Текст книги "Настоящее лето Димки Бобрикова"

Начало арбузного путешествия

Я, переодевшись в приличные шорты и майку с вышитой надписью CHANEL, помчался к Витьке, когда мотоцикл с бабушкой скрылся в первой балке[16]16
  Б а́ л к а – овраг.


[Закрыть].

– Ну что? Помчали?

– Давай!

Через скотный двор мы вышли в Витькин огород и двинулись к камышам. Решили по-над ними пройти к лодке. Мы пересекли нашу травяную делянку с озерцом, где Анька купаться будет после обеда, огороды соседей и ступили на землю Клопов. Здесь появляться было не лучшей идеей, но если идти через улицу, а не по огородам, то нас заметили бы еще скорее. На огороде бабки Машки в кудрявых зарослях валялись огромные шары арбузов. Недаром же говорят, что собаки похожи на своих хозяев. Вот и арбузы, видать, тоже. Мне они напоминали россыпь клопов, насосавшихся крови.

Витька присел на корточки и, не говоря ни звука, подобрался гуськом к крайнему полосатому шару. Он схватился за него, пытаясь оторвать огудину[17]17
  О г у́ д и н а – ботва некоторых растений (арбузов, дынь, огурцов), вьющаяся по земле.


[Закрыть].

– Что ты делаешь? Она же нас убьет за этот арбуз!

– Да не боись! Никто не увидит! Они все на дойке. И Клопы тоже, – уверенно пробурчал Витька.

– Может, уже вернулись!

– Да нет, я точно знаю!

– А чо тогда прячешься?

– А это так, для конспирации. Чтоб интереснее было!

– Мог бы и у себя или у нас арбуз сорвать! Их вон сколько, целая пропасть!

– Не-е, – протянул Витька, – ты не прав. Ворованный арбуз всегда слаще! Это всем известно!

Он обхватил полосатый зеленый сочный шар и понесся к лодочному проходу. Я побежал за ним.

Лодку мы быстро втащили в воду, нашли в камышах спрятанные деревянные весла и уселись в посудину. Проход сильно зарос. Справа от нас вспорхнула дикая утка, поселившаяся в сваленном набок чакане[18]18
  Ч а́ к а н – рого́з, прибрежное травянистое растение.


[Закрыть] со своим семейством. По поверхности бегали десятки водомерок. Река была прозрачной, с желтоватым теплым оттенком. Лодка едва поднимала муляку[19]19
  М у л я́ к а – жидкие илистые отложения.


[Закрыть]. Было видно дно, стаи мелких рыбешек, речных улиток, усевшихся на коричневатые отмершие стебли камыша. Судорожные движения дафний и прочих мельчайших создавали тихую водяную суету.

С девчонками мы договорились так: подплывем к их огороду и там заберем с мосточка, где их дед лодку ставит. У нас еще было полчаса времени, когда мы еле-еле пробрались сквозь затравенелые камышовые заросли и выплыли на водный простор. Река была спокойной, а солнце светило вовсю. День был чудесный. Издалека доносились детский шум и плеск воды: за чащей у бывшего огорода бабы Люси располагалось место для купания. В это время мамы и бабушки водили своих детей и внуков на речку, сидели на табуретках на берегу в качестве спасателей. Можно подумать, что, случись какая-нибудь беда, бабули смогли бы забежать в воду и спасти кого-то. Но, видимо, им так спокойней было.

Витька по праву местного сел на весла и тихонько греб. Мы проплыли метров пятьдесят и увидели прямо по-над камышами дорожку из притопленных кусков пенопласта.

– Гляди, Диман, у Клопов и сеточка стоит! Браконьерничает, гад!

Мы приблизились к поплавкам. Сеть была с малыми ячейками из тоненькой, почти прозрачной нити, в расчете на мелочовку.

– Он потом эту рыбу свинье и курям варит, чтоб они быстрее росли и блестели. Все мало им в кубарях[20]20
  К у́ б а р ь – плетенная из алюминиевой проволоки ловушка для рыбы и раков.


[Закрыть] рыбы! Вон целый десяток стоит.

И правда, недалеко от клоповской сетки в воде торчали потемневшие жерди – словно копья богатырей, ведомых заплутавшим в донских степях Черномором. Витька подгреб к одной из них, ухватился за шест двумя руками и рванул вверх с такой силой, что лодка чуть хлебнула через край. Из воды появился заросший темно-зелеными водорослями кубарь. Внутри прыгал пяток себелей[21]21
  С е́ б е л ь – мелкая рыба.


[Закрыть] и бычков с мизинец величиной.

– Даже макухи[22]22
  М а к у́ х а – подсолнечный жмых, продукт переработки, остающийся после получения растительного масла.


[Закрыть] жалко ему положить! Какая ж дура сюда залезет?

Витька воткнул кубарь обратно.

– Жара-то какая! Хорошо!

В камышах пели овсянки. Стрекозы летали парами, садясь на торчащие из воды стебли. В воздухе пахло свежестью разнотравья, сладковатой речной влагой. То тут, то там слышались всплески игривой рыбы. Легкий ветер шелестел мощными камышовыми будыльями[23]23
  Б у д ы́ л ь я – толстые стебли травянистых растений.


[Закрыть], волна билась о борт, создавая уютный звук речной песни. Я сидел в лодке и, опустив ладони в теплую воду, чувствовал слабый ее ток.

Мы подплывали к мосточку, где должны были забрать девчонок. Обзор загораживал вездесущий камыш, который то вылазил вглубь реки, отвоевывая у нее пространство, то сдавался под ее напором и прятался по-над берегом.

Наконец завиднелись серые от воды знакомые столбики с настилом из досок. Мы часто с Витькой рыбачили здесь, неподалеку. Что меня сюда тянуло – известно. Даже увидеть деда Наташки было для меня хорошим событием. А как-то, когда мы с ней были почти незнакомы, он рыбачил вместе с внучкой. Мое сердце тогда выпрыгивало из груди только от того, что я видел ее.

Через мгновение, аккуратно ступая босиком по шаткой конструкции, из-за камышей появилась Наташа. Она была в коротенькой розовой юбке колокольчиком и белой маечке, из-под которой выглядывали тесемки голубого купальника, завязанные на загорелой шее. Увидев нас, она замахала рукой. Ее хвостики, стянутые разноцветными резинками, мотылялись на ветру, учащая ритм моего пульса.

Катька сидела на берегу и лопала розовый помидор, едва помещавшийся в ее ладони.

– Привет, пацаны! Щас поедем! Дайте доесть. Погодите.

Витька подгреб к мостику и быстрее меня протянул руку Наташе. Она посмотрела мне в глаза, позволила Витьке себе помочь и села на нос лодки. Катька, не церемонясь, прямо в резиновых шлепках зашла в воду и протопала к нашему судну. Она закинула одну ногу в лодку, затем чуть не растянулась в воде и не перевернула всех нас. Неловко схватившись за мои плечи, она сильно наклонила посудину, залезла и села рядом со мной на скамейку.

– Ну что? Поплыли! – скомандовала она, набрала пригоршню воды и брызнула на ухмылявшегося Витьку.

Мы двинулись на тот берег. Вообще плавать туда не разрешалось. Вернее, разговоров об этом как-то никогда и не было, но, анализируя уровень возможных запретов и ограничений, можно было сделать такой вывод. И мы решили не уточнять, а действовать.

Витька так же сидел на веслах и балабонил[24]24
  Б а л а б о́ н и т ь – говорить не переставая.


[Закрыть]. Рот у него не закрывался.

– Вы слышали, как Вовчик, бабы-Катин внук, ну из Москвы который, он около балки еще живет, раков ловил? Умора! Услышал он как-то о том, что когда раков ловишь руками, то их удобно в реке, чтоб не упустить, в трусы прятать. На берег с каждым раком не набегаешься, с ведром неудобно: переворачивается, можно всю добычу потерять. Сетка руки занимает, а на шею ее не наденешь: мешает обзору. Самое лучшее дело – семейные трусы. Натягиваешь их поверх плавок и лезешь в камыш или по норам. Как поймал рака, так его в семейники и закручиваешь, с внешней стороны подворачивая ткань. Этому дурачку-то Вовке в Москве не рассказали, как надо. Полез в плавках в камыш и орет оттуда как ненормальный. Поймал двух раков и засунул их себе! Ну дебил! Ладно б еще под резинку закрутил их. Нет же! И они ему, эти раки, там, в плавках, устроили инквизицию. Так еще б раки были как раки – мелочовка!

Девчонки смеялись, и я тоже.

– А вообще он странный парень… Как двадцать градусов на термометре покажет – так он уже от жары с ума сходит. Как-то он приезжал в мае, места себе не мог найти – запарился. Мы все ходим с длинным рукавом, а этот расплавился весь. Ну, в принципе, у них в Москве все почти такие. Я с мамой как-то осенью ездил. Пятнадцать градусов на улице, холодрыга, а народ в шортах ходит, жарко ему. Это все потому, что они нашей жары не видывали. Жарко – это когда задницей на лавочку невозможно сесть, потому что сожжешь ее в угли. И садиться нужно на такую лавочку уметь. Не сразу, а присесть, пока чуть припечет, потом на руках приподняться, подождать чуток, опять присесть. Раза три-четыре так сделаешь – уже терпимо горячо, можно и пятую точку свою мостить. Вот это класс! Вот это жара! Настоящая!

Я слушал Витьку и смотрел мимо него на Наташу. Она хихикала над его шутками и оглядывала речную ширь. Когда наши взгляды встречались, она неловко смущалась.

Витька – хороший рассказчик. Уж и не знаю, как бы я жил без него в деревне. Мы с ним дружили уже столько лет, что и не помню, когда познакомились. Наверное, в детстве. А подружились после одного дурацкого случая. На улице, недалеко от дома моей бабушки с дедом, была водяная колонка – старая такая, с рычагом на носике. Надавишь на него – вода течет. И я туда пришел попить. Ну не только. Там вообще было интересно. Рычажок этот, видать, уже барахлил, и вода там всегда бежала тоненькой струйкой, образовывая небольшое болотце с головастиками, зеленой водоросляной тиной, канальчиками, где собирались стаями осы. Короче говоря, классно. Приплелся я к этой колонке и играл там. А потом появился Витька, который решил меня прогнать, потому что считал колонку своей. Мне было лет пять. Он что-то орал, говорил, чтоб я убирался с его места, и так далее. А я был против. Тогда он ничего не нашел лучше, как набрать репяхов[25]25
  Р е п я х и́ – колючее соцветие репейника (лопуха).


[Закрыть] и кидать их. По одному они летали плохо, поэтому он их начал срывать целыми гроздьями и целиться в меня. Но не попадал. А я стоял на месте и держался около колонки. И чтоб его подзадорить, кричал:

– Косой! Не попадаешь! Косой!

Мои слова на Витьку действовали озлобляюще, и он в ярости рвал еще больше репяхов, подбирался ближе, пока мы не подрались чуток.

Нас разнимали наши мамы. А Витька своей объяснял: «Он меня косым обзывал!»

Кто же знал, что у него на самом деле глаза косые? Правда, говорил он это тоже смешно: «У меня небольшое сокоглазие». Вот так мы с этим сокоглазым и подружились.

Мы поплыли от мостика вдоль камышей, возвращаясь к тому месту, откуда начали свой путь с Витькой. Здесь, на развороте, речку переплывать было интереснее всего: она открывалась во всей своей шири. Виден был не только наш край, но еще и тот, который прятался за поворотом.

Наташа ехала лицом к нам, и мне несложно было поглядывать на нее. Обзору мешал Витька со своими веслами, ну да ладно. И еще Катька занимала много места на лавочке. Она постоянно вертелась и юморила. Они с Витькой были как та радиопрограмма, с помощью которой нас с Анькой бабушка будила, разве что песен не пели.

– О! Арбузик! – заверещала Катька, увидев полосатый шар, спрятанный под сиденьем лодки, где мы с ней располагались. – Давайте его заточим!

– Нет, лучше как переплывем. На том берегу, – сказал Витька.

Катька выкатила арбуз из-под лавки, подняла на своих руках. Он был среднего размера. Катька поднесла арбуз к своему длинному носу и вдохнула его зеленый аромат.

– Ах! Как пахнет! – Губы ее растянулись в слащавом предвкушении.

– Подождать не можешь? – Витька бросил весла и начал отбирать украденное добро. – Тебе лишь бы брюхо набить!

Катька, заливаясь смехом, арбуз не отдавала. Лодка качалась под весом борющихся, как будто мы попали в шторм.

– Мы сейчас перевернемся! – пропищала Наташа то ли в шутку, то ли всерьез.

Но эти слова стали для меня сигналом. Я схватился за арбуз сбоку. И как-то так получилось, что Витька с Катькой ослабили хватку, а зеленый шар, оказавшись на секунду у меня в руках, выскользнул и ударился о бок лодки. Арбуз оказался в воде, а следом за ним в реку полетел и я, свалившись в воду спиной.

Вся эта картина вызвала дикий смех у Катьки с Витькой. Они прямо ржали как умалишенные. Конечно, в воде-то оказался я, а не они! Наташка смотрела на меня и тоже смеялась. Но как-то по-другому. И мне от этого было приятно и самому смешно.

Я доплыл до треснувшего арбуза, передал его в лодку и следом с помощью Витьки забрался в нее сам. Пришлось скидывать свою мокрую майку с шортами и оставаться в одних плавках.

– Давайте уж, раз такое дело, его здесь и съедим! Все равно лопнул. Видимо, такая его судьба, – сказал я, поправляя свои мокрые волосы.

Больше всех этому решению радовалась Катька. Она посчитала себя победительницей и всячески это демонстрировала.

Ножа у нас не было, поэтому я приподнял арбуз и бахнул его о скамейку. Он раскололся на две неровные части. Разделив их еще на несколько ломтей, мы стали выедать теплую алую мякоть, смеясь и пачкая подбородки, щеки, губы. Сок тек по рукам и капал на дно лодки. Арбузные корки мы побросали в камыши и поплыли туда, куда и собирались, – на ту сторону.

На том берегу

Лодку мы вытянули из воды. На берегу ровный слой чистого песка, и лишь у кромки небольшой, намытый волнами бугорчик. Между камышами – большая прогалина, словно сама природа создала место для купания. Никакой малышни и бабушек на берегу, как на пляже с нашей стороны. Девчонки взяли с собой кулёк[26]26
  К у л ё к – сверток, пакет.


[Закрыть] бабушкиных пирожков с паслёном[27]27
  П а с л ё н – растение с небольшими темно-синими ягодами.


[Закрыть]. Вроде бы сорняк, а какая вкуснотища получается, особенно когда знаешь, что это пекла бабушка Наташи.

Степная трава невысокая, но из-за близости речной влаги зеленела пышнее и была затянута повиликой[28]28
  П о в и л и́ к а – сорное вьющееся паразитирующее растение.


[Закрыть]. Меж травяных стеблей были протоптаны тысячи дорожек для жуков и юрких ящериц. Сновали деловые красно-черные солдатики с африканской маской на спине. Муравьи напоминали работников завода, расхищающих социалистическую собственность, тащили в свой дом все что ни попадя. Вокруг летали длинные стрекозы со стеклянными крыльями, огромные начальственные махаоны, а группками – бледные рядовые мотыльки. Жужжали толстые шмели и прыгали акробаты-кузнечики. Здесь, в траве, находили свой дом и степные птицы. А чуть дальше, в высоком берегу реки, селились ласточки – нежные, элегантные и стремительные.

Мы лежали на небольшом покрывале и играли в карты. Я расположился на боку, опираясь на локоть, и легко касался им Наташкиной ноги. И хотя лежать на земле было не очень удобно, я боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить такое важное и волнующее соседство. А еще хорошо то, что, купаясь в реке, можно было подплыть к Наташке и схватить сзади, как будто ты хочешь ее в шутку притопить или подкинуть. Я заметил, что Витька тоже часто подплывал к Наташке с такими же намерениями. А вот Катька сама нападала то на меня, то на Витьку. Видимо, потому, что ее никто в воде не хватал, а ей без этого было скучно.

Нажарившись на солнце и накупавшись до посинения губ, мы исследовали местность около берега. В траве тут и там возвышались земляные пирамиды. Здесь, у речной полосы, почву никогда не вспахивали и кротов не беспокоили. И если судить по количеству земли, вытащенной наверх, их тут было видимо-невидимо.

– А давайте суслика поймаем! Вон его нора! – заверещал Витька.

В траве виднелась небольшая вытоптанная площадка, сбоку которой располагался вход в подземное жилище.

Витька помчался к лодке и притащил полный воды черпак, вырезанный из какой-то пластиковой канистры. Но как только он наклонился к норе и стал тонкой струйкой заливать жидкость внутрь, послышался звонкий голос Наташи:

– Стой! Зачем ты это делаешь? А если у суслика там детки? Зачем ты так?

Витька не ожидал такой реакции. В его планах было удивить, рассмешить, позабавить, но никак не расстроить или предстать в виде жестокого и бессердечного.

– Да ему в нору можно и пять ведер залить! Они, эти норы, по двадцать метров бывают! У них же там ходов и выходов много! А суслики хитрющие очень, их так просто не поймаешь. Да и если дождь идет, то в нору заливает. У них все предусмотрено, – оправдывался Витька.

Но все равно было заметно, что Наташина реакция его расстроила. А я для себя отметил еще одно ее качество – доброту. Впрочем, я и так в любом Наташкином поступке видел только доброе, изысканное и светлое.

Вокруг было безлюдно. Недалеко располагались колхозные поля, разрезанные надвое лесополосой. Слева от нее во всю ширь обзора простирались желтые шляпки подсолнухов, только набиравшие сок. Справа шумели кукурузные громадины выше нашего роста.

– Пойдемте тогда лучше кукурузы наломаем! – предложил Витька еще одну инициативу.

Возражений уже не было, и мы двинулись к зарослям.

Катька в своем малиновом купальнике, обогнав всех, помчалась к кукурузному полю. Она подбежала к невысокому стеблю и ухватилась за торчащий кукурузный кочан, затянутый зеленой многослойной одёжкой, повисла на нем всем своим весом и оторвала его. Добравшись до молочного початка, Катька впилась в него зубами и замычала:

– Какая вкуснота!

Кочан был совсем еще молодой и нежный.

– Не такие надо рвать! Надо, чтоб желтенькие были, хоть чуть-чуть, – многозначительно сказал Витька. – Смотрите, чтоб волосы на кукурузе были засохшие. Тогда, значит, спелая.

– Сам ты волосы! Рыльца! – решил я продемонстрировать свою осведомленность.

Про эти рыльца, кстати, сам узнал месяца за два до этого, на биологии, когда наша училка точно так же надо мной смеялась. Странно то, что в журнале про сельское хозяйство, который я читаю, про кукурузу ничего никто не писал, а то б я узнал раньше! Ну да ладно. Я ведь уже в курсе. А то разумничался тут!

Мы разбрелись по полю в поисках спелых кукурузин. Я держался неподалеку от Наташки и поглядывал на нее. Она была меньше всех и тоньше, и справляться ей с мощными початками было нелегко. Наташа на стебле раскрывала зеленую обертку с подсохшими волосками и, найдя первый спелый кочан, тщетно пыталась его оторвать.

– Давай я тебе помогу, – подскочил я.

Наташа посмотрела на меня своими серыми глазами, и я утонул.

Вчера вечером после того, как мы проводили девчонок с посиделок и отправились по домам, я улегся в скрипучую пружинную кровать с мягкой периной и представлял сегодняшний день. Думал о том, что во время купания возьму Наташку за талию, чуть подниму на своих руках. А она будет нежно смотреть на меня. В моих вечерних фантазиях Катька с Витькой не присутствовали – только мы вдвоем с Наташей. Потом я думал о том, как расхрабрюсь настолько, что прикоснусь к ней своими губами. И она все поймет. Мы будем стоять в речке обнявшись и целоваться.

Я почувствовал на своей руке Наташкину ладошку. Она смотрела на меня и слегка улыбалась. Рядом стояла кукурузная бамбучина с кочаном. Мне показалось, в этой ситуации самый верный путь к сердцу Наташки – наломать ей кукурузы столько, чтобы она впечатлилась и поняла, как я сильно ее люблю. Я решительно шел по рядам и неистово, от большого чувства, обрывал зеленые оболочки початков, выискивая самые спелые и красивые кукурузины.

Наташа несла нашу общую добычу за мной, а когда та стала выпадать из рук, пришлось по-джентльменски снять с себя парадную футболку, уже побывавшую в реке, завязать на горле узел и этот образовавшийся мешок набить кочанами. Мне грела душу мысль о том, что это наше первое с Наташей общее дело, связанное с домом, уютом, бытом, едой. В наш общий мешок – мою футболку – мы с ней собирали кукурузу на двоих, вместе, как одно целое. Так не хотелось, чтобы эта история заканчивалась, но Витька и Катька, нарвав початков вдоволь, начали подавать голоса и окликать нас. Времени было уже много. Солнце сбавило градус своего жара и снизило яркость. Нужно было возвращаться.

Вчетвером мы сели в лодку и в хорошем настроении поплыли обратно. Я хоть и не смог реализовать то, о чем думал ночью, все равно чувствовал себя счастливым. Столько прекрасных мгновений грели мое сердце – мы были с Наташей вместе так долго! Она так же сидела на носу лодки и задорно улыбалась. Нос и щеки ее были розовыми – обгорели на солнце, а мы с Витькой были красными полностью, как раки, которых мы так и не поймали.

– Завтра давайте еще поплывем! Теперь уже за раками! Сегодня не успели, а завтра точно!

С Витькой никто не спорил. Катька с Наташкой выглядели довольными. Мы отвезли девчонок к мостику, откуда забирали их, и поплыли ставить лодку. Пока нас еще не кинулись искать, нужно было вернуться домой. Вытащив лодку на берег, мы вышли из камышей. Справа у бахчи Клопов возился дед Пашка, и идти по огородам расхотелось. Мы решили незаметно проскочить по-над камышами и сквозь кушери пробраться на улицу, но не тут-то было.

– А-а-а, это вы лодку брали! Кто вам разрешал? Ну, я вас сейчас! – услышали мы грозный голос.

Клоп наносит ответный удар

Изо всех деревенских дед Пашка Клоп был единственным лысым. Почему природа забрала у него волосы – неизвестно.

Я до сих пор думаю, что это, возможно, потому, что концентрация гадостей в его голове как-то негативно сказывалась на густоте растительного покрова. Волосинки в ядовитой среде не могли расти и выпадали одна за одной. В пользу моей версии говорило то, что шевелюра покинула Клопа как раз там, где предположительно находился отравленный ненавистью мозг, а оставшееся условно волосяное обрамление головы сзади, чуть выше шеи, контурно, но весьма демонстративно очерчивало его границы.

Мое предположение о причине лишения волос вытекало из информации моей престарелой учительницы алгебры Татьяны Никаноровны, которая на каждом уроке рассказывала, что через макушку человека непрерывно происходит энергетический оздоровительный обмен с космосом. Поэтому если в данном контексте рассматривать случай деда Пашки, то его облысение – естественная реакция организма, попытка убрать волосяной барьер на пути лечебного воздействия со стороны небесных покровителей.

Кстати, Татьяна Никаноровна начиталась этого добра в «Мире наоборот» – новом приложении к областной газете «Донской комсомолец», посвященном потусторонним силам и внеземным цивилизациям. Видимо, журналисты издания, десятилетиями писавшие об успехах ростовского обкома ВЛКСМ и наблюдавшие перестроечные кульбиты, могли сохранить психическое здоровье и себя в профессии, только найдя новых героев для прославления: контактеров, уфологов, астрологов и экстрасенсов. Служение марксизму-ленинизму было с комсомольским задором сменено на поклонение перед вещавшими по центральному телевидению Чумаком и Кашпировским, пропаганду уринотерапии и разжевывание заманчивых перспектив знакомства с пришельцами.

Татьяна Никаноровна, по словам пацанов из нашей школы, под впечатлением от материалов газеты в своей малогабаритной кухне соорудила пирамидообразный потолок, который обклеила изнутри серебристыми вкладышами от дефицитных шоколадных конфет. Сделано это было с целью обеспечения более надежной связи со Вселенной. После занятий – а учительница жила на первом этаже двухэтажки – Татьяна Никаноровна садилась под купол пирамиды, медитировала, а затем проверяла тетради с домашними заданиями. Да, математичка у нас была весьма продвинутая особа, а может, и просто… двинутая.

Но вернемся к лысине Клопа. Витька не разделял концепции оздоровительного обмена и был сторонником более категоричного варианта объяснения. Он считал, что у деда Пашки мозгов вообще нет, вместо них старая матрасная вата, в которой клопы и живут, следовательно, лечить там нечего. Но в целом Витька сходился со мной в том, что в выпадении волос виновата интоксикация, то есть отравление организма человеческой злобой.

Расходились наши представления лишь в том, на что же похожа голова деда Пашки. Я говорил, что на огромную блестящую коленку. На это Витька отвечал, что на коленях не растут волосы по бокам. Его собственной версией было то, что обтянутый череп Клопа похож не на коленку, а на задницу. Но, на мой взгляд, полного анатомического сходства тоже не наблюдалось в силу отсутствия зримого разделения левой и правой части головы, как это четко реализовано в объекте сравнения. Катька говорила, что его голова – яйцо с волосяным обрамлением.

– Предлагаю его называть «страусиное яйцо»!

– Лучше уж Фаберже – яйца такие есть! Так и ему будет непонятно, и нам смешно! – предложил я.

– А кто это – Фаберже? – спросил Витька.

– Есть такая злобная птица, и у нее яйца волосатые, типа как у Клопа голова! – придумал я на ходу.

Думаю, эти шуточки были для деда Пашки не новы. В деревне, уверен, и не такое придумывали, но насмешки его смущали, поэтому он все время носил головные уборы. А может, он этой кепочкой мешал энергетическому обмену с космосом, кто знает? В ней он был и сейчас на огороде – стоял и орал на нас.

Я хотел было дать деру, но Витька развернулся к деду и прокричал ему:

– Мне баба Люся разрешала лодку брать всегда! Она не ваша!

– Я тебе дам «не ваша»! Умный нашелся! Быстро бабке твоей скажу, что вы тут творите! Больше чтоб не брали! Сегодня же ее цепью прикую – и всё! Будет вам!

Дед еще что-то кричал вслед, а мы с Витькой шли по-над зарослями и возмущались.

– Нашелся тут – Фаберже! Точно Клоп! Жалко ему чужой лодки! Своей мало! Браконьер несчастный! А ведь расскажет! И больше лодку не увидим! У него, что ли, теперь спрашивать? Да у него снега зимой не допросишься! – бухтел Витька. – Надо было ее не сюда ставить, а у себя в камышах спрятать.

Я шел и думал о том, что если дед Пашка на самом деле не даст лодку, то мы завтра ни за какими раками не поплывем. Все мои мечты провести еще один такой же прекрасный день, как этот, рушились на глазах.

Дома уже начали беспокоиться. Бабушка собиралась отправиться на поиски. На столе стоял остывший обед, после быстрого поглощения которого начался второй этап картофельной страды. Не зря наши предки это слово таким придумали. Страда – от слова «страдать», что значит «умирать», «кончаться в муках». Мы с Анькой, которая со мной почему-то не разговаривала, наверное, из-за того, что я не взял ее с собой, выбирали картоху и страдали под солнцем, которое верно шло к закату, но светило еще вовсю. Все мои мысли были о том, какой чудесный день мы провели с Наташей, и как горько было думать о том, что мы завтра можем остаться без лодки.

Мои рассуждения прервало увиденное. К нашему огороду через соседские угодья решительной походкой двигался дед Пашка Клоп. В груди у меня похолодело. Он опирался на какую-то палку и, как мне казалось, планировал ее использовать в качестве орудия нападения.

Бабушка тоже увидела соседа, остановила процесс выкапывания очередной картофельной семьи. Она оперлась на черенок лопаты и смотрела в сторону Фаберже. Отношения между «нашими» и Клопами были, на мой взгляд, не очень. В гости они друг к другу не ходили, и если заводился разговор о них вечером на лавочке, то вспоминались какие-то комичные истории, демонстрирующие их недалекость, глупость, жадность и тому подобное.

Так, например, их внучка Танька пользовалась репутацией непутевой, то есть недалекой, или, как еще говорила бабушка, «зрячей». Не потому, что она обладала прекрасным зрением, наоборот. Танька все время щурилась, видимо, оттого, что с глазами были какие-то проблемы, хотя очки не носила. «Зрячая» – от слова «зря». Так вот эта Танька была еще, по деревенскому мнению, и известной «засранкой», потому что «выросла будь здоров, а ума нет». Витькина бабуля все время рассказывала, как она «вырядилась в платье новое, мать ей сшила, красивое с оборочками, бретельками. Носила его дня три, пока не замызгала. Нет чтоб постирать, так она его задом наперед надела и пошла на гульки. И думает, что никому не видно ее спину в пятнах». Ростом Танька удалась выше моего деда. Почему она такая вымахала – неизвестно. Все Клопы невысокие, а Танька как каланча. Да еще и темноволосая, а родители-то ее светлые.

Говорили, что клоповский сынок в молодости Танькину мать от ревности гонял по всей деревне. А сейчас как ни приедет, так пьянющий по двору еле ходит, но ругаться на всех своих у него сил хватает. Когда Танька шла мимо нашего двора, дед с бабушкой всегда над ней подсмеивались, типа: «Вон пошла, непонятно, то ли пешая, то ли верхом на лошади поехала» – так она над забором возвышалась. А еще Танька любила так разукрашивать себя, что даже какой-нибудь американский индеец племени команчи в своей боевой раскраске выглядел бы как бледная моль по сравнению с Танькой, которая собралась съездить в город. Мой дедушка, убежденный сторонник естественной красоты и противник декоративной косметики, на этот счет всегда говорил: «Накрасилась, как обезьяна американская». В тот год Таньки видно не было, говорили, замуж кто-то ее взял. Может, косметика на кого-то подействовала.

Дед Пашка подошел к нам:

– Пришел, Матвеевна, к тебе ругаться. На внука твоего.

Бабушка встрепенулась, посмотрела на меня. Не то чтобы строго, а как бы проверить, все ли со мной в порядке, не выросли ли рога или хвост чертячий. Но после того, как бесовские атрибуты не были обнаружены, она с удовлетворением повернулась к Клопу:

– Что натворил?

– Мало того что лодку Люськину берут без спроса, так еще кавуны[29]29
  К а в у́ н, кау́н – арбуз.


[Закрыть] на нашем огороде все порвали-потоптали. Жрали и шкорки в камыши кидали! Да еще из кубарей все повытрясли! И рыбу, и раков!

Дед Пашка с ненавистью посмотрел на меня и поправил свою кепочку, как бы в знак доказательства. Из его щербатого рта летели слюни. И он не останавливался:

– Залезли на днях на тютину, по сараю ходили, там шихвер тоненький, покололи весь! С этим, с Витькой! Одно разорение от них!

Негодование переполняло меня.

– Да ничего мы не попортили! Ни шифер, ни рыбу вашу не брали. Ее и не было в кубаре! А нас за тютину ледяной водой из шланга, как фашисты в Освенциме, правильно обливать?

Дед Пашка, услышав меня, грозно приподнял палку:

– Ах ты брехун[30]30
  Б р е х у́ н – обманщик, врун.


[Закрыть]! Сейчас я тебе покажу!

Тут моя бабушка решила действовать и весьма красноречиво взяла лопату за держак[31]31
  Д е р ж а́ к – черенок.


[Закрыть]:

– Иди отсюдова, будешь на своих палками замахиваться! А мы разберемся! Арбуза жалко – пойди наши порви, сколько надо! Или они, детвора, КамАЗ целый этих арбузов у вас съели?

С этими словами она для пущей убедительности чуть приподняла лопату над землей и, словно орудуя царским посохом, воткнула инструмент в землю между рядками, но так, чтоб ни одна картошка не пострадала.

Фаберже сплюнул и растер слюну грязной калошей. Он хотел что-то сказать, но тут из калитки скотного двора с пустым мешком вышел наш дедушка. Клоп засуетился и решил спешно ретироваться.

– Бандитов растите! Уголовников! Вот посмотри, какие глазюки злые у него, у волчонка вашего! – прошипел он.

– Не плети ерунду! Разберемся! За своими смотрите!

Клоп еще раз плюнул, развернулся и поковылял в сторону своего огорода.

Анька на меня обиженно смотрела: она не знала, что мы поедем на лодке, да еще и есть арбузы будем. Бабушка молча взяла лопату и продолжила копать. Она выглядела немного раздосадованной, и пауза казалась тягостной. Тишину разбавлял только степной ветерок, приносивший волнительную свежесть.

– Чего приходил энтот? – спросил вернувшийся дедушка.

Сердце мое заколотилось в ожидании нагоняя. Бабушка задумалась. Перед тем как ответить, она посмотрела на меня, и ее расстроенный вид вмиг улетучился:

– Да тютины ему жалко! Приходил ругаться. Ненавистный! Понапраслину[32]32
  П о н а п р а́ с л и н а – клевета, ложь.


[Закрыть] всякую городил!

– Клопы – они и есть Клопы. Почем зря балакать[33]33
  Б а л а́ к а т ь – болтать.


[Закрыть] – это они могут!

Я помог взвалить на плечо еще один оклунок, и дедушка двинул по дорожке в сторону сарая.

– Димка, на кляп тебе сдались их арбузы? Своих, что ли, нет? – наконец-таки нарушила тишину бабушка. Говорила она это не то чтобы сердясь, а скорее с сожалением, что мы предпочли съесть не свое, а чужое.