Текст книги "Правило правой руки (сборник)"

– Дура! – сердито вскрикнул гад. – Форсаж!

Дура… Э, лаборантка включила форсаж. Я заорал благим матом, у меня не было в запасе других, более действенных мудр, и я теперь просто терпел. Стиснув извилины…

И кривая продолжала сглаживаться!

– Пошла вон, скотина! – крикнул гад и оттолкнул лаборантку.

Она обиженно поджала губы, встала и пошла к выходу, мерно покачивая бёдрами. А я смотрел на них, я не отрывал от них внимания, и мне понемногу становилось легче. Гад дёргал монитор, стучал по нему кулаком, а я продолжал смотреть на лаборантку, на её бёдра, даже когда они уже скрылись за дверью – и гад ничего не мог мне сделать! Да он теперь уже и не делал, а только смотрел на экран монитора, на мою кривую, которая всё выпрямлялась и выпрямлялась, и в итоге выпрямилась в линию! Гад, высоко подняв брови, смотрел то на неё, то на меня. Сейчас он, думал я, спохватится, вновь призовёт лаборантку, та вернётся, но уже с ведром, выплеснет меня туда – а ведро у неё будет до краёв полно фурацилином – я в него нырну, хлебну его – и всё на этом кончится, то есть я и в самом деле не выдержу болевого шока и сдохну.

Но это я так мечтал. А наяву всё получилось совсем по-другому. Гад весь аж почернел от злости и воскликнул:

– Вот тварь! Это у него – (то есть, значит, у меня) – стресс от судьбы соседа!

После тут же схватил мою банку, отнёс и поставил в термошкаф, настроил его на максимум и продержал меня в нём два цикла. Потом вынул и тут же засунул в холодильник, в заморозку, потом снова сунул в термошкаф поднял в нём температуру до точки варения…

Но не сварил, а медленно снизил жар, медленно открыл дверцу и так же медленно, даже с некоторой торжественность пересадил меня в обеднённый раствор, закрыл крышку и ушёл. Сколько я там сидел, я не знаю. И вот там я на самом деле чуть не сдох. Никто ко мне не приходил, никто не интересовался моим состоянием, я был представлен самому себе, своим мыслям…

И, главное, именно там и тогда я научился ценить жизнь. Поэтому когда наконец открылась крышка и я увидел гада, склонившегося надо мной, я, честно вам скажу, очень обрадовался. Он, кстати, тоже усмехнулся и сказал:

– Как ты позеленел, приятель! Что с тобой?

Я, конечно же, ничего не ответил. Во-первых, потому что не хотел, а во– вторых, потому что не мог. Я молча смотрел на монитор. На нём была образцовая кривая с классической формой пиков.

– Вот это совсем другое дело, – сказал гад. После погрозил мне пальцем и прибавил: – Я все твои штучки знаю, козёл. Больше со мной так не шути.

Встал и ушёл. Я затаился.

И вот тут, используя паузу, самое время поведать вам ещё одно моё воспоминание – о том, как я работал в лесу. Эта работа с одной стороны была лёгкая, потому что не нужно было, на пределе своих сил, раскручивать планетарную ось, а с другой – сложная и опасная, ибо в любую минуту тебя могли убить или, что ещё хуже, взять в плен. Плен, объясняли нам, страшнее смерти. Так же и силы были неравны: у нас были только дубинки и копья, а у них различное новомодное оружие, как высокоточное огнестрельное, так даже и лазерное. Но зато мы были хитрее их. Ведь же теперь, в лесу, мой мозг уже не прятался, как раньше, в ямке между бровями, а был такой большой, что едва умещался в черепной коробке. Так и извилин в нём было намного больше, и серого вещества, и быстродействия, и…

Ну, и так далее. Вот отчего мы были так хитры и находчивы. Незаметно подкрасться к передовому посту и перебить весь личный состав противника было для нас привычным делом. Были на нашем счету операции и посложней, и подинамичней. Так что неприятель, несмотря на всё его техническое превосходство, частенько пасовал перед нами и не очень-то лез в самую чащу, а по большей части старался держаться открытых, хорошо просматриваемых мест. И только когда к ним приезжало их высокое начальство и требовало немедленных результатов, они решались на отдельные кратковременные вылазки на исконно нашу территорию. Вот тут-то нам и приходилось демонстрировать всю свою смекалку и изворотливость, чтобы при помощи одних только примитивных дубинок и не менее примитивных копий, ну, и ещё ям-ловушек, замаскированных петель, настороженных самострелов, отравленных стрел, ложных колодцев и прочих тому подобных приспособлений наносить им ощутимый урон.

И мы его наносили! А они, в отместку, расстреливали нас из оптических винтовок, слепили прожекторами, выжигали лазером, обливали напалмом. А если, случалось, брали в плен, то обривали нас со всех сторон наголо, обряжали в свои мундиры…

Да, кстати, вот, наверное, откуда у меня такая яростная неприязнь к большим металлическим пуговицам! И, получается, я, невзирая на весь свой тогдашний ум и всю свою изворотливость, всё-таки попался в плен к неприятелю. И в то же время остался жив. Но почему? Ведь говорили, плен страшнее смерти. Неужели нас тогда дурачили? А если так…

Но, что ни говори, работа в лесу всё равно была куда более интересная, нежели однообразное сидение в роторной мельнице и безостановочное ворочание веслом. На такое дело ума было совсем не нужно, а вот работа в лесу была куда интеллектуальнее и требовала куда большего объёма мозга. Но и это было не предел, а вот…

Однако, как мне кажется, время для этого воспоминания ещё не пришло. Поэтому пока вернёмся к нашей основной истории. Итак, гад пригрозил мне, сказав, чтобы я больше не испытывал его терпение, а вёл себя скромно и незаметно. И я так себя и вёл. Какое-то время! Потому что надолго меня не хватило. Но зато на этот раз я кардинально переменил тактику – решил действовать не в одиночку, а подключить всех наших, всю лабораторию, а это, судя по сигналам, которые мне удалось перехватить и идентифицировать, не меньше трёх сотен индивидуальностей. Согласитесь, что это немалая сила. Но она пока была разрозненная, нужно было собрать её в единый организм.

И мне это удалось, правда, далеко не сразу. Вначале я целый месяц затратил только на то, чтобы они, когда к каждому из них индивидуально обращаются, откликались. Потом чтобы откликались группами, то есть когда называю, например, группу икс-пси, то все икс-пси, в независимости от номеров, откликаются. Для этого мне пришлось резко поднять свой внутригрупповой статус, потому что, сами понимаете, не каждому будут откликаться, а скорее презрительно спросят, кто ты такой, и всё на этом. Но я добился своего, мне откликались. Как мне это удалось, это тоже моё, скажем так, ноу-хау. Потом, ещё через некоторое время, наступил тот долгожданный момент, когда я обратился к ним «Братья!» – и они все мне откликнулись, одновременно. Получился очень сильный резонанс, я даже подумал, как бы не вылетели окна.

Не вылетели. И я продолжил свой эксперимент. Вначале я несколько ночей рассказывал им о своих прежних жизнях, потом нашлись такие, которые последовали моему примеру, правда, таких было немного. Зато слушали их очень внимательно, а поле в лаборатории стало таким густым и завихрённым, что я уже почти не сомневался в успехе. И, чтобы не потерять нужную настройку, я ещё несколько ночей распалял их рассуждениями о том, что не так уж и плохо нам тогда жилось, кода у нас были тела, а теперь у нас не жизнь, а тюрьма, какой-то сумасшедший гад держит нас в стеклянных банках и делает с нами что хочет, или, проще сказать, издевается. Так это, братья, или нет? Они согласились, что так. Тогда я предложил: а давайте его убьём! И это, продолжал я, сделать очень просто: как только он завтра сюда войдёт, мы дружно, все вместе, войдём в негативный резонанс, поле сгустится до такой степени, что его мозг не выдержит, взорвётся – и он сдохнет.

Это моё предложение было, в основном, встречено с одобрением, но некоторые стали сомневаться, возможно ли такое, есть ли у него мозг, а вдруг это не живой организм, а всего-навсего обыкновенный робот или киборг, тогда что? Тогда, ответил я, нам будет ещё проще с ним справиться, потому что мы живые, саморазвивающиеся особи, а он – пластиковая склянка на жидких кристаллах. Ну так что, братья, будем пробовать?

– Будем! – почти единогласно ответили мне.

А те, которые не ответили, они не высказались и против, когда я у них об это спрашивал, и это меня удовлетворило. Я ещё раз повторил своё предложение, сказал, что сам подам команду – и тогда мы все одновременно включим все свои эмоции на максимум.

– И у него снесёт башку! – закричал я.

После чего мы, в целях тренировки, дважды входили в эмоциональный четверть-резонанс, и оба раза получилось весьма убедительно. На этом я объявил отбой.

Ну а когда в лаборатории открылись окна и стало светло, я объявил готовность номер один. Эмоции упали до нуля, в помещении стало пугающе тихо.

И вот, наконец, открылась дверь, вошёл гад, я выкрикнул «Начали!» – и включил все свои эмоции на полную мощность. Включил и мой сосед, тоже Эй-би, но с другим номером, включил весь наш отсек, включили в других отсеках…

Но не все! Однако и сделанного нами было вполне достаточно для того, чтобы гад схватился за голову и свалился на пол. Его корчило, он извивался и что-то кричал…

Вернее, не что-то, а команды. Включились софиты и ослепили нас всех. Зарокотала вытяжная вентиляция, врубился головной (в смысле, главный) магнит – и его поле без особого труда перекрыло наше общее поле, и начало его глушить и разделять на куски. В лаборатории поднялась паника, наши начали поспешно отключаться, а потом и более того – перешли на реверсный режим…

И я, и ещё немногие из тех, кто ещё продолжал сопротивляться, теперь были окончательно подавлены – и замолчали. Гад медленно поднялся с пола, поправил на себе халат и осмотрелся. В лаборатории было совершенно тихо; никаких сигналов – ни наших, ни его, – запеленговать уже не удавалось. Гад усмехнулся и сказал:

– Вот так-то, сморчки.

Мы молчали. В этот момент мы, наверное, и в самом деле очень сильно походили на сморщенные, мозгоподобные полуядовитые грибы сморчки. А гад смотрелся героем. Ещё бы!

Но ему этого показалось мало, он начал расхаживать по лаборатории и внимательно рассматривать нас – по одному, индивидуально. Вначале я не понимал, что он затеял, а потом услышал слабый, едва различимый сигнал. Затем этот сигнал стал усиливаться, так как он, как я понял, исходил от гада, который, осматривая нас сектор за сектором, неуклонно приближался ко мне. Я попытался переключиться на демонстрационно-тестовый режим, но у меня ничего не получилось, на моём мониторе едва подёргивалась однообразная кривая.

И вдруг монитор погас. Гад стоял прямо напротив меня. Глаза у него весело поблёскивали, губы скривились в насмешливой ухмылке. Гад молчал. Потом подмигнул и сказал:

– А я сразу догадался, что зачинщик – ты. Ну что ж, я тебя предупреждал!

С этими словами он взял мою банку – вместе со мной, конечно – отнёс её в самый дальний угол лаборатории, на отдельно стоящий стол, и там спрятал в герметичный ящик. Я очутился в полной темноте и в абсолютной тишине. Затем я почувствовал, как начала подниматься температура внутри ящика, затем скачкообразно повысилась напряжённость магнитного поля, затем произошло что-то ещё, чему я не знаю названия – и я перестал осознавать себя. Я только чувствовал жуткую боль.

Сколько так продолжалось, я не знаю. Затем крышка ящика открылась, и я увидел над собой гада. Гад внимательно смотрел на меня. Я не подавал никаких признаков жизни. Гад обеспокоенно откашлялся, сунул руку в ящик – и я испуганно отпрянул в сторону. Да-да! Я научился двигаться! Я плыл – правильнее, хаотично передвигался – как медуза, нет, даже скорее как скат, оба моих полушария попеременно то поднимались, то опускались, как вёсла – и я плыл. Я, чёрт побери, снова был как гребец на планетарной мельнице, я вновь обрёл тело, я…

– О! – радостно воскликнул гад. – О!

И сунул в ящик вторую руку – с другой стороны. Я, беспорядочно взмахивая полушариями, кинулся в противоположную сторону банки. Но там меня ждала другая, то есть первая, рука, я от неё шарахнулся, а гад второй, то есть другой рукой… То есть вы догадались – он таким образом ещё долго гонял меня из угла в угол банки, пока я окончательно не изнемог, расплющился и лёг на дно. Гад похвалил меня:

– Великолепно! – И прибавил: – Отдыхай. Завтра продолжим.

И закрыл ящик. Я, без сил, лежал на дне. Так я пролежал всю ночь. Я ничего не видел и не слышал, эфир тоже был совершенно безмолвен.

Затем вдруг опять открылся ящик, сверху показался гад, он опустил обе руки, я прижался ко дну, он вытащил меня – вместе с банкой, конечно – из ящика и поставил рядом на столешницу. В лаборатории было очень светло. И там же было весьма оживлённо, то есть я увидел сразу два, а то и три десятка, если не больше, коллег гада. Они стояли плотной группой и настороженно смотрели на меня. Я не шевелился. Я никогда не видел такого большого скопления гадовых коллег, мне было не по себе, так что я был насторожен не менее их. Один гад чувствовал себя прекрасно. Не скрывая самодовольной улыбки, он протянул ко мне руку – и я инстинктивно шарахнулся к противоположной стенке. Коллеги гада дружно, восхищённо ахнули. Гад протянул ко мне другую руку. Я шарахнулся обратно. Гад сделал ловкий пасс – и я всплыл почти к самой поверхности. Гад что-то быстро сказал, слов я не понял, он как будто говорил на другом, мною ранее не слышанном языке. Один из гадовых коллег ответил ему – так же непонятно для меня.

Потом они все враз заговорили; они то вступали в общую дискуссию, то терпеливо выслушивали кого-то одного из них, то вновь начинали говорить, перебивая один другого. Их речь я по-прежнему не понимал. Потом один из коллег подошёл ко мне, протянул ко мне руку – и я медленно отплыл от него, тем самым показывая, что я не боюсь его и в то же время согласен сделать то, что он от меня ждёт. Все зааплодировали. Потом из их общей группы по очереди вышли ещё несколько коллег, и я с каждым разом отвечал им всё более сложными разворотами, даже почти кульбитами. Потом они все ушли, и гад с ними тоже.

Но очень скоро он, раскрасневшийся от радости, вернулся. Я замер в ожидании. Он подошёл ко мне, взмахнул рукой, а я даже не шелохнулся. Потом так повторилось ещё трижды – он пугал меня, а я не шевелился. Тогда он, подогнув ноги, опустился на примерно одну со мной высоту, посмотрел на меня, как это у них называется, глаза в глаза, и тихо, но очень зловеще спросил:

– Ты чего от меня хочешь?

Я ответил:

– Пошёл вон!

Он буквально задрожал от злости, вскочил, лихорадочно осмотрелся…

Но меня это совершенно не тревожило, я думал: он меня услышал, он понимает мою речь, а если так, то я прав…

Но дальше я подумать не успел, потому что он одним ловким движением вскрыл мою банку, взял шприц и вкатал мне укол внутримышечно, кубов на триста, не меньше. Я охренел! То есть состояние было ужасное, а он предупреждал: ты у меня сейчас охренеешь! А теперь он меня, охреневшего, вновь сунул в герметичный ящик и закрыл на кодовый замок. Ему почему-то думалось, что мне там будет очень некомфортно. Он ведь не знал, что герметичный ящик для меня – место весьма привычное, потому что именно с таким, или весьма похожим объектом, связано моё третье и, наверное, самое важное воспоминание.

Так вот, я тогда тоже находился в ящике. Но не в герметичном, а с дверью. Иногда она открывалась, ко мне в ящик заходил клиент и называл определённую цифру. Я согласно кивал головой (у меня тогда ещё было тело), оборачивался к панели и нажимал пальцем на кнопку с названной цифрой. Ящик (правильнее, лифт) приходил в движение. Я смотрел на клиента, клиент на меня. На мне был форменный китель с большими металлическими пуговицами (вспомнили?) и такое же форменное кепи с блестящим козырьком. Что и говорить, работа была лёгкая – нужно было, при виде очередного клиента, мгновенно оценить его пригодность и прикоснуться к соответствующему сегменту панели – «вверх» или «вниз». То есть «кнопок» в самом деле было всего две, а всё остальное – муляжи. Так же и направлений движения ящика было всего два – на повышение и на ликвидацию. И какое из них выбирать, решал я. Начальство меня почти не проверяло, я действовал по собственному усмотрению. То есть я поворачивался к клиенту, сканировал его, оценивал его структуру, принимал решение – и всё остальное делал лифт. А уж какую кнопку я нажму, было совершенно безразлично. Единственная неприятная особенность этой работы заключалась в том, что клиенты иногда бросались на меня, требовали изменить направление движения, били меня или стучали по панели… Но ничего не изменялось, ибо панель на это никак не реагировала, а моё тело уже тогда было мне почти не нужно, всё решал мозг, мозг у меня был превосходный, почти такой же, как сейчас. А вот тело было дрянь, его было не жалко. Да и я, повторяю, обходился без него: мозг выдавал нужный импульс, замыкалась нужная цепочка – и лифт устремлялся в нужном направлении.

А потом, наверное, случился какой-то сбой, у меня наступил провал памяти – и я опомнился здесь, в этой чёртовой лаборатории, один на один с этим гадом, потому что все остальные мозги, всех моих горе-товарищей, можно не брать в расчёт. В этом я убедился уже на следующее утро, когда гад вытащил меня – вместе с банкой – из ящика, потом даже вытащил меня из банки, поднял высоко над собой, повернул на все четыре стороны, показал всем секторам и громко спросил, вижу ли я среди этих ничтожеств хоть одну извилину, которая мне сочувствует. Я помолчал и ответил, что нет.

– Вот то-то же, сморчок, – самодовольно сказал гад.

И, больше уже ничего не говоря, забросил меня обратно в банку.

С того утра я начал чахнуть. То есть я стал ко всему безразличен – почти не реагировал на то, как гад размахивал передо мной руками, менял условия моего содержания или то перемещал мою банку в сектора к сородичам, то снова в герметичный ящик. А однажды он даже вынес меня из лаборатории и какое-то время прогуливался со мной в скверике под окнами, я сканировал воздух, деревья, траву, прохожих, птиц, насекомых…

И потерял сознание.

Когда я очнулся, то уже лежал здесь, на столе, в другой, куда более просторной банке, рядом со мной лежал какой-то корень, который активно излучал целый спектр различных микроэлементов. То есть постоянно обогащал питательный раствор. А с другой стороны банки, прижавшись к ней лбом, замер гад. Его настороженные глазки пристально наблюдали за мной. Рот у гада был плотно сжат. И вдруг:

– С возвращением, – услышал я голос гада, хоть губы у него по-прежнему оставались сжатыми.

– Благодарю, – ответил я примерно тем же способом, как гад.

Но он непонимающе переспросил:

– Что, что?

Я попытался ответить, но не успел – мысли мои помутились и я снова потерял сознание.

Впоследствии я терял его постоянно, а когда бывал в сознании, то подолгу не мог сосредоточиться и ответить на самые простые вопросы. Гад очень обеспокоился подобным моим состоянием. Он целыми днями не отходил от меня, менял мне растворы, делал бесконтактный массаж, постоянно проводил различные измерения, изучал их, хмурился – и вновь менял условия моего содержания. Условия, надо признать, становились всё лучше и лучше. А я, напротив, чувствовал себя всё хуже.

Тогда гад пошёл на ещё один эксперимент – по его приказанию служители внесли в лабораторию складную кровать, и теперь гад буквально дневал и ночевал рядом со мной. Спал он очень чутко и урывками. Включал для меня музыку. Музыка была особая, заунывная, но, так научно считается, это лечебная музыка, так называемая релаксация. Таких релаксаций у него было пять вариантов, он их гонял по кругу, а я их по кругу слушал. Они мне, честно скажу, не то что не нравились, а я их просто ненавидел, они меня доводили до бешенства. Но я как посмотрю на гада, на то, как он на меня смотрит, как у него пот на лбу выступает, как у него глазки испуганно бегают…

А потом думаю: да почему испуганно? Он просто за меня волнуется, что в этом плохого? И для чего он это делает? Он учёный, он ставит опыты для того, чтобы научиться лечить своих коллег, если они вдруг заболеют. То есть никакой он не плохой, думал я, мы просто раньше не понимали один другого, а теперь стали наконец понимать, наши мысли вошли в резонанс. От меня, я это чувствовал, теперь шли только положительные волны. А он опять открыл банку и мне ещё что-то вколол. Я вначале испугался, а потом почуял, что я его ещё сильней люблю. И он ко мне тоже изменил отношение. Он подходит ко мне, смотрит на меня, любуется, а я становлюсь ещё лучше. Я уже такой хороший, что он не может оторвать от меня глаз. Он уже не владеет собой, а я становлюсь ещё лучше. У него аж сердце замирает от восторга. Пульс у него всё реже! Аритмия! Дыхание сбивается, он начинает задыхаться, у него синеет лицо, глаза остекленели, он оседает, начинает падать прямо возле моего стола, какая радость!

И тут он цепляется за банку, и тащит её за собой, раствор бурлит, я падаю со стола, внизу я вижу стремительно приближающиеся ко мне кафельные плитки пола! Банка вдребезги! Он, сволочь, убил меня! Ублю…

…И вот я, похоже, достиг абсолютного совершенства, ибо я одновременно есть и меня в то же время нет, я не существую уже ни в какой форме, то есть у меня нет ни тела, ни мозга, но я мыслю и осознаю окружающее меня пространство. Вокруг меня абсолютно белый свет, и сам я – такой же белый свет, часть его, некий сгусток световой энергии, а, может, и сгустка тоже нет, но я, повторяю, существую! Или мне это только кажется?