках одну из запрещенных смесей и гадая, на ком ее испробовать в первую очередь, он явственно слышал, как в глубине души звучали голоса зла. Во внутреннем кармане безрукавки лежала сила. Сила, заключенная в склянку.

Любой дипломат знает рецепт сыворотки правды лучше, чем Символ веры во Всевечного Отца. Не хуже они представляют, что будет, если кто-то поймает их на применении смеси (в половине стран нарушителя ждет виселица, в других – пуля в затылок), но и пренебрегать сывороткой не имеют права. Залог успеха дипломата – не попасться на нечестной игре. Сыворотка обеспечивала козыри на руках, но ставила под угрозу всю миссию, если мухлеж проваливался.

Утомленным Жоржетт, но не утратившим желания разобраться за день со своей главной заботой, Ги поехал во внешний квартал, где жил Свен. Без помощи информатора – и дружеской помощи, чего уж там – он не рассчитывал на раскрытие тайны маньяка в соломенной шляпе. И если Свен окажется предателем, Ги надеялся вытянуть из него как можно больше за время действия сыворотки правды.

По дороге он купил маленькую плоскую бутылку кукурузного виски из Конфедерации, затем зашел в аптеку за шприцем с толстой иглой. Спрятавшись за домом Свена, Ги набрал в шприц четверть меры сыворотки (по словам Жоржетт, этого хватило бы, чтобы помутить разум человека на целый день), проколол бутылочную пробку и превратил обычный алкоголь в напиток с сюрпризом.

Квартира Свена всегда напоминала берлогу, но с момента последнего визита Ги превратилась в самую настоящую помойку. Из-за приоткрытой двери тянуло кислятиной. Толкнув ее и перешагнув порог, Ги едва не вступил в лужу чего-то бурого. Пол стал похож на шкуру леопарда из-за десятков разноцветных пятен, мебель стояла не на местах, прямо посередине рабочего зала стояло спинками друг к другу два дивана, на одном из которых спала какая-то женщина. Сам хозяин стоял со стаканом у окна и не обернулся даже на скрип двери.