Текст книги "Мистерия Сириуса в свете легенд о царях птиц"

 
"Добрый путь тебе к нам, Сокол, шахам подобный,
Бесподобен твой облик – красы бесподобной.
Бог возвысил тебя над крылатою ратью,
Наделил красотой и изысканной статью.
Ты от века на шахской деснице сидел,
Есть с державной руки – твой высокий удел.
Шах ласкал тебя, гладил по крыльям и перьям,
Трогал клюв и к когтям прикасался с доверьем.
Небосвод обернулся судьбой вероломной, —
Ты от шахской руки вдалеке – как бездомный.
Ты попался, измена накинула сеть,
И привык ты разлуку в неволе терпеть.
Будь же пленником шаха, будь снова с ним вместе, —
Руку шаха лобзать удостоишься чести".
 

Обращение Удода к кречету

 
"Здравствуй, Кречет могучий, подоблачный житель,
Воля шаха тебе нарекла ту обитель.
Венценосец, средь птиц ты – как шах красотою:
Шах отметил короной тебя золотою.
Ты средь птиц венценосных властителем стал,
Шах, как другу, тебе покровителем стал.
И на пиршествах шахских ты принят с почетом,
Нету счета к тебе обращенным заботам.
Не сравнится с тобой птиц и целый десяток —
В десять раз больше всех дан тебе и достаток.
Шах свое уваженье тебе подарил,
Жемчуга и каменья тебе подарил.
Далеко ты теперь, но забудь про чужбину,
Прямо в руки лети к своему властелину".
 

Ответ Удода птицам и рассказ его о явлении Симурга

 
И ответил Удод расшумевшимся стаям:
"Шахиншахом великим его мы считаем.
Как сокровище, скрыт он, и суть его тайна,
Блещет в зеркале мира красы его тайна.
И когда он явить себя миру решил,
Он затмил своим блеском сиянье светил.
И в лучах его солнцеподобного блеска
Сто мильонов теней обозначились резко.
И к теням, засверкавшим по дальним просторам,
Вездесущим своим обратился он взором.
Образ птиц всего мира, все их существо —
Знай: то тень многомудрой природы его.
Кто познал мудрость этих свершений и понял,
Тот к Симургу свое отношение понял.
Но, провидец, кому этот смысл будет ведом, —
Не вверяй эту тайну речам и беседам.
Знаешь правду ты, глубь этой сути познав,
Поручи ее богу – и будешь ты прав.
Смысл познавший над смыслом не властным зовется,
А лишь к истине смысла причастным зовется.
Если ведаешь ты, чьей являешься тенью,
Мощь и сила даны твоему разуменью.
Тот, кто тень эту ищет, а света лишен,
Знай: Симургову тень не изведает он.
А желал бы Симург быть неведомой тайной,
Тень его не была бы такою бескрайней.
Знай, что сущ отблеск тени повсюду дающий,
Если тень его сути является сущей.
Если ж видеть Симурга глазам не дано,
То зеркального блеска сердцам не дано.
Кто тот лик прозревающих глаз не имеет,
Знай, что смысла чужой пересказ не имеет.
Красота его сути любви пожелала,
И явил он подобное солнцу зерцало.
Чтоб себя в нем красой просветленной явить
И красе своей отклик влюбленный явить,
Ведай: сердце восприняло свойство зерцала,
Чтоб сверкание истины в нем не престало.
Так что вот: он являет красы просветленье,
Ты же с сердцем твоим – лишь его отраженье".
 

Притча

 
Жил-был шах, красотою – как месяц в зените,
Словно шах среди лун был он в войске и в свите.
Кипарису по статности с ним не сравниться,
Солнце быть рядом с ликом его устыдится.
Был смятением мира чудесный тот лик,
Кто смотрел на него, погибал в тот же миг.
В мир краса его бедственной смутой запала,
В души страсть к нему гибелью лютой запала.
Кто красой всему миру на диво отмечен,
Сотней тысяч примет он счастливо отмечен.
И когда он на площадь верхом выезжал,
И в толпу, бойко правя конем, выезжал,
Кто ему по пути не встречался, бывало, —
Всех краса его сразу же насмерть сражала.
Вся, как есть, в горах трупов, бывало, дорога,
Погулял – да назад: не проедешь тут много.
А молва о красе его всюду была,
И беда от него всему люду была.
И когда весь народ мор оплакивал в плаче,
Он задумал являть лик свой людям иначе.
Повелел он – и сделали слуги зерцало,
И поставили так, чтоб пред троном стояло.
Пред дворцом приказал он построить чертог,
И светильник в нем яркий, как звезды, зажег.
Он и сам на свое естество любовался,
И народ отраженьем его любовался.
А пока он не сделал такого зерцала,
Красоты его людям добра не давала.
А теперь от красы сам изведал он прок,
И смотревших красою он радовать мог.
Поразмысли и ты: сердце – это зерцало,
Чтобы в нем красоты отраженье являла.
Сердце – как бы зерцало в обители тела,
Зри, и шаха красу в нем разглядывай смело.
Только ежели зеркалу блеск не придать,
Падишах тот не явит свою благодать.
Отраженье красы той прозришь ты в зерцале,
Коль к прозренью себя подготовишь вначале.
Сколько в зеркале будет сверканья и блеска —
Столько в нем отражений проявится резко.
 

Притча

 
Как-то раз Искандер ввел обычай забавный —
Самому быть послом своей воли державной.
Так Симурга, привыкшего к славе и высям,
Сделал он как бы голубем – носчиком писем.
Вот в какое-то царство приехал он сам,
А повел себя, как подобает гонцам.
Искандеров указ возвестил он исправно,
А ведь сам Искандером и был он, – забавно!
Речь свою по повадкам послов возгласил он,
Сам указ свой – из собственных слов – возгласил он.
Кто ж мог знать, что вот он-то и есть Искандер?
Что гонцом сам принес свою весть Искандер?
Дал он ход повеленьям своим и указам
И поведал все то, что таил его разум.
И средь тысяч людей не постиг ни единый,
Что за образ таится под этой личиной!
Кто о шахе болтать небылицы готов,
Внял бы лучше потайным значениям слов.
 

Космограф Аль Казвини в своих «Чудесах творения» утверждает, что Симург Анка живет семьсот лет, и когда у него подрастает сын, отец разжигает костер и бросается в огонь.

Это напоминает легенду о Фениксе.

В поэме Навои птицы отправляются на поиски мудрого шаха Симурга, дабы он спас их от страданий жизни. Миновав семь долин (семь ступеней на пути совершенствования), пройдя множество испытаний, птицы в финале странствия достигают пышных садов единения – обители Симурга – где в каждой розе, словно в зеркале, видят собственное отражение.

Птицам открывается, что шах Симург – это они, тридцать птиц (из огромной стаи лишь тридцать достигли цели) – слово “си” по-персидски – тридцать, “мург” —птица; Симург и его подданные едины:

 
Тот, кто был вознесен к единению разом,
Тайн единого бога достиг его разум.
Блеск лучей единенья даст свет его взгляду,
Меж “тобою” и “мною” разрушит преграду.
 

В целом поэма служит обоснованию монотеизма, исходя из древней языческой легенды.

Для нас в этом отрывке представляет интерес то, что из большой стаи лишь 30 птиц достигли райского сада. Сколько их было в начале полёта в языческой легенде?

Дело в том, что Авесту передала Ахуре Мазде птица Каршипа на языке птиц. Однако сама Авеста уже является произведением, творчески переработанным под монотеизм.

Попытку ответить на вопрос: что же это за странное сборище птиц мы продолжим завтра.

Гамаюн

Гамаюн. Виктор Васнецов 1896

Из Википедии Гамаю́н – в русской мифологии вещая птица, поющая людям божественные песни и предвещающая будущее тем, кто умеет слышать тайное.

Гамаюн знает всё на свете. Когда Гамаюн летит с восхода, приходит смертоносная буря.

Слово «гамаюн» происходит от «гамаюнить» – баюкать, очевидно, потому, что эти легенды служили также сказками детям на ночь.

Первоначально образ пришел из восточной (персидской) мифологии. Изображалась с женской головой и грудью. В мифологии древних иранцев есть аналог – птица радости Хумаюн (ср. тюркское заимствование Ума́й (также Ума́йя, Хума́й) – древнейшее божество в тенгрианстве, занимало второе место после Тенгри. Иногда рассматривается как женское олицетворение Тенгри, которые вместе формируют двуединое божественное начало. Среди современных тюркских народов известно у алтайцев, башкир, хакасов и др.).

Виктор Калашников «Славянская мифология» М.:Белый город, 2001 г:

"Гамаюн – сказочная райская птица. Летает в поднебесье, но живет в море. У неё женское лицо и грудь. Иногда изображают просто большой птицей, взлетающей из морских глубин. Если кричит птица Гамаюн-пророчит счастье"

Ю.Л. Воротников «О птице Гамаюн»

Райская птица Гамаюн "залетела" на Русть из Персии, a не из Греции, в отличие от Сирин и Алконоста. Корни её отыскиваются, по мнению академика О.Н. Трубачёва, на Востоке, причём не на арабском, а на иранском. Древняя форма, с которой связано слово гамаюн, это младоавестийское humaiia – 'искусный, хитроумный, чудодейственный', откуда в древнеиранском мире употреблено было имя собственное Humaya. О.Н. Трубачёв замечает, что эта птица – прообраз птички гамаюн «была не только райской, но и хитроумной. Образ этот, родившийся, вероятно, ещё на почве иранского фольклора, рано пересёк границы стран и культур и стал международным». На Руси птица гамаюн была хорошо известна из различных сочинений естественнонаучного и географического характера.

Гамаюн. Виктор Корольков 1996

Птица Гамаюн – посланница славянских богов, их глашатай. Она поет людям божественные гимны и провозвещает будущее тем, кто согласен слушать тайное. В старинной «Книге, глаголемой Козмография» на карте изображена круглая равнина земли, омываемая со всех сторон рекою-океаном. На восточной стороне означен «остров Макарийский, первый под самым востоком солнца, близ блаженного рая; потому его так нарицают, что залетают в сей остров птицы райские Гамаюн и Феникс и благоухание износят чудное». Когда летит Гамаюн, с востока солнечного исходит смертоносная буря. Гамаюн все на свете знает о происхождении земли и неба, богов и героев, людей и чудовищ, зверей и птиц. По древнему поверью, крик птицы Гамаюн предвещает счастье.

А.Ремизов. Гамаюн

Один охотник выследил на берегу озера диковинную птицу с головой прекрасной девы. Она сидела на ветке и держала в когтях свиток с письменами. На нем значилось: «Неправдою весь свет пройдешь, да назад не воротишься!» Охотник подкрался поближе и уже натянул было тетиву, как птицедева повернула голову и изрекла:– Как смеешь ты, жалкий смертный, поднимать оружие на меня, вещую птицу Гамаюн! Она взглянула охотнику в глаза, и тот сразу уснул. И привиделось ему во сне, будто спас он от разъяренного кабана двух сестер – Правду и Неправду. На вопрос, чего он хочет в награду, охотник отвечал:– Хочу увидеть весь белый свет. От края и до края. – Это невозможно, – сказала Правда. – Свет необъятен. В чужих землях тебя рано или поздно убьют или обратят в рабство. Твое желание невыполнимо. – Это возможно, – возразила ее сестра. – Но для этого ты должен стать моим рабом. И впредь жить неправдой: лгать, обманывать, кривить душой. Охотник согласился. Прошло много лет. Повидав весь свет, он вернулся в родные края. Но никто его не узнал и не признал: оказывается, все его родное селение провалилось в разверзшуюся землю, а на этом месте появилось глубокое озеро. Охотник долго ходил по берегу этого озера, скорбя об утратах. И вдруг заметил на ветке тот самый свиток со старинными письменами. На нем значилось: «Неправдою весь свет пройдешь, да назад не воротишься!» Так оправдалось пророчество вещей птицы Гамаюн.

О роли птиц Феникс и Гамаюн повествует отрывок из книги «Древо жизни» Афанасьева А.Н.

«Яйцо, как метафора солнца и молнии, принимается в мифологии за символ весеннего возрождения природы, за источник ее творческих сил. Когда холодное дыхание зимы налагает на небо землю печать смерти и разрушения, в этом яйце таится зародыш будущей жизни, и с приходом весны из него созидается новый мир. Космогонические мифы суть собственно сказания о весеннем обновлении природы… По преданию, записанному Геродотом, мир создан из яйца, положенного баснословной птицею Фениксом (Феникс – сказочная птица, которая каждые 500 лет прилетала из Аравии в Египет для погребения в Гелиополе своего отца. В некоторых мифах Феникс, достигнув возраста 500, 1461 или 7006 лет, сжигал себя и возрождался из пепла молодым. Обычно Феникса представляли орлом с золотым и огненно-красным опереньем) в святилище Гелиоса. Греческие и римские философы происхождение вселенной вели от яйца, а в наших старинных рукописях повторяются византийские уподобления мира – яйцу… Уподобляя круглый свод неба верхней половине яичной скорлупы, предполагали, что нижняя ее половина спускалась вниз и замыкала собою подземный мир. Таким образом не только солнце, но и вся вселенная представлялась одним огромным яйцом… Стихийные силы природы – даже тогда, когда были олицетворяемы в человеческих образах, – удерживали за собой мифическое родство с птицами. Богам своим язычник нередко придавал смешанные формы человека и птицы; крылья и пернатая одежда были для многих из них самыми существенными атрибутами, ибо быстрота появления и исчезания богов, принадлежащая им как воплощениям стремительных стихий, обыкновенно уподоблялась полету…

Гермес (Гермес – один из олимпийских богов, покровитель пастухов, торговли, прибыли и т. д. Как вестник Зевса, покровительствовал глашатаям, послам, путникам в Геба – в греческой мифологии богиня юности, небесная супруга Геракла. Изображалась с кувшином и чашей или кормящей Зевсова орла), Зевсов посланник, имел крылатую обувь, с помощью которой легко и скоро, как ветер, носился над водою и сушею; Гомер дает этой обуви эпитеты золотой и амброзиальной. В ней нетрудно узнать наши сказочные сапоги-скороходы или самоходы, которые могут переносить своего владельца и через огонь, и через воду, и скорость которых так велика, что он с каждым шагом делает по семи миль… Это – поэтическая метафора бурно несущегося облака, и хотя сапоги-скороходы уже лишены крыльев, но тем не менее удерживают за собою сверхъестественное свойство переноситься с места на место с быстротою вихря… Русские сказки сохранили предания о голубиных, утиных и лебединых рубашках или крылышках: надевая их, вещие девы превращаются в голубок, уток и лебедей, а снимая – опять становятся девами…»

«В индийской мифологии известна баснословная птица Гаруда (Гаруда – в мифологии древних индусов царь птиц. Изображается человеческим существом с головой орла, крыльями, когтями и клювом) с прекрасными золотыми крыльями; знают ее и предания других народов. На Руси она слывет Жар-птицею – названия, указывающие на связь ее с небесным пламенем и вообще огнем: жар – каленые уголья в печи, жары – знойная пора лета. Перья Жар-птицы блистают серебром и золотом, глаза светятся, как кристалл, а сидит она в золотой клетке. В глубокую полночь прилетает она в сад и освещает его собою так ярко, как тысячи зажженных огней; одно перо из ее хвоста, внесенное в темную комнату, может заменить самое богатое освещение; такому перу, говорит сказка, цена ни мало ни много – побольше целого царства, а самой птице и цены нет!.. Жар-птица есть такое же воплощение бога грозы, как свет-ясен сокол, которому сказка дает цветные перышки и способность превращаться в доброго молодца, или орел – разноситель перунов. Она питается золотыми яблоками, дающими вечную молодость, красоту и бессмертие и по значению своему совершенно тождественными с живою водою. Когда поет Жар-птица, из ее раскрытого клюва сыплются перлы, т. е. вместе с торжественными звуками грома рассыпаются блестящие искры молний… Раскаты грома и вой бури уподоблялись говору и пению, и на этом основании все олицетворения грозовых туч фантазия наделила словом и вещим даром; потому и баснословная птица Перунова получила название птицы-говоруньи. Из того же источника возникло сказание о Соловье-разбойнике, гнездящемся на высоких дубах, дети которого оборачиваются черными воронами с железными носами…»

Повествование о птице Хумай башкир в сказании об Урал-батыре продолжит наше повествование об истоках птицы Гамаюн.

Легенда об Урал-батыре

Байрамгулова Алия (Aliya)/автолитография/ Мировое древо тюрков

Ума́й (также Ума́йя, Хума́й) – древнейшее божество в тенгрианстве, занимало второе место после Тенгри. Те́нгри – верховное божество неба политеистического пантеона народов Евразии тюрко-монгольского происхождения. Другое его название – «Вечное небо».

Впервые зафиксировано в китайских летописях при описании хуннов.

Умай, Хумай иногда рассматривается как женское олицетворение Тенгри, которые вместе формируют двуединое божественное начало. Среди современных тюркских народов известно у алтайцев, башкир, хакасов и др.

Наиболее полно легенда о птице Хумай изложена в башкирском народном эпосе Урал-батыр, который мы приведём полностью

Урал-батыр

Башкирский народный эпос

 
Давно, давно, давным-давно
Было, говорят, место одно,
Где не жила ни одна душа,
Где не ступала ни одна нога.
И жили в том месте, говорят,
Только двое, так говорят, —
Янбирде – старик, давший жизнь,
Со старухой по имени Янбикэ.
Где край родной – они не знали,
Где отец и мать – позабыли.
Так и жили первыми на той земле —
Янбирде и Янбикэ.
А вскоре родились у них, говорят,
Два сына, так говорят, —
Шульген – имя старшему сыну,
Урал – имя младшему сыну…
 

Были у них лев, кречет и щука. На льве они ездили, кречет им птицу в небе сбивал, а щука рыбу ловила. И часто думал Урал – что такое Смерть, что это за сила? И спросил однажды у отца:

Урал

 
Отец, если Смерть упорно искать,
Найти ее можно ли?
А если настигнешь – к горлу ее
Нож приставить можно ли?
 

Янбирде

 
Сын мой, то, что смертью зовут, —
Нельзя увидеть глазами,
Услышать нельзя ушами.
Только знаю – против нее
Есть, говорят, средство одно:
Далеко, на земле падишаха-дива,
Течет родник – единственный в мире,
Человек, испивший из него воду,
Смерти становится не подвластен.
 

Однажды Янбирде и Янбикэ уехали на охоту, наказав сыновьям не пить крови из ракушек. Шульген нарушил их наказ – отпил по глоточку. Янбирде, вернувшись, начал бить его палкой. И тогда Урал, схватив его за руку, сказал:

Урал

 
Вот бьешь ты сына своего.
Не значит ли, что ты решил
На детях миру показать —
Как Смерть приходит… От кого?
От сильных к слабым… А потом,
Когда сила от тебя уйдет,
Подумай, не придется ли тебе
Встретить Смерть в своем жилье?
 

Янбирде, смутясь, задумался, собрал всех зверей и птиц, чтобы порасспросить – в каком обличье ходит Смерть. Молодой Урал горячо призывал не губить друг друга, не давать волю Смерти, поймать ее и задушить. Но хищные звери и Шульген с ним не согласились.

Старик Янбирде и старуха Янбикэ теперь не решались одни ходить на охоту и стали брать с собой сыновей. Однажды много дичи они добыли и среди птиц – белую лебедушку. И когда Янбирде приставил к ее горлу нож, заплакала лебедушка кровавыми слезами и так сказала, говорят:

Лебедушка

 
Я в небе летала,
Мир узнавала,
Я птица небесная, а не земная.
Есть род у меня, есть страна,
От отца Самрау я рождена.
Когда на земле было голо и пусто,
Отец мой искал себе пару,
По на земле никого по нашел,
Из другого племени выбрать подругу,
Равную себе, тоже не смог.
И тогда полетел он высоко в небо,
Желая возлюбленную найти,
Луну и Солнце повстречал в пути,
Стал к ним присматриваться
И ласковым словом сразу обоих приворожил
И вскоре в жены себе взял,
Всем птицам главою стал
И зажил счастливо падишахом,
Не ведая горя, болезней и страха.
Две дочери у него родились,
Ничем они никогда не болели,
И отец до сих пор живет падишахом.
Отпустите меня, я к нему вернусь,
В пищу я вам все равно не гожусь,
Не режьте меня – я не съедобна.
Взяв воду из родника живого,
Тело мое мать омыла,
Потом в солнечных лучах искупала.
Имя матери моей – Койш,
Я же самого падишаха Самрау
Старшая дочь по имени Хумай.
 

Шульген хотел убить птицу, но Урал за нее заступился.

Хумай из здорового крыла выбросила три перышка, обрызгала их кровью из раны, и они упали на землю – появились три лебедя и, подхватив Хумай, ставшую красивой девушкой, унесли в небо.

Янбирде велел сыновьям идти вслед за лебедями и найти то место, где течет живой родник. А если в дороге встретится Смерть, срубить ей голову и принести ему.

Долго ехали на своих львах Шульген и Урал.

Однажды под огромным деревом увидели седобородого старца.

И сказал он им: "Налево пойдете – страну счастья падишаха Самрау увидите, направо пойдете – страну горя падишаха Катилы увидите".

Братья бросили жребий. Идти направо выпало Шульгену, но он, уговор нарушив, пошел налево. Урал не стал спорить со старшим братом и пошел направо – в страну горя. Много гор он перевалил, много рек переплыл и однажды в лесу увидел сгорбленную старуху.

Она рассказала, плача, о страшных делах Катилы и умоляла Урала не ездить в эту страну.

Но Урал так сказал:

Урал

 
Много я бурных рек переплыл,
Много хребтов перевалил,
Я людям зла не несу с собой,
Хочу я со Смертью вступить в бой.
И Смерть, которая прячется здесь,
Должен я непременно поймать
И с этой земли навсегда прогнать.
Если этого не сделаю я,
Что будет стоить вся жизнь моя?
Зачем мне ходить с именем Урал?
 
 
Такие слова, говорят, он сказал,
Сел на льва и поехал в страну падишаха Катилы.
 
 
Несколько дней прошло, говорят,
Урал подъехал к такому месту,
Где люди голые, словно только что рожденные,
Стоят, согнанные в большие толпы.
 
 
Смело к ним подошел Урал,
Горько плачущих утешал,
О своем намерении рассказал.
И один старик тогда сказал:
"Егет, по твоей одежде,
По тому, что ты на льве приехал,
Вижу, что ты человек нездешний.
Вон там – приближенные падишаха,
И среди них туре,
Взгляни – на стяге черные вороны изображены —
Они отсюда хорошо видны.
 
 
Каждый год в день рожденья Катилы,
В честь колодца, где воду брали
И в этой воде его искупали, —
Приносят богу кровавую жертву.
Видел ли ты воронов черных?
Вон они, видишь, на гору сели,
Жертву кровавую ожидая,
Ждут, когда девушек бросят в колодец,
Потом, когда девушки мертвыми станут,
Их вынут, и воронов черная стая,
Грозно крича и крылами махая,
Начнет мертвым мясом насыщаться…
 
 
А там вон, видишь, стоят егеты,
Собранные из разных родов егеты,
Стоят со связанными руками.
Из них дочь падишаха Катилы
Выберет себе одного егета,
Других во дворец возьмут, остальных же
Принесут тенгри в жертву".
 
 
Старик замолчал.
Ряды колыхнулись —
Это дочь падишаха явилась,
На трон золотой молча села,
Взмахнув рукой, нести приказала.
Четыре раба несли ношу,
А по бокам слуги шагали —
Важные да спесивые,
Отчужденные, горделивые.
Видом своим страх нагоняя,
Взором своим спесь выражая.
 
 
Обошла всех егетов дочь падишаха,
Ни один по душе ей не пришелся,
Повернулась, увидела Урала,
Подошла, в глаза ему заглянула,
С улыбкою яблоко протянула.
Взмахнув рукой, села на трон
И приказала нести во дворец…
А к Уралу со всех сторон
Бросились слуги. "Егет-молодец!
Дочь падишаха тебя полюбила,
Теперь ты станешь зятем Катилы!
Мы тебя отведем во дворец!"
 
 
И слышит народ – Урал отвечает:
"Ваших порядков я не знаю,
Во дворец идти не собираюсь,
К здешним обычаям хочу присмотреться.
А время придет – по любви, по сердцу,
Себе девушку я найду
И сам к ней подойду".
 
 
Слуги, обиженные таким ответом,
Отошли от Урала-егета
И девушке, которая во дворце ожидала,
Пошли рассказать об отказе Урала.
И вот на майдане затих гул,
Глашатай крикнул: «Падишах идет!»
Настороженно притих народ.
Рабы осторожно носилки несут,
На носилках – трон, а на нем падишах,
Четыре батыра сзади идут,
Не отставая ни на шаг.
Огромный, как обвешанный кладью верблюд,
Сопящий, как ожиревший медведь,
С налитыми кровью глазами,
Со вздутыми веками и бровями,
Со сросшимся, как у кабана, затылком,
С ногами, толстыми, как у слона,
С животом, раздувшимся, как хаба,
Кумысом наполненный до краев,
Явился Катила – злой падишах,
Видом своим нагоняя страх.
 
 
К толпе девушек он подошел,
Глазами красавицу отыскал,
Зубы велел слуге осмотреть,
Потом отбросил в сторону плеть,
Руку, закрывавшую румяное лицо,
Откинул резко, потрогал грудь,
Ладонями талию молча ощупал.
 
 
"Для дворца подойдет, – сказал Катила
Эй, слуги, других девушек осмотрите
И сколько надо – себе возьмите. —
Так падишах сказал, говорят,
К трону опять зашагал, говорят. —
А всех остальных в жертву отдайте
В честь колодца, где воду брали
И в этой воде меня искупали".
 
 
Тут дочь Катилы из дворца вернулась,
Подошла к Уралу и, в глаза ему глянув,
Со словами упрека обратилась:
"За что ты меня опозорил, егет?
Очернил лицо мое, гордый егет?
Я тебя среди сотни рабов отыскала,
Яблоко подарила, равным признала,
А ты отказался идти во дворец…・・
 
 
Слова ее услышал отец,
Спросил: "Егет, из какого ты рода,
Что посмел опозорить нас перед народом?"
 

Урал

 
Человека, который людей убивает
И при том падишахом себя называет,
Сколько ни странствовал я по дорогам,
Мне повстречать не приходилось.
Не только знать, но и думать об этом,
Разве я мог, скитаясь по свету?
Смерти я с детства привык не бояться
И с нею всегда я готов сражаться,
Не отдам ей не только человека,
 
 
Но даже самую малую птицу!
Зачем тебе предо мной гордиться?
Тебя я еще совсем не знаю —
Поживу, на дела твои погляжу,
Тогда все, что думаю, – прямо скажу.
 
 
Народ, приближенные и батыры
Смотрели с завистью на Урала:
Так смело говорит с самим Катилой,
А может, и зятем ему станет!
 
 
Дочери своей закричал Катила:
"Зачем ты себе глупца избрала?
Он же тебя совсем недостоин.
Не томись, моя дочь, напрасно, —
Он человек для нас опасный.
Вернись во дворец", – так он приказал
А слугам людей убивать приказал,
Урала велел в кандалы заковать.
Народ начал плакать, громко стенать,
Падишаха кровавого проклинать.
 
 
И тут увидел народ, говорят,
Как Урал рванулся вперед, говорят.
 

Урал

 
Я отправился в долгий путь,
Чтоб Смерть невидимую уничтожить,
Спасти людей от людоеда-дива.
Чтоб счастье людей приумножить,
Хотел из родника взять живую воду
И воскресить мертвых…
Вот для чего я рожден батыром.
 
 
Услышав такие речи Урала,
Катила, от гнева багровым ставший,
Крикнул своим четырем батырам:
"Пусть он землю запомнит нашу!
Хочет Смерть повидать? Ну что же, —
Надо нам его волю уважить, —
Покажите Смерть чужому батыру".
 
 
Этот грозный фарман выполняя,
Вышли вперед четыре батыра.
«Будешь биться или бороться?» —
Нагло смеясь, они спросили.
 
 
Сказал Урал, взглянув на Катилу:
"А вы подумали, хватит ли силы?
Смотрите – как бы вам не погибнуть…
Может, сильнее себя зверя
Вы на меня бы напустили?!"
 
 
Батыров эти слова рассмешили,
И, хохоча, они так говорили,
Над противником издеваясь:
"Ай-хай, оказывается, какой ты сильный —
Нас, четверых, один не боишься!"
 
 
Катила рукою взмахнул: "Ну, ладно,
Раз пришелец жаждет крови
И жить на земле ему надоело,
Из дворца быка приведите,
А вы, батыры, пока подождите".
 
 
Люди эти слова услыхали,
«Ой, пропадет егет!» – зашептали,
Головы низко склонив, стояли,
Слезы ладонями вытирали.
Дочь падишаха к отцу подбежала
И такими словами его умоляла:
 
 
"Отец мой, прошу – не губи егета,
Добрее его во всем свете нету.
Твою волю, отец, выполняя,
Я жениха себе выбирала
И выбрала лишь одного Урала.
Прошу – не проливай зря крови…・・
 
 
Катила дочь свою не послушал —
Велел быка пустить на волю.
И вот, как гора, огромная туша,
Скребя копытами голую землю,
Брызжа слюной, вдруг появилась,
Из ворот дворцовых к майдану пустилась.
Народ испуганный разбежался.
 
 
Бык страшно всхрапнул и, рога склонивши,
Кинулся яростно на Урала,
Чтобы поддеть и поднять высоко
Рогами насквозь пронзенное тело.
 
 
Урал, говорят, не растерялся,
От удара ловко увернулся,
Руками крепко рога схватил,
Начал шею быку ломать
И голову ниже к земле пригибать.
 
 
Над майданом раздался страшный рык —
Не может вырваться грозный бык,
В землю уходит ногами бык,
Не может туловище повернуть,
Не может рогами Урала боднуть,
Из пасти черпая кровь потекла,
 
 
Из челюсти выпал верхний зуб.
А Урал слово свое сдержал,
Убивать быка он не стал,
Из земли его выдернул, говорят,
На ноги поставил, так говорят.
 

Урал

 
Твои прямые рога изогнулись —
И вечно будут теперь такими!
Плотные копыта твои разомкнулись —
И вечно будут теперь такими!
Не только у тебя – у всего рода!
Силу человека сейчас испытал ты,
Слабость свою сейчас узнал ты.
Рогами людей устрашить не пытайся,
Одолеть людей никогда не надейся.
 
 
Четыре батыра переглянулись,
Подошли к Уралу с гордым видом,
Один из них, кривя рот в усмешке,
Сказал егету слова такие:
"Если душа твое тело покинет,
В какую сторону его закинуть?
Если же в схватке ты уцелеешь,
В какую страну тебя забросить?"
 
 
Урал смело вышел вперед:
"Ну что же, настал и ваш черед,
Вчетвером сразу ко мне подходите,
И, если погибну, льву тело отдайте,
А если поднять вам меня удастся,
В живой родник мое тело забросьте".
 
 
Первый батыр, продолжая смеяться,
Сказал: "Коль меня одолеешь
И силой своей на спину повалишь,
Брось мое тело тогда под ноги
Моему властелину падишаху Катиле".
 
 
Разом кинулись четыре батыра,
За плечи егета они ухватились,
Но только не долго с Уралом бились.
Схватив одного левой рукою,
Кинул Урал его в ноги Катилы,
А трех других, схватив всех сразу,
Ударил о землю с такою силой,
Что горы вздрогнули и пошатнулись,
И ветры вихрем в небо взметнулись
И мотыльками затрепетавших
Приближенных Катилы, мукою ставших,
Самого Катилу, талканом ставшим,
Подхватив, развеяли в небе…
 
 
Все люди видели битву Урала —
Матери, рыдавшие от страха,
Отцы, плачущие кровью,
Дети со связанными руками —
Кинулись все к егету Уралу
И, окружив его плотной толпою,
Повели во дворец падишаха,
Куда раньше никогда не входили.
 
 
Урал объявил всем, говорят,
Справедливый фарман, так говорят:
Беглым в свои жилища вернуться,
Злодея Катилу не бояться,
Каждому роду избрать старших —
Самых доблестных и справедливых.
 

По совету старых людей Урал женился на дочери Катилы. После свадьбы через несколько дней он снова тронулся в путь и увидел в лесу, как огромный змей пытается проглотить оленя: проглотил бы оленя – рога не проходят, отпустил бы оленя – выплюнуть не может.

Змей назвался Заркумом, сыном дива Кахкахи, и молил спасти его – сломать рога оленю, за что обещал дать много жемчуга и отвести во дворец отца. И тут же выдал отцовскую тайну: у Кахкахи, оказывается, есть волшебная палка – "с ней в воде не утонешь, в огне не сгоришь, а коль надо скрыться от страшных врагов, невидимым станешь, и сколько б враги тебя ни искали, найти невидимого не смогут"… Урал поверил Заркуму, сломал рога, Заркум проглотил оленя, превратился в красивого егета и повел Урала к отцу Кахкахи.

 
…Урал и Заркум, отправились в путь,
Много дорог, говорят, прошли,
Много переплыли быстрых рек
И вот увидели вдалеке
Что-то черное, говорят,
На гору похоже, говорят.
Вверху – огонь, зарницами полыхающий,
Внизу – серый дым, искрами сверкающий.
Что-то серое, туманом покрытое,
Увидел Урал и спросил: «Что ото?»
Заркум пемного помедлил с ответом
И сказал: "Это змей, дворец охраняющий,
Покой отца оберегающий".
 
 
Вскоре Урал увидел ограду
И не гору, а змея, лежащего рядом,
Девятиглавого страшного змея.
Заркум приказал сторожу-змею
Отпереть кованые ворота.
Змей зашипел и так свистнул,
Будто рухнули горы и скалы.
Раздался грохот – четыре змея
По земле ключ волочили
И этим ключом ворота открыли.
 
 
Заркум, широко распахнув ворота,
Пригласил Урала войти как гостя
И, поклонясь, сказал: "О твоем приходе
Я отца предупредить должен… "
Так сказав, он закрыл ворота,
Шаги Заркума вдали затихли.
Урал прислушался – за воротами змеи
Между собою так говорили:
"Я – одиннадцатиголовый,
Мой черед съесть егета,
Чтобы двенадцатая по счету
Отросла голова на моем теле.
И стану я визирем падишаха".
 
 
Но его перебил девятиголовый:
"Этот егет узнал нашу тайну,
Заркум, испугавшись, ему проболтался…
Его падишах есть не станет —
Он же спас любимого сына!
И вы зря тут не толпитесь,
На жертву не надейтесь —
Мне одному его есть придется —
Потому что секрет самого падишаха
Я один только и знаю…・・
 
 
Расползлись змеи, в углах притихли,
Остался один лишь – девятиголовый
И, приняв девичий облик,
Неслышно прошел через ворота,
Протягивая руки к Уралу,
Завораживая взглядом.
 
 
Но коварство змея знал Урал,
Протянутые руки так крепко сжал,
Что кровь полилась…
Змей, снова став змеем,
Шипя набросился на Урала,
Стараясь хвостом с ног сбить,
Стараясь огнем лицо опалить.
 
 
За горло змея схватил Урал
И, говорят, так сказал:
"Это ты знаешь тайну
Своего коварного падишаха
И хочешь, чтоб все дрожали от страха
От одного твоего вида!"
 
 
Змей удивился: "Так ты тенгри?
Так ты, оказывается, сам тенгри?
А я-то думал, что ты человек!
Потому и подслушал наш разговор
И падишаху о нем рассказал…»
 

Диаграмма тенгрианского мировоззрения на барабане шамана