Текст книги "Повесть провальная. Рассказы, повесть"

Повесть провальная
Рассказы, повесть
Сергей Чевгун

© Сергей Чевгун, 2017

ISBN 978-5-4485-9445-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Если только дозвонюсь…

В понедельник, ближе к вечеру, я получил вот это:

«Когда-нибудь мне все надоест, и я уйду в сумасшедшие.

Мне надоест мир богатых и бедных. Грязных и чистых. Мрачных и беззаботных. Мир умных и тех, кто умен лишь при должности.

Мне обязательно это надоест.

Я наберу 01 и спрошу: «Поджигателя не вызывали?»

Я наберу 02 и скажу: «Где-то кто-то „замочил“ четверых».

Я наберу 03 и крикну: «Спасите наши души!»

А 09 я попрошу дать мне кого-нибудь на П (на остальные буквы мне так до сих пор и не ответили).

Потом я закурю сигарету со стороны фильтра, выброшу с балкона лишнюю мебель и начну читать прямо из Данте. Насчет жизни земной, которую он прошел до половины, а затем почему-то сбился и заблудился в лесу. А когда приедут они – с брезентовыми рукавами, при погонах и с носилками, я скажу всего одно слово: «Надоело!»

И пусть меня обливают водой, пишут длинные протоколы и укладывают на носилки. Это уже не важно.

Главное, я успел сказать все, что хотел…»

С утра меня раздражал редактор, после обеда – читатели, а ближе к вечеру – ответственный секретарь. Был конец рабочего дня, и я мечтал лишь об одном – напоследок глянуть почту, выключить компьютер и уйти домой.

В почтовом ящике меня ждало письмо. И я его прочитал. От «Когда-нибудь мне…» до последнего многоточия.

Стиль письма мне понравился. Было ясно, что автор чувствует слово и дружит с юмором. Я даже раз улыбнулся и два раза хохотнул. Хотел письмо удалить, но передумал.

А зря!..

Проснулся я от телефонного звонка (на будильнике – половина восьмого). Какого черта?!

– Ты сегодняшний номер газеты читал? – услышал я гробовой голос редактора.

– Читал. Еще вчера. А что?

– «Когда-нибудь мне это все надоест, и я уйду из мэров в сумасшедшие. Мне надоест мир дешевой лжи и дорогого обмана. Мир чистых слов и грязных помыслов. Мир умных, но бедных, мир глупых, но при должностях…» – Здесь голос у редактора налился праведным гневом. – Будешь слушать дальше?

– Не надо, – сказал я, моментально вспоминая, где я вчера читал нечто подобное. – Но ведь в полосе этого не было, я ее лично просматривал!

– Сегодня я при тебе тоже кое-что посмотрю. А заодно и подпишу, – зловеще пообещал редактор. – Ровно в девять жду у себя. И без опозданий!

Он положил трубку. А я оделся ровно за сорок пять секунд и помчался на работу – в Дом печати.

Ехал я долго. Автобус кряхтел, намекая на близкое техобслуживание. Пассажиры царапали меня сумками и топтались по моим ногам. На перекрестке автобус обогнала пожарная машина, и все ей дружно позавидовали. А еще через два квартала дорогу нам преградил добрый молодец на костылях.

– Так что скинемся, граждане, убогому на пропитание, – бодро сказал молодец, и попытался открыть костылем дверь автобуса. Не тут-то было! – Да вы что, в натуре? Червонца жалко?!

Молодец плюнул в сердцах и попал на капот. Двум особенно интеллигентным стало дурно. «Дома будете в обморок падать!» – приказал водитель, и сердито надавил на газ.

К Дому печати я подъехал с тяжелым сердцем и легким карманом. Наковыряв из швов мелочи, я расплатился с водителем и устремился к подъезду. У двери стояла корреспондентка Маша и собирала слезы на газетный лист.

– Что с тобой?

– «Когда-нибудь мне это все надоест, и я уйду из журналистов в сумасшедшие», – начала она, давясь частыми всхлипами. – «Мне надоест мир оплаченной правды и бесплатного вымысла, мир дозированной совести и безлимитной… безлимитной…» Ну не могу!

Здесь Маша зарыдала, прикрывая лицо газетой, и я сразу понял, что этот день будет трудным не только для меня.

– Семен Кирсаныч на месте? – спросил я в приемной у редактора.

– Еще не приехал. Просил подождать. Будет попозже, – ответила как отстучала секретарша Вика. Подумала и влепила точку: – Когда-нибудь мне это так надоест!

– Спасибо, – ответил я, выбираясь из приемной спиной вперед, и бережно прикрыл дверь. Ситуация начиналась закручиваться очень даже нешуточная. Было ясно, что полученное мною письмо оказалось компьютерным вирусом. И что он уже успел распространиться по всему городу, а может даже и через Урал перемахнуть.

Хлоп! И моей спине разом стало холодно и мокро. Я обернулся. Меднолицый пожарный в брезентовой робе приветственно помахал брандспойтом:

– Ну, теперь не сгоришь! – обнадежил меднолицый, и пояснил: – Тут один поджигатель грозил Дом печати спалить. Чисто головешки устроить!

– Да что вы!..

– А то! Скажите спасибо, что мы вовремя приехали. В этой комнате люди есть? – показал он на приемную.

Я молча кивнул в ответ. Пожарный бросил брандспойт и снял со стены огнетушитель. Я пнул брезентовую кишку и побежал в свой кабинет, легко перепрыгивая через лужи.

Два лестничных пролета я преодолел в три прыжка. На десятом этаже смачно пахло валерианой. Пролетая мимо бухгалтерии, я на секунду задержался в смутной надежде узнать про аванс. Дверь распахнулась, и я понял, что надеяться мне не на что.

– Когда-нибудь мне все это надоест, и я подамся в сумасшедшие бухгалтеры! – декламировала Зинаида Петровна, покачиваясь на носилках. – Мне надоест мир малых цифр и больших зарплат, мир арестованных счетов и оправданных по суду бюджетных растратчиков…

– Пятый случай за утро, – пожаловался санитар, проходя мимо меня. – Кошмар!

Я грустно помахал носилкам и пожелал им счастливого пути.

Включив компьютер, я долго ломился в свой почтовый ящик, потому что забыл пароль. А когда его вспомнил, было уже поздно доставать из ящика то, что я туда не бросал: позвонили из приемной.

– Семен Кирсанович вас ждет, – сообщил телефон, и добавил с явной угрозой. – Нет, точно уйду в сумасшедшие!

С трудом припоминаю, как я добрался до кабинета редактора. Приемная все еще пенилась, но не шампунем. А куда подевалась Вика, мне было уже все равно.

– Проходите! – послышался голос из-за двери.

Я зашел, поздоровался, попробовал улыбнуться… Бесполезно.

– Я только что был у мэра, в больнице. Сегодняшняя статья его доконала. Так что труба твое дело, Вася! – торжественно объявил редактор, вставая из-за стола.

– Вообще-то я Александр Сергеевич…

Но редактор мне не поверил:

– Ты, Вася, ври да не завирайся. Нечего передо мной Пушкина валять!

Сурово скрипнула дверь за моею спиной. Я оглянулся и увидел черноту пистолетного дула.

– Всем стоять! – молодой человек героической наружности отодвинул меня в сторону и шагнул к столу. – Значит, так. Один труп женского пола мы уже нашли – в приемной под столом лежал…

– Вы кто? – ойкнул редактор.

– Здесь вопросы задаю я! – крикнул молодой человек, и тут же этот вопрос задал. – Колись, где остальные три штуки прячешь?!

Я понял, что редактору уже не нужен, и бочком, бочком ввинтился в дверной проем. Здесь меня обыскали и отпустили, предупредив, что обязательно оштрафуют, если буду переходить улицу на красный свет. Последнее, что я слышал, скатываясь в лифте до первого этажа, это голос редактора:

– Наконец-то мне не надо будет всякому мэру… (здесь невнятно), и я стану обыкновенным сумасшедшим!

Я наскоро перекрестился и покинул Дом печати.

Кажется, навсегда.

Абсолютно не помню, как и на чем я добирался до дома. Наверное, меня опять царапали и отдавливали мне ноги, потому что в квартиру я вошел, прихрамывая, с лицом в косую линейку и без пиджака. Даже не разуваясь, я закурил прямо с фильтра рязанского «Винстона» и выкинул в форточку домашние тапочки. Потом долго лежал между прошлым и будущим на диване и сочинял стихи.

Одно стихотворение мне понравилась, и я увековечил его на обоях:

 
– Вот сбегает прямо с гор
Ручеек проворный.
До чего же нас довел
Этот спам позорный!
 

Я перечитал написанное, выправил кое-где орфографические ошибки и сел писать заявление в Союз российских писателей. Копию я решил отправить в Союз писателей России. «Будучи не замеченным в порочащих меня связях, а также не являясь тайным членом ПЭН-клуба…» – быстро-быстро писал я на обрывке газеты. И здесь от важной работы меня оторвал телефонный звонок.

– Алло?

– Справочную вызывали? – спросил аппарат мужским голосом.

– Нет!.. Не вызывал!.. Не участвовал!.. Не привлекался!.. – заорал я благим матом, ища глазами спасительный рычаг.

– Не бросайте трубку – хуже будет, – честно предупредил аппарат. – Записывайте телефон гражданина П…

Я записал.

Аппарат облегченно вздохнул и отключился.

Четвертые сутки я сижу, больной и небритый, и гляжу на телефон. Записанный номер лежит передо мной и ожидает набора.

Я представляю, как накручу телефонный диск и скажу… Или даже прокричу… Нет, просто выложу все, что я думаю.

А думаю я примерно следующее:

«Когда-нибудь мне это все надоест, и я уйду в сумасшедшие.

Мне надоест мир богатых и бедных, грязных и чистых, мрачных и беззаботных. Мир умных и тех, кто умен лишь при должности. Мир оплаченной правды и бесплатного вымысла…»

Ну, и так далее.

Я много чего скажу. Если только дозвонюсь.

Но для этого и в самом деле надо быть сумасшедшим.

Происшествие

Пятый месяц в городе N. не выдавали зарплату. Пятый месяц городской мэр Севостьян Перепехин прямо с утра садился за телефон и принимался нетерпеливо накручивать заветный номер. И пятый месяц же на просительное: «Да когда у нас деньги-то появятся?» – бесстрастный телефон отвечал: «Ждите… ждите… ждите…».

Дело дошло до того, что однажды на Перепехина чуть было не совершили покушение. Подъезжая утром к администрации, мэр случайно заметил подозрительное лицо с отбойным молотком на плече, и тотчас же догадался, что молоток – это неспроста. «Полный вперед!» – крикнул Перепехин водителю, и машина промчалась мимо мэрии. А подозрительного вскоре доставили куда надо, где он и «раскололся». В смысле, признался, что спер отбойный молоток на ближайшей стройке и нес его на базар, поскольку не держал живых денег в руках аж с девяносто восьмого года.

После этого случая Перепехин весь день ходил мрачный, с чиновниками не разговаривал, и все звонил куда-то, все узнавал, узнавал… Как бы то ни было, вторник и среда прошли относительно спокойно. А в четверг все и началось.

Прежде всего, загудел под окнами городского банка грузовик, и здоровенные ребята начали выгружать из него ящики – огромные, как сундуки.

– И чего это вы привезли? – окликнул ребят из окна главный бухгалтер. – Если это бланки ежеквартальной отчетности, то в запасные двери их несите. А если приходно-расходные ордера, то прямо во двор, вторая дверь от угла, там их и примут.

Но грузчики молча швыряли ящики на асфальт и на бухгалтера не реагировали. Банковские служащие, толпившиеся у окон, тоже молчали. До тех пор, пока один ящик не ахнул, не крякнул и не развалился, являя окружающим свое истинное нутро.

Деньги! Вот что было в этом ящике-сундуке. И какие, заметим, деньги! – настоящие свежеотпечатанные рубли. Тотчас же потянулась к ним сотня рук – и сотня бумажек издала сладостный хруст, и сотня же была внимательно просмотрена на свет: настоящие же рубли! Вон, и знаки какие-то просвечиваются.

Единственное, что смущало служащих, так это дата выпуска свежеотпечатанных рублей: стоял на них странный какой-то год – одна тысяча девятьсот двадцать первый. Сначала думали, ошибся Монетный двор – не ту цифру на рублях тиснул. Но приехал мэр Перепехин – и все популярно объяснил. В двадцать первом, заметим, году из Питера в город N. пригнали вагон с деньгами, вроде как в помощь голодающему Поволжью, да по ошибке загнали его не в тот тупик. Вот деньги все эти годы без дела и простояли. Хорошо, что опутаны они были колючей проволокой в три ряда, не то давно бы растащили их мужики на свои хозяйственные нужды. Опять же, и охраняли вагон все эти годы как особой ценности груз, а какой именно – не знал никто. Оттого-то он и уцелел! За что нашим славным железнодорожным войскам большое сердечное спасибо.

Деньги возили в банк целый день. Набили хранилище под завязку! Давно не лежало в нем столько новеньких бумажек, на которые взглянуть и то приятно, а не то что в руках подержать. А в понедельник с утра запустили деньги в оборот. Шустрые инкассаторы развезли по городу мешки с зарплатами, и выросли у кассовых окошек громадные очереди. А некоторые и целыми семьями приходили: шутка ли – одному всю зарплату за столько времени унести?

Многих, многих в тот день осчастливил банк города N.! Как же, помнят здесь до сих пор вереницу людей, разносивших по своим домам тюки и наволочки с купюрами. Кряхтели, болезные, гнулись под тяжким грузом, ногами землю копытили… но ползли, ползли! А кое-кому и до дома удалось добраться, не пропив по дороге ни рубля. Вот что деньги проклятые с хорошими людьми делают!

Все изменилось в одночасье в городе N. Жизнь сдвинулась с мертвой точки – и забила ключом, щедро орошая благами жизни изнуренные безденежьем лица. Зашуршал город фантиками от конфет, покрылся колбасной кожурой, и немало беспечных горожан поскользнулось в те дни на банановых корках. Телевизионщики ходили счастливыми: их донимали неизвестные, умолявшие лишний раз прокрутить вечерком рекламный ролик про чудо-прокладки «Олби», в крайнем случае, осчастливить показом новой пасты «Блен-да-мед». Витийствовал и пророчил грядущий экономический расцвет местный прорицатель и экстрасенс Гавриил Семиродов.

Все было прекрасно, слов нет, однако же, начались и кое-какие странности. Стоило лишь какому-нибудь горожанину взять в руки денежную бумажку, как тут же менялся горожанин в лице, напрочь все забывал про демократию и удвоение ВВП, и начинал обращаться ко всем не иначе, как «товарищ». В первые дни врачи еще пытались как-то бороться со странной этой болезнью: одним – теплые ванны с хвоей советовали, других – куда-то в жаркие страны отправляли. Но стоило и врачам наконец-то получить зарплату, как перестали они про страны в рецептах писать, словно бы этих жарких и вовсе на свете не было. А заговорили врачи про чудодейственный метод чукотского шамана Юнарги, якобы излечивавшего подобную болезнь медвежьим салом и пятидесятиградусным морозом. А еще в народе слух прошел про целителя с Колымы, в пять минут избавлявшего от хвори при помощи кайла и лопаты. Впрочем, желающих поправить здоровье среди граждан как-то сразу поубавилось. Но их и так, массовым порядком, на исцеление отправляли.

А дальше – больше! От чиновников стали требовать, чтобы они не только приходили на службу, а еще и трудились все восемь часов, а не дурака валяли. Рабочим строго-настрого запретили подходить к станку, ежели кто на ногах не стоит. А тем, кто стоял, стали выдавать план-задание на день. И часто можно было теперь услышать на улице грозный крик постового: «Ты куда это, контра, прешься на „Мерседесе“? В ЧК захотел?». И многих, заметим, свезли в эту таинственную «чеку», но еще больше и без нее перевоспиталось.

А однажды утром в городе N. заиграл духовой оркестр, и горожане вышли на большой субботник. Кто ларьки с пересохшими «сникерсами» бульдозером сносил, кто заграничные же вывески с домов снимал и аккуратно на дрова складывал. И к вечеру город преобразился настолько, что и не разберешь, в каком времени здесь люди живут. Глянул народ на дело рук своих и тихо-тихо разошелся по домам. А ранним утром следующего дня ушел в поход на Москву из славного города N. Первый Особый Железный Неустрашимый полк имени товарища мэра Перепехина.

Уйти-то полк ушел, но до столицы так и не добрался. Сгинул полк как боевая единица, едва лишь бойцы в первом же занятом городе вновь ощутили в руках бумагу нынешних рублей. А где-то под Тверью, не выдержав тягот суровой походной жизни, слег в постель и сам товарищ мэр Перепехин. Лежал он, правда, недолго и поднялся живой-здоровехонький, едва лишь остатки Особого Железного протарахтели по направлению к станции Пеньки. И тем же вечером вернулся Перепехин в город N. на попутной электричке.

Нечего и говорить, что дома мэра ждала работа, основательно запущенная в связи с походом на Москву. Говорят, Перепехин сидел за работой день и ночь, и в конце концов, кое-чего добился. Во всяком случае, чиновники слышали, как телефон с утра громогласно пообещал: мол, привезем мы вам деньги, привезем! И действительно, к вечеру их уже привезли. Так что всякая надобность в бумажках тыща такого-то года отпала совершенно.

На днях я заехал в город N. по своим делам. Вполне приличное, скажу я вам, местечко! Банкиры, чиновники, «Мерседесы» по улицам рыщут… Ну, словом, все как у людей. И перед соседями ничуть не стыдно.

Однако городского мэра и бывшего товарища Перепехина в администрации я не застал. Давно уже, говорят, отошел он от хлопотных чиновничьих дел и занимается нынче исключительно благотворительностью. Но каждый год, в один и тот же день и час, приезжает Перепехин к родной мэрии, садится на лавочку у входа и долго сидит, размышляя о чем-то, а может быть, и кое-что вспоминая.

– А пошли бы вы все!.. – наконец, говорит Перепехин, ни к кому конкретно не обращаясь. Садится на трамвай – и едет к себе домой. И к мэрии больше не возвращается.

Итак, бывший мэр и товарищ уезжает, а жизнь в городе N. продолжает идти своим чередом. Цветут на улицах липы, рассыпается брызгами в городском парке фонтан, и гуляют по крышам домов сытые голуби.

Там, вдали, за…

Это уже позже выяснилось, что все началось с дежурного по станции Никодимова. А сначала думали, виноват путевых дел мастер Жук. Нашлись и свидетели, видевшие собственноглазно, как подлетел Жук на взмыленной дрезине к ремонтникам и крикнул громовым голосом:

– Деньги дают!

После чего бригада в полном составе побросала инструменты и отбыла на станцию Лопушки – получать свою законную трехмесячную зарплату.

На самом же деле, заорал Никодимов, углядевший из своей будки начальника станции Филимонова, с утра укатившего вместе с бухгалтером в районный банк. Судя по измученному виду «газика», начальник деньги привез, что и вызвало у дежурного радостный крик. А трудовой коллектив станции Лопушки немедленно отреагировал на это огромной очередью.

Зарплату начали выдавать после обеда. А часа в три к Никодимову заглянул мастер Жук с бутылкой «Зубровки» в кармане.

– Должок тебе принес, Сеня, – сказал Жук, со вздохом выставляя «Зубровку» на пульт с разноцветными лампочками. – Прямо сейчас и оприходуем. Да не боись ты, Сеня! Филимонов уже по магазинам поехал, сам видел, а поездов – все одно, до завтрашнего утра не будет.

– Да погоди ты пять минут, – отвечал Никодимов, сглатывая невольную слюну. – Сейчас вот «сотка» проскочит – и разольем.

– «Сотка»? Какая «сотка»? – Мастеру показалось, что он – ослышался.

– Да звонили по линии, как раз перед твоим приходом. Поезд такой, номер сто. Вне графика идет. Из Москвы, что ли… Пассажирский. Да ты не волнуйся, он быстренько проскочит. Десять вагонов всего.

Но мастеру было не до количества вагонов. Мастер вспомнил, как подлетел он сегодня на дрезине к ремонтникам и крикнул… Эх, черт его раздери! Крикнуть-то он крикнул, а вот в какую сторону балансир у проклятой «стрелки» повернут – не посмотрел. Ну, хорошо, если никто «стрелку» не переставлял и поезд №100 прямехонько в город N пойдет. А если все-таки стрелку трогали?

А здесь как раз и подлетел московский поезд. Прогудел на ходу, прогромыхал всеми своими колесами – и унесся в ту сторону, откуда Жук на дрезине бригаду вывозил. Уже затихла «сотка» вдали, и Никодимов потянулся к «Зубровке» левой рукой, одновременно правой доставая стаканы из тумбочки, а мастер как прислонился к пульту, так и стоял, тупо глядя на лампочки.

– Ты чего это, Федя? За дисциплину переживаешь? – спросил Никодимов, откупоривая. – Да ведь сам же говорил, что Филимонов по магазинам поехал. Значит, сюда он до завтрашнего утра, точно, не заглянет. Давай?

И вот сошлись два стакана, шумно сдвинулись – и разбежались в разные стороны, словно бы никогда не встречались. Смыла холодная «Зубровка» события сегодняшнего дня! А поезд №100 – тот, что шел вне графика, уже проскочил окаянную «стрелку» и теперь громыхал далеко в стороне от станции Лопушки, постепенно отклоняясь влево от верного маршрута.

Впрочем, кто там из пассажиров поймет, правильно он едет или неправильно? На то ведь и машинист в голове поезда сидит, чтобы за дорогой присматривать. А машинист, как на грех, был новенький, ехал в город N. в первый раз.

Ничегошеньки машинист не заметил!

Странный поезд остановился в степи, в трехстах километрах юго-западней города N., утром пятого мая. Десять вагонов, в них тридцать семь журналистов и сорок шесть депутатов, остальной народ – проводники, секретари-референты и прочий обслуживающий персонал. Короче, человек двести наберется. Ехали они, помнится, в город N. на семинар, посвященный проблемам возврата кредитов Международному валютному фонду. Да не доехали – застряли посреди степи. Это когда поезду рельсов не хватило.

Поначалу все думали, так и надо – немного в степи постоять, поэтому до полудня никто из вагонов не вылез. Журналисты лениво разгадывали кроссворды и наговаривали на диктофоны свои дорожные впечатления для будущих статей, а депутаты – надиктовывали секретарям-референтам проекты очередных постановлений и поминали всуе Мишеля Камдессю, хотя тот о поезде ни сном, ни духом не ведал. И лишь когда подошло время обедать и неожиданно выяснилось, что вагон-ресторан закрыт и туда даже председателей депутатских комиссий не пускают, народ в вагонах заволновался и стал помаленьку выглядывать из купе.

Что? В степи? Заплутали? Серьезно? И вагон-ресторан закрыт? Ну, знаете ли, господа, это никуда не годится! Сгоряча группа депутатов кинулась бить начальника поезда вместе с машинистом, но тех и след простыл. Видать, поняли, в какую историю вляпались, вот и ударились в бега. А лавры Ивана Сусанина ни того, ни другого не устраивали.

Народ зароптал. Кто-то предлагал взять двери вагона-ресторана штурмом, а кто-то шнырял в толпе и собирал по два рубля на срочную телеграмму в Москву. Короче, страсти накалялись пропорционально нарастающему аппетиту. И не известно, до каких крайностей могли бы дойти пассажиры, вдруг оказавшиеся голодными в степи, да еще и без телефона, если бы не забрался на крышу вагона директор ресторана Прохоров.

– Так что с провизией у нас полный порядок, господа! – так он сказал. – Картошки имеется в наличии на семь дней, рису – на пять, а лаврового листа, я так думаю, аж до Нового года хватит. Поэтому предлагаю панику прекратить и совместно подумать, как нам отсюда выбраться. Предложения будут?

– Штаб по спасению нужно избрать! – крикнули из толпы.

– Со штаба и начнем, – согласился Прохоров. – Попрошу выдвигать кандидатуры.

Вот что значит – лидер! И часа не прошло, как выбрали пассажиры и штаб, и комиссию по учету и распределению продуктов, и кладовщиков… Кстати, при штабе и комендантской роте местечко нашлось. Да мало ли что может стрястись в степи, где до милиции по прямой – триста верст, а до ОМОНа, пожалуй, и того больше? Ну, а начальником штаба, естественно, избрали Прохорова. Во-первых, прирожденный лидер, а во-вторых, директор вагона-ресторана. Это вам не хухры-мухры!

На этом, собственно, организационная сторона дела и закончилась.

Обед в тот день выдавали сухим пайком: по стакану чая на едока и по бутерброду. В вагонах еще доругивали всех подряд, от сбежавшего машиниста до Камдессю, а в ресторане уже собрался штаб из пяти человек – в послеобеденной тишине обсудить создавшееся положение.

– Не хотел бы вас расстраивать, господа, – сказал начальник штаба Прохоров, оглядывая своих подчиненных взглядом бывалого стратега, – но если у нас и дальше такие обеды пойдут, сахару и на три дня не хватит! Ну ладно, об этом позже. Илья Степанович, как там у тебя дела? С нашим месторасположением определился?

– Так точно, определился, – совсем по-военному ответил Илья Степанович-депутат, он же – заместитель начальника штаба, и достал из кармана «Справочник пассажира» издания 1976 года. – Вот, попрошу взглянуть. Справа от нас – город N., куда мы с вами ехали, да не доехали, а слева… Вот, черт! Тут страничка вырвана. Короче, слева у нас не иначе как Монголия. Или даже Китай. Не знаю, еще не уточнял. Завтра утром сообщу. Дополнительно.

– А как мы вообще сюда попали? – спросил кто-то из рядовых штабистов.

– Я так думаю, у станции Лопушки случайно на заброшенную «ветку» свернули, – отвечал Илья Степанович. – Помню, лет двадцать пять назад, когда я еще депутатом трудящихся был…

– Это еще надо разобраться, случайно или не случайно мы здесь оказались, – прервал депутатские воспоминания заведующий штабной канцелярией, он же – вполне известный журналист Вертопрахов. – В тридцать седьмом году, например, на даче товарища Сталина, один человек упал. Так тоже сначала думали – случайно, а потом оказалось – со страха. А здесь, понимаешь, целый поезд застрял, в степи. Это серьезней товарища Сталина будет!

– Тише, тише, господа! – остановил Прохоров перепалку, и повернулся к своему заместителю. – Продолжай, Илья Степанович.

– Вот я и говорю: лет двадцать пять назад как раз в этих местах железную дорогу строили, чтобы поезда от Москвы до Индии прямиком ходили. Ну, пока деньги были – люди работали, а когда денег не стало – разбежались. Отсюда, значит, и получается, что мы в недостроенную ветку вляпались.

Теперь все стало более-менее понятно. Значит, ехали. Свернули. Вляпались. Только и всего, господа! Да может, пока штаб в вагоне-ресторане заседает, наше славное МЧС сюда уже эскадрилью спасательных самолетов шлет? Да и соседние страны, небось, тоже без сухарей не оставят.

Ах, не знали пассажиры поезда №100, что не спешит к ним сейчас на помощь МЧС, и не собирают для них страны сухари да сгущенку. Не то чтобы у соседей вдруг сухари перевелись, а просто не ведают они, что потерялся поезд №100 в безлюдной степи. Ну, не знают соседи, что сидят депутаты без ужина! Поезд-то вне графика шел, вот в чем беда. Кто и где о нем раньше, чем в министерстве, вспомнит?

Нет, пассажиров все-таки хватились, но опять же, не сразу, а дня через два, когда подошла пора столичным гостям выступать на семинаре. Однако напрасно ждали там свежих мыслей о международных кредитах: не дошли эти свежие из степи – больно далеко, да и привезти их некому. Подумали в городе N., да и решили, что перехватили гостей по дороге – где-нибудь в Воронеже: там тоже собирались про валютный фонд поговорить. А нет гостей, и проблем с выступлением нет! И в городе N. о свежих мыслях тут же забыли.

А здесь, в степи, штаб заседал до самого вечера и многое, многое успел обдумать и решить. На ужин выдали по картошине и сухарику, зато лаврового листа было – ешь не хочу. Ночь прошла относительно спокойно. А поутру появились в поезде и первые штабные распоряжения.

Под страхом отлучения от вагона-ресторана пассажирам предписывалось: а) сдать все имеющиеся на руках съестные припасы, включая семечки, жевательную резинку и витамин С в драже; б) в одном купе больше четырех не собираться; в) после десяти часов вечера из вагона не выходить.

Распоряжение начальника штаба развесили на видных местах и просигналили к завтраку.

– Нет, господа, так дело не пойдет, – заметил Прохоров, лично наблюдавший за раздачей питания гражданским лицам в полевых условиях. – Вот ты, например, куда прешь? – выхватил он из толпы какого-то депутата не депутата, а в общем, вполне приличного гражданина в костюме-тройке и с галстуком на интеллигентной шее. – Ты почему, щучий сын, очередь не соблюдаешь?

– Мне можно и без очереди! – взвился владелец интеллигентной шеи. – Я – председатель фракции левых сил в правом крыле партии аграрников-индивидуалистов на платформе патриотов-социалистов…

– Сейчас ты у меня, патриот, и сам вместо завтрака на платформе окажешься! – взревел начальник штаба, не дослушав гражданскую штафирку и до середины. – Развелось вас тут, всяких левых… А ну, становись в общий строй, пока рациона не лишили!

С шеей заворчал, недовольный, но подчинился. А Прохоров отправился в вагон-ресторан, куда срочно вызвал штаб в полном составе.

– Нехорошо получается, – сказал Прохоров хмуро. – Никакой дисциплины, ядрена вошь! Прямо хоть от питания отключай, паразитов.

– Так ведь – депутаты! Что с них возьмешь? – подал голос Илья Степанович, и сам при депутатском удостоверении. – Вот вы бы у нас на заседании побывали!..

– Я пока что на своем месте сижу и менять его не собираюсь, – отрезал Прохоров. – А вот с тобой, друг мой ситцевый, надо бы еще разобраться, чем это ты в октябре девяносто третьего в Белом доме занимался.

– И разберемся. Обязательно разберемся! – подал голос журналист Вертопрахов. И точно, вынул из кармана блокнот и стал в него что-то заносить мелким почерком. Илья Степанович, натурально, побледнел и сказал, что он здесь не причем, в Белый дом даже во сне не заходил, а гражданина с интеллигентной шеей и вовсе не знает.

Начштаба, однако, решил это дело так не оставить. Поразмышляв в одиночестве, он ближе к обеду вызвал к себе Вертопрахова и продиктовал ему очередное распоряжение: а) сдать все имеющиеся в наличии перочинные ножи, иголки, булавки и прочий колюще-режущий инструмент; б) в одном купе больше двух не собираться; в) после семи часов вечера на улицу не высовываться.

Виновные в нарушении данного распоряжения подлежали немедленному заключению в багажный вагон сроком от двух до семи суток.

Ну, депутаты – народ, к распоряжениям привычный: сдали, не собрались, не высунулись. А вот с журналистами, тем более – с железнодорожными проводниками, натурами вольнолюбивыми и своенравными, все обстояло намного хуже. Вдруг замелькали по вагонам какие-то листовки, поползли слухи о рукописном журнале «Тупик», в котором начальник штаба Прохоров был якобы изображен в самом гадком виде – во френче и с усами чуть не в метр длиной, хотя таких усов и в природе-то не бывает. А еще зазвучала по купе бог весть кем сочиненная частушка:

 
Я на полочке лежу
Никого не трогаю
В город N. меня везли
Да не той дорогою!
 

Короче, кошмар сплошной. Прямо волосы дыбом! Комендантская рота с ног сбилась, разыскивая сочинителя политически вредной частушки, но тот словно всю жизнь в подполье провел – даже писком себя не выдал. Для острастки схватили несколько журналистов из тех, кто под руку подвернулся, и отправили в багажный вагон – на исправление, впаяв каждому по пять суток. А что? Пусть посидят, подумают, обстановку оценят. А там можно будет и отпустить. Но только не всех сразу, а тихо и по одному. Чтобы вредного ажиотажа в народе не было.

Журналистов засадили под арест, однако обстановка в поезде оставалась напряженной. Утром следующего дня Прохоров лично задержал в одном из купе мальчика Гогу, сорока пяти лет, торговавшего из-под полы крадеными сухарями. А в соседнем вагоне Илья Степанович обнаружил подпольную типографию по изготовлению фальшивых талонов на спецпитание категории «А» (лидеры партий и приравненные к ним лица). Впрочем, журналистское расследование, затеянное непримиримым Вертопраховым, ни к чему не привело. В вагоне клялись, что спецпитания и в лучшие времена не видели, а кто здесь талоны по ночам печатает – одному Богу известно.