Текст книги "Шаг в палеолит"

Глава 2
Первые шаги

Вот уже шестые сутки, как я ползу, иначе и не скажешь, вдоль речного оврага вниз по течению. Хорошо, если в день прохожу километров пять. Время от времени по пути следования я складываю каменные пирамидки. Для чего… и сам не знаю, складываю, и всё. Солнце днём греет прилично, приходится практически раздеваться, а на ночь снова одеваться. Постоянно вылезаю на каменистый гребень берега осмотреть окрестности. Там ничего особо не меняется. Та же лесостепь, то же кипение жизни, и совершенно нет желания туда соваться. Прошлой ночью, после сытного ужина я почти уже задремал, как из-за бугра раздался такой жуткий рык, который всё тянулся и тянулся и закончился на таких низких регистрах, что меня аж до пяток пробрало. И вслед за этим резко оборвавшийся дикий визг. Ох… я, конечно, богатырь, но от таких звуков могу и обоср… Потом ещё полночи вздрагивал. Так что надежда на Прелесть да на костёр. Огонь – это наше всё. Хотя не стоит преувеличивать его значение, сведущие люди говорят, что дикие звери не лезут к костру, но и в ужасе не разбегаются. Рассказывают, в Африке львы подходят порой к костру достаточно близко. Уж как не хочется проверять на себе подобные утверждения, кто бы знал.

Зато менялся овраг. Его берега постепенно становились ниже и более пологими, края заметно раздвинулись. А вот каменистый гребень, наоборот, стал выше и круче. Речка тоже расширилась, метров до пятидесяти. Теперь её берега покрывали не только старые камыши, но и лозинник, а кое-где росли вербы и плакучие ивы. Стали попадаться ключи, бьющие прямо из склона оврага. На противоположной стороне несколько раз встречались распадки, из которых в речку впадали небольшие, но шустрые ручьи.

Рыба кишела! Я просто кидал с руки обычную колебалку, два-три энергичных рывка – и щука либо окунь уже сидит. Да какие! Хочешь побаловать себя сомятинкой – нет проблем: отрезаешь кусок мяса от той же щуки, забрасываешь закидушку, и через десять – пятнадцать минут… прошу любить и жаловать. А ещё может попасться крупный налим, а он, между прочим, родственник трески – никаких костей, кроме рёбер и позвоночника, и печень ничем не уступит тресковой. Я на другую рыбу даже не целюсь, смысла нет. Ради такой рыбалки сюда и попасть не жалко.

С птицей и вовсе беда. В смысле, её столько, что ощущение, будто я попал на птичник! Говорят, не так давно в Сибири, когда шла основная волна перелётной птицы, небо темнело. Верю. У меня тут тоже порой темновато.

Дома было просто. Ну с пяток видов уток, ну два-три вида гусей, столько же видов цапель, иногда промелькнут журавли, да если очень повезёт, увидишь лебедя и… всё. ВСЁ!!! Там, где когда-то пролетающие стаи птиц закрывали своими крыльями солнце, – ни-че-го!!! И вот я сподобился воочию лицезреть буйство жизни. Такое разнообразие птиц, что голова кругом. Два, ну с умственным напряжением, два с половиной десятка видов я как-то ещё могу опознать, остальное идёт под грифом – птицы. Гвалт стоит такой, что услышу какого-нибудь медведя, только когда он мне ноги начнёт отъедать. Над головой постоянно туда-сюда кто-то летает. Некоторые стаи, особенно гусиные, вообще на таран идут, видать, моя фигура у них вообще никаких ассоциаций не вызывает. Клянусь, вчера одна стайка шла на меня так низко, что я, скинув рюкзак, схватил Прелесть, размахнулся и… подпрыгнув, легко подсёк одного гуся, повредив крыло. Это, я вам скажу, что-то!

Откровенно говоря, на вкус гусятина, конечно, жестковата, но по сравнению с уткой очень даже ничего. Особенно если нашинковать помельче да потомить подольше, рису добавить и специями присыпать, получается очень хорошо. Этакая а-ля шурпа.

А утку я всё же поймал. Правда, обошёлся без хлебной корки, использовав рыбий пузырь для плавучести и кусок кишок от той же рыбы. Неоднократно слышал, что перелётная утка рыбой отдаёт. Ну, может, в наше время и отдаёт, а тут полное ощущение, что рыба себе крылья отрастила, чтобы из водоёма в водоём перебираться. Такое только с реальной голодухи есть станешь. Но пока, слава богу, не голодаю.

Так и двигаюсь. С утра доедаю, что не съел с вечера, – и в путь. Как солнце встанет в зенит – привал и лёгкий перекус, а ближе к вечеру начинаю приглядывать место для ночёвки: каверну какую-нибудь в склоне холма, несколько больших камней, лежащих рядом, береговую промоину… Не то чтобы это было реальной защитой, а так… скорее для психологического комфорта.

На берегах не как в небе, но тоже жизнь кипела. Лисы, мелкие шакалы, хорьки, ласки – это только кого я сумел опознать – постоянно шмыгали вдоль берега в надежде на зазевавшуюся уточку. Несколько раз невдалеке видел мелких то ли косуль, то ли коз. Зайцы и всевозможные суслики так вообще чуть ли не под ногами бегали. Можно, конечно, при желании кого-нибудь и добыть, но пока нет такой необходимости. В реке тоже животная движуха. Из всех виденных мной сумел опознать бобра, ондатру и нутрию. Последнюю едал. Очень даже неплохое мясо!

Но главное, пока не видел ни одного серьёзного хищника. В принципе, понятно, воды сейчас везде много, но вот когда лесостепь подвысохнет и травоядные потянутся на водопой к реке… тогда за ними придут и «серьёзные товарищи». В какой-то мере мне очень повезло со временем попадания, но расслабляться не стоило. Я и не расслаблялся и… гиен заметил вовремя!

Их подвёл инстинкт, а меня спасло человеческое зрение!

Гиены сделали всё правильно. Ветер дул мне в спину, и поэтому две из них залегли впереди, а ещё две – на склоне холма сбоку. Был бы я какой-нибудь газелью, то, как только поравнялся бы с засадой на холме, гиены кинулись бы в атаку – одна на газель, другая – отрезая путь назад. И конечно, газель рванула бы прямо и… нарвалась бы на сидящих в засаде, а там… у кого больше удача. Зрение человека работает не как у травоядных. Как у всех млекопитающих хищников, оно бинокулярное. Гиены со своим окрасом идеально маскируются среди камней и прошлогодней травы. У газели не было бы шансов их разглядеть – увы, такова особенность их зрения…

Я мерно толкал велосипед, стараясь не наехать колесом на какой-нибудь острый камень, и посматривал по сторонам, скоро нужно останавливаться на ночлег. Вдруг моё внимание привлекла небольшая стайка мелких птах, летевшая низко вдоль склона, и вдруг резко взмыла вверх. Я остановился и, сняв рюкзак, внимательно присмотрелся к тому месту. От меня до него было метров пятьдесят наискосок. Вроде ничего, всё нормально и… словно фотография проявилась: в один миг я разглядел и напряжённые силуэты, и внимательные злые глаза, и торчащие белые клыки. Несколько тягучих секунд мы, казалось, смотрели друг другу в душу, а потом, видимо поняв, что добыча их заметила, гиены бросились ко мне. А я, схватив Прелесть, кинулся к реке. Как ни быстры были гиены, у края оврага я был быстрее и, уже прыгая вниз, краем глаза успел засечь, что вдоль кромки ко мне мчатся ещё два хищника. Два десятка прыжков по склону, и, мощно оттолкнувшись ногами, я с шумом рухнул в воду. Вынырнув метрах в десяти, я нащупал ногами дно, вода доходила до груди, и повернулся к озадаченным охотникам. Гиены с мерзким хныканьем и повизгиванием топтались на берегу, не решаясь последовать за мной.

– Что, падлы, получили от Петьки нежданчик? Ну, – махнул я глефой, – кто хочет тела варяжского воеводы, подплывай по одному!

Гиенам тела хотелось, а в воду – нет! Но и уходить они не собирались; с горящими глазами, с тягучей слюной из оскаленных пастей, они то отходили, то подходили к кромке воды. Пат.

А меня колотило, причём так, что зуб на зуб не попадал. И от студёной воды, и от выброса адреналина, и… от страха. Да! Страх – вот что самое поганое! В воде оставаться нельзя. Если заболею, это смерть. Можно переплыть на ту сторону и дождаться, пока эти мерзкие твари свалят. Рано или поздно они уйдут, но… вместо них со мной останется страх. Ненадолго. Мой страх и этот суровый мир быстро оборвут жалкие трепыхания испуганной тушки, в которую я превращусь, если сейчас отступлю.

– НЕТ! НЕТ!!! – заорал я, ударяя глефой по воде. – Мне страшно, но я никогда не был тварью дрожащей! Вы не мерзкие гиены! Вы мой страх! И сейчас либо мой СТРАХ убьёт меня, либо я убью его навсегда!

Нащупав сзади на поясе кобуру, я расстегнул её и достал туристический топорик: метать – самое то. Может, я и не великий специалист, но с шести-семи метров давно не промахиваюсь. Когда я медленно пошёл на гиен, они не поверили своему счастью. Засуетились и захныкали ещё активней, собрались прямо напротив меня и чуть ли не полезли в воду. Я подошёл на нужную дистанцию, воды было чуть ниже пояса. Не теряя темпа, стремительно метнул топор. Вряд ли гиены когда-нибудь видели метательное оружие. Та, в которую я метил, даже не дёрнулась, пока топор с силой не ударил её между плечом и шеей, и в тот же миг, широко размахнувшись, с диким воплем я кинулся в атаку. Пронзительный визг боли раненой, мои вопли и стремительное наступление повергло противника в панику. Отпрянув и в первые секунды мешая друг другу, они развернулись и устремились вверх по склону. Но я был уже рядом, крутанув над головой и выпростав на всю длину руки древко, я ударил ближайшую тварь. Сверкнув молнией, моя Прелесть без всякого сопротивления, словно просто махнул, отсекла ей заднюю лапу практически под самым телом. От удара гиену крутануло, и она с истошным визгом закувыркалась вниз. Всё произошло столь быстро, что я успел настичь ещё одну под самым гребнем оврага, она практически выскочила, когда я с двух рук саданул её в крестец. От удара гиену опрокинуло прямо на меня. Конечно, такая туша сбила меня с ног, и мы вместе покатились под откос…

Как я выхватил нож, как оседлал эту гадину, честно – не помню. Осознал я себя, когда, сидя на гиене, наносил ей удары ножом.

– Получи, тварь! Получи, мразь! Получи, сука! – На очередном ударе я понял, что гиена давно мертва. Схватив её за ухо, я повернул тяжелую, измазанную в кровавых слюнях морду и заглянул в остекленевшие глаза. – Что, сдохла, вонючая гнида?

Да уж, вонь, исходившая от неё, была и в самом деле фееричная.

Вложив нож в ножны, я на подгибающихся ногах добрёл до своей Прелести и упал рядом с ней. Меня мутило и колотило – начался отходняк. Через некоторое время мне наконец стало легче. Я встал и намного более уверенной походкой пошёл к гиене с отсечённой задней лапой. Какое-то время она пыталась ползти, но сильнейшая кровопотеря не позволила делать ей это слишком долго. Когда я подошёл, она лишь слегка приподняла голову и тихонько захныкала. На какую-то секунду, на один удар сердца мне вдруг стало жаль её. А потом моя Прелесть поднялась и опустилась.

Третью, последнюю гиену, в которую я метнул топор, я увидел, когда выбрался из оврага. На подгибающихся ногах, сотрясаемая конвульсиями, то падая, то вставая, она пыталась уйти как можно дальше от места, где получила страшную рану. Неспешным шагом, чуть ли не насвистывая, я настиг её. Собрав остатки сил, тварь повернулась ко мне, глухо рыча и тяжело поводя боками.

– Ну, вот и всё… – произнёс я, подходя ближе. – Пётр Алексеич Зотов оказался вам не по зубам. Нельзя связываться с самым ужасным существом на планете – человеком. Даже самые страшные хищники убивают, чтобы есть. А человек убивает, чтобы убить. На! – Я сунул лезвие под нос гиене, и она схватила его пастью.

Зубы противно заскрипели о металл. Я где-то читал, что сила сжатия челюстей у гиены почти такая же, что и у крокодила, во всяком случае сильней, чем у льва. Но не сильней стали!

Резким мощным толчком я вогнал лезвие в пасть несостоявшейся моей смерти, практически отделив верхнюю половину головы от нижней.

Глядя на затихшее у моих ног тело, я не испытывал ничего, никаких эмоций. Ничего!

Мой Страх умер!

Я переродился!

…Не спеша, аккуратно, внимательно я продвигаюсь куда-то в южном направлении. Прошло три дня с момента эпического сражения. Мало что поменялось вокруг, но внутри меня бурлили процессы, которые я и сам толком не мог объяснить. Будто вдруг я задышал полной грудью, звуки стали чётче, краски ярче, запахи резче. Внутренний подъём и ликование переполняли меня. Да, я могу погибнуть от сотен причин, но я теперь никогда не буду жертвой!

Смешно, но, кроме пары царапин да нескольких синяков, я тогда больше никак не пострадал. Собрав манатки, я отъехал километра на три, пока не нашёл подходящее место для ночёвки. Потом были постирушки и купание, чтобы смыть вонизм от гиен. Нагрел ведро воды и наслаждался, обтираясь посудной губкой. Потом устроил себе пир: открыл банку тушёнки, взял несколько картофелин, и, считай, я сегодня заново родился. А к чаю – эх, гулять так гулять! – открыл банку сгущёнки. И проспал всю ночь, как младенец.

А ещё вырвал у гиен верхние клыки и сделал себе ожерелье. Пока скромное, но… чёрт возьми, какие наши годы!

Анализируя схватку, пришёл к однозначному выводу – мне необходимо метательное оружие. Тот бросок топором очень помог, но кидаться им всё же не лучший вариант. Лук пока отпадает. Это только в кино да в книжке – согнул палку, из ботинка достал шнурок, привязал, и всё, лук готов. Ну-ну. Уж я-то точно знаю, сколько нужно времени и сил потратить, чтобы получить простенький, но рабочий инструмент. Приходилось сталкиваться.

Необходимы дротики или сулицы. Для человека непосвящённого может показаться, что это одно и то же, но это не так. И с тем и с другим я знаком не понаслышке. В соревнованиях на дальность и точность не раз приходилось участвовать. До двадцати метров у меня самая рабочая дистанция, хотя могу кинуть по «площадям», так сказать, и на сорок. Да и технология изготовления мне прекрасно известна. Эх, спасибо тебе, Российская реконструкция! Что бы я сейчас без тебя делал?

Но самый главный элемент – наконечники, изготавливать пока было не из чего. Использовать ножи – глупость несусветная. Воткнётся такой дротик неудачно, не поразив важных органов, и ускачет какая-нибудь коза в пампасы, лови её там. Хорошо, если найдёшь. А если нет? Тю-тю ценный ножичек! Долго думал, что бы такого оторвать от велосипеда… Отрывать и нечего. Вроде весь железный, а тонкий, если только рычаг педалей, но «на коленке» из него наконечник не сделаешь. Можно отпилить кусок рамы, один конец расплющить, заточить, но… не до такой степени я бедствую. Всё ещё ищу варианты.

После драки, думая перед сном о дротиках, занозило мне мозг слово «пампасы». Вот что-то вертится такое, а ухватить не получается… Плюнул, уснул. А утром – как озарение! Пампасы – это боло! Или болас, кому как больше нравится. Вот его-то я «на коленке» сделал махом. Три самодельных свинцовых грузила, по форме напоминающих сливу грамм по сто весом, к ним привязал нейлоновые шнуры, сантиметров по шестьдесят, связал вместе и с ещё одним куском верёвки с метр длиной, – бол о готов. Вот иду теперь, мечу его во всё, что движется. Пока результат неоднозначный. Сбил двух уток и гуся. Но в такую толпу, что тут над головой носится, проще попасть, чем промахнуться. Поэтому я «работаю» сейчас только по наземной живности. Зайцы, суслики, бурундуки всякие, лисы, если близко подпускают. Тут результат средний – между плохо и очень плохо. И не то что они как-то отпрыгивают или там уклоняются. Нет! Просто я банально мажу. Но это пока, скоро у меня откроется второе дыхание, за ним третье, а уж на пятом… количество перейдёт в качество. Вроде шутка. Но так и произойдёт, потому что так было, когда я учился кидать и топор, и ножи, и сулицы.

У меня полное ощущение, что нынешнее зверьё вообще не осознаёт угрозу летящего предмета. Видно, не накоплен ещё печальный опыт тысяч и тысяч поколений. Учёные утверждают, что у хищника, впервые увидевшего незнакомое существо, первая реакция – опаска, осторожность, «кто его знает, что за хрень такая». Если это существо не проявляет агрессии, то, как правило, следом идёт любопытство: «Интересно, эта хрень съедобная или нет». Возможно, они правы, ведь именно такую реакцию я наблюдал у соседского кота, впервые увидевшего черепаху. Кот, конечно, не тигр, но тут, по-моему, важен сам принцип. Звери здесь друг в друга ничего не кидают, а встречали ли они людей на своём пути, неизвестно. И таки да, хороший вопрос: а люди в этом мире есть?

Когда ты чего-то очень хочешь, судьба предоставляет тебе шансы. Правы мудрые люди, впервые подметившие это. Сегодня, когда я только начал подумывать об обеденном привале, то набрёл на него, и у него были ОНИ! Вот так, с самых больших букв! Он был скелетом гигантского лося, уж лосиные рога от оленьих я отличу легко. Скелет лежал в небольшой ложбине на склоне холма. Я, конечно, не индеец Зоркий Глаз и распознать, кто и как завалил такого гиганта, не могу, но, похоже, произошло это не так давно, возможно, зимой или прошлой осенью. Кое-где ещё валялись клоки шерсти и погрызенные кости, лишённые всякого намёка на плоть. Костей был серьёзный некомплект, но главное – рога! О-о-о, это что-то… Размах между лопастями метра два с половиной. В лопасть можно было усесться, как в кресло, я попробовал их поворочать… Мама дорогая, да в них килограммов под восемьдесят, а сколько на них замечательных отростков разной толщины и длины!

– Вот они, мои наконечнички! – ощупывая острые концы, довольно произнёс я. – Так! Автобус сёдня дальше не пойдёть, с чумаданами на выход!

Тщательно обустроив лагерь, придётся тут подзадержаться, я целенаправленно, часа два охотился на гуся, пока мне не повезло, – необходимы жёсткие маховые перья. Ну и гуся съем заодно.

Наконечники я делал просто: вставил в держатель ножовочное полотно, выбрал подходящий по форме отросток и, не отделяя его от основы, аккуратно, не дай бог сломать пилку, распилил на пластины толщиной сантиметра по два. Таких сделал три штуки и ещё одну потолще, сантиметра четыре. Длиной пластины были где-то сантиметров тридцать, а шириной – пять. Потом с помощью ножовки и напильников придал пластинам листовидную форму и выточил хвостовики, а затем срезал всё это с основы. И вот у меня три качественные заготовки на дротики и одна на более мощную сулицу. Длительное ширканье напильниками – и… 15-сантиметровый листовидной формы, овального сечения наконечник – три штуки. 20-сантиметровый клиновидный, ромбического сечения – одна штука. Распишитесь – получите!

Это языком, хе-хе, быстро, а ручками долгонько! Но сделал, ажно самому понравилось! Кость, конечно, не камень, и вроде на серьёзную охоту с костяными наконечниками как-то не очень… Но так думал, пока однажды не прочёл, что где-то в Германии откопали оленью лопатку, пробитую костяным гарпуном. А это, скажу я вам, очень серьёзный аргумент.

Теперь древки. Никаких «нашёл прямую палку, срезал», вон, таких по берегу растёт уйма, но всё это – хрень! Я не для другого дяди, для себя делаю. А посему завтра пойду в ближайший лес за правильной древесиной.

Выбравшись на гребень, я прикинул расстояние до ближайшей группы деревьев. Получалось недалеко – метров пятьсот, и это очень хорошо. Долгие прогулки по мамонтовым прериям, знаете ли, чреваты. Я ещё долго стоял, глубоко вдыхая тёплый весенний воздух, и с восхищением смотрел на величественную картину жизни. Много, ах как много мы потеряли в бездумной погоне за сомнительными благами… Что разменяли мы на айфоны, сникерсы, яркие пластиковые обёртки, не гниющие по сто лет, автомашины и бытовую технику, в которых изначально заложены технические условия – ломаться через три года. На грязный воздух, на отравленную воду, на умирающую природу, на детей, с каждым поколением рождающихся всё более и более слабыми! Как по мне, так очень плохой размен, очень!

Пока не стемнело, мой внутренний хомяк заставил напилить ещё несколько пластин, про запас. А также я отпилил рог, просто идеально подходящий для клевца. Тяжёлый, круглого сечения отросток имел ровный плавный загиб к заострённому кончику. Посадить на крепкую ручку, сделать полукруглый обушок, правильно заточить остриё – и получится грозное оружие. Не знаю, как череп медведя, а волчий или гиены какой пробьёт однозначно. А пятнадцать сантиметров в башке ещё никому здоровья не добавляло.

За древками сходил, прямо скажу, удачно! Без особых приключений добрался до леса. Из школьного курса помню, что мамонты были ландшафтообразующими животными в эпоху плейстоцена, являясь центром целой экосистемы. Они поедали огромное количество растительной массы, травы, кустов и молодых деревьев, тем самым не давая не только разрастаться лесам, но и зарастать подлеском. Даже термин вспомнил специальный – парковые леса. Ну, до парка тут, конечно, далеко, но и правда просторненько, воздушненько так.

По лесу я шёл осторожно, хотя здесь и нет ни особых зарослей, ни буреломов, но и рысь, и леопард – те ещё специалисты с дерева сигануть на любителя клювом пощёлкать. То, что нужно, нашёл достаточно быстро. Когда-то большое дерево, падая то ли от старости, то ли от ветра, завалило и сломало ещё несколько соседних деревьев. Одно из них, совсем небольшое, при ударе не сломало, а вывернуло с корнем. Корни и кору, я так думаю, быстренько объели козы да зайцы, и так оно и лежало, неспешно подсыхая в теньке и прохладе, дожидаясь меня.

Двадцатисантиметровый ствол отозвался бодрым звоном на удары обушком топорика – отлично! Первые сучья начинались где-то метрах в двух с половиной от комля. Достав цепную пилу, я достаточно быстро отпилил кусок ствола, сантиметров шестьдесят, и с помощью топора, молотка и заранее приготовленных деревянных клинышков расколол его пополам. Раскол имел плотную мелковолокнистую структуру и получился практически ровным. Отколов от одной из половинок планку сантиметра четыре толщиной, я попытался сломать её сначала руками, а потом и через коленку. Планка гнулась, но держалась, и лишь после того, как я напрягся изо всех сил, нехотя переломилась. Ху-х! Я не знаю, что это за дерево, но ему цены нет! Отпилив ещё метра полтора, я, засунув инструмент и два расколотых куска – жалко бросать – в рюкзак, быстро-быстро потащил всё это к себе в гнездо… э-э, в лагерь.

И натолкнулся на стадо небольших буйволов. Самцы сразу начали нехорошо на меня коситься и пофыркивать, пришлось сделать крюк, от греха подальше, как говорится.

Ничего не делается в этом мире просто так. Обходя стадо по дуге, я невольно приблизился к зарослям колючего шиповника, на котором до сих пор ещё висело несколько маленьких красненьких ягодок. Из куста выбралось пять больших и явно не летающих птиц. Я, конечно, не уверен, но решил, что это дрофы. Сбросив с плеча бревно, глефу и рюкзак, я стал столбом, а дрофы, нимало не обращая на меня внимания, постепенно стали приближаться ко мне, всё время разгребая лапами прошлогоднюю траву и что-то выклёвывая из неё. Эдак ещё чуть-чуть, и они меня самого лапами загребут. Не делая резких движений, я медленно размотал с пояса боло и не спеша начал разгонять грузики. Дрофы, до которых оставалось всего ничего, вместо того, чтобы дать дёру, как я думал, остановились и, вытянув голову, то одним, то другим глазом стали рассматривать, «а кто это, а что это?». «Да они бессмертные, что ли», – пронеслось у меня в голове, и я, резко увеличив амплитуду, швырнул боло и… попал. Попал! Наконец-то попал, чтоб мне… дай бог каждый раз так.

Стремительно пролетев пропеллером двадцать метров, боло, ударившись в одну из птиц, опутал её, как паук паутиной муху. Остальные товарки с заполошным хлопаньем крыльев и истеричным кудахтаньем стремительно смылись в колючки, а эта даже подняться не могла, бесполезно суча ногами и пронзительно вскрикивая. Тут я поспел «на помощь», и моя Прелесть мгновенно отделила голову от тела, а то, не дай бог, умудрится выпутаться как-нибудь да сбежать.

– Эге-ге-гей!.. – заорал я от переполнявшего восторга, смеясь и крутя глефой над головой. – Я крут! Крут, мать твою!! Крут!!!

Ещё два дня я сидел в лагере, пока не сделал всё, что планировал. Теперь я вооружён и очень опасен. И в этой шутке очень мало шутки. Помимо Прелести у меня теперь полутораметровая сулица с мощным четырёхгранным наконечником. В ножнах из-под фальшиона уютно расположились три 80-сантиметровых дротика с листовидными наконечниками, веретенообразным телом древка и тремя рулями из пера гуся. Очень серьёзное оружие. На поясе нож, топорик и клевец. Кстати, подобным клевцом, только железным или бронзовым, не суть, можно отправить к предкам любого одоспешенного бойца, хоть рыцаря, хоть богатыря, одним удачным ударом.

Делая всё неспешно и тщательно, я с удовольствием употреблял дрофу в разных, так сказать, ипостасях – и в супчике, и жареную, и тушёную… м-м-м… вот где господская еда! Благо птичка килограммов на восемь чистого мяса тянет. А на вкус – куда там гусю, тем более утке.

И ещё я понял: странные вещи происходят со мной. Вечером того дня, когда я нашёл замечательный материал на древки и добыл дрофу, я сидел у костра, потягивая слабо-заваренный чаёк (экономия – один пакетик на три раза) с одним кусочком сахара и полностью удовлетворённый прошедшим днём. И вдруг поймал себя на мысли, что в последнее время я как-то слишком эмоционален.

«Что с тобой, Петруха? Что так тебя колбасит? Ты, по сути, целуешь ножик-переросток и называешь его „моя Прелесть“. Ты радуешься, как ребёнок, вытаскивая из воды любую рыбу, будто первый раз в жизни. Ты не замечаешь, что твои пальцы непроизвольно поглаживают смертоносный изгиб клевца, и тебе приятно. Петруха, ты до сих пор в немом восхищении, когда смотришь на буйство жизни вокруг тебя. Да что там, когда ты нашёл дерево на древки, чуть не уссался от щенячьего восторга, а дикие крики а-ля Тарзан, когда дрофу подбил? Не слишком ли много эмоций?»

Или действительно не слишком? Может, именно столько и нужно. А может, надо ещё больше? Да, мне сейчас хорошо, но разве я оторвался от реальности, разве выпал в неконтролируемый эмоциональный экстаз? Нет. Так, вероятно, стоит наслаждаться жизнью, пока жив. Японцы великие мастера, изъясняясь туманно, обнажать кристально ясную мысль.

 
Сакура цветёт, роняя свои лепестки.
Их кружит играющий ветер.
И каждый из них —
Совершенство!
 

Совершенство! Оно вокруг нас. Но мы уже не видим очевидного, мы надели чёрные очки. Мы слышим избитую истину и говорим: это банально, не понимая, что истина, произнесённая миллиард раз, не перестаёт быть истиной. Мы говорим много ненужного, обидного, лишнего. И не говорим простого и важного.

Однажды я смотрел голливудский фильм «300 спартанцев». Ну что сказать – очень по мотивам. Но один момент потряс меня невероятно! Когда на глазах опытного, сурового, закалённого в боях воина погибает его сын, его надежда, его гордость, его смысл (!), и, видя, как падает обезглавленное, ещё секунду назад прекрасное, полное сил и жизни тело, он кричит диким криком не только потому, что он не успел прийти на помощь, не только потому, что его сын пал, – они все воины и все когда-то падут, – а потому, что не успел! Среди многих правильных и нужных наставлений, среди пафосных и патриотичных лозунгов, среди многих и многих необходимых слов он не успел сказать самое главное – что он его любит! Именно поэтому так страшно кричит отец, не успевший сказать своему сыну: я тебя люблю. И уже никогда, никогда… Это страшно. Это шок.

Я очень люблю своего сына, и он знает об этом. И сын любит меня, и я знаю об этом, но… я не помню, говорил ли я об этом ему вслух хоть раз. Хотя… Как-то придя домой, я прижал к себе сына и, поцеловав в макушку, сказал:

– Я люблю тебя, сынок.

– Что с тобой, отец? – удивлённо спросил меня тогда Артёмка.

– Ничего, сынок, ничего, – прижимая его к себе, ответил я, – просто знай, я тебя люблю.

Я успел! А вы?