Текст книги "Поход клюнутого"

Сергей Чичин
Поход клюнутого

1

Лошадь была большая. Ну просто до неприличия здоровенная зверюга. Ткнувшись своим хищным крючковатым шнобелем в ее яростно раздутые кожистые ноздри, Бингхам поприкинул мощь и грузоподъемность твари, оценил грозный разворот грудной клетки, толстые ножищи, перевитые сухими плотными мышцами, не без содрогания заставил себя заглянуть в налитые кровью свирепые зенки и подвел промежуточный итог осмотра со свойственной гениям краткостью:

– Ого!

– Пфе! – ответила лошадь с давно заготовленным презрением и метко уронила клочок мутной белесой пены на носок Бингхамова сапога.

То есть уронила-то она метко, но гоблин с неподдельной, непредумышленной грацией разгильдяя-везунчика как раз убрал сапог, и в кровавых глазищах страшилы промелькнуло что-то типа уважения. Черные тугие губы раздвинулись в зловещем оскале, должном обратить наглеца в паническое бегство, но Бинго был парень простой, труса не праздновал, по крайней мере на базаре, где паниковать себе дороже, и на улыбку ответил улыбкой. Зубы у него были ничуть не хуже лошадиных, правда, располагались в причудливом порядке – через один, но тех, что еще не были выбиты, вполне хватило бы, чтобы перегрызть кочергу. Коняга обескураженно схлопнула губы и тоскливо пристукнула в землю могучим копытом, словно бы раздумывая, не испытать ли на любопытном субъекте этот последний аргумент.

Гоблин, напротив, свою пасть растянул до ушей и ненавязчивым жестом подал лошади под нос кулак. От кулака крепко несло копотью, железом и желанием с размаху врезаться во что-нибудь достойное. Шкура на костяшках ороговела так, что никаких латных перчаток не надо – верный признак того, что обладатель кулака не какой-то там придворный теоретик, мастер писать антраша по банкетному залу, изячно взмахивая платочком и опустивши долу томные с поволокою глаза. Нет, этот малый знает жизнь во всех ее проявлениях! – кричал кулак. Мы с ним с длинных стругов на плоский берег!.. В седых океанах, с высоких башен, и до сих пор по свету, трубим в трубы и бьем… и бьем, и бьем, и не только в барабаны, но и, скажем, в иной бубен треснуть тоже вполне себе состоятельны. Я всегда впереди, а гоблин следом волочется – не бросать же, право слово, растяпу, сгинет без меня! О, он о многом говорил понимающему, этот напоенный свирепой поэзией битвы кулак, и лошадь, будучи существом как раз понимающим, с легким всхрапом уступила: чуть осела крупом и сделала два крошечных, чисто символических шажка назад. На морде ее отчетливо нарисовались скука и высокомерие – не задираться же, мол, с каждым побродяжником; но базар, преисполненный личностей тертых, было на мякине не провести. Залился обидным прерывистым ржанием какой-то весельчак, предусмотрительно укрывший свою персону за овощным рядом, лихо свистанула в два пальца дородная личность в кепке и полосатом халате, а кряжистый орк с двумя мечами поперек окольчуженной спины одобрительно кхекнул и наградил Бингхама дружественным шлепком промеж лопаток. Гоблин с великим трудом устоял, и то, видимо, сугубо из боязни, что, влипни он мордой в лошадиный анфас, потом от насмешек всего базара ему будет не отмыться. Так что фыркнул со старательно подпущенным смущением, распустил кулак-аргумент в свободную ладошку с весло размером, привычно вытер ее о штаны и пояснил орку, как ближе всех случившемуся:

– Анимал эмпатия.

Подумал и добавил без очевидной нужды:

– Гад буду.

– Однако шаман! – благоговейно догадался полосатый халат, под чьей задравшейся кепкой обнаружились буйная заросль пышных черных усов, несокрушимый кряж мясистого носа и череда мощных подбородков на целое семейство лесорубов.

Народ кругом загалдел возбужденно. Не то чтобы никогда не видели живого шамана, более того, шаманов кругом – завались, уж и не плюнешь, не угодив в шамана и не получив от него ответного плевка, а там и до драки недалеко, прямо уже поперек глотки у честного обывателя эти шаманы! Но не каждый день у тебя на глазах такой вот окаянный деятель заводит толковище – и не абы с кем, а с самим господином капитаном городской стражи!

Ну ладно, пусть с его лошадью. Тоже зрелище.

Кстати говоря, на самого господина капитана анимал эмпатия не подействовала ну вот ничуточки. То ли зря его обзывали в народе собакой бессердечной и свиньей шелудивой, то ли просто из-за глыбы лошадиной башки его благородие не углядело гоблинского кулака. Во всяком случае, обнаружив, что лошадь его, дорогостоящая боевая кобыла из знаменитых табунов Белых Степей, проседает и пятится перед каким-то неряхой самого разбойного облика, капитан Малкольм Амберсандер немедля вскипел и позорное отступление пресек самым решительным образом.

От чувствительного пыра колючими колесиками шпор с двух сторон под бока кобыла содрогнулась, но глупостей делать не стала. Бросаться на гоблина ей показалось неважнецкой идеей, сбрасывать седока – тоже. Так что она испустила протяжное обиженное скуление и развернулась боком, предоставляя капитану самому разбираться с нежданной оказией.

Так, собственно, и состоялась первая историческая встреча Малкольма Амберсандера, полного рыцаря Араканского Трона, и Бингхама по прозвищу Бинго, полного гоблина.

Надобно сказать, что гоблин поначалу не понравился капитану – ну просто оторви и брось. Волоча шестой год бессменную лямку блюстителя столичных законов, сэр Малкольм давно вывел для себя и подал к законодательному утверждению ряд примет, по которым можно было вычленить потенциальную угрозу для вверенного ему, сэру Малкольму, города. При совпадении в единственном лице более трех из этих примет лицо подлежало немедленному выдворению из города. Если лицо ухитрялось совместить в себе пять примет, ему надлежало, по итогам собеседования, либо выплатить некую сумму, чтобы оно отныне и впредь по-хорошему обходило город седьмой дорогой, либо переломать за воротами все кости, дабы так или иначе не могло вернуться. Лицо, в котором бы совпали семь и более черт возмутителя спокойствия, очень просил доставить к нему канцлер Аракана сэр Фридрих Бампер – для подготовки из него достойной бомбы экономико-подрывного действия, которую надлежало затем заслать в традиционно неприятельский Порвенир. Может ли на свете существовать образина, в которой совпадут десять роковых примет, было вопросом настолько неочевидным, что сэр Малкольм однажды в подпитии даже побился на этот счет об заклад с неуклонно выживающим из ума верховным королевским магом Фильдеперсом Амбре. Больше всего смущал тот факт, что ни сэр Малкольм, ни престарелый Фильдеперс не могли с тех пор припомнить, кто же из них на что ставил. А тот, кто разбивал руки спорщикам, затерялся в тумане неопределенности и признаваться не спешил: видимо, опасался, что за битье по рукам столь важных особ с ним обойдутся немилостиво.

Так вот, в Бингхаме чудесным образом совпало как минимум тридцать восемь примет из пятидесяти возможных, причем, чтобы быть уверенным насчет тридцать девятой, предстояло еще поскрести его родословную на предмет – не восходит ли она к мятежным князьям Дуппаненам. Это, согласитесь, на морде далеко не всегда написано. А щита с фамильным гербом при гоблине не было, что, кстати, значилось в списке примет неблагонадежности под номером двадцать четыре.

– Кто таков?! – сурово осведомился сэр Малкольм, пронзая подозрительную личность двойным копьем взгляда – близорукого и оттого (если верить словам юной леди Коринны Амберсандер, дамы исключительной впечатлительности и душевной пылкости) порой прорастающего туманом благородного безумия. Что бы это ни значило,кроме супруги, никто не решался отметить во взоре капитана каких-либо психических отклонений: будучи рыцарем в неисчислимом колене, военным человеком до мозга костей, капитан скор был на действия энергичные и время от времени опрометчивые.

Не отметил ничего подобного и Бинго, тем более что после лошадиных лупеток, увитых сетью кровавых прожилок, капитанский взор и впрямь не впечатлил бы даже и леди Коринну. Что гоблин отметил с недоумением, перетекающим в неудержимое злорадство, так это тот занятный факт, что человек в роскошных доспехах, восседающий на побежденной лошади, ростом не то что невелик, а попросту безнадежно короток. Да, капитан лишь слегка перерос пять футов – ну и что, спрашивается?! Когда это рост был мерилом доблести и достоинства? Иной вон с каланчу вымахает, как сам Бингхам, а издалека видно, что редкий разгильдяй и личность, лишенная всякой куртуазности. А капитан, промежду прочим, не только знатный рубака, но и кадриль водить умеет, и в грамоте сведущ, и на спор, с завязанными глазами, различит осьмнадцать сортов светлого пива, подаваемого в столичных тавернах! И за советом к нему иной раз обращаются особы вовсе августейшие, не всуе будь помянуты.

Невоспитанный Бинго, однако, о таких тонкостях осведомлен не был, а если бы и был, то, поди, полез бы в баклагу, упирая на то, что он-де тоже мастер в хороводе покружиться. И через костер сигал, и польку-бабочку умеет (ну, думает, что умеет), и насоветовать горазд с три короба, а пиво на то и пиво, чтоб дуть его, а не пробовать с завязанными глазами, рискуя, чего доброго, пронести кружку мимо пасти. Однако за спиной капитана гоблин опытно разглядел целую вереницу суровых конных молодцов самых строевых габаритов, и всякое желание задирать коротышку испарилось быстрее, нежели оставленный без присмотра кошель в трущобном районе.

Решив для начала опробовать тактику, известную как «работа под дурачка», Бинго хлюпнул носом, кокетливо ковырнул землю приметой потенциального возмутителя спокойствия номер девять (новейший, задиристого фасону ботфорт, очевидно с чуждой ступни съятый и на собственную подозреваемого конечность со скрипом натянутый). Поскреб могучую грудь обгрызенными ногтями, задвинув поглубже под расстегнутую рубаху признак номер тридцать пять (талисман в форме наконечника стрелы, премногими коварного вида зазубринами снабженного, яко символ Скорпиона Огнивца, нощных татей и иного мошейного люда покровителя). И ответствовал тоном, в котором в должных пропорциях переплелись оскорбленная невинность, возмущение произволом властей, тяжелое детство, потенциальное предложение слезть с лошади и помахаться, назойливый призыв не замать сироту и здоровое любопытство праздного зеваки:

– А чиво?

И тем, сам того не ведая, облегчил висящее над ним обвинение на пункт номер четырнадцать, обличающий врага государства во всяком, кто начинает речь словами: «Слюшай, да?!»

– А ничиво! – рявкнул сэр Малкольм, который за свою многолетнюю армейскую карьеру научился говорить, как резать, – по крайней мере, на тех, кто ниже по рангу, это его умение всегда действовало, а с теми, кто выше, таким тоном разговаривать в просвещенном Аракане принято не было: так и до суда недалеко.

– Ну и все! – обрадовался Бинго и, сделав сэру ручкой, ловко развернулся на месте, выглядывая направление, в каком было бы интересно припуститься, оставив озадаченную кавалерию с носом, но без добычи.

Направления не сыскалось. Окружающие лица горели предвкушением зрелища, а тела, любопытными лицами увенчанные, застыли плотными рядами. Продираться сквозь такие – все равно что бегать по плечи в густом киселе! Себе дороже, не только догонят и по башке звезданут, но и в толчее последнюю мелочь из карманов выгребут.

– Двэ сэрэбрушки – продэржится три раунда! – запоздало приглушая голос, просипела личность в полосатом халате; поймав негодующий взгляд Бинго, слегка смутилась, обвесив усищи до самой груди, и пояснила не без достоинства: – Тэбэ что, наваляют, и ладно, а у мэня сэм дэтэй нэкормленых, мамой клянусь! Папой клянусь! Его папой и папой его папы, совсэм нэкормленый, видишь, сам с голоду пухну!

«Прохиндей!» – возмущенно смекнул Бинго.

«Сообщник!» – решил капитан, но размениваться на сообщника не стал, тем более что знал его давно – пройдоха вот уже три года балансировал на грани, обнаруживая за собой каждый раз новые приметы нежелаемого гостя, но никогда не больше двух единовременно. С ним как-нибудь в другой раз, а вот этот, с корягой вместо дорожного посоха и физиономией такой, что хоть портрет Скорпиона пиши с него…

– А ну, представься по всей форме, олух! – гаркнул сэр Малкольм на Бинго и сурово сдвинул косматые рыжие брови под стальной кромкой шлема.

– А какая тут у вас форма? – опасливо уточнил Бинго, вяло почесывая загривок. – Главное, чтоб без этих, знаешь… атласов да лампасов. Или лампадасов? В общем, звать меня Бингхам, из рода Занги, ежли вдруг не видно. Из колена Гого, сына его Драго, его сына Браго, его сына Грого…

– А сам ты каким образом не «го»? – хмуро уточнил сэр Малкольм, с неудовольствием вычеркивая пункт двадцать один – «обормот неприкаянный, родства не помнящий, никоими устоями не повязанный, готовый едино на благо натуры своей подлой каверзничать». Этот, если уж будет каверзничать, то в полном соответствии с заведенными его родом традициями. Эх, лучше бы все-таки родства не помнил! – Приемный, что ли?

– Самый что ни на есть родной! Можно и меня – Бинго, – благодушно предложил Бинго и сам подивился такому удачному раскладу, ранее за ненадобностью не обнаруженному.

– Гхм… – Капитан потер подбородок латной рукавицей. – Бинго, говоришь? Что-то очень мне знакомое… постой-ка… эдак орут, ежели память мне не изменяет, пеорские лучники, когда стрелу удачно положат! Стало быть, ты у нас эдакий везунец получаешься?

– А то не видно. – Гоблин невинно развел руками. – Не успел в город войти, как уже это самое… «Бинго» на одном нашем горном наречии и впрямь типа как «попадалово» будет. В самом что ни на есть добром смысле.

И склонил голову с намеком: мол, не будем новомодничать, оспаривать добрый смысл? А то мало ли какие еще устои осыплются, как жухлая осенняя листва! Потом и всей гвардией не восстановишь, что один огорченный гоблин с корнями навыворачивает.

Капитан внимательно его оглядел. Бинго приосанился, постаравшись выглядеть как мог достойно, но в результате только выкатил на обозрение примету номер восемнадцать: пояс ременный, плотной кожи, заклепами металлическими для вящей тягости усаженный, для сокрытия в нем прутов отмыкательных замечательно пригодный, и с бляхою цельностальною, размерами вельми кулачный щит-баклер напоминающей. Ношение коего пояса пристойному обывателю токмо в тягость, а на благо лишь мерзавцам да негодяям неблаговидным, доспехов рыцарских снискать не способных и вынужденных пробавляться латами суррогатными. Но на пояс капитан внимания как раз не обратил. Его скорый на решения ум, не раз швырявший звено рыцаря Амберсандера в самую беспощадную сечу и с триумфом из нее выводивший, вгрызся в случайно встреченную удачу, как бойцовый пес в глотку соперника.

– А пойдем-ка со мною, друг Бинго, – изрек сэр Малкольм тоном непререкаемым, как трубный сигнал, призывающий к бою. – Угощу тебя в честь приезда в город, о делах наших потолкуем, за жизнь, что называется…

По притихшему базару прокатился завистливый вздох. Не с каждым капитан стражи изволит трапезничать! На большинство так вовсе глянет пронзительно – и сразу палками за ворота, возвращайся потом окольными тропами, суй стражам на воротах мзду в кулак, чтоб в сторону глядели, когда будешь тихой мышкой обратно прошмыгивать… А тут – пять минут как с гор спустился, а уж за жизнь беседовать зазывается!

Бинго же, хоть и желал жрать до остервенения, как-то не уразумел сразу своего счастья.

– Я это… как лошадь жру, – предупредил он тревожно, углядел, как капитанова лошадь умыкает пучок лука с прилавка, и спешно поправился: – И мясо еще. Без мяса что за обед? И пиво! И пряники.

– Пошли, я ж сказал, – вздохнул капитан, прикидывая свои покупательные таланты. Получалось, что одного гоблина, жрущего как лошадь и еще пряников жаждущего, он может прокормить, даже не давя авторитетом невезучего трактирщика. Впрочем, надавить все равно надо будет – для острастки. В этом мире никакие личные качества так не ценятся, как грозная вредоносная репутация.

– Денег нету, – уточнил Бинго и даже для наглядности вывернул специальный боковой карман, который всегда держал пустым для таких вот демонстраций. – Последнее отдал, чтоб в город пустили. Одним глазком посмотреть!

В город, надо заметить, он проник, приставши к процессии исключительно вонючих богомольцев, протолкавшись в самую их гущу, накрывшись с головой плащом и с шипением ковыляя на сильно подогнутых ногах. Богомольцы, как назло, еле тащились, так что только исключительно могучие икроножные мышцы могли выдержать столь долгое пребывание в напряжении. Выпрямиться же означало неминуемо спалиться, ибо большинство паломников от общей аскезы сильно усохло и едва доставало головами до гоблинского плеча. Стража, взимающая на воротах пошлину, брезгливо разбежалась от толпы во все стороны, махнувши предводителю паломничества, чтоб ссыпал горсть медяков – сколько есть, не считая, – в сборную кубышку. Бинго как раз эту кубышку собирался прихватить, проходя мимо, но она оказалась мудро присобачена к воротам цепью. Вот она, цивилизация!

– Да заплачу я! – вскипел сэр Малкольм, долготерпением от природы обделенный (во всех без исключения аспектах, к немалому разочарованию леди Коринны).

Бинго помялся, сделал шажок и наконец обнародовал свой главный аргумент:

– И мне, это… Мясо нравится, мечи нравятся, деньги, обратно, нравятся, блестят оченно симпатишно. Нравятся еще лошади и женщины, а дядька Кондратий, допрежь чем хватить меня посохом вдогон – народная традиция, «на посошок» называется, – предрек, что должен непременно понравиться еще и некий теятр. А это… мужики в доспехах… не того. Понял? Чтоб мне без этого всякого… наслышан я про городские нравы!

– Всякого – какого? – опешил доблестный сэр Малкольм. – Ты о чем, башка два уха? Чем тебе доспехи не угодили?! Да на тебя самого б навьючить хороший комплект, а то и все два, даром, что ли, перерос даже королевскую гвардию!

– О! – успокоился Бинго, не обнаружив ни намека на неискренность. – Тогда ладно. Тогда пошли. Только ты не забудь, что пиво обещал. И пряники!

И, распихав полдюжины зазевавшихся зрителей, двинулся в фарватере взламывающей толпу капитанской коняги. Мужики в доспехах, по его независимым наблюдениям, если уж громогласно, при всем честном народе, дают какие-то обещания, то выполняют их обычно неукоснительно. Правда, потом могут и в морду стукнуть или даже в мечи попытаться взять, особенно если об иной даме порассуждать возьмешься, но такие бытовые мелочи померкли перед радужной перспективой вдоволь натрескаться медовых пряников. В конце концов, в этом загадочном мире проще от рыцарей отмахаться, нежели снискать бесплатного пряника.

Толпа разразилась за спиной гоблина гулким приливным рокотом, решительно не желая верить в мирный исход исторического события. Кто-то решительно доказывал стоящим сзади, что только что из глаз капитана шибали молнии, а гоблин встречал их на подступах огненными шарами, также офтальмологического происхождения[1]1
  Забегая вперед, скажем, что чрезмерно пылкий разумом менестрель Полиартрит Фуфлыжник, сам при событии не присутствовавший, но прослышавший о нем час спустя в «Орбусе», богемном ресторанчике при балагане старого Копьетряса, немедля сложил на эту тему балладу. Называлась она «Последняя битва», начиналась со слов «Один был суров, ему имя – Закон; вторым был гогочущий Хаос» и вскоре получила памятный приз Ложи Бардов как самое кровавое произведение в истории авторской песни. Победителей в балладе не случилось: благородный Закон с хрустом провернул свой блистающий меч в теле коварного Хаоса, но и сам отдал концы на рогатине последнего. В общем, все умерли. Баллада получила широкую популярность в кругах порвенирских анархистов и даже какое-то время служила им революционным гимном, пока… Впрочем, это уже совсем другая история.


[Закрыть]. Другие начали компенсировать недостаток зрелищности за свой счет, пустив в ход припрятанные под полой дубинки, литые кастеты и намотанные на руку предосудительные приметы №18. Более практичные базарные деятели, не теряя зря времени, припустились резать у зевак кошельки. Некая перспективная юная воровка тренировки ради увела с прилавка полупудовую тыкву, но тут же с разочарованием вернула, ибо тыква ей была вовсе не нужна, а таскать ее было неудобно. Под шумок кое-кому даже сунули под ребро заточенную полосу скверной стали, с пожеланием возвращать долги вовремя, а по паре особо назойливых голов со стуком прошлись древки копий капитанской свиты.

Итак, базар жил своей бурной и яркой жизнью, и покидающий его Бинго, отвлекшись от вдумчивого созерцания лошадиного крупа, ошеломленно потряс головой: нигде еще его персона не вызывала такого ажиотажа. Разве что на том постоялом дворе, где он провел прошлую ночь и узнал, что «а чиво?» проходит далеко не всегда. И еще в родном клане, когда взятый им на посмотреть посох Мастера Зазеркалья внезапно разразился чудными разрядами, от которых осыпалась добрая треть замковой стены. А самого Мастера, предусмотрительно заблокированного в сортире посредством подпирания дверцы колом, завалило обрушившейся кровлей. Хотя Бинго и бросил тут же окаянную палку, и принял самое деятельное участие в разборе завала, благодаря чему колдуну пришлось провести по уши в выгребной яме всего каких-то полдня, смотрел он зверем, грозился издалече злополучным посохом и половину клана настропалил против бедолаги Бингхама. Правда, клан по большей части воспринял происшествие адекватно и со смеху покатывался, но тоже, согласитесь, не предмет для восторгов, когда над тобой днем и ночью раздается гогот. Сосредоточиться не дает и спать мешает. Одно утешение, что над Мастером смеялось на одного гоблина больше (ну не мог Бинго побороть в себе приступов неудержимой веселости).

Тем не менее никак Бингхам не мог привыкнуть находиться в центре внимания. Что-то в его сумрачной душе восставало всякий раз, как народ вокруг, притихая, начинал к нему разворачиваться. Говорят, у иных хумансов принято в таких случаях страстно желать стать махоньким и шмыгнуть куда-нибудь в норку. Бинго, однако, всякий раз преисполнялся стремлением обратным – вырасти до размеров огра, горного великана-людоеда, или вовсе до драконьих габаритов. Он давно уяснил для себя занятный парадокс: чем ты заметнее, тем меньше ненужного внимания привлекаешь. Но цивилизация, видимо, не только ослабила мускулы хумансов, но и поголовно отшибла им нюх, ибо, собираясь кучей, они нахально попирали закон природы, беззастенчиво таращась на здоровенного гоблина. А Бинго как раз был крупным парнишкой – с макушки любого другого гороподобная капитанская лошадь походя ощипала бы торчащие жестким ежиком волосы.

Над королевским гвардейцем, как метко заметил наблюдательный сэр Малкольм, гоблин возвышался бы на добрых полголовы, даром что гвардию подбирали из вояк, славных выправкой и никак не менее шестифутового росту. Добавьте к этому шею толщиной с годовалый дуб, размашистые от природы плечи, на которые при нужде с кряхтением взваливается лосиная туша, и грудную клетку, какой крайне удобно блокировать двустворные дверные проемы. Теперь отправляйтесь в дикие джунгли Мкаламы, наловите там толстых пустоглазых полозов, чьи гибкие бескостные тела на ощупь напоминают слегка шершавое железо, и обвейте ими полученное ранее представление о гоблинском костяке.

В ряде мест, как, например, на ручищах, знатных своей загребущестью, скрепите змей плотными тугими узлами, чтобы не расползлись (это у нас будут бицепсы и трицепсы). Наденьте формованный анатомический панцирь из меди, которая хоть и мнется под ударом, но при этом и костяшки дерзнувшего плющит, как похмелье – жреца Кейджа после ритуальной оргии. Нахлобучьте шлем-армэ из доброго дварфийского мифрила, славно держащий даже удар троллиной палицы. Обтяните полученное слегонца позеленевшей парусиной, какая не пропускает не только любой дождь и ветер, но и иную стрелу и даже аспидное драконово дыхание. Произвольно разместите на лице нос-клевец, уши-кинжалы, глаза-буравчики и пасть-капкан. Увенчайте композицию плотной грядкой жесткого бурого волоса. Ах да, и не забудьте щедро посыпать релизную версию везением. Что говорите? Слишком хорошо? Так, говорите, не бывает? Ну, ваша взяла. В плане компенсации выкиньте, что там у него в черепе. Все равно не пригодится. У эстетствующих эльфов, знаете, бытует мнение (может, и шутка, кто их разберет), что гоблины – диплодоки. Непонятно, что это значит, но отрубить гоблину голову у них считается недостаточным. Да и правильно, это не самое слабое гоблинское место.

Вот такой у нас получается Бинго, который с гор спустился и теперь идет запросто трескать с господином капитаном пряники.

Все вышеописанное, надо заметить, единой картиной ухватил сэр Малкольм – муж ума воистину государственного. Честно говоря, он заметил и несравненно больше. Наметанным глазом старого вояки оценил длинный шрам, тянущийся со лба через бровь и скулу. Чтобы с такого удара да не выбило глаз? Один случай на добрую тысячу! А хвост татуировки, уползающей с раздутой речным валуном плечевой мышцы под безрукавку? Не всякий знает гоблинские ритуалы, но он, сэр Малкольм, полжизни проведший в походах, хаживал и на них, и бок о бок с ними; тут уж поди не нахватайся! Малый в одиночку дракона завалил, а дракон, господа хорошие, тот еще противничек, против него три исконно народных средства: катапульта, быстрые ноги и «а, да хрен с ним!». Такую наколку рыцарь Амберсандер видел в жизни единственный раз, на теле лихого берсерка, коего и полное рыцарское звено ухитрилось не свалить, налетев коронным своим копейным ударом. И хорошо, что не сумело: свой оказался, в смысле – союзный, а что голый на дорогу выскочил, распевая в голос эльфячий гимн, так кто из нас без придури? Ну, переел мухоморов в ожидании, ну, раскидал налетевших так, что одного невезучего кутильера потом вшестером из развилки между парой деревьев вытаскивали. Зато оказался полон познаний и занимательных историй, к примеру, поведал, что картину такую при полном собрании клана накалывают тому, кто самолично упупил дракона и принес неоспоримое тому доказательство. Почитай, даже по гоблинским меркам подвиг. А как этот малый застращал Клепсидру, капитанову лошадь, которая в свое время троих опытнейших конюхов копытами своими сокрушительными отправила на пенсию! Определенно гоблин заслуживал внимательного рассмотрения; тем более что и нужда ныне была – как раз по его размеру. Как бы только его к этой нужде подвести?..

Размышляя таким образом, капитан вдруг поймал себя на том, что собирается свернуть в сторону городской ратушной площади. С тех пор как леди Коринна благосклонно изъявила согласие составить личное счастье сэра Малкольма, он решительно оставил старые добрые кабачки на окраине, удел холостого солдата, и, будучи в патруле, столовался исключительно в респектабельных заведениях в самом центре. Они, конечно, сжирали не только его скромное жалованье, но и изрядную часть фамильной ренты, зато надежно избавляли от опасности быть доставленным домой под утро в состоянии, близком к мебельному: один взгляд на цифру под счетом протрезвлял лучше, чем ведро ледяной воды и оплеуха законной супруги. Но ныне, имея на попечении голодного гоблина, можно было подумать и о заведении более демократичном. А то ни мэтр Джакоб не оценит такого посетителя, как готовый грызть доски Бингхам, ни Бингхам, в чьем животе кишки дерутся с хорошо различимым опытным ухом ожесточением, не воздаст должного изящной сервировке и деликатно крошечным порциям мэтра Джакоба. Да и проведать тутошние базарные харчевни не помешает. Небось, с тех пор, как перестали каждый вечер видеть капитана, расслабились, пиво разбавляют, торгуют из-под прилавка хмель-травой, что есть примета номер два из списка нехороших, и иным порочным страстям покровительствуют.

– Давай-ка вон туда двинем, – предложил сэр Малкольм и указал на торчащую из стены ближнего дома вывеску с большой пенящейся кружкой. – Чтоб далеко не ходить.

– Это ты верно придумал! – одобрил Бинго, успокаивающе похлопывая себя по сильно запавшему брюху. – Ходить – здоровью вредить. Хотя тебе что, ты вон на каком лосе!

– Это лошадь!

Бингхам двинул плечами. Никогда не понимал таких тонкостей! Но почему-то и южные ездоки на лошадях, и тундровые лосеводы очень трепетно относились к этим тонкостям, лезли на откровенный рожон, отстаивая несколько откровенно неважных букв, и вообще… А впрочем, их дело. Не ссориться же с мужиком, который грозится накормить, из-за прозвания его верховой животины?.. Все равно ж, хоть драконом обзови, а не полетит!

Вывеска надвинулась и оказалась принадлежащей заведению под броским названием «У Золатова Рытсаря». Сэр Малкольм нахмурился. Помимо иных достоинств, он был ревнителем чистоты речи и за подобные ошибки склонен был корить и карать. В его бытность холостым и исправно обходящим дозором наиболее криминогенные районы столицы такого безобразия не встречалось. Определенно расслабился корчмарь, заведение которого не изведало тяжелой поступи капитанских сапог с бренчащими шпорами! Прикормил, видать, местный патруль… а впрочем, стражу нынче набирают из пехтуры, какая и мыслит-то такими образами, что даже спина краснеет, этим разве есть дело до грамотности? Им лишь бы дубинками пройтись по иной нарушающий закон анатомии, дождаться жалованья и немедля спустить его в таких вот кабачках. Что ж поделать, старые добрые времена ушли безвозвратно, ныне охрана порядка – рутина, заниматься которой благородное сословие, разумеющее толк в прекрасном, брезгует. Эх, все самому приходится!

Раздраженно оглянувшись, капитан нахмурился еще пуще. Вот ведь старый дурень! Из головы вовсе вылетело, что за ним следом тащится хвост из отборной дюжины стражи. Ясное дело, отряд растянулся на весь базар, сурово расталкивая лошадьми торгово-покупательный люд. Этих-то с собой с какой стати волочь? Заставить и их наслаждаться сомнительной базарной кухней, чтоб до хозяина дошло, почем отмеренный щедрой капитанской рукой фунт лиха? Вот уж они не обрадуются, это не патрульная шушера, это вояки с пониманием, на двойном жалованье и при иных радостях жизни, их в казармах кормят как на убой, а здешнее обугленное, непонятно из кого напластанное мясо – удел разве что вконец проторговавшихся горе-коммерсантов, заезжих варваров с тощими кошельками да исключительно везучих гоблинов.

– Возвращайтесь в казармы, Филоний! – Капитан чуть повысил голос, чтобы перекрыть рокот толпы и заодно чтобы отбить у означенного Филония охоту переспрашивать и иным образом уточнять детали приказа. – На сегодня у нас все.

Вообще-то планы у Амберсандера были самые обширные, включающие в себя визит без предупреждения в квартал красных фонарей и проведение там показательного выяснения, кто из бандерш не гнушается содержать и эксплуатировать не указанных в налоговом перечне девиц. Однако отправлять отряд без присмотра – значит искушать безмерно и самих стражей, и собственно бордельных заправил. Это его, сэра Малкольма, знают как взяток не берущего и на удар замечательно крепкого, а с воинством его, без централизованного руководства и вполовину не таким страшным, непременно попытаются договориться. Для начала добром, а там и как получится. Задерживать отряд при себе тоже смысла не имеет: Бингхам, судя по его подведенному брюху, насыщаться будет долго. На неделю вперед, из совершенно разумного расчета, что второго такого сердобольного капитана не сыщешь до самой Замзибилии. А потом еще учудит чего-нибудь, что до ночи придется расхлебывать.