Текст книги "Над вымыслом"

Памяти Александра Нехорошева

11 мая 2012 г., пятница

07:02 Сегодня в новостях

Москва

1. Представитель МАК вылетел к месту крушения «Суперджета»

2. Бута отправят отбывать наказание в Колорадо

3. Найден новый календарь Майя без упоминаний о конце света

4. Тысячи сторонников Каддафи подвергаются пыткам в тюрьмах

5. Обама очень надеялся на встречу

(ЯНДЕКС)

Я бросил писать морские рассказы под названием «Суши заказывали?» Нету сил преодолевать сопротивление материала и людей…

1. НАД ВЫМЫСЛОМ СЛЕЗАМИ…

Зимний вечер, режет снег, сопки и дома видны едва, а на корабле мелькают лопата и человек, – военно-морская база, Камчатка, Авачинская губа…

В этот день в клубе части давали фильм «Романс о влюбленных». К концу сеанса старослужащий матрос, кок по фамилии Караваев проплакал радисту, старшине первой статьи Нехорошеву весь погон и бушлат – насквозь, вплоть до самого исподнего. Володя Караваев рыдал на плече Саши Нехорошева так, как рыдал бы носорог на плече обезьянки, – бедный радист под железобетонной массой кока, чтобы не свалиться с кресла, упирался изо всех сил. Караваев всхлипывал, пускал пузыри и громко сморкался в зажатый в кулаке гюйс. Когда зажегся свет, и раздалась команда на выход, матрос не смог самостоятельно встать на ноги, – так его разобрало.

– Волшебная сила искусства! – сказал какой-то умник с другого корабля.

– Над вымыслом слезами обольюсь! – подхватил его товарищ.

Им обоим здорово повезло, потому что кок не расслышал этих их насмешек, – в голове у него все еще стоял шум от пережитого…

А начиналось все примерно так…

Мать Караваева упрашивала военкома:

– Сыночек, голубчик, отправь ты его так далеко, чтобы он сбежать не смог, и надолго. Где теперь самая долгая служба? Чтобы тяжелая и строгая была! Вот туда и отправь!

– В морчасти его отправлю. К погранцам. На Камчатку. Разнарядка пришла. Оттуда, небось, не сбежит. А чего это вы его так, мамаша, невзлюбили?

– Что ты, милый? Господь с тобой! Самый любезный сердцу, кровиночка. Только неслух, каких свет не видывал. Уж на что братья его старшие были озорники, а этот всех обошел. Силушкой Господь наградил, а ума не дал. Вот он и обижает людей. Одну меня жалеет. Отца родного в пятнадцать лет уже волтузил. А урезонить некому: старшие-то всё по тюрьмам да лагерям. Мне одной не совладать. Спаси кровиночку, Христа ради! Пусть его там специальности какой обучат, чтобы при деле стал после службы-то.

Христа ради попал Караваев, как и обещал военком, к нам, на Камчатку, на три года. В «учебке» выучился на кока, то есть на повара, и, в конце концов, очутился на транспортном корабле под началом капитана второго ранга Вениамина Баркова.

2. ПЕРВАЯ КУПЕЛЬ

Бригада морчастей Погранвойск, куда попал Караваев, стояла в Петропавловске-Камчатском. Еще были бригады на Сахалине и в Находке. Но эти были – сплошь боевые корабли. И только наша, в Авачинской губе, обладала парком из трех разбитых шхун 1952-го года постройки, грузовых, крашенных и перекрашенных в этот, без эпитетов, серый цвет, с номерами на борту и пулеметом впереди. Таких кораблей было всего три штуки на весь Дальний Восток, от Чукотки до Находки. И эти три шхуны осуществляли все грузоперевозки по всем заставам, честь им и хвала!

Караваев служил на «единичке» – 541-й бортовой номер. Были еще 542-й и 543-й – «двойка» и «тройка». Когда одна шхуна отправлялась на Север, две другие, страхуя друг друга, шли на Юг, потому что на Юг ходить было гораздо труднее и опаснее, чем на Север. На Севере, в Анадыре и других населенных пунктах, были пирсы, можно было подойти и хоть как-то подоткнуться к берегу. Какие ни какие – а порты там были. А на Юг – это сплошные Курилы, никаких пристаней и никакой возможности подойти на корабле к берегу. А подходить надо: люди груз ждут, им еще зиму зимовать. А корабль близко подойти не может – мелко. Спускают на воду понтоны и грузят, а полоса прибоя уже ждет и в любую погоду готова их перевернуть. Короче, разгрузка на Курилах – это вам не чай с кофе разгружать в Одесском торговом порту!

Первый раз я оказался на разгрузке в самом начале службы. Волнение на море было не то, чтобы очень, но мне по неопытности показалось, что это настоящий шторм. Натянув поверх бушлата новенький спасательный жилет, я сразу понял, что никогда он меня не спасет, потому что старослужащий «морской волк» выдернул из него все пробки и заставил «испустить дух». Жилет повис как тряпочка железнодорожника. «Морской волчара» усмехнулся на растерявшегося от неожиданности салагу, поправил на мне эту тряпочку и толкнул на понтон.

Я стоял на понтоне и принимал груз. Понтон бился о борт корабля, лебедка с грузом раскачивалась. Я тянулся ее поймать. Неловко изловчился – и бултыхнулся в ледяную воду между понтоном и кораблем. Я тут же погрузился метра на три, потому что бесполезный спасательный жилет не удержал меня на плаву, а вся остальная одежда, включая ботинки, потащила меня к рыбам. Понтон с глухим звуком ткнулся в борт над моей головой. Так меня спас бесполезный спасательный жилет, – если бы он был надут, многотонный понтон обязательно раздавил бы меня о борт корабля как ненужную глупую скорлупку. Меня подняли на борт и отправили в кубрик – сушиться. Я переоделся в сухое и улегся спать, гордый своим подвигом. Но уснуть я не успел, – уже через десять минут меня лупили по бокам:

– Ты чего разлегся? Кто за тебя грузить будет? Марш на понтон!

3. ЗАХВАТ «ЯПОНЦА»

Матросу Караваеву все время срочной службы хотелось душить руками американцев и японцев, из-за которых он оказался так далеко от дома, а не мять руками тесто для пельменей, о чем он неоднократно нам заявлял. И мы верили: при случае так и будет.

– А кто на кого бомбу сбросил, знаешь? – спрашивали его, намекая на Хиросиму.

Караваев категорическим матом отвечал, что ему все равно.

Наверное, он хотел бы душить всех, но всех не позволял корабельный устав. А вот про американцев и японцев в уставе ничего сказано не было. Поэтому, когда командир корабля, на котором матрос Караваев служил коком, капитан второго ранга Веня Барков хитроумным маневром и смекалкой сумел захватить в наших территориальных водах быстроходную японскую шхуну, полную браконьерского краба, Караваев первым вызвался в осмотровую группу, так называемую «абордажную команду»:

– Пойдем японцев душить!

Но Веня Барков строго настрого запретил старпому, командиру «абордажной команды», брать Караваева с собой, – кок представлял реальную угрозу миру и мог втянуть Советский Союз в локальный международный конфликт. Да и оружие, которое полагалось по уставу иметь при себе осмотровой группе, матросу Караваеву никто бы выдать не смог: за коком не числился ни пистолет, ни автомат, как за другими военнослужащими. Не было у Володи Караваева никакого оружия. Да оно ему и не требовалось, – у него были руки.

Дело было так…

Мы шли домой из Владика, жемчужины Дальнего востока. Погоды на морях стояли тишайшие. Настроение команды было великолепное. Владивосток занимал все наши чувства. Остров Шикотан, если и вспоминался, то исключительно как курьез – да и то со знаком «плюс». Лекция о семье и браке уже обросла такими невероятными подробностями, что превратилась в легенду, еще не став историей. На взгляд команды, наш боевой командир, капитан второго ранга Веня Барков, все свои обещания выполнил сполна. (Как мало в сущности надо матросу для счастья!) Мы даже не догадывались, до какой степени он их в ближайшем будущем выполнит еще, – наша посудина только подходила к проливу Екатерины, не ведая, что главный приз уже на всех парах мчится ей навстречу. Возле пролива Екатерины произойдет то, что за всю историю существования наших трех тихоходных транспортных шхун – «единички», «двойки» и «тройки» – в бригаде могучих боевых пограничных кораблей не происходило никогда.

Мы считались боевой единицей весьма условно, выполняя каботажные перевозки вдоль побережья и на острова. Спаренный 14-миллиметровый пулемет на баке, торчащий как гарпун китобоя, вечно зачехленный, да приставленный к нему комендор, матрос Чубуков – вот и вся наша боевая мощь. Не считая, конечно, личного стрелкового и холодного оружия да могучих лап матроса Караваева, нашего кока.

Надо сказать, японцы довольно лихие моряки. Их присутствие у наших берегов чувствовалось от Курил до Чукотки. Прогуливаясь по океанским пляжам в ожидании вельбота и отдыхая после разгрузки, мы постоянно натыкались на выброшенные прибоем дары моря. Это были разнокалиберные бутылки из-под японского виски «Сантори», бутылки из-под пива «Саппоро», оранжевые буйки от импортных краболовок размером с футбольный мяч и прочая мелочевка.

Иногда наши боевые корабли отличались – и арестовывали в родных территориальных водах быстроходные японские шхуны. Но это случалось крайне редко. Арестовать их – всегда большая проблема: мощные моторы «Хонда» позволяли заморским браконьерам спокойно уходить от наших «сторожевиков», даже не отцепляя краболовок и тралов с уловом. Мало того, что у этих японцев был великолепный ход, у них еще и локация была выше всех! У «японца» локатор «видел» на восемьдесят миль, у нас – на шестьдесят. Их шхуны в те времена уже были напичканы такой электроникой, какая нам и не снилась, – а мы все еще работали на ламповой аппаратуре. Ходил в то время такой, как бы японский анекдот: «Мы думали, вы отстали от нас лет на пятьдесят, а оказалось, что вы отстали от нас навсегда!» Тем не менее, точка на японском локаторе еще не означала, что это советский «пограничник». Мало ли кто? Опознать корабль можно было лишь визуально.

Мы только-только проливом Екатерины прошли, – у нас Кунашир был самый ближний остров, потом – Шикотан, следующий – Итуруп. Шла обычная ночная вахта. Старшина первой статьи Александр Нехорошев, радист, как всегда слушал пиликанье кораблей нашей бригады, японское радио да рок-музыку писал на магнитофон (к нему у нас очередь за ней стояла), – одним словом, поддерживал связь команды с цивилизованным миром. Тем временем представители цивилизованного мира чистогана и золотого тельца бессовестно вылавливали нашего краба из наших морей, потому что своего они уже всего хищнически переловили, а у нас он еще оставался, защищенный советским законодательством. Вдруг дверь в радиорубку Саши Нехорошева с грохотом распахнулась, и туда ворвался взъерошенный командир корабля, капитан второго ранга Веня Барков, и сходу заорал:

– Нехорошев, блядь!

Все на корабле знали: если Веня говорил «блядь!», это означало, что всё очень серьезно.

– Нехорошев, блядь! Где твои пленки?

Саша растерялся: чего это командиру взбрело обыск проводить среди ночи? А Веня Барков – свое:

– Где твоя гребаная рок-музыка?

– Какая?

– Давай, что заводишь по кубрикам зимой! Заводи! Чтоб им слышно было!

– Кому, товарищ капитан второго ранга?

– Кому? Да на верхнюю палубу! По всей трансляции! По всем динамикам! На весь мир! На полную мощь! Что у тебя есть? Давай!

Радист обалдел:

– Кому слушать-то, товарищ капитан второго ранга? Ночью же идем!

– Выполнять!

У Сани Нехорошева стояла катушка из дома – самое хитовое в те годы: рок-опера «Jesus Christ superstar». Он и врубил по всем динамикам – прямо с середины, как стояла, – «на весь мир». И полетела над тихими морями ария Марии Магдалины:

«I don't know how to love him.

What to do, how to move him.

I've been changed, yes really changed.

In these past few days, when I've seen myself…»

А Веня Барков полетел по командам, рассыпая приказы:

– Открыть задрайки на всех иллюминаторах!

– Тихий ход!

– Убраться всем с палуб на хуй, кто высунется – убью!

В отличие от боевых кораблей, у нас были иллюминаторы, – гражданская же шхуна! Да и силуэт и мачты и прочее – все выглядело совсем не так, как у боевого корабля. А Веня – дальше:

– Дать всю иллюминацию на верхнюю палубу!

Ночь, луна, тепло, практически штиль; Мария Магдалина голосит, – и тут мы, как парадная люстра. Не корабль, а симфония в стиле Александра Грина!

Яркая иллюминация на верхней палубе не давала возможности разглядеть со стороны борт нашей посудины, создавая световой занавес и скрывая от посторонних глаз то место, где был выведен рукой нашего художника, музыканта, поэта и радиста, старшины первой статьи Александра Нехорошева белоснежный номер нашей боевой единицы – 541.

Под лунным небом, на тихом ходе, с музыкой, с сияющими огнями, в комфортной замечательной обстановке, мы практически вплотную подошли к японской браконьерской шхуне, – подошли так здорово, что она оказалась между нами и берегом. Борт в борт. Места и времени для маневра у них уже не оставалось.

К этому времени матрос Чубуков, наш комендор, расчехлил свой пулемет, способный разнести вдребезги японскую рубку и все, что внутри, и вставил ленту. В случае неповиновения он мог сделать предупредительный залп под корму и под нос. А если они попытаются скрыться, то Чубуков имел полное право, зафиксированное всякими международными конвенциями – теми же японцами в том числе, – полное право имел матрос Чубуков открыть огонь на поражение.

Японцы даже не предприняли попытки куда-нибудь смыться.

По нашему кораблю прошла команда тревоги, – и мы забились чуть ли не в оргазме!

«На абордаж! На абордаж!

Как молния – топор!

Вцепились крючья в такелаж,

И рвет картечь в упор…»

Осмотровая группа быстро оделась в парадку и кинулась получать оружие и спасательные жилеты. Матросам выдали пистолеты «Макарова»; старпом, командир группы получил в руки «Калаш». В осмотровую группу входили командиры всех основных отделений. Старшина первой статьи Саша Нехорошев, командир отделения радистов, должен был арестовать радиорубку; командир мотористов – моторное отделение и так далее. От камбуза попытался выставить свою кандидатуру матрос Владимир Караваев – арестовать японскую кухню, – но его еще раньше забраковал сам командир корабля, капитан второго ранга Веня Барков.

Он был бы хорош на войне, Володя Караваев, но теперь он был бесполезен и страшен. Он руками душил бы фашистов! А еще раньше – хазар, печенегов или половцев. Вот это был бы витязь так витязь! Куда там до него былинным трем богатырям! Васнецов всё это, сказки…

Кстати, ему и свои – тоже были несимпатичны. Но он их не душил – по знакомству. Или из-за устава. Хотя, корабельные офицеры для него – все до единого! – были враги, и он клал им в суп лаврового листа сверх меры. Это было единственное, что он мог себе позволить, не нарушая устав, потому что морякам лаврушка была положена. Он размельчал лавровые листы в порошок и щедро подсыпал офицерам – жрите! Офицеры ели суп, страдали от жестокой изжоги и блевали за борт, не понимая отчего.

Такой кок.

Если ночью после очередной вахты тебе попадался в коридоре матрос Караваев – это было страшно, как столкнуться с электричкой в тоннеле метро: деваться некуда и бежать бесполезно. У него было одутловатое белое лицо и глаза убийцы…

7 дек. 2012 г., пятница

18:53 Сегодня в новостях

Москва

1. Медведев заявил, что не верит в конец света и ждет Нового года

2. Прокуратура проверяет Эрмитаж на экстремизм

3. Путин дал старт началу строительства морского участка «Южного потока»

4. Ранний визит к режиссеру Костомарову обернулся советом от премьера

5. Движение поездов в Японии полностью возобновлено после землетрясения

(ЯНДЕКС)

Я все еще не вернулся к морским рассказам. Сочинял стишки и всякую дребедень типа «Подвал № 12», «Полигон», «Twenty twelve», «Бисер для игры в бисер», «Необыкновеллы» – ну, и тому подобное – для различных издательств и изданий, разглядывал вышедшие в этом году в электронном издательстве «Вагант» романы «SOLNЦЕЛЮБ. Место под свечкой», «Дивный сон», повесть «День «Д»», пьесу «Берег чувства моего» и пытался отыскать среди своих бумаг «Лёд-Город», либретто рок-оперы-балета… Замечу сразу: всё – впустую…

4. РАЗГРУЗКА В ТАЙФУН

Итак, разгрузка на Курилах в тайфун!

Глубина не позволяла кораблю подойти очень близко к берегу. А непрекращающийся ни на минуту накат заставлял вельбот отцеплять понтоны с грузом и двумя матросами, не доходя до полосы прибоя. Дальше – матросы сами. А на берегу их уже ждала вся застава, включая жену начальника, трактор «Беларусь», коня, свинью и детей, если таковые имелись. Все были готовы в любую минуту прийти на помощь – и приходили, если моги.

Веня Барков, наш командир, начинал разгрузку в прилив, на самой высокой и опасной волне. Это было его, как теперь говорят, «ноу хау» и тонкий расчет. Поясню. Океанская полоса прибоя всегда норовила перевернуть понтоны и поживиться нашими скромными и так необходимыми на берегу дарами. Такое случалось не раз. Но хитроумный как Одиссей, капитан второго ранга Барков сумел перехитрить не знающего жалости Посейдона. Он затеял отправлять матросов с понтонами и грузом в самое опасное время – время прилива, когда накат особенно яростен, и полоса прибоя – широка и глубока: доберутся матросики до берега без приключений – хорошо, перевернутся и потопят груз – тоже не беда! Когда начнется отлив, вся застава побредет за отступающим от берега океаном собирать свои средства выживания – вплоть до мощных и тяжеленных дизель-генераторов. Тут и трактор в помощь, и любые руки лишними не будут.

Начиналась погрузка так. Надували понтоны, спускали их на воду, крепили друг к другу и клали сверху толстые деревянные щиты. Потом нагружали на них, лебедкой и вручную, весь ожидаемый на заставе груз, вытаскивая его из своих трюмов. И всегда это происходило во время сильной качки. На океане всегда волнение. Штиль – редчайшее исключение из правил и беда парусного флота. Мы – грузим. Всё это – качает. Понтоны бьются о борт. В общем, дело несладкое. А в море, кроме качки, еще и погода не последнюю роль играет – сильно много от нее зависит в море, от погоды…

В нашем деле главное – выполнить план. То есть, сделать все необходимое – и вовремя вернуться домой. Занятие долгое – обойти все эти одинокие пограничные заставы и обеспечить их на зиму всем самым необходимым. Иногда на это уходит вся навигация! А потом надо успеть вернуться домой до того, как Авачинскую бухту льдом затянет. Мы же не ледоколы какие-нибудь, правда же? Надо торопиться. Но и спешить тоже не следует. Все знают, когда нужна спешка. Поэтому капитан второго ранга Веня Барков, Вениамин Сергеевич, наш любимый командир, во время разгрузочных работ был особенно активен.

В тот южный поход нам с ветром и погодой ну никак не везло – одно слово: циклон! Ветер, дождь, волна! Веня просто глотку рвал, стараясь перекричать рев тайфуна, чтобы как-то нас подбодрить и вдохновить. Изо всех динамиков, что на верхней палубе в этот раз не звучали сухие военные команды типа «понтон к спуску!», «вельбот к спуску!», «расчехлить первый трюм!», «расчехлить второй трюм!» – нет! Ни в коем случае! Веня – орал, перекрывая вой ветра. Он кричал как на последнем перед концом света митинге, – ревел самые проникновенные слова. Трансляция работала без перерывов. Там было:

– Ребята, блядь!!! Мы должны!!! Снабдить!!! Грузами!!! Всех наших братьев!!! На заставах!!!

И так далее, и тому подобное. В общем, сплошные призывы, вдохновляющие на героизм и подвиг. И мы слышали этот громоподобный голос – и вдохновлялись им! А Веня, хряпнув от простуды коньячку, в своих призывных речах уже орал:

– Ребята, блядь!!! То, что командир может!!! Для вас!!! Сделать!!! Он!!! Сделает!!! Я отдам!!! На разграбление!!! Все!!! Тропические!!! Порты!!! Куда мы войдем!!!

В общем, Веня Барков заходился «по полной». И все только для того, чтобы подстегнуть и подвигнуть нас на невозможное. Это и ежу понятно. Но это – действовало! Мы и в ледяную воду падали, и руки в кровь сдирали, – в общем, как могли, делали свое дело, не смотря ни на что, – под дождь и свист ветра и под Венины митинговые выкрики…

В этом походе рядом с нами, параллельным курсом, шла «двойка» – точно такая же, как и мы, шхуна. Внешне ее отличал от нас только бортовой номер – 542. Их ребята работали точно в таких же условиях, как и мы, – делали то же самое дело. Один остров обслуживали мы, следующий – они. Так и шли, обгоняя и страхуя друг друга. Иногда встречались. И кончилось это наше такое «борт в борт» существование на острове Шикотан.

Шикотан – это была такая штука, где работал комбинат по переработке сайры. Это была та самая сайра, бланшированная в масле, которую при советской власти выдавали только в праздничных заказах. Деликатес, одним словом, по советским меркам. Производили ее в те времена только тут, на Шикотане. Именно отсюда готовая продукция разлеталась по праздничным столам советских граждан.

Каждую путину на Шикотан набирали девиц со всего Дальнего востока, около двух тысяч человек. Гонясь за «длинным рублем», они работали там, не покладая рук: упаковывали эту сайру в эти банки – и снабжали ими все праздничные столы. И вот туда, к этому острову, в его бухту, мы и направились…

За весь этот южный поход мы так изнервничались, так измучились; погоды все время стояли такие ужасные; условия разгрузки на Курилах – и без того непростые – были в этот раз ну совсем… ну вообще… циклоны-тайфуны, а не условия…

И вот только мы взяли курс на остров Шикотан, только на него навострились, как фортуна жуткую свою корму от нас отвернула и повернулась другим местом – и улыбнулась многообещающе! Хотите – верьте, хотите – нет, но…

Непогода улеглась – это раз!

Разгружаться там не надо – это два!

Швартоваться можно к пирсу – это три!

Мы туда лишь за водичкою за пресною зашли!

Пополнить запас…

16 дек. 2012 г., воскресенье

00:25 Сегодня в новостях

Москва

1. Хиллари Клинтон получила сотрясение мозга, упав в обморок

2. Скончался автор песни «Я люблю тебя, жизнь»

3. Вооруженный мужчина открыл стрельбу в госпитале в США

4. При нападении боевиков на аэропорт в Пакистане погибли пять человек

5. Эколог Газарян сообщил, что его объявили в федеральный розыск

(ЯНДЕКС)

Александр Нехорошев, бывший старшина первой статьи, а нынче звукорежиссер на «Мосфильме», напомнил мне кое-какие подробности про нашего кока Караваева. Недурственно… Может получиться целый рассказ… Надо обмозговать…

5. ШАНС НА НАДЕЖДУ

Шикотан встретил нас, как Юг с большой буквы: ласковый тропический воздух, безоблачное синее небо и полный штиль на зеркальной глади залива. И два наши корабля – «двойка» и мы – оба, один за другим, входим в эту бухту и режем тихую воду…

По правому борту – зеленые склоны сопок, холмики, пригорки. Не то, что скалы голые с птичьими базарами! Все, свободные от вахты, высыпали поглазеть. Смотрим – и диву даемся: местами, по низу сопок, будто снег лежит, еще не сошел, с зимы остался. Что за чудеса? Жара ж стоит! И тут вдруг кто-то сообразил посмотреть в дальновизор – и радостно завопил:

– Бабы! Это же бабы!!!

Оказалось, что это выбежало в белых халатах все женское население Шикотана, работницы комбината – ну, просто несметное количество женских единиц! Все стали таращится во всевозможную оптику, какая у кого была. Хотя и не надо было ни бинокля, ни дальновизора, чтобы просто сердцем разглядеть приветственные взмахи всех этих беленьких платочков в белых руках.

Как они нам махали! Будто встречали самых родных и самых близких, очень дорогих им людей, с которыми были разлучены, а теперь, вот, свиделись. Как они радовались нашему неожиданному приходу!

«Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет,

Полюби меня, моряк, душою,

Что ты скажешь мне в ответ.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там…»

Скептик тут же заметил бы: ну, конечно, рады! Они же всегда рады. Потому что в тех условиях, в которых они там работали, это был им подарок судьбы, хоть какой-то шанс на надежду скрасить свое однообразное существование.

Согласен, – пусть шанс. И шанс – мимолетный как поцелуй. Но кто же упустит, кто ж не воспользуется?

А тут, значит, аж два боевых корабля входят, с матросами!

И вдруг, как только мы туда вошли, в бухту эту, – вошли в полном восторге! – наш командир, капитан второго ранга Барков, в отличие от командира «двойки», капитана второго ранга Попова, повел себя странно: он тут же, на сколько позволяла длина якорь-цепи, практически посредине этой бухты сразу велел отдать якорь. И мы встали намертво. А «двойка» спокойненько подошла к пирсу, где стояли рыбачьи суда, и там «привязалась». Вообще-то, мы оба туда зашли – «двойка» и мы – только чтобы заправиться пресной водой. Она ж у нас не только питьевая – мы и умываемся, и обеды готовим на ней, и так далее, и так далее, и так далее. Но Веня встал на рейде – как вкопанный!

6. БУНТ

Веня Барков встал на рейде – как вкопанный, и мы заподозрили неладное и начали потихоньку звереть. И не только мы. Офицеры тоже посчитали себя жестоко обманутыми и начали недовольно гундеть: «Сколько времени уже под ногами суши не чувствовали! Даешь суши!» Хоть и не за нас они радели, за матросов, – не было им до нас никакого дела! – но и среди них пошли разговоры: «Что он творит, попугай камчатский? Топорок!» Они-то уж точно собирались ступить на сушу, офицерики наши…

«Топорок» – так офицеры прозвали между собой Веню, своего командира. Топорок – это птица такая. Она гнездиться на скалах вместе с чайками, гагарами и бакланами. Топорок – маленький и толстый, совсем как Веня. Эту птицу еще называют «дальневосточный попугай». Очень такой надутый и с клювом. Иногда можно было услышать среди офицеров: «Топорок, мол, то. Топорок, мол, сё…» Так вот, мичманы и офицеры стали что-то гундеть между собой против «Топорка». Ну и мы, соответственно, – тоже. Но пока терпели…

Самый ужас для нас наступил, когда более или менее стемнело, – и на берегу зажглись огни, и заиграла музыка.

Градус беспокойства начал расти…

Хорошо, если бы мы пришли одни, без «двойки», бросили бы якорь посреди бухты – и остались себе ночевать. Но нет! А ведь люди – создания глупые и тупые! – больше всего на свете страдают от сравнения себя с кем-то еще, причем, если это сравнение не в их пользу.

Так и мы…

Глядим – и что же мы видим? А видим мы вот что: вся команда «двойки», кроме вахтенных, уже стоит на юте, трап подан, у всех – «парадки», на головах – белые бескозырки…

Стал закипать бунтарский дух!

А тут еще наш радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев усугубил наше состояние тем, что, связавшись с радистом «двойки» по УКВ в звуковом режиме, спросил его:

– Что происходит?

А оттуда раздался радостный, плотоядный, полный вожделения голос:

– На танцы идем! На танцы! Всё! Всё! Всё! Конец связи!

Оказывается, именно в этот день недели на острове Шикотан устраивались всеобщие танцы.

Саша Нехорошев тут же распространил эту «благую весть», и все «прихожане», вопреки здравому смыслу – на рейде ведь стоим! – стали готовиться к празднику. Кто-то вытащил и стал надраивать хромовые ботинки, кто-то бляхи затеял начищать – короче, начали собираться на эти самые танцы. Но наша «единичка» как стояла, так и продолжала стоять посреди бухты – и никуда идти не собиралась.

И тут – началось!

Стали костерить Веню громко, не стесняясь, хоть и не матерными еще словами, но в таких терминах, что даже простой русский мат показался бы детским лепетом в сравнении с теми эпитетами, которыми награждали разгневанные матросы своего ненавистного командира. В общем, закипало страшное негодование.

Сам Веня почему-то не показывался. Обычно его всюду видишь, где какой непорядок собирается: глядь – а он уже тут как тут, порядок наводит! А сейчас его, почему-то, нигде не было видно, хотя непорядок собирался быть немалым. Дверь каюты капитана второго ранга Вени Баркова была заперта изнутри. А градус недовольства подымался как у лихорадочного: мысли и чувства кипели и булькали в котелке местечкового бунта.

И ведь главное – что? Обманул! Так публично орать в трансляцию и пафосным голосом призывать на подвиг! Обещать тропические порты! И тут вдруг – вот это?! Почему они – вся «двойка», кроме вахтенных! – идут на танцы, а мы здесь – стоим? Да еще посреди бухты! Хоть бы к берегу подошли, что ли. Ну, сколько уже болтаемся в море! Суши настоящей месяцами не видели. Все Курилы, все непогоды – всё прошли…

И вдруг включилась громкая связь. Слышно, что включилась, – зашуршало в динамиках. Это значит, Веня взял у себя в каюте микрофон. И тут он отдал такую команду… Он включил связь только на внутренние помещения. Если бы он включил динамики на верхней палубе, слышно стало бы на всю бухту и на весь остров. Но Веня отдал команду по внутренней связи. Он сказал своим грубым и ненавистным нам голосом:

– Команде – лепить пельмени, блядь!!!

И выключил связь.

«Лепить пельмени» – это было такое у нас мероприятие, которое проводилось только по великим праздникам – раза три в год. Обычно весь год кок Володя Караваев баловал нас кашами да супами. А лепить пельмени – это не готовка пищи. Пельмени – это вам не еда. Это – торжество! Это как свадьба! А сколько той свадьбы бывает? Ну, к Новому году лепим. Ну, еще на пару праздников. И всё! А тут, видать, Веня захотел хоть как-то отмазаться от той подлости, которой он всех нас подверг, – хоть какой-то праздник нам всучить! «Лепить пельмени» – это значит: Володе Караваеву идти доставать кусок мороженой туши, размораживать его, потом фарш крутить, потом всей команде собираться в столовой и лепить эти самые пельмени.

Делать нечего. Приказ есть приказ. Принялись за работу…

Матрос Караваев остервенело чего-то там крутил мясорубкой на рабочем камбузе. Команда месила муку с водой, тесто раскатывала. Кстати, вода уже заканчивалась! Мы ж сюда за пресной водой зашли, а не просто так! И что в результате? А в результате – на «двойке» уже подключились, воду качают и на танцы пошли, а мы тут стоим посреди бухты со своими пельменями! И все поняли, что Веня хотел этими пельменями доказать: мол, это как бы наша альтернатива разврату, на который отправился соседний экипаж. Неубедительно! Поэтому лепка пельменей выглядела ужасно. Это было – как Рождество и Распятие в один день!

Стали лепить. И все это – совершенно уныло. А раньше-то как бывало? Радостно, торжественно, с огоньком, с шутками-прибаутками. Лепили – и душа пела и предвкушала. А сегодня душа команды скукрежилась, сжалась в кулак – и показывала Вене громадную фигу!

В общем, дошло до того, что в своем негодовании мы из этого теста слепили подобие чучела Вени – благо это было несложно. Получился этакий Веня-колобок-снеговик. И стали мы бросаться в этого Веню фаршем, приговаривая: «Вот тебе, сука! Вот тебе!» В общем, гадили по-детски, как могли, но легче не становилось. Напряжение только нарастало. Основной тезой, звучавшей на лепке, была такая: «Нам пельменями рот не заткнуть! Подлость не скроешь!»