Текст книги "Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории"

Стремление и готовность левоэкстремистских лидеров выиграть вооруженное противоборство какой угодно ценой в краткосрочном плане всецело оправдало себя – после нескольких поворотов военного счастья красные стали к 1922 году победителями. Долгосрочной ценой дорого доставшейся им победы стал длительный паралич политической демократии и правопорядка. Действие обычно бывает долговременнее причины, его породившей. Поэтому последствия такой победы продолжают сказываться до сих пор.

Испанское правительство Народного фронта, подобно правительству Линкольна, считалось законным. Оно было сформировано за пять месяцев до военного восстания после состоявшихся в соответствии с конституцией парламентских выборов. Оно было международно признанным правительством. Когда армия восстала против Народного фронта, у последнего было солидное численное превосходство над восставшими (в среднем шесть бойцов против одного мятежника)[69]69
  Как и у красных в России в 1919 году.


[Закрыть]. Но на этом сходство испанской ситуации 1936 года с ситуацией в США 1861 года заканчивается.

Испанская республиканская демократия, в отличие от американской и подобно российской, была чрезмерно молодой и неустойчивой демократией. У светской Республики «трудящихся всех классов» не было глубоких исторических корней в застойной стране с прочными монархо-клерикальными ценностными ориентациями сельского населения[70]70
  О чем наглядно свидетельствовала судьба недолговечной Первой Испанской республики 1873–1874 годов.


[Закрыть]. Пришедшая на смену тысячелетней монархии Республика существовала всего пять лет. Ее конституция, в пожарном порядке составленная социалистами и либералами, опьяненными бескровной победой над монархией, отличалась от американской в худшую сторону прекраснодушием одних положений и надуманностью многих других и потому не пользовалась уважением ни правых, ни левых. Конституция провозглашала слишком много прав и свобод, обходила молчанием обязанности граждан, весьма невнятно трактовала соотношение функций исполнительной и законодательной власти и возлагала повышенные надежды на Трибунал конституционных гарантий. Между тем большинство испанцев по-прежнему мыслило и действовало в русле правового нигилизма. Ситуацию не могли не усугублять длительный хозяйственный кризис и нарастание беззакония.

Внеочередные парламентские выборы 1936 года оказались третьими по счету за пять лет. Испанское общество устало от выборов и особенно от чередования партий власти[71]71
  За первые 7 месяцев 1936 года в стране сменилось пять правительств (в Российской республике за сравнимый 8-месячный период – «только» три). Земельную реформу республиканцы шумно провозгласили в 1931 году, через два года заморозили, еще через три года возобновили. Автономию Бискайи и Каталонии то с большой помпой юридически закрепляли, то «в рабочем порядке» сводили к нулю. Пособия безработным (незначительные) ввели в 1932 году, через два года отменили, двумя годами позже восстановили. Полномочия профсоюзов сначала значительно расширили, затем профсоюзы стали объектом преследований.


[Закрыть], напоминавшего кадриль реформ и контрреформ. Далее, даже по официальным данным, сторонники Республики получили в масштабе страны меньше голосов, чем монархо-клерикальные партии. Право на формирование правительства республиканские партии, объединившиеся в пестрый блок, назвавшийся Народным фронтом, получили только благодаря причудам мажоритарной системы голосования. Итоги парламентских выборов поэтому оспаривались монархистами в судах, в газетах и на радиоканалах. Судебные разбирательства исхода народного волеизъявления затянулись. Естественно, все это подрывало основы правопорядка и демократии.

Мало помогло успокоению бурлившей страны затребование республиканским правительством у президента временных чрезвычайных полномочий сразу после выборов (чего, заметим, не пытался сделать законник Линкольн в США). Монархо-клерикальные силы истолковали введение чрезвычайного положения как свидетельство шаткости Республики и вместе с тем – как намерение левых немедленно уничтожить частную собственность, религию и другие основы традиционного жизненного уклада. Безнаказанные бесчинства левых экстремистов (см. выше), чего опять же не допустила администрация Линкольна, служили в массовом сознании подтверждением данного прогноза и расширяли ряды противников Республики, к чему ее защитники были подготовлены недостаточно.

Анализ поведения республиканских правителей в 1931‑м – первой половине 1936 года заставляет автора книги повысить рейтинг руководителей Российской республики 1917 года. Если испанским политическим менеджерам за добрых пять лет не удалось предотвратить соскальзывание страны к братоубийственной войне, то еще труднее сделать это было Керенскому и его сторонникам (Коновалову, Милюкову, Скобелеву и т. д), управленческий потенциал которых во многом уходил на противостояние внешней опасности – войне со странами германо-австрийского блока.

Испанская Гражданская война разразилась и продолжалась в условиях открытого массового насилия, зафиксированного в документации государственных архивов и в многочисленных публикациях иностранных наблюдателей – философов Альбера Камю и Франсуа Мориака, писателей Андре Мальро, Джорджа Оруэлла, Людвига Ренна, Антуана де Сент-Экзюпери, Эрнеста Хемингуэя, газетных обозревателей, среди которых выделялись англичанин Генри Бакли, французы Луи Делапре и Жорж Сориа и американцы Джей Аллен и Герберт Мэтьюз. Восстание военных закономерно ухудшило состояние и перспективы испанской демократии.

Непрочность республиканского демократического правления сказалась на первой же неделе Гражданской войны. Не подготовившаяся к отпору Республика тем не менее отразила первый натиск восставших. Однако за романтическим флером стихийной мобилизации экстренно вооружившегося рабочего класса участники событий и их иностранные наблюдатели не сразу разглядели, что Республика в одночасье лишилась 25 % государственной территории, 20 % народонаселения, и что было особенно пагубно, большей части вооруженных сил и основных источников продовольствия. Затем вскрылась ненадежность республиканского тыла в обширной сельской периферии Новой Кастилии, Андалузии и Эстремадуры. Безучастность или враждебность кастильского крестьянства и духовенства к Республике были особенно опасными в связи с расположением столицы – Мадрида в данном регионе.

Надежной базой Народного фронта остались урбанизированные окраинные регионы – Каталония, Валенсия и Бискайя. При этом верный Республике индустриальный Бискайско-Астурийский регион с самого начала был отрезан от Центральной Испании широкой полосой мятежных аграрных провинций. Развернулась «война армии и деревни против города», чего не наблюдалось в Штатах и что в сельской стране, каковой была тогдашняя Испания, существенно ограничило шансы республиканского лагеря на победу.

По мере перемещения военных действий в глубину страны республиканцы вынуждены были дважды переносить столицу – сперва в Валенсию (ноябрь 1936 года), позже в Барселону (октябрь 1937 года). Отъезд правительства и кортесов из исторической столицы – Мадрида в определенной мере был следствием шаткости позиций Республики в традиционалистской Кастилии, на дорогах которой неуверенно чувствовали себя многочисленные отряды «милисианос» – республиканского народного ополчения, зато уверенно наступала малочисленная кавалерия мятежников. Смена столиц никак не могло укрепить влияния республиканцев в стране, да и в международном сообществе.

Тем не менее в первые недели вооруженной борьбы стратегическая ситуация в Испанской Республике была несравненно лучше положения Российской республики, которую постигло головокружительное крушение, как только против нее в октябре – ноябре 1917 года применили отказавшую ей в поддержке военную силу. Народный фронт удержал крупнейшие городские центры – Барселону и Мадрид, самые передовые и зажиточные регионы страны, военный и торговый флот, золотой запас – 800 млн долл. (по тогдашнему курсу)[72]72
  По нынешнему (2020-х годов) валютному курсу это примерно в 10 раз больше. По величине золотого запаса экономически отсталая Испания занимала тогда в капиталистическом мире 4-е место, что было одним из показателей глубины социальных контрастов.


[Закрыть]. Испанская демократия – при всей уязвимости ее социальных корней и хозяйственной отсталости страны – оказалась устойчивее российской. И это имело неоспоримые позитивные последствия.

В Испании с приходом к власти Народного фронта не последовало отказа от концепта «демократии трудящихся всех классов». Испания развивалась под влиянием Франции, но, в противоположность французским якобинцам, испанские республиканцы не отказалась от старого летоисчисления и правописания и не обзавелась новым календарем. Народный фронт не провозгласил диктатуры. Военного положения республиканцы не объявляли в течение двух с лишним лет – вплоть до января 1939 года. Сделали это они «под занавес», когда уже выявился исход борьбы (проигрыш Республики).

Многие лица, находившиеся в открытой оппозиции к правительственной политике – социалисты Хулиан Бестейро и Франсиско Ларго Кабальеро, каталонские националисты Луис Компанис, Хуан Таррадельяс и Мигель Гассоль, анархисты Хулиан Горки, Гарсиа Оливер, Фредерика Монтсени, Мануэль Эскорса дель Валь, неоднократно подвергавшиеся до 1936 года репрессиям, при правительстве Народного фронта даже не были арестованы. Более того, некоторые из них продолжали политическую карьеру. «Единственный испанский марксист» – Хулиан Бестейро в годы антифашистской войны, которую он не таясь называл безумием, как ни в чем не бывало оставался муниципальным советником Мадрида. Луис Компанис – поборник независимости Каталонии – стал президентом каталонского парламента (позже он самочинно и безнаказанно объявил себя президентом Каталонии[73]73
  Он таким образом стал предшественником нынешнего вождя каталонских сепаратистов Карлоса Пучдемона.


[Закрыть]). Ларго Кабальеро, хлестко критиковавший беспомощность «однородного республиканского правительства» Хосе Хираля, через несколько недель находился не в тюремном каземате и не в изгнании, а на посту председателя совета министров, которого он откровенно домогался, не соглашаясь на меньшее[74]74
  Стать одним из министров Ларго Кабальеро отказывался дважды – в феврале и в июле 1936 года.


[Закрыть]. Когда же его правительство пало под давлением коммунистов и советского посольства (см. главу 5), Ларго остался депутатом кортесов и далеко не сразу лишился поста главы массового Всеобщего союза трудящихся. Подобно Бестейро, он свободно выезжал за границу и возвращался обратно. Видный деятель анархистского движения Гарсиа Оливер, не отрекшийся от сказанного и сделанного им против государства до 1936 года (включая соучастие в террористических актах!), был наряду с тремя другими видными левыми экстремистами назначен министром юстиции. И хотя анархисты, по мнению почти всех прочих партий, вносили путаницу во все к чему прикасались, они впоследствии лишились министерских портфелей только вследствие отставки правительства в целом и ввиду симпатий к опальному Ларго Кабальеро.

Главным образом благодаря умеренным республиканцам и социалистам Республика не отказалась от демократической конституции 1931 года, вызывавшей немногим ранее жестокие нападки анархистов и коммунистов. По-прежнему действовали почти все предвоенные конституционные институты парламентского республиканского («буржуазного») государства. Сохранилась многопартийная система, вероятно, потому, что ее основы были заложены в Испании при всей ее отсталости ранее, чем в России, – в XIX веке. Муниципалитеты, парламент, автономные правительства Каталонии и Бискайи, центральное правительство остались многопартийными[75]75
  Компартия и анархисты, претендовавшие на единовластие, оказались далеки от него. О гибкости и динамизме испанской компартии написано много (и справедливо), ее называли сердцем и душой антифашистского сопротивления. Но ее лидерство было морально-психологическим, а не административным. Коммунисты никогда не занимали в совете министров более двух мест и не контролировали целиком ни одного ведомства. Анархисты добились четырех правительственных постов, однако продержались на них только шесть месяцев из 32. Лишь в управлении Каталонией позиции анархистов были прочными
  В середине войны компартия главенствовала в действующей армии и авиации, анархисты – во флоте и на предприятиях, социалисты – в госаппарате карательных органов и СМИ, «чистые» республиканцы – в муниципалитетах.


[Закрыть].

В связи с сохранением многопартийного правления и парламентского конституционного строя вплоть до третьего года войны происходили правительственные кризисы и отставки кабинета в полном составе (которых не могло быть в США и в Советской России). До середины 1938 года новый состав правительства формировался после закрепленных конституцией совещаний-консультаций партийных и парламентских лидеров с президентом Республики.

Закономерным в демократической многопартийной Республике было сохранение независимой периодики всех партий и объединений, не участвовавших в июльском восстании (правда, на основании чрезвычайного положения была учреждена предварительная цензура). Если в России коммунистические «Правда» и «Известия» были очень быстро избавлены от необходимости конкурировать с кадетской «Речью», эсеровским «Знаменем труда» и меньшевистской «Новой жизнью», то испанская периодика была не особенно затронута войной. Правда, перед самым военным мятежом Республика запретила монархические газеты, самой известной из которых была севильская «АБЦ», и издания Фаланги; в 1938 году власти запретили троцкистскую газету «Ла баталья». Но до самого конца войны в газетных киосках Республики анархистская «Солидаридад обрера» соседствовала с солидными буржуазными «Эль либераль» и «Эль соль», а прокоммунистическая «Френте рохо» и коммунистическая «Мундо обреро» – с сугубо буржуазной «Аорой». Одна только социалистическая партия продолжала выпускать в годы войны сразу три ежедневных печатных органа, отражавших взгляды внутрипартийных группировок – газеты «Аделанте» (среди редакторов которой был Ларго Кабальеро), «Кларидад» (на страницах которой выступал Бестейро, но основал которую опять же Ларго Кабальеро) и «Эль сосиалиста» (ставшая рупором Прието).

Вплоть до начала 1939 года, когда положение Народного фронта стало катастрофическим, на республиканской территории сохраняли силу многочисленные социальные гарантии, установленные после 18 июля – 8‑часовой рабочий день в невоенных сферах, 40‑часовая рабочая неделя, бесплатное распределение жилья, оплачиваемый отпуск по беременности и родам с сохранением рабочего места. Сверхурочных работ не было даже на большинстве военных предприятий. Многочисленные митинги созывались в рабочее время и, конечно, без вычетов из зарплаты. Трудовое право оставалось на редкость демократическим. В частности, прогулы, опоздания на работу, произвольный уход с рабочего места никак не наказывались. Оплачиваемый отпуск был отменен, но вместо него работники получали немедленное денежное возмещение.

Сознательно допустив политизацию вооруженных сил перед войной, Республика сохранила широкие политические свободы в армии во время военных действий. Огромное влияние анархистов помешало воссозданию в республиканских вооруженных силах казарменной дисциплины с ее безрассудным подчинением нижестоящих всем вышестоящим. Анархистов поддерживали многие социалисты и немалая часть коммунистов – ведь именно слепое послушание солдатских масс, отученных рассуждать, позволило генералитету поднять 120‑тысячную армию против Республики и превратить мятеж в вооруженное противостояние общегосударственного размаха.

В республиканских войсках и флоте царила малопонятная не только нам, но и американцам или французам демократия с широчайшим набором прав военнослужащих при ограничительном толковании их обязанностей. Республиканские мобилизации имели характер вербовки добровольцев – уклонившихся от призыва не разыскивали и тем более не карали. Стоило только индивидууму объявить себя «человеком искусства», как призыв в армию на него переставал распространяться. Розыском лиц, самовольно оставивших военную службу, – дезертиров – республиканские власти тоже не занимались. Полевых, строевых и прочих военных уставов, как и присяги на верность, не существовало. Военные приветствия не были обязательными; обязательной униформы с единообразными знаками различия тоже не было. Республиканские воины облачались кто во что горазд: в кожаные куртки, френчи, плащи (пончо); на головах были береты, пилотки, кепки, фуражки, шляпы (летом), каски (очень редко). Если одни республиканские военачальники объезжали позиции в лимузинах, то другие делали то же самое по-пролетарски – на мотоциклах или даже велосипедах (см. ниже). Словно в дни Парижской коммуны или в РККА в 1918–1919 годах, в тыловых формированиях республиканской армии, равно как и на передовой, царило то, что называют свободой дискуссий. «Право говорить имел каждый, и никого нельзя было лишать слова» – вспоминали ошарашенные советские офицеры (то же самое наблюдалось и в тылу). То, что некоторые республиканские командиры, вроде одного из защитников Мадрида – полковника Мангады, практиковали и пропагандировали нудизм, никого не шокировало. С широко толкуемыми правами и свободами человеческой личности неизбежно сочетались винтовки без затворов, пулеметные и орудийные замки без смазки, неисправные автомобильные моторы и ненакачанные шины. Зимой и весной окопы и траншеи на республиканских позициях было невозможно отличить от ям, наполненных водой. Казалось, что бойцы размещались в них только при появлении начальства – или корреспондентов с фотоаппаратами и кинокамерами. Общей атмосферой свободы и прав личности пользовались и офицеры. Многие строевые республиканские командиры подолгу и безнаказанно находились в тылу под предлогом ожидания «нового назначения».

Организации Народного фронта сильно напоминали губернаторов и легислатуры американских штатов 1860‑х годов: они охотно пользовались самочинно присвоенным правом выдвигать командные и комиссарские кадры, прикрываясь ссылками на мнения и требования «общественности». Конечно, Военному министерству принадлежало незыблемое право утверждать или отклонять кандидатуры. Но отказ в утверждении неминуемо порождал дополнительные межпартийные конфликты, часто перераставшие в разнузданную газетную/митинговую перебранку. Поэтому вплоть до 1938 года в Республике сохранялись партийные военные формирования.

Иначе говоря, республиканские вооруженные силы, за некоторыми заметными исключениями, сильно напоминали военный дилетантизм Парижской коммуны. Замену негибких и в очень многом бесчеловечных казарменных порядков гуманной установкой «свободы человеческой личности», из которой органически проистекала «организованная недисциплинированность», следует считать капитальной причиной неспособности Республики подавить военный мятеж в первые месяцы войны, когда на ее стороне было большое численное превосходство, господство на море и в воздухе и неподдельное воодушевление масс.

Однако Республика сумела создать и содержать многочисленную военную силу. К 1938 году она насчитывала от 1 000 000 до 2 000 000 человек[76]76
  Включая силы безопасности: гражданскую, штурмовую и республиканскую гвардию.


[Закрыть]. Не менее половины из них находилось на линии огня. В пересчете на душу населения Народный фронт мобилизовал не меньше солдат, чем Совнарком в России. Но боевые качества этой массы (кроме немногочисленной авиации, в которой длительное время преобладали советские летчики) обесценивались общей недисциплинированностью, изобилием политических дебатов (особенно во флоте) и доморощенными артиллеристами и танкистами, не умевшими ни управлять техникой, ни тем более грамотно применять ее на поле сражения.

Иностранные (в том числе советские) наблюдатели не без удивления отмечали, что очень многие граждане Республики охотно подчинялись мобилизациям, не имевшим обязательного характера. Поражало, что доля лиц, не являвшихся на призывные пункты, долго оставалась весьма низкой, хотя прятаться было легко и безопасно. А между тем объяснение феномена было элементарным – военная служба перестала быть пугалом.

«Чистая демократия» на призывных пунктах и в военных городках, на линии огня и на рабочем месте, разумеется, воспрепятствовала действенному использованию Республикой ее военного и производственного потенциала. Однако она же помогла сторонникам Республики сохранять права и достоинство личности. Не было социальной и психологической пропасти между рядовым и командиром, между обыкновенным рабочим и субсекретарем министерства (заместителем министра). В настоящее время Испания пожинает долгосрочные плоды этого явления – в частности, демократизацию армии и всей общественной жизни после демонтирования диктатуры Франко.

Армия и флот Республики не стали заложниками государственной политики. Когда в начале 1939 года физические и психологические ресурсы социума были исчерпаны голодом, болезнями, поражениями и отступлениями, многие военные руководители Республики – Буиса, Касадо, Менендес, Эскобар – отказались продолжать неравную борьбу и потребовали у правительства немедленного заключения мира. И большинство солдат, матросов и летчиков не выступило против «капитулянтов». Под руководством полковника Касадо военные вышли из повиновения правительству, совершили государственный переворот, увели республиканский военно-морской флот в Бизерту[77]77
  Есть что-то символическое в том, что весной 1939 года флот Испанской Республики нашел убежище в том же иностранном порту, что и наш Черноморский флот осенью 1920 года.


[Закрыть] в Северной Африке и затем открыли фронт перед неприятелем. Республиканское правительство бежало во Францию, разделив участь правительств Деникина и Врангеля и обещав «продолжить борьбу из-за границы»[78]78
  То есть оно сделало то, на что не пошли в Америке многие деятели Конфедерации во главе с Джефферсоном Дэвисом.


[Закрыть]. Это стало концом Гражданской войны и республиканской Испании. Вторая Испанская Республика погибла вслед за Первой. Но, с другой стороны, разрушение гражданского общества и страны, уже дошедшее до опасной черты, было прекращено.

Несмотря на военные действия, граждане Республики в течение войны по-прежнему пользовались правом свободно покидать Испанию. Правда, Париж дважды закрывал франко-испанскую границу, но затем снова открывал ее, а морские границы юридически оставались открытыми. Критическое отношение к Республике не было основанием к запрету на эмиграцию. При Народном фронте испанцы так и не узнали, что такое «разрешение на выезд» или «запрет на выезд». Как и до июльского мятежа, заграничные визы можно было беспрепятственно получать в иностранных посольствах и консульствах. Поэтому в ходе войны значительная часть буржуазии и интеллигенции по собственному почину покинула страну (многие – на иностранных гражданских пароходах и военных судах)[79]79
  Одни только немецкие моряки, по данным адмирала Эриха Редера, вывезли из Испании около 15 000 беженцев.


[Закрыть]. На протяжении двух лет республиканская территория прямо-таки кишела иностранными визитерами[80]80
  Приезжали в том числе и знаменитости – председатель Социалистического интернационала Луи де Брукер, французский профсоюзный лидер Леон Жуо, мэр Лондона и будущий лидер британской Лейбористской партии Клемент Эттли, пацифистка и депутатка парламента от Консервативной партии герцогиня Атолльская, исполнители политических песен Эрнст Буш и Поль Робсон.


[Закрыть].

Как было сказано ранее, буржуазия, особенно в Каталонии и Бискайе, не подвергалась физическому истреблению, а также насильственному изгнанию. Свободное проживание на республиканской территории (Мадрид, Аликанте, Сантандер) крупных и средних собственников, которым ничего не стоило словесно заявить о лояльности к Республике, поражало прибывавших в Испанию советских граждан, успевших привыкнуть к совсем другому обращению с «угнетателями трудового народа». Республика не прибегала к репрессиям против родственников лиц, причастных к мятежу. Их не пытались делать заложниками. Родственникам мятежников республиканцы зачастую разрешали выехать за границу или же высылали их на мятежную территорию.

Иногда республиканские органы власти препятствовали самочинным экстремистским расправам над духовенством, активистами Фаланги и другими лицами, стоявшими на антиреспубликанских позициях. На протяжении войны видные деятели Республики – «чистый» республиканец президент Асанья, социалист военный министр Прието, баскский националист президент Бискайи Агирре – устно и письменно призывали республиканцев к отказу от убийств и мести.

Несмотря на военно-фалангистский мятеж и иностранную интервенцию, Испанская Республика не создала чрезвычайных судов. В их отрицании были едины все левые силы – анархисты, коммунисты, социалисты и даже самые умеренные республиканцы. Трибуналов не было образовано даже в вооруженных силах. Уголовный кодекс был основательно сокращен и во многом выхолощен. Право государства на смертную казнь толковали ограничительно: она могла быть назначена судом только за борьбу против Республики с оружием в руках. А в августе 1938 года республиканское правительство, словно идя по стопам Временного правительства России, пошло на невиданный во всемирной военной истории шаг – на официальную отмену смертной казни в военное время. Высшей мерой наказания было сделано среднесрочное (не более 15 лет) лишение свободы. В Соединенных Штатах этого не было. Правда, былая принадлежность или близость к любой из монархо-клерикальных организаций по-прежнему трактовалась испанским республиканским правосудием в качестве преступления. Но оно влекло за собой «только» заключение в тюрьмы, условия содержания в которых были республиканцами значительно улучшены и из которых не так трудно было совершать побеги.

(Показательно, что при всей зависимости Республики от помощи СССР официальное ее правосудие так и не стало слепым орудием в руках советских дипломатов и военных. Судебный процесс 1938 года над ненавистными советскому правительству и испанской компартии троцкистами не сопровождался идеологическим шельмованием обвиняемых. А среди многочисленных свидетелей защиты фигурировали бывший премьер-министр Республики Ларго Кабальеро и несколько действующих республиканских министров разных политических направлений (кроме компартии). Симптоматично, что свидетелей обвинения властям удалось найти значительно меньше. И никому из подсудимых суд не назначил больше пяти лет лишения свободы.)

При пересмотре уголовного кодекса сроки тюремного заключения в Республике были значительно уменьшены, пожизненное заключение отменено, каторжный режим в тюрьмах упразднен. Заодно были уничтожены полицейские досье уголовных преступников. Отношение государства к преступному миру надлежало начинать с чистой страницы. Проституцию, нудизм[81]81
  Левые экстремисты обычно уделяют повышенное внимание «раскрепощению человеческого тела».


[Закрыть], аборты перестали считать преступлениями и даже правонарушениями. Спекуляция практически не преследовалась. Обвинять в преступлениях предлагалось не тех, кто их совершал или вдохновлял на совершение, а «жестокую жизнь» буржуазного общества. Столь демократических порядков, такой развитой правовой и социальной терпимости во время Гражданской войны не наблюдалось ни в Штатах, ни в России[82]82
  Известно, что даже в Штатах с их вольными нравами военная полиция в годы войн совершает периодические налеты на публичные дома и игорные притоны.


[Закрыть].

Впрочем, по мере развития военных действий не в пользу Республики демократические завоевания испанцев стали даже при правительстве Народного фронта подвергаться эрозии.

Коренным пороком «республики трудящихся всех классов» стали такие нарушения законности и демократии, как массовые и индивидуальные внесудебные расправы. Они с лихвой возместили официальное ограничение, а затем отмену смертной казни по приговору суда. Источники приводят самые различные цифры о количестве погибших и пропавших без вести в республиканском тылу. Но из всей противоречивой статистики явствует, что речь идет о десятках тысяч человеческих жизней. Огромное большинство уничтоженных не было приговорено судом к смертной казни.

Многие землевладельцы, полицейские, офицеры были физически истреблены республиканцами в начале войны. Особенно распространенными были расправы над священнослужителями.

Политическое поведение испанского католического духовенства (см. главу 2) было объектом повышенной и зачастую заслуженной ненависти не только левых экстремистов, но и умеренных буржуазных республиканцев. На первом году войны священников на республиканской территории почти всегда убивали. Монахинь насиловали («превращали в невест революции») и затем часто тоже умерщвляли. По современным данным, на республиканской территории погибло до 7000 священников и монахов – это в шесть раз больше, чем в России. Расправы сопровождались изощренным глумлением над иконами и другими предметами христианского культа, которые, в отличие от священников, не могли участвовать в вооруженной борьбе против Народного фронта. Многие церкви были если не сожжены дотла, то по крайней мере подожжены, другие «разобраны» (разрушены).

Огласку получили расправы над замешанными в военном мятеже офицерами военно-морского флота. Часть из них погибла уже 17–18 июля при захвате кораблей матросами. Уцелевших десятками свозили в плавучие тюрьмы, размещенные на рейдах Малаги и Картахены. Расстрелы морских офицеров продолжались около трех месяцев.

Вооружение народа было завоеванием масс, важной предпосылкой укрепления политической демократии и сильной стороной Народного фронта. Раздача оружия мирным гражданам по профсоюзным билетам была уникальным во всемирной истории явлением. Его не было во время Гражданской войны в России, в которой красные очень скоро отреклись от пункта собственной партийной программы о «вооруженном народе». Оно позволило Республике отразить первые удары восставшей армии, за несколько суток численно превзойти мятежников в количестве живой силы и удерживать это преимущество до середины войны.

Но все имеет оборотную сторону. Оборотной стороной вооружения народа стало обилие противозаконных действий. Ведь немалая часть оружия оказалась у функционеров различных партий и профсоюзов, а также у уголовных элементов, прозванных «бесконтрольными». Последних было особенно много в Каталонии – там политически и духовно господствовали анархисты, многие из которых усматривали в уголовниках естественных союзников в борьбе с «эксплуататорским государством». Но и остальная республиканская территория вовсе не была свободна от «бесконтрольных». Их бесчинства на городских улицах и сельских дорогах (грабежи – «реквизиции», похищения, убийства) официально осуждались всеми республиканскими инстанциями, но мало пресекались. Даже в 1938–1939 годах, когда Республика преодолела институциональную разруху первых месяцев борьбы, воссоздала армию и госаппарат и сформировала Национальную службу безопасности, ее тыл оставался очень беспокойным.

Загадочная неповоротливость Испанской Республики с ее почти миллионной армией и прекрасно вооруженной Национальной службой безопасности, проявленная в борьбе с «бесконтрольными», давно нашла объяснение. Под маской «бесконтрольных» нередко действовали активисты соперничавших партий Народного фронта, стоявшего у власти. Особенно охотно к насилию прибегали анархисты, всецело отрицавшие законность. Менее всего виновными в бессудных расправах были социалисты и «чистые» (буржуазные) республиканцы.

Испанские анархисты во главе с Федерацией анархистов Иберии, опиравшейся на Национальную конфедерацию труда (НКТ), были тогда, вероятно, самой могущественной и боевой частью мирового анархистского движения. На республиканской территории после июля 1936 года они целый год были наиболее влиятельной политической силой[83]83
  Анархисты при этом до марта 1938 года включительно были «союзниками» Народного фронта, не входя в его состав, что не мешало им занимать министерские посты. В апреле данного года НКТ вступила в Народный фронт, ФАИ так и не сделала этого.


[Закрыть]. Одно время их насчитывалось около 2 000 000 человек при 13–14 миллионах жителей Республики. Одни деятели анархистского движения занимали министерские посты в центральном правительстве, другие – в региональных правительствах Астурии и Каталонии. Анархисты были главной движущей силой многих самочинных действий против церкви, полиции, армии и помещиков. Под их нажимом были выпущены из тюрем многие отбывавшие наказание уголовные преступники[84]84
  Впрочем, к освобождению заключенных-уголовников были причастны и коммунисты, что признано в мемуарах Долорес Ибаррури.


[Закрыть], выхолощен уголовный кодекс, уволено с работы немало дипломированных юристов. «Слишком много законов и законников!» – любил повторять в разгаре террора в прошлом стекольщик, ставший министром юстиции Гарсиа Оливер, руководивший упрощением и сокращением уголовного кодекса.

Впрочем, от анархистов мало отставали коммунисты и социалисты. Далеко не во всем были законопослушны и региональные (каталонские и баскские) националисты, которые открещивались от анархизма и марксизма, но тоже пользовавшиеся ослаблением центральной власти. В частности, председатель автономного парламента Каталонии Компанис произвольно провозгласил себя «президентом Каталонии». Баскский президент Агирре в обстановке тяжелых боев на подступах к Бильбао не останавливался перед бессудными арестами и увольнениями командиров, вся вина которых состояла в том, что они не были баскского происхождения и к тому же были назначены Мадридом.

Из-за засилья экстремистов различных политических направлений (особенно на местах) демократическая Республика фактически не охраняла законности и правопорядка. Часть испанцев различного социального происхождения и положения (не обязательно высокого) покинула Республику именно по этой причине. Земледельцы и скотоводы Арагона и Кастилии нередко целыми семействами перебирались на мятежную территорию, под власть восставших военных, которые, заметим, были известны неумолимостью и не обещали народу ни земли, ни высоких доходов, ни беззаботной жизни, а только правопорядок и «спокойствие».