Текст книги "Шаги в глубину"

Сергей Цикавый
Шаги в глубину

* * *

Тесно. Тесно-то как. Бежали все – бежала и я. Корабль трясло. Основное освещение уже издохло, и теперь над душным потоком людей теплились аварийные маячки.

Тесно – и жарко.

Позади слышался визг складывающихся переборок, треск жилых времянок, наполнявших трюм. И кто-то кричал, что-то упругое и скользкое попалось под ноги.

«Рука», – подумала я, а потом меня нагнал свист.

И разом не стало всего – гравитации, звуков, жалких оранжевых лампочек. И воздуха тоже не стало. Поперек коридора пошла трещина, и мы оказались среди звезд.

«Как странно».

Я не могла дышать, но все еще могла видеть. Крупные обломки нефа раскрывались вокруг меня. В висках ровно стучал пульс. Рядом проплывали тела. Я видела, как пузырится кожа под шерстью баронианского матроса, я знала, что его кровь сейчас вскипает, а такой нужный воздух разрывает ему легкие.

Агония.

Из-за обломка показался вытянутый силуэт. Он скользил, ненадолго скрывая звезды, – корабль, уничтоживший нас. Исполнитель воли Мономифа замедлил ход, и сквозь пустоту я на мгновение ощутила его взгляд – пристальный, изучающий. Ошарашенный.

«Он меня убил, – на пробу подумала я. – Ему незачем подходить так близко к цели».

Он все плыл – пугающе неспешно, а я не торопилась умирать.

«Ты всего лишь исполнила свой долг, доченька». Голос был строгим, в нем звучала гордость за меня.

Я? Долг? А, ну да.

Все изменилось. Теперь я смотрела на бойню иначе: сквозь прицелы инквизиционного фрегата, сквозь километры. Подсвеченные компьютерами биометрические сигналы быстро гасли. Последней исчезла метка маленькой рыжей девчушки в персиковом платьице.

Глава первая

Я помню его, наверное, по секундам – свой последний день на работе: как открыла глаза, когда щелкнул свет, как приняла душ, как одевалась, как натирали кожу застежки белья, как обожгла язык кофесинтом, как подумала, что ненавижу кофесинт… Словом, это был отличный образчик моего планетного дня. Только вот дальше всегда шла канцелярщина, шатание по офису департамента, сидение с ногами на столах у коллег. Сегодня у меня в карманах лежал комплект служебных карт, которым не место в кармане безработного гражданина третьего ранга.

Безработного – потому что в кейсе лежит заявление. По форме, бумажное, написанное своей рукой. Черт, своей рукой – это такая дикость.

Заявлению не лежалось в синтетике, оно хотело взрыва эмоций, хотело, чтобы шеф выкатил глаза, чтобы капитаны сказали: «Да ты что?» Чтобы в канцелярии шушукались: «Слыхали? Люэ ушла. Совсем». Чтобы даже в поганой забегаловке на втором уровне два дня говорили, как я вошла в кабинет к шефу – красивая, подтянутая, наглая и рыжая. В этом месте кто-то непременно вспомнит, какая у меня задница. И тут все выпьют.

И чем ближе чертова дверь, чем чаще кивки всяким-разным знакомым, тем больше я понимала: да никто так не скажет. А скажут:

«Нервы… Да».

«Ну, так ей и надо».

«А слыхали, что у психодинамиков ей прописали?»

И вся затея казалась такой убогой, что и не передать. По правде, если бы не сны, я бы так и не пошла дальше рабочего места. Я бы сидела, глядя в зеркальный стол: слева – голопанель, в уголке маякует сетевой пейджер, в почте снова куча дел, чтобы было чем занять скучное межвылетное время скучного капитана невеселой инквизиции.

Я бы сидела и смотрела на эти канцелярские богатства, а перед глазами маячил бы взорвавшийся неф. Драный неф драной Альдибахской торговой корпорации. Неф, в котором должна была быть только контрабанда.

* * *

Курс оверсаном себя оправдал. На траекторию перехвата я вышла с такого угла, что драпающий ублюдок оказался во всех перекрестиях сразу. Курсант бы описался от радости: хоть торпедой, хоть «линейкой» – не промажешь, чем ни стреляй.

И я выбрала торпеду.

Я, черт возьми, выбрала торпеду.

Кластерная боеголовка, водородный ускоритель. Как любит говорить идиот Тодд, «перфоратор». Так уничтожают корабль, с которого нечего брать, а мне не нужна была протоплазма с B4K. Совсем не нужна – да никому она толком не нужна, эта дрянь, из нее только сцинтиане лепят себе синтетические органы.

Когда корабль разломало пополам, я удивилась: «Наливной же неф должен быть, нет?»

Когда из пробоин рванули струи замерзающего воздуха, я обалдела.

А когда я увидела тела…

Это были тела обычных колонистов, которых пытались тайком вывезти с B4K до начала прокураторской проверки. Обычные нелегалы-добытчики – сцинтиане, баронианцы. Люди.

В прицелах оптических градаров плыли тела. Некоторые – в облачках собственной крови, некоторые – в струях смерзающегося газа. Некоторые еще двигались.

Я видела смерть пилотов – тяжеловооруженных мужиков в скафандрах, я резала капсулы и гразерами расстреливала спасательные боты пиратов…

Знаете, что самое страшное?

Это космос. Они не кричали. Они просто извивались, корчились – в тишине. А еще там, за облаком пара и обломками, сияли какие-то две звездочки – и вот они меня добили, потому что так нельзя: распухающие тела, судороги, неф, оказавшийся нелегальским, – и вот эти две чертовы холодные игрушки.

Я пробовала рассматривать фотографии, по кадрам изучала запись бойни, я жрала литрами кофесинт, чтобы не спать всю ночь. Я сделала почти все, но не чувствовала того, что должна была.

Раскаяния. «Mein Gott, я не хотела».

Страха. «Как мне теперь жить?»

Сочувствия. «Они мучились».

Вины. «Они умерли из-за тебя. Сдохни, сука».

Психодинамик вообще страшно удивился, когда я ему изложила суть проблемы, Этот мудак сказал, что мне радоваться надо. Я сказала, что сейчас достану скорчер и проверю, буду ли я чувствовать вину за его смерть. Будет ли мне сниться его смерть – его глазами.

Я полюбила сидеть в Мемориальном парке Нуклеуса. Голографическая фальшивка меня не интересовала – меня интересовали люди. Скольких и как именно надо убить, чтобы что-то почувствовать? Может, лучше сразу ребенка – им и обойтись?

А хватит ли?

Меня готовили с детства, меня, совершенного пилота для нового поколения кораблей. Сингл-класс – это вам не консервные банки с сотнями балбесов на борту. Это ты и космос – один на один. Вокруг тебя пустота, на тебе тысячи тонн брони, топлива и стволов, а впереди дичь. Всегда есть дичь, потому что даже в этом драном мире есть не такие, как все. Есть те, которых не устраивает Мономиф.

«Ты моя умничка», – сказала мама.

«Я тобой горжусь», – сказала мама.

«Твой отец был великим человеком», – сказала мама.

Она всегда что-то такое говорила, и плевать, что я – офицер с высшим доступом – так и не нашла в базах ни одного выдающегося человека по фамилии Люэ. Наверное, если бы мама не сошла с ума, выдумала бы что-то о партеногенезе.

Я сидела в парке, смотрела, как нарисованное солнце блестит сквозь нарисованные деревья, и думала о том, кто я. Безотцовщина, гражданка третьего ранга, рыжая коза. Подданная Первого Гражданина. Капитан фрегата «Тиморифор».

И просто кукла.

Я ведь когда-то плакала над вьюнцом, уколовшим лапку. Смешной такой волосатик был. И рисовала я только в теплых тонах. И по курсопрокладке не любила решения, где требовалось жертвовать экипажем, даже разрыдалась над задачей, в которой не было иного ответа.

А еще я никогда не колебалась, выбирая средства на тренировках. Три дня лазарета для спарринг-партнера? Выговор? Я же победила! И спасательные капсулы я тоже расстреливала без сантиментов. Потому что они проиграли, vae victis – и все дела.

«Ну и где ты теперь, Алекса? Кто ты?»

Прав господин психодинамик Бюлов. Жить да радоваться: устроила случайную гекатомбу – и ни в одном глазу. Подумаешь, четыреста девяносто три живых существа.

* * *

Я стояла перед дверью шефа и тянулась к ручке. Даже когда я войду туда, еще не поздно все отменить: можно сказать, что зашла просто так, ага. Я у шефа в любимицах еще с космоходного. Опекун, наставник, обаяшка.

И не надо вот этого. Женщиной я не с ним стала.

– Разрешите?

– А, Алекса.

«А, Алекса». Все как всегда. Всего лишь еще один день.

– Садись.

– Спасибо, сун цу Хименес.

Улыбается. Он чертовски обаятельно улыбается, от такого тлеешь еще долго после того, как улыбка ушла, и нет ее в помине. Хотя когда это у адмирала Франциска сун цу Хименеса, юного гения и героя, не было улыбки?

Даже жаль его огорчать.

Он еще улыбается. В кабинете кружит тонкая нотка одеколона – что-то такое на грани фола, знаете, когда начинаешь думать о женских духах. Здесь есть серверный шкаф – Мономиф в полутораметровом ящике. Есть модель «Тикондероги», крейсера, на котором Хименес вырезал пол-эскадры сцинтиан, – какой это был маневр! Титул «сун цу» штабным просиживанием не зарабатывают.

Это, словом, кабинет шефа – без двух минут бывшего шефа.

«Никаких двух минут, соплячка».

– Вот.

Я потянулась через стол, но он уже все понял, потому что бумажки тут были только одного вида. Пусть и редко такое писали.

– Александра… Это из-за того происшествия?

– Я так не могу, сун цу Хименес.

Ему – можно. Остальным – хрен.

Он думает. Ему сейчас тяжело. Или нет? Может, он все просчитал, а сейчас смотрит с такой тоской, чтобы потянуть время, и на самом деле прикидывает, как он меня раздевает. А может, думает, что у него половина личного состава – юные гении, которых учили допрашивать, догонять и убивать, а вот просто жить – нет, не учили. Может, он, умница, сейчас вспоминает, что далеко не все забивают себе мозг фанатизмом и преклонением. Может, он тебя не раздевает, а больничное белье на тебя мысленно примерил.

«Ну, давай, Алекса, накрути себя. Давай».

– Я не буду тебе рассказывать о потере гражданства.

Франциск потянулся за сигаретами. Франциск почесал лоб пальцами, между которыми торчала мерзкая никотиновая палочка. Франциск был гениален. Он шлепнул по клавиатуре и встал. Стена таяла, поляризовалась, и там появлялся город. Светящийся, мерцающий сильно вогнутой линзой – классический город-амфитеатр. Почти классический, потому что это столица Империи Мономифа.

– За пределами конторы от себя не убежишь.

Не оглядываясь, он указал рукой куда-то влево. Дым послушно поплыл за сигаретой.

– Вон там космопорт: можно улететь с Нуклеуса. Хотя погоди… – без всякого намека на «вот только вспомнил» сказал Хименес. – Без гражданства тебе билет не продадут. То есть продадут, но для начала вывернут наизнанку.

О том, что женщины, как правило, оставались после такого без яичников, он, конечно, умолчал. Ну и спасибо, я в курсе. Медицина у нас хорошая, для граждан сделает все за счет не-граждан. Вернее, за счет частей не-граждан.

– Трущобы? Пожалуй. Там, Алекса, нужен профи, всегда нужен.

Да. Я могла стать ганслингером, певичкой, шлюхой, аналитиком при боссе. До первой облавы на тех, у кого ай-кью выше семидесяти.

Впрочем, это мы все мечтаем. Из этой организации уходят с очищенной памятью, и я буду долго вспоминать свои умения. Возможно, даже дольше, чем проживу. «Стоят ли эти несколько сотен тушек такого?»

Самое милое, что ответа я не знала.

– Ты понимаешь, что я не смогу о тебе позаботиться?

«Хименес такой классный!» – вспомнила я сама себя времен космоходки. Мне тогда казалось, что я его люблю без памяти, но это пока не выяснила, что таких дур – тысячи, а я слишком хотела быть единственной.

«Ты самая лучшая, доченька».

Тогда я стала мечтать об отце. О таком отце, как герой Второй войны за Мицрах. Ну право же, мама говорила, что мой отец – выдающийся? Говорила. И пусть по Франциску сун цу Хименесу сохнут дурочки. Или текут – это уж смотря по мере идиотизма.

А я буду гордиться вами, адмирал. А вы – мной.

«– Оверсан при этих данных перехвата сэкономит полтора нанограмма сверхтоплива в секунду…

– Кадет Кальтенборн, вы сами додумались?

– Так точно, господин контр-адмирал!»

Пора мне вас наконец разочаровать, Франциск.

– Я все понимаю, сун цу Хименес.

– Послушай, Алекса…

– Не хочу. Подпишите это.

Я не только коллег и задержанных строить могу – я могу начальнику дерзить. Я могу все, и ничего не почувствую.

– Александра.

Хименес сел в кресло, стена зарастала благородным мрамором, и мы снова играли в гляделки. Хотите сыграть в гляделки с кумиром отрочества? Не советую, это разочаровывает, потому как вспоминаешь одно, а видишь другое. В памяти герой при кителе и сиянии, а перед глазами усталый немолодой интриган, кабинетный вояка с цепким взглядом.

«Как же это вас так, Франциск? Что вы почувствовали при этом?»

– Да, сун цу Хименес.

– Сделаем так. Ты идешь в отпуск.

– Отпуск?!

Это как всадить в реактор пакет, когда еще прошлый не прогорел. Это как… Он что, не понял ничего? И он тоже – не понял?

Я вдруг почувствовала, что устала, просто смертельно устала. Что все дерьмо, что нет выхода, что вот этот престарелый парень сейчас перекрыл мне последний – из огромной чистой любви к своей подопечной, к рыжей умничке, которую иначе превратят в чистый лист.

Черт, а я и впрямь хотела – чтобы чистый лист, табула раса. Чтобы бегать от облав, не помня себя, чтобы продираться иерархией трущоб, чтобы глядеть на звезды сквозь купол и думать, почему меня туда не тянет. Чтобы придумать себе красивую историю, что я – секретный агент, которому стерли мозги. Придумать – и оказаться почти правой. Чтобы все было круто, грязно, чтобы чужая жизнь корчилась в моем захвате, чтобы я – сверху!

«Отпуск? Франциск, да вы гоните».

Адмирал смотрел на меня и молча тушил окурок в пепельнице. Табак, мрамор и одеколон – и призрак мира за непрозрачной стеной. Мира, куда меня не пускали.

– Отпуск и премия. Двойная, например. Твои допуски полежат у меня, заявление – тоже. Куда хочешь? На Фьюли? На Бруствик?

Курорты. Отличные курорты – на границе Империи. Жаль, я и там буду на поводке.

– Кого отправить с тобой? Или партнера найдешь на месте? Прости, я бы и сам махнул, но стар для тебя, понимаешь…

Шутит. Уже шутит – значит, решил, что рассосалось: поистерила дурочка и угомонилась. Что я чувствую? Ничего. Мною по старинке вытерли весь кабинет и кинули в ведро, мне непрямым текстом объяснили, что я не права. И я уже сама поняла, что мечтала о саморазрушении.

Я сглотнула литра полтора слюны, а все равно не чувствовала почти ничего.

Нахамить бы.

– Я поняла, сун цу Хименес.

Вместо хамства – встать, начать выворачивать карманы: допуск уровня «инквизитор», капитанский допуск, запал-карта от «Тиморифора» (прости, мой Алый). Хименес открыл ящик стола и принялся складывать туда эти предметы по одному.

Я развернулась и пошла к дверям.

– Подожди.

Оборачиваться не хотелось: я только что не смогла отстоять себя. Психоанализ в кабинете шефа – это так восхитительно, словно и впрямь мною помыли полы.

– Ты отличный капитан, Алекса.

На локте задержалась рука – приятно, несмотря ни на что. Именно поэтому я стряхнула эту самую руку и вышла. Потому что приятно и потому что сама знаю, что я отличный капитан.

Снаружи было людно: к шефу образовалась очередь, а я шла мимо этих людей – кто они? – и привыкала к мысли, что у меня есть премия и отпуск. Мысль шла скверно, ее приходилось запихивать в голову, уминать и утрамбовывать там.

«Ничего, Алекса, справишься. У тебя впереди три недели жаркого солнца. Если повезет – то двойного солнца. Говорят, на Бруствике получается модный сероватый загар. Рыжие волосы, голубые глаза, пепельная кожа…» Меня чуть не стошнило от понимания: я еду на курорт, чтобы развеять депрессию. А депрессию вызвало то, что меня не устраивает мое спокойствие. А не устраивает оно меня потому, что…

– Эй, Люэ!

Я остановилась. А, ну да. Тодд.

– Привет. Чего тебе?

– Слушай, дело есть.

Он поманил меня в сторону, пряча папку за спину. Лицо при этом получилось натужно-обеспокоенное, словно дело страшненькое и стыдное, но решать с этим что-то надо.

– Что у тебя?

– Ты это, понимаешь, я тут пишу, пишу…

Болван. Пишет он. Будь это космоходка – уже дала бы в рыло.

– Ты не тяни, – посоветовала я. – Или пошел вон с дороги.

– Слушай, – вдруг сказал он, – ну неужели тебе неинтересно?

Лицо и впрямь озабоченное. Капитан, как есть, причем – в дальнем рейде, из боезапаса остались только мелкие ракеты и дюжина боевых дронов, а повсюду чудятся мятежники.

– Выкладывай.

– Слушай, ты мне когда-то говорила, – заговорщицки начал он, постепенно повышая голос, – а я забыл… Как правильно пишется… «Люэ» или кх-хах!.. «Люэс»?

Вот урод. Стоит и ржет – сам себе клоун, да и я хороша: сколько на этот дебилизм попадаться буду, а? Нет, ну какой гад, и в очереди уже подхихикивают – тоже мне, верх остроумия услышали.

«Я в отпуске».

Кулаком – под дых. Нежно, чтобы не отбить ничего лишнего. Убрать голову, потому что он сейчас отмахнется вслепую. И – стопой в голень.

Очередь позади сочилась космическим молчанием, ровно горели мягкие лампы, на полу исходил руганью идиот, а я шла прочь с отчетливым ощущением, что на самом деле избили меня. Я, глупая, пыталась распрощаться с системой, выпятила свой характер и получила по мордасам. Все, могу быть свободна. Очень уж не хотелось признавать: я перегорела, – но что поделать.

На своем «Тиморифоре» я уделаю любого из этих крысенышей, распечаткой моего списка благодарностей можно обклеить уборную, и на кухню тоже останется. Я дерусь, стреляю и хамлю, как два десантника сразу, но вот сейчас я дала в морду и ушла с четким ощущением, что получила.

«Ты перегорела, Алекса».

«Ты самая лучшая, доченька».

Улавливаете иронию? Все горят, все, но этого не понял даже Франциск, даже он решил, что меня надо упаковать под надзор и просто услать в отпуск. Мечта и рекреация: загорать до струпьев, кувыркаться со случайным знакомым, кататься на яхте, придерживая рукой огромную стильную шляпу.

Кстати, надо купить себе такую, и чтобы непременно белую.

Я подняла взгляд: слева серые ворота ангара – огромные, с сигнальными огнями, которые мерцают, когда расходятся створки, и всегда отрывисто гремит сирена: «Бам! Бам! Бам! Бам!» И стоило мне сосредоточиться на этом самом звуке, как я его услышала. Ну, конечно, не удержалась.

Ворота расходились, ворота предупреждали, что впереди, за шлюзовыми трубами к кораблям – только тонкая пленка силового поля, а дальше – сразу космос. Ангар освещали скупо, его часто продували аргоном, и здесь царил образцовый порядок, даже мусор перед утилизацией складывали кучками. Я сделала несколько шагов и принюхалась: для меня вылеты пахли именно этим помещением – органическими контейнерами со сверхтопливом, оружейным маслом, сваркой и озоном. Корабль, от рубки до реактора, не пахнет ничем, ну, то есть пахнет – но только тобой, а свой запах слишком привычен.

Сингл-класс – это такое обонятельное одиночество, столь же наполненное, как и вакуум.

Металл и пластик, суетящиеся дроны обслуги, кому-то по громкой выдают разрешение на вылет, а у стенки распатронивают переклинившую ленту с кристаллами для бортового лазера. Я присмотрелась: заправляя ее в модуль, техники перекосили вторую планку, и теперь протяжный механизм будет сбоить. Можно, конечно, подсказать, но этим двоим еще гражданство зарабатывать, вот пусть и и корячатся.

Я обошла отключенного боевого дрона – тяжелую дуру в активной броне – и оказалась у третьей бухты, прямо перед форштевнем «Тиморифора».

«Ну, привет».

Мой «Тиморифор». Мой Алый.

Хорошо тебе, Алый, «Несущий возмездие». Ты можешь даже нервы отрастить, если выжгут. И модульное строение тоже многое решает: броню пересобрать из космического мусора – звучит знаменито, фантастично и круто. Ты классный, «Тиморифор». И знаешь, если мне есть, к чему вернуться после отпуска, то это к тебе. И продолжим охоту, да, Алый? Бойня – это дело такое: с кем не бывает при нашей-то работе.

Я смотрела на чешуйчатую морду, смотрела и ежилась: здесь было холодно, а вот на Бруствике… Мне вдруг стало отчетливо ясно, что в последний день отпуска я что-нибудь с собой сделаю. Откроется дверь, войдет портье, потому что я не ответила на пятнадцатый уже звонок, войдет охранник, и они увидят меня. Точка. Здесь я придержала воображение.

«Ну и все, и хватит. Вдруг влюбишься там. Или курортный роман таки исцелит».

Не влюблюсь, не исцелит – глупые надежды. Дальше все пойдет по накатанной задумке: пятнадцать неотвеченных, портье, охранник, остывшая ванна… Мой смысл жизни – космос и ты, Алый. И что-то этот смысл перестал меня радовать.

Чертовы нелегалы. Чертова работа.

Наверное, я дурею с жиру. Вот этих двоих техников, что перебирают кристаллы, разрежут на органы, если они не заработают гражданство, у них же на лицах написано: сто двадцать ай-кью на двоих. По всей Империи людей маршем водят в шахты за то, что в городе грохнули карателя. Статистический работяга каждому кредиту рад, он жену убьет, если та вдруг понесет не в сроки, это ж бюджет перекраивать и заявку задним числом писать. А если еще и сосед доложит о беременности…

А я тут страдаю от смыслов жизни и от того, что лучший пилот на деле – просто смазливая дурочка с кучей проблем.

Я обхватила себя за плечи. Страшно. Все в никуда: и отпуск этот, и космоходка, и спарринги, и допросы задержанных. Вот спросить тебя, Алекса: зачем это все? Правильно, во имя Первого Гражданина, во имя человечества, восславим и вознесем. А сама ты кто, Алекса? Лучший пилот? Винтик с самой классной шляпкой? Фрагмент программы?

Плечи никак не согревались: это все чертов холод, которым тянет прямо оттуда, из космоса. Лучше бы грели этот ангар честно, чем на аргон тратиться. Я вдруг поняла, что мне что-то тычется в ладонь, что-то ниже плечевой нашивки. Подняв руку, я увидела, что из-под капитанского шеврона торчит запал-карта «Тиморифора».

«Я же…» Стало еще холоднее: я должна была сдать эту штуку, раз меня отправили в отпуск. Но ведь погодите: сун цу Хименес своими руками спрятал карту себе в стол, а потом…

«Ты отличный капитан, Алекса», – и легкое пожатие чуть повыше локтя. Чуть пониже нашивки.

Я пошла к рукаву стыковочного шлюза. И так хотелось бежать, что просто ах. И в голове пело: «Он меня понял! Вы все слышали? Он меня понял!!» В голове был праздник с бухлом и фейерверком, в голове униженно дрожали какие-то трусливые мыслишки, но впереди оставался космос, со мной – «Тиморифор», а я – снова в строю, пускай отныне – в своем собственном.

Шлюз, тепло огромного тела, и я внутри.

Фрегат оживал.

– Добрый день, Алекса.

– Привет!

Я сбросила китель и рванула в рубку. На диспетчерском посту уже засветилась активация корабля, и оттуда сейчас пытаются прозвонить Алого, одновременно проверяя, нет ли у меня срочного вылета.

Еще пятнадцать секунд до прямого запроса, значит, придется уходить на полной синхронизации, а я такого не люблю, потом болит низ живота. Прогрев реактора вместе с кораблем – это как вторые месячные.

«Не хочешь? Так, может, в отпуск?»

Смех. Мой собственный – впервые за последний месяц.

– Ключ на старт. Интерфейс синхронизации, порт экстренный.

– Разрешение на вылет?

Я ухмыльнулась и вставила запал-карту в интерфейс. Рубку тут же затопило аварийным светом, и в этом кровавом мигании я поняла, что сейчас все будет быстро. Быстрее, чем отстучат четыре удара сердца. Скорее диспетчеры не опомнятся.

– Получена директива форсированного старта, – с недоумением в голосе произнес виртуальный интеллект. – Напоминаю, что диспозиция корабля…

– Астрид, бесишь! Быстро порт синхронизации!

Я рухнула на крест пилотского ложа. Надо мной сгустился из ничего сияющий цифровой канал.

Поле зрения пошло трещинами, прогнулось и лопнуло, когда копье из света пробило мне голову. Вокруг горели сотни кнопок, существующих только в уме – уме «Тиморифора», – и по этим кнопкам сейчас надо барабанить так быстро, что сгорят воображаемые пальцы.

Внешний сигнал – отсечь.

Шлюзовый стык – отсоединить.

Реактор – пакет сверхтоплива пошел. Пошел, я сказала!

Поле зрения изменилось: часть кнопок исчезла, и я просто смотрела на ангар. Здесь все было спокойно, но где-то за сотни метров уже разгоралась тревога. Сейчас несколько команд, и пленка зарастет так, что я не пробьюсь без стрельбы.

Только это вы хрен успеете.

Я всем телом подалась назад – это как гребля, когда рвешь спину, не видя, куда плывешь, когда чувствуешь русло, когда опыт за тебя, – и впервые против тебя все остальное. Толчок – и я в стартовом пространстве, а прямо перед лицом разворачивается башня зенитного скорчера.

А еще в канале висит готовый к старту крейсер, который еще ничего не знает.

В животе уже очень горячо. Достаточно горячо, чтобы управлять телом так, как надо. А надо – «чакру Фролова». Я рванулась вперед, пропуская первый залп зенитки левее – мимо, дружочек, и прощай девятый наблюдательный пост. По курсу был крейсер, старый добрый мультикласс, а значит, – неповоротливая дура.

Ствол зенитки плюнул еще раз, и я пропустила его залп в кульбите.

Если вам кто-то скажет, что обратный кульбит с радиусом в свой корабль – это невозможно, посмотрите эту запись, вам понравится. Можете сказать, что это монтаж.

А мне плевать: я на свободе.

Скорчер проделал огромную дыру в дюзах крейсера, и я, вернувшись из петли, прошла сквозь нее. Ноги свело судорогой, но передо мной горели звезды. И побоку перехватчики: я от всех уйду.

«Ты отличный капитан, Алекса».

«Тиморифор» кувырками уходил от наружных батарей и вскоре оказался в недосягаемости для них.

Теперь пришла пора поболеть голове.

«Астрид, подмодуль расчета прыжка».

«Куда, Алекса?»

К фронтиру, куда же еще. Подальше от звезд – новых, бывших, будущих и черных. Подальше от планет, подальше от людей и иже с ними… Карта зоны стремительно теряла возможные точки выхода из прыжка, я отметала их сотнями, за мной увязались перехватчики и даже один инквизитор, но меня это не гребло.

У меня голова болела.

«А-а, плевать. Да святится случайность».

Я пылала, тело готовилось исчезнуть, утонуть в изнанке космоса. Страшно. Как всегда страшно. На этом сгорали тысячи новичков, уходивших в прыжок. «Бои-иш-шься?» – шепчет изнанка. Она чует этот страх, чует все возможные ошибки и делает их все реальными.

Это ведь, чтоб ее, изнанка.

Я отстрелила мультипликаторы и прыгнула. Сейчас в изнанку ушли сотни три векторов, и у всех моя подпись: «С любовью, Александра Кальтенборн-Люэ». Меня несло, утаскивало в исподнее космоса, я хохотала, как идиотка, и это было восхитительно, это не шло ни в какое сравнение с погоней за дичью, с поцелуем того болвана, с первым удачным пуском.

«Свободна!»

Их градары меня теряют, градары сходят с ума от свистопляски мультипликаторов, борткомпьютеры греются, капитанов корежит мигрень, а я хохочу, уходя в изнанку этого великолепного, восхитительного, свободного космоса.

И они ничего этого не видят.

«Невидима и свободна!»