Текст книги "Грозное дело"

14

Через двойные сени они выбежали на галерею – гульбище – и посмотрели вниз, во двор. Внизу карлы не было, там вообще было пусто. Тогда они глянули вверх – и увидели, что карла ловко, как паук, лезет по стене наверх, на следующий этаж. А там окна были широченные, светличные, карла сейчас в такое вскочит – и ищи-свищи! Клим в досаде закричал:

– Ага! Ну ладно! – и выбежал обратно в дверь, протопал в сенях и затих. Это он, понял Трофим, побежал вкруговую, перехватить карлу в светличных окнах. А Трофим остался. Примерился, встал на перила и глянул наверх. Карла – а чего ему, он лёгкий – лез по стене всё выше и выше, и уже почти добрался до светличных окон. Сейчас оттуда высунется Клим и его сцапает. И сто рублей – Климу. А вот хрен! Трофим размахнулся и ударил кочергой об стену, вбил её между брёвнами и подтянулся. Упёрся сапогом, опять ударил – и ещё поднялся. Стало веселей, Трофим хмыкнул. Карла, будто бы это расслышав, остановился, глянул вниз, увидел кочергу и, соступив немного, ударил по ней сапогом. Кочерга не поддавалась. Трофим засмеялся, вырвал кочергу и замахнулся. Карла проворно отскочил и так же проворно, по-паучьи, полез дальше вверх. Трофим, плюясь, полез за ним. Карла уже лез мимо светличных окон. Сейчас оттуда Клим полезет…

Но Клима пока видно не было. Трофим долез до светлицы, обогнул окно, шапка на нём едва держалась, он поправил шапку. Снизу вдруг послышалось:

– Давай! Давай!

Трофим глянул вниз. Там стояли дворовые девки царицыного чина и кричали. Кому это они – мне или ему, – думал Трофим, упираясь сапогом в наличник.

А карла лез быстро и ловко. Дальше будут чердачные окна, в них карла не просунется, думал Трофим, вот там и возьму его, только бы самому не сорваться.

Снизу, из окна светлицы высунулся Клим, крикнул Трофиму:

– Я сейчас! – и вновь пропал.

Это он побежал на чердак, догадался Трофим. Но чем он там может помочь? Не пролезет он в чердачное окно, там даже карла не пролезет.

Карла уже добрался до чердачных окон и сразу полез дальше, к крыше. Перегнулся и залез туда, пропал из виду. Трофим злобно сплюнул. Снизу закричали:

– Не робей, Москва! Он возле трубы сидит! Давай!

Трофим мельком глянул вниз. Там уже сошлась целая толпа поглазеть. Трофим, усмехнувшись, полез дальше. Снизу зычно крикнули:

– Пыжов! Не подведи!

Трофим опять посмотрел вниз. Перед толпой стоял Зюзин и смотрел, придерживая шапку, на Трофима.

– Пыжов! – снова крикнул Зюзин. – Я тебя как учил?! А ну!

Трофим, уже больше не оглядываясь, долез до крыши, зацепился за неё, повис, как червяк, поболтался, подтянулся и залез. Вот только с него свалилась шапка. Снизу сразу закричали:

– Шапка! Шапка!

Трофим лёг на крышу и громко дышал. В глазах потемнело. Карлы на крыше видно не было.

– Он за трубой! – кричали снизу. – Левей! Давай!

А как давать? Черепица была лакированная, скользкая, ухватиться не за что, черепицу везли из немецкой земли, по три рубля за штуку. Трофим, стоя на коленях, сделал шаг вперёд и поскользнулся. Карла выглянул из-за трубы и засмеялся. Трофим замахнулся кочергой. Зюзин снизу закричал:

– Руби! Заплатим!

Трофим ударил в черепицу, вогнал в неё кочергу, подтянулся. Карла перестал смеяться, отскочил. Трофим ударил ещё – и ещё подтянулся. Карла отвернулся и полез наверх. Карла скользил. Сто рублей скользят, думал Трофим, усмехаясь, убьётся – ста рублей не будет. И ещё раз рубанул, подтянулся – и ещё. Потом ещё. Ещё…

Карла залез на самый верх, на конёк, сел на него и утёрся. Трофим ещё раз рубанул и подтянулся. Карла поднялся и встал на коньке. Трофим дотянулся рукой до конька. Карла сплюнул, пошёл по коньку к голове.

Голова у конька была позолоченная, зубы оскаленные, уши прижаты, грива торчала во все стороны. Карла дошёл до головы, глянул перед собой вниз, во двор – и отшатнулся. Оробел карла, подумал Трофим. Высоковато, что и говорить, – и тоже встал на конька. И, расставив руки, пошёл к карле. Карла стоял к нему лицом и ждал. Трофим подошёл ещё и, мимо карлы, глянул вниз, во двор. Толпы там уже не было – вся толпа стояла в стороне, а внизу, почти возле стены дворца, стояли только стрельцы и держали на растяжку здоровенную холстину, саженей три на три, не меньше. В неё будут ловить карлу. Ну а если карла прыгнет мимо, тогда что? Зачем была вся эта маета? Трофим мягко сказал:

– Васятка! Ты на меня не гневайся. Мне царь-государь велел, – и незаметно подступил на шаг. – Как мне было царя ослушаться? Никак! Вот я…

А сам подумал: только бы не мимо! – и быстро ступил вперёд, ещё шире расставил руки, мотнул кочергой, оскалился! Карла шарахнулся назад – и оступился, сорвался вниз, и полетел, закувыркался, прямо на холстину. Трофим, подступив к коньковой голове, видел, как карлу схватили, скрутили и оттащили в сторону. Потом Зюзин глянул вверх, пожевал губами и резко махнул рукой. Трофим перекрестился – и прыгнул.

И тоже попал в холстину. Его удержали, на него надели шапку, его стали хлопать по спине, подбадривать. Трофим был очень рад. Ещё бы: и кочерга была при нём, и руки-ноги не поломаны. Трофим соскочил с холстины, встал на землю, осмотрелся. Вокруг стояли стрельцы, все в белых шубных кафтанах – белохребетники, царская сотня. В одном месте они расступились, вперёд вышел Зюзин, строго глянул на Трофима и спросил:

– Откуда ты такой?

– С крыши, – ответил Трофим, уже чуя неладное.

И не ошибся – Зюзин продолжал:

– С какой крыши?

Трофим показал на ту, с которой спрыгнул.

– Так это же царицын терем! – грозно воскликнул Зюзин. – Как ты, пёс, туда попал? Как смел?!

– Я… Это… – только и сказал Трофим. – Догоняли! Не заметили!

Зюзин ещё раз посмотрел наверх, прибавил:

– А как черепицу изгваздал! Сколько казне убытку!

Трофим понял, что пропали его сто рублей, и вздохнул. Зюзин вдруг смягчился и сказал:

– Ладно. Пока что не до этого, – отвернулся и позвал: – Овсей!

Вперёд других вышел стрелец с карлой в руках, в охапке. Карла кусал губы и пыхтел. Зюзин вырвал у Овсея карлу, перехватил его одной рукой за шиворот и, так и держа перед собой, пошёл вперёд. Стрельцы раздались на две стороны. Зюзин велел Трофиму догонять. Трофим догнал, они пошли через стрельцов.

За стрельцами стояла толпа дворовых. Зюзин остановился, поднял карлу над собой, потряс им как пустым мешком и начал выкрикивать:

– Православные! Вот он, поганый пёс смердячий! Слыхали, что он брехивал? А вот он сейчас у нас одумается! Я его к царю снесу, и пусть он там расскажет, как оно на самом деле было!

Зюзин пошёл через толпу к крыльцу. Трофим пошёл за ним, а за Трофимом – стрельцы. Толпа стояла и немо молчала. Карла вертелся в зюзинской руке, корчил рожи и пытался вырваться, да всё напрасно.

15

Но опять пошли в покойную. Ставни там были уже составлены, окно открыто. Но всё равно свету в палате не хватало. Пора поздняя, ноябрь, думал Трофим, а снегу ещё толком нет.

Зато было натоплено, как в бане. Зюзин поставил карлу на пол, но продолжал держать за шиворот, и с одобрением сказал:

– Ого! Дров не жалели! – и спросил: – Кто здесь сегодня истопник?

Один из стрельцов ответил, что Андрюшка. Зюзин засмеялся и прибавил:

– Славно топит! Теперь будет всё время здесь топить. Вместо того Саввы. Савва не жилец! Да как и этот пёс.

Сказав такое, Зюзин разжал пальцы. Карла свалился на пол, но тут же вскочил и гневно посмотрел на Зюзина. Зюзин его поддразнил:

– Зыркай, зыркай! А всё равно ты уже не жилец. Такое всклёпывать на государя, аспид!

Карла сердито ощерился. Но Зюзин уже не смотрел на него, а подошёл к закусочному столику. Столик был до самого пола накрыт дорогой парчовой скатертью. Карла вполне может под ней спрятаться, подумал Трофим. Зюзин опять заговорил:

– Смотрите, православные, запоминайте. На царёв суд взираете! – И тут же окликнул: – Гришка!

Вышел Гришка, скорописец, пощёлкал пером об ноготь. Зюзин кивнул ему записывать, оборотился к карле и велел назваться. Карла в сердцах ответил:

– Василий сын Петров Карась.

Голос у него был бабий. Гришка записывал, перо скрипело. Зюзин глянул на Трофима. Трофим сунул карле крест. Карла чмокнул крест и отвернулся.

– Басурманин, – сказал Зюзин. – Сразу видно. Но ладно. Рассказывай!

Карла, облизнувшись, начал говорить:

– А что я ещё скажу? Я же уже рассказывал: эти стояли как столбы, вниз не смотрели, я мимо них прошёл, дверь приоткрыл, мне много не надо, я не жирный…

– Стой! Стой! Стой! – перебил его Зюзин.

И повернулся к стрельцам. Один из них выступил вперёд.

– Иди вниз, – приказал ему Зюзин, – и приведи рынд этих, нелюдей. Пусть послушают, какая от них польза, как они службу несут, скоты!

Стрелец вышел. Зюзин велел карле продолжать, и тот продолжил:

– Вот я тогда сюда пришёл, никого здесь ещё не было. А я был с пирогом, с медовым. Я на поварне его взял. Укромно. И унёс. А тут сел под скатерть и сижу. Вдруг слышу – дверь открылась. После слышу государев голос, и он что-то выговаривает, очень грозно, но негромко. А второй голос только покашливает. Но я его сразу узнал, это царевич был. И вот подошли они прямо ко мне, к столу, встали. Вот здесь – царь, вот здесь – царевич. И, слышу, царь уже погромче говорит, что, может, надо бы велеть, чтобы принесли им сюда перекусу, а то он проголодался. А царевич ему в ответ злобно: не надо! И царь уже тоже со злом сказал: как это не надо, не учи меня! И посохом об пол бабах! А дальше ещё злее: что ты за привычку взял везде лезть вперёд?! Ничего ты ещё не понимаешь, не одолеть нам сейчас ляхов, надо с ними мириться, я к ним и послов уже послал… А царевич, тоже очень зло, в ответ: не стану я с ними мириться. Не хочешь, я тогда один на Псков пойду, ляхов побью, и псковитяне мне тогда… А царь ему: ах, так! А вот тебе! Бац ему посохом! Бац…

– Врёшь! – крикнул Зюзин. – Брешешь, пёс! Наш царь зверь, что ли, чтобы на царевича кидаться? Да ещё с посохом?!

– Так… – начал было карла.

Но Зюзин уже продолжал, очень громко:

– Опять брешешь! Царь не зверь! Да и не сказал бы он такого! Царь и не думал с ляхами мириться! Мы же тогда утром Сёмку Ададурова гонцом в Псков собирали, и что царь ему наказывал? Сёмка, скажи моим рабам, что я, царь-государь, их не забыл, а собираю войско, и с тем войском к ним приду! А вот царевич, тот, наоборот, шипел: нельзя ляхов дразнить, надо с ними замиряться, надо им Ливонию отдать, и Полоцк, и Нарву, и…

Тут Зюзин вдруг замолчал и осмотрел всех, кто там был, а после снова повернулся к карле и, хитро прищурившись, сказал:

– Так, говоришь, ты под столиком сидел? Под скатёркой? И слушал? Ну так опять туда залезь. А мы на это посмотрим.

Карла повернулся к столику, приподнял угол скатерти, полез… И застрял. Чертыхнулся, ещё раз полез… И отступил, злобно выкрикнув:

– Туда нельзя! Там доски!

И в самом деле, теперь, когда скатерть была задрана, открылось, что под столиком набиты две широкие доски – крест-накрест.

– Их там раньше не было! – добавил карла. – Я сколько раз туда лазил!

– Как это не было? – сердито спросил Зюзин. – А это что?!

– Это их кто-то прибил! Тогда их не было!

Доски и в самом деле были новенькие, жёлтые. Но Зюзин всё равно сказал:

– Брехня это. И все твои слова – брехня. Никто здесь ничего не прибивал.

– Нет, не брехня! – крикнул карла. – Вот хоть у Спирьки спроси! Спирька здесь лет двадцать служит, он здесь каждую занозу знает!

Зюзин обернулся, велел:

– Клим! А ну давай сюда этого Спирьку! И живо!

Трофим тоже обернулся и увидел: Клим стоит в двери. Вот Клим и нашёлся, подумал Трофим. Но Клим тут же поклонился Зюзину и вышел – за Спирькой.

– Вот так, – продолжил Зюзин, снова обращаясь к карле, – сейчас мы тебя проверим, деревянная твоя башка. Брехать надо с умом. Сказал бы, что сидел под лавкой, и всё шито-крыто было бы. А так вот какая незадача – доски! Да не сидел ты здесь тогда и ничего не слышал! А я вот государя слушивал, когда он Сёмке Ададурову говаривал…

И Зюзин опять начал молоть про то, как царь напутствовал Ададурова и говорил, чтоб тот сказал пскопским…

Ну и так далее. Карла смотрел куда-то в сторону, за печь. Что-то нечисто здесь, думал Трофим, здесь кто-то – Зюзин или карла – брешет. Или даже оба. А вот рында не брехал, когда сказал, что здесь, в покойной, есть ещё вторая дверь. Вот это бы узнать наверняка, вот бы найти её, вот это важно! А доски что! Их, может, всего только час тому назад прибили. Клим прибил. Столик вчера был… А вот какой он был вчера? И была ли на нём эта скатерть? Или был рушник?

Только Трофим так подумал, как открылась дверь и вошёл Клим, ведя перед собой Спирьку, государева комнатного сторожа. Вид у Спирьки был довольно бодрый, даже почти весёлый, он, наверное, был очень рад, что его вывели из пыточной. Ну да только ещё неизвестно, будет ли ему от этого какая польза, подумал Трофим, затыкая кочергу за пояс. Зюзин тут же окликнул:

– Трофим!

Трофим выступил вперёд и поднял целовальный крест. Спирька чмокнул крест, назвался Спиридоном, но тут же исправился: «Спирька». Зюзин на это усмехнулся и спросил, давно ли он здесь служит. Спирька уверенно ответил, что на Покров было семнадцать лет.

– Всё ли ты здесь знаешь? – строго спросил Зюзин.

– Всё.

– И этот столик знаешь?

– Знаю.

– А эти под ним доски?

– Доски тоже знаю.

– Когда они здесь появились?

– На прошлой неделе.

При этих словах карла взвизгнул, но Зюзин велел молчать – и карла замолчал. Зюзин опять стал спрашивать:

– Зачем здесь эти доски?

– Столик расшатался, – сказал Спирька. – Царь велел досок подбить. Подбили.

– Ещё до той беды?

– До той, конечно.

– Кто подбивал?

– Иван Пень, светличный плотник.

– Позвать Ивана! – велел Зюзин.

Пошли за Иваном. Зюзин сказал Спирьке:

– Вот это служба! Тебе за это моя милость: велю Ефрему, чтобы он тебе кнуты уполовинил. – После повернулся к карле и сказал:

– Вот как надо служить, дубина. Понял?

Карла молчал, опустив голову.

– Вот! – продолжил Зюзин, с гордостью осматриваясь по сторонам. – Правда всегда наверх выйдет. А неправде срубим голову! Ты меня слышишь, пёс?

Карла проворчал, что слышит.

– Э! – сказал Зюзин, усмехаясь. – Кабы сразу рубить голову, это бы тебе была большая милость. А так я сперва велю перетереть тебя верёвками. Видал, как перетирают? А как варят в кипятке? Так и тебя, может, сварить? Да накормить свиней?

Карла молчал. Тогда Зюзин сам ответил:

– Свиньи не станут тебя жрать, побрезгуют. – И вдруг очень строго спросил: – Зачем брехал? Зачем на себя такой грех взял – царя порочил?!

Карла шмыгнул носом и ответил:

– Обидно мне стало, боярин. Пскопской я. Пожалел я Псков. Дай, думаю, скажу, вдруг царь послушает…

– Болван! – строго сказал Зюзин. – Я же толковал уже: царь-государь стоит за Псков. Я, говорит, как только войско соберу, так и пойду на Псков и там королю Степану его мышиные усы повыдираю, чтобы моих пскопских не обижал!

И Зюзин засмеялся. Спирька тоже засмеялся, но негромко.

– А ты молчал бы, пёс! – грозно прикрикнул Зюзин. – Почему это у тебя здесь по палате невесть кто шастает, ворованные пироги под стол таскает и там их без спросу жрёт! А? Почему?!

Лицо у Спирьки сразу пошло пятнами.

– Ладно, – сказал Зюзин. – Придёт ещё и твой черёд. – И, повернувшись к карле, продолжал: – Ну а ты, если сюда давно повадился и часто здесь бывал, теперь скажи: не замечал ли тут чего нечистого?

Карла подумал и ответил:

– Замечал.

– О! – сказал Зюзин. Осмотрелся и спросил: – И какой он из себя, этот нечистый?

– Не рассмотрел, – сказал карла. – Он же всегда в углу сидит, за печкой, а там темно, – и указал, где именно.

Трофим, как и все остальные, невольно посмотрел туда, куда указывал карла, но там опять было темно. Зюзин сердито хмыкнул и спросил:

– Зачем он там сидел?

– Как зачем? – воскликнул карла. – Чтобы царя убить!

– Как это убить?

– А очень просто! Вот так!

И тут карла вдруг выхватил из рукава небольшой ножик и ткнул им себя в грудь, прямо в сердце! И упал. Зюзин с Трофимом кинулись к нему. Карла хрипел, у него изо рта шла кровавая пена.

– Карла! – кричал Зюзин. – Зачем ты себя убил? Зачем опять набрехал?! Отвечай!

Но карла только хрипел, плевался кровью и закатывал глаза. И вдруг затих. Зюзин поднялся, отряхнул руку об руку и зло сказал:

– Вот гад! Нарочно сам себя убил. Чтобы я был виноватый.

Открылась дверь, вошли стрелец и дворовой. Стрелец сказал:

– Иван Пень, светличный плотник. Который доски прибивал.

Дворовой поклонился. Трофим поднял крест для целования.

– Уже не надо, – сказал Зюзин. – Злодей и так во всём сознался. И повинился. Пошли вон!

Стрелец и дворовой поспешно вышли. Зюзин оглянулся, отступил и сел на лавку. Осмотрелся и мотнул рукой – очень размашисто. Все быстро потянулись в дверь. В покойной, кроме Зюзина, остались только Клим с Трофимом. И мёртвый карла лежал возле столика. Ковёр вокруг карлы был тёмный, в крови. Зюзин посмотрел на карлу и сказал:

– А что! А если и вправду кто под столиком сидел? А после выскочил…

– Рост у него малый, – сказал Клим. – Не дотянулся бы.

– Сам знаю! – злобно воскликнул Зюзин. – А всё равно ведь кто-то был! Вот и Савва сказывал про тень за печью! А теперь и Спирька. – И вдруг, повернувшись к Трофиму, велел: – Чего стоишь? Ищи!

Трофим промолчал, подумал: нужно вторую дверь искать, и я поискал бы, да ты разве дашь?!

Зюзин, уже ещё злобней, продолжил:

– Или сам Савва и убил. А что?! Позолотили ручку, и он убил. Или всё же карла? Или тот, из-за печи?

– Может, и тот, – сказал Трофим. – Но тут надо ещё посмотреть.

– Смотри, смотри! – сказал Зюзин. И вдруг со злостью прибавил: – Ладно! Так и порешим: смотри, пока светло! Пока солнце не зашло, смотри. А вечером вернусь, спрошу. К вечеру никого не найдёшь, сам за всё ответишь, так и знай! Выну тебе глаза, скотина! – и развернулся, и пошёл к двери.

Но не успел он до неё дойти, как она вдруг распахнулась, и стрелец ввёл рынду Петра Самосея – того самого, который проболтался про вторую дверь. «Царица Небесная, – радостно подумал Трофим, – сейчас я у него всё вызнаю!»

Да только куда там! Зюзин развёл руки, зачастил:

– Эй! Уже не надо! Злодей уже во всём сознался. А этого веди обратно. И кнута им там всем для острастки! И всех выпустить!

Так, с разведёнными руками, Зюзин и вышел в дверь и вытолкал перед собою рынду вместе со стрельцом. И дверь за ним закрылась.

Трофим посмотрел на Клима. Клим спросил:

– А что теперь?

Трофим смотрел на карлу и молчал. Потом посмотрел на Клима и ответил:

– Я бы водки выпил.

– Это можно, – сказал Клим. – И это здесь недалеко. Я покажу.

Трофим шагнул к карле и наклонился над ним. Голова у карлы была здоровенная, а глаза чёрные, навыкате. Глаза были безразличные, как у всех покойников, ничего в них нельзя было высмотреть. А какие глаза будут у него, когда Зюзин велит их достать? Трофим поморщился.

– Айда, что ли, – сказал Клим, – не то водка простынет.

Трофим закрыл карле глаза и вслед за Климом вышел из покойной. А карла так и остался лежать возле столика.

16

Они вышли и пошли по переходу. По дороге им то и дело встречались рундуки, при рундуках стояли царёвы сенные сторожа с серебряными бердышами. Клим показывал овчинку, что-то тихо говорил, и сторожа расступались. Потом Клим и Трофим свернули в небольшие сени, за ними в ещё одни – и оказались в горенке, судя по запахам, рядом с поварней. Горенка была пуста. Они сели к столу.

Открылась дальняя дверь, из неё вышел служитель, внимательно посмотрел на Трофима, недовольно мотнул головой и, уже обращаясь к Климу, спросил, подобру ли он пришёл. Клим ответил, что пока что подобру, и тут же сам спросил:

– А что у тебя сегодня?

– Всё, что хочешь, – ответил служитель. Опять глянул на Трофима и добавил: – Государь же не ест ничего. Не носили к нему даже. Всё здесь так и стоит, остывает. Сам не вкушал и боярам не дал.

– И наш боярин тоже там, при государе? – спросил Клим.

– Кто это ваш? – настороженно спросил служитель.

– Теперь уже скоро всех наш! – со значением ответил Клим.

Служитель на такую дерзость только сверкнул глазами, а вслух ничего не сказал, велел немного подождать, и вышел. Это они про Годунова так, подумал Трофим, ведь если царевич Иоанн преставится, то наследником станет Феодор, а Годунов ему шурин, вот он и станет всем «наш».

Вошли служки, стали накрывать на стол. Стол был, конечно, пятничный, постный, но в то же время царский. Каких там только разносолов ни было! Трофим не сдержался и, указав на одну из диковин, спросил, что это такое. Клим со значением ответил, что это яблоко индейское, лимон, очень кислющее. И тут же прибавил:

– Зато какая у них водка мягкая!

После взял большой синий стеклянный кувшин, налил из него по шкаликам, сказал здравие царю с царевичем, и они выпили. Водка и вправду была сладкая, как мёд. Трофим придвинул к себе миску щей, щи оказались осетровые, и начал есть – не спеша, хоть и был крепко голоден.

Клим взял калач, надкусил и задумался. Потом так же задумчиво сказал:

– Карла горазд глотку рвать. На Псков пойти, ага! Так же и царевич говорил. Да-да! – уже сердито продолжал Клим. – Не слушай Зюзина, он тебе сейчас расскажет! А на самом деле было вот как: это царевичева выдумка, это он хотел идти на Псков. Ему что? Дело молодое, горячее. И он пошёл бы. Да государь не дал. Я, сказал, пока жив, сам буду решать! И послал к литве, к их королю Баторию, наших послов, мириться. А зачем так? Да затем, что это только у царевича в голове больше ничего не помещается кроме как Псков да Псков. А царь-государь Иван Васильевич весь белый свет сразу видит – от Аглицкой земли и до Опоньской, и от Полночного моря до Туретчины. Вот как царь должен смотреть! Свет на Пскове клином не сошёлся. Вон там же, рядом, наша Нарва как? А уже никак. Прохезали мы нашу Нарву. Теперь там шведы. Пока мы с литвой тягались, тут уже шведы набежали. Ям схапали, после Копорье, теперь Нарву. Так они скоро и под Новгород придут! Вот о чём сейчас надо думать: как шведов в Новгород не допустить, вот что важней всего. И царь так и подумал, и решил: надо послать к литве послов, сказать: так, мол, и так, твоё величество Степан Баторий, хрен с ней, с Ливонией, бери её, владей, а нам оставь Псков. А Баторий отвечает: мало! Тогда мы ему: а бери к Ливонии ещё Нарву в придачу, хочешь?

– Как это Нарву? – с удивлением спросил Трофим. – Ты же говорил, Нарва уже не наша – шведская.

– Воооот! В корень зришь! – сказал Клим. – А мы всё равно отдаём. Как свою. И вот когда Степан пойдёт на Нарву, он своё войско из-под Пскова выведет. И будет со шведами биться. Под Нарвой! Смекаешь? Передышка нам какая получается?! И пока литва будет со шведами биться, мы ещё войска туда подведём… Ну, понимаешь! Вот так и царь царевичу втолковывал. А тот ни в какую: сам пойду! Прямо сейчас! А царь…

И Клим вдруг замолчал, откашлялся. И даже глаза отвёл.

Трофим, немного помолчав, спросил:

– И царь Иван тогда что?

– Что, что? – будто не понял Клим.

– Ну, это…

– Посохом? Как карла набрехал? Так пойди и скажи Зюзину!

Трофим, помолчав, сказал:

– Зюзин сегодня сам ко мне придёт.

И поморгал, как будто проверял, глаза ещё на месте или уже нет. Клим на это хмыкнул и сказал:

– Ну, до ночи ещё вон сколько! А что делов? Сошёл к Ефрему, взял Савву…

– Нет, – сказал Трофим, – не по-христиански это как-то.

– Тогда что! Тогда помучайся! – насмешливо ответил Клим. – Трофимка-мученик!

Трофим тяжело дышал, молчал. Клим тоже помолчал, потом сказал в сердцах:

– Чего сопишь? Не сопеть надо, а искать! Вон у царя была беда какая! Тут тебе и ляхи, и литва, и шведы. Тут и от кесаря приехали. Антон Посевин, посол. От самого Папы, слыхал про такого? А царь-государь с ним сиживал и говорил. И уже выговорил то… – Но тут Клим спохватился, мотнул головой и сказал: – Много чего Папин посол царю наобещал. Посмотрим, что будет на деле. И вот когда Степан уйдёт под Нарву, мы тоже сможем идти на Ям и на Копорье. На шведов! И вот за это надобно до дна!

С этими словами он опять налил. Взял свой шкалик, поднял и, через него глядя, продолжил:

– А царевич заладил: Псков, Псков! Вот и оставь царство на такого.

Трофим подумал и спросил:

– А Фёдор разве будет лучше?

– Фёдор! – с усмешкой сказал Клим. – А что Фёдор? Фёдор же будет не один. С боярами!

– А… – начал было Трофим…

Но Клим перебил его, сказал:

– Да и не наше это дело. Наше дело – разыскать злодея. Знаешь, где его разыскивать?

Трофим в ответ только хмыкнул. Клим насупил брови, промолчал. Выпил, взял калач, ещё раз надкусил его и стал пристально смотреть на Трофима. Потом недобрым голосом сказал:

– А Зюзин не шутит. Зюзин как скажет, так и будет. Сказал: «глаза выну» – и вынет. Вот увидишь!

– Если вынет, уже не увижу, – ответил Трофим, улыбаясь.

Клим, не глядя на Трофима, пододвинул к себе миску и начал хлебать уху. Так же и Трофим – сперва доел щи, после карасей в пшене, после сморчков, после пирогов с горохом, раков, щуку чёрную верчёную, всё это запивая водкой. Да и Клим без дела не сидел, а только шваркал ложкой да покрякивал. А как только доел, сразу встал, сказал, что служба есть служба – и они опять пошли в покойную.