Текст книги "Тот, кто был мной. Автопортрет. Том 2"

без окончания

Глава 10. Напролом

Это однозначно была намеренная попытка убийства. Приближаясь к почти пустому перекрестку, тот козел на черном «паркетнике» даже прибавил скорость. Прежде чем проскочить на запрещающий сигнал светофора, он явно направил свой автомобиль на несчастного парня в темной ветровке, шортах и кроссовках, в тот момент направившегося по свежевыкрашенной «зебре» на ту сторону улицы. Все во мне сжалось от осознания, что должно было произойти на моих глазах, а я ничего не смог бы сделать, чтобы не дать этому случиться. Парень не дошел даже до середины проезжей части. Он повернул голову на шум мотора, и, кажется, страх мчавшейся на него смерти парализовал его с головы до ног. Все произошло достаточно быстро для меня. Черный автомобиль отбросил бедолагу на несколько метров, он перелетел через машину и грохнулся на холодный утренний асфальт. «Паркетник» же промчался через вставший на красный сигнал светофора перекресток как пущенный из пушки снаряд, и практически не замедлившись, скрылся с места ДТП.

Всего несколько секунд я пребывал в каком-то ступоре, во время которого рука моя сама собой полезла в карман джинсовки за мобильником. Потом я увидел как, сначала из одного стоявшего на светофоре автомобиля выскочил человек, потом из другого. Наконец, ноги бегом сами понесли меня к истекавшему кровью пешеходу. На ходу я вызвал «скорую», при этом, не сразу вспомнив название улиц, на месте пересечения которых все произошло. Вообще, свидетелем жесткого ЧП с кровью я уже был однажды, в тот день когда иномарка на полном ходу влетела в маршрутное такси, стоявшее на остановке общественного транспорта. Тогда несчастному водителю легковушки просто оторвало голову от удара, отбросившего маршрутку на сорок метров вперед, в результате чего находившиеся в салоне ее люди получили травмы самых разных степеней тяжести. Зрелище было просто ужасающим. К подобному привыкнуть нельзя, как бы я не старался.

На тот момент когда я влился в общее число людей (пять-шесть человек), пытавшихся оказать несчастному физическую помощь, он находился в сознании. Он сильно ударился головой, лежал в луже крови, я видел торчавшую кость ноги, еще одна кость виднелась в неестественно вывернутой левой его руке. Наверняка были еще переломы, ушибы и внутренние кровотечения. Однако, на мое удивление он пытался подняться, будто не понимал, что только что с ним произошло. Сам, без сторонней помощи. И, кажется, совсем не чувствовал боли, даже намека на неприятные ощущения в каждом своем движении. Мне же в этот момент он напомнил раздавленного машиной зверя, бившегося в предсмертной агонии: мозг его отдавал команды сопротивляться неизбежности, но тело его уже не слушалось. Конечно, все было не так, и пострадавший (ему было лет тридцать на вид, хотя небритое с пару недель лицо его придавало парню побольше в возрасте). Он опирался на визуально казавшуюся целой руку, намереваясь встать. При этом лицо его, в ссадинах и царапинах, походило на мертвую холодную маску: встать любой ценой без чьей-либо помощи. Оценивая ущерб организму, рассчитывая возможности пострадавшего тела, своего рода, робот, настроенный на одну эту функцию – подняться на ноги.

И ведь он поднялся, поддерживаемый впечатленными и изумленными количеством физической силы в нем людьми. Высокий, плотный, плечистый – теперь он хотел уйти. Хотя однозначно не мог, и, кажется, только лишь из-за сломанной ноги. Он сказал, что живет совсем рядом, всего через дом от перекрестка. Однако, Толян (так он назвался) понимал, что ему срочно нужно было в больницу. До приезда «скорой» (та прибыла на удивление быстро, да еще в паре с машиной ДПС) ребята перевязали голову Толяна тряпками и дотащили его до остановки, которая находилась в нескольких метрах от места происшествия, где он сел на недавно окрашенную скамейку. Он то и дело кряхтел при каждом выдохе, пожаловался на головокружение, но старался оставаться хладнокровным и сдержанным. На сломанную и кровоточащую ногу Толян не смотрел, как, впрочем, не смотрел на недвижимую покалеченную руку. Некое холодное упрямство и решительность доминировали в нем в эти минуты, и вряд ли бы я так смог держать себя в руках, окажись я на месте Толяна. Еще он сказал, что ему надо было попасть на работу пораньше, чтобы принять две фуры с алкоголем, что они, наконец-то прибыли, запоздав на целых десять дней, что он был настроен на рабочий лад самолично опорожнить сорок тонн. Тем более не вручную, только знай себе, паллеты к краю подкатывай, а дальше погрузчик отвезет. И вообще, последние пятнадцать лет Толян только и делал, что таскал груженые поддоны, и находил в этом смысл.

Вот прибыла «скорая», прибыл патруль ДПС. И менты и врачи так же подивились физической выносливости пострадавшего, рассчитывая увидеть изувеченный труп. Они задали ему несколько вопросов, опросили всех свидетелей, однако, оказавшись на носилках, Толян наконец отключился и обмяк. Будто моментально уснул после тяжелого трудового дня. Уснул, едва лишь приняв лежачее положение в кровати. И я испытал-таки немалое облегчение, глубоко внутри переживая за него, который чудом выжил после такого сильного удара тяжелого автомобиля. Как выяснилось позднее, тот утырок, переехавший пешехода на моих глазах, задавил еще одного человека, тетку предпенсионного возраста, прежде чем на полном ходу влететь во встречную легковушку. За рулем «паркетника» находился молодой малый, и, как установила экспертиза, он пребывал в состоянии сильного наркотического опьянения. Прежде чем сесть за руль, этот утырок неплохо так «дунул», запах конопли еще долго не мог выветриться после того как разбитую машину отправили на стоянку. И он сам и та женщина еще долго оставались в реанимации, но остались живы.

Что касается Толяна, правда заключалась в том, что он умер сразу после того как ударился головой об асфальт. Кроме того он получил несколько увечий, несовместимых с жизнью. Не хочу углубляться в анатомические подробности, но по заключению экспертов кости Толяна оказались очень хрупкими, несмотря на его внушительное телосложение. Он получил куда больше переломов, казалось, весь скелет его рассыпался на кусочки. Он видел смерть, мчавшуюся на него, и, возможно, был готов к ней, где-то про себя понимая, что избежать этого удара у него не получится. Но мозг Толяна, отказывался принимать очевидную развязку. Смертельное сотрясение мозга, эта черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью, не могла заставить его перестать функционировать и отдавать команды разбитому телу. И ничего подобного в своей жизни я (и не только я один) прежде не видел, и от того не мог понять и смириться с этим. Конечно, все возможно в природе, даже беспощадное стремление к жизни, сильный инстинкт самосохранения, свидетелем чего я стал. Но сколько прошло времени с момента ДТП до приезда врачей? За эти минуты ничто не выдавало физической смерти Толяна, он был жив, в сознании, разговаривал, даже пытался шутить. Может быть, врачи что-то напутали?

Нет, не напутали. Потому что вокруг раны на его голове были обнаружены частицы мозгового вещества. Это сердце Толяна остановилось спустя какое-то время, по пути в больницу. Оно постепенно замедлялось до полной остановки с того момента как Толян оказался на носилках. Повторяю, молодой человек был мертв от сильной черепно-мозговой травмы. И в то же время он дышал и говорил с окружавшими его на месте аварии людьми.

Я вспомнил о нем, сам оказавшись в больнице после неудачного падения, во время которого сломал левую ключицу и выбил левое колено. Неделя прошла с того дня. И всю прошедшую неделю я видел Толяна во сне. Снова и снова я оказывался свидетелем наезда на него этого долбанного автомобиля. Я видел как Толян бился головой о землю, но будто сам испытывал этот удар, боль от которого пронзала мне голову. И тогда кровь не выплескивалась из моей раны. И сам Толян оказывался жив и с невредимой головой. И мы говорили друг с другом, спорили и жестикулировали покалеченными руками. Но когда я просыпался, то не помнил, что именно мы так обсуждали. И каждое свое пробуждение на больничной койке я отчаянно стремился убедиться в том, что я жив, щупая пульс, и вслушиваясь в собственное дыхание.

И напоследок, добавлю: все эти киношные ужастики про живых мертвецов вызывают во мне лишь улыбку. И отвращение от той ереси, которую сценаристы вбивают в головы зрителей, пришедших увидеть очередной блокбастер про тупых мертвых зомби с неодолимой тягой насытиться живой плотью. Все ради денег, ради неумной жажды наживы. Ненавижу всю эту, типа, киношную свору.

конец

Глава 11. Суббота

Они били его с каким-то удовольствием, в котором не было ни грамма жестокости. Пинали ногами, как будто ждали этого момента целую вечность, прежде смакуя предвкушение предстоящей неизбежности его появления. Он же знал, что так будет, и теперь, скрючившись на полу тюремной камеры, просто закрыл голову руками, снося и получая один удар за другим. Он видел свой исход почти во всех подробностях, помнил и держал в голове с момента пробуждения однажды солнечным утром в своей кровати. Когда это было? В какой день, в какой год? Кажется, в тот период времени его отец пребывал в каталажке на двухнедельной изоляции после того как мать написала на него заявление. Да, отец часто и много пил, и по пьяни дурковал. Но был ли сон Олега связан с этими событиями? Имели ли они значение?

Проснувшись, он не мог сказать, что тюремная камера, в которой закончилась его жизнь, была кошмаром. Все-таки, он был жив, он проснулся в реальном мире, в субботу. Восхитительное: свежее солнечное утро влилось в дом через открытую входную дверь. Это означало, что мать возилась в огороде, и Олег оставался один в доме. На столе его ждал завтрак, после которого ему предстояло тащиться в школу. Олег ненавидел учебу в субботу. Всего четыре урока, и, кроме того, две недели до летних каникул (можно и потерпеть), но все же суббота была не тем днем, несколько часов которого он должен был тратить, оставаясь за партой. Как будто пяти дней в неделю не хватало. Но и этой учебной пятидневки было достаточно для его так себе успеваемости. Среднестатистический троечник с единственной тягой к чтению, и даже русский язык оставался для юного Олега сложными премудростями, как и прочие предметы школьной программы. Он чувствовал внутри себя определенные таланты, просто пока что не мог четко их сформулировать. Вряд ли школа могла помочь ему в этом.

– Учись, – твердили ему мать и отец в один голос, – Учись, иначе пропадешь.

Но уже тогда Олег понимал, что школа предоставляла достаточно лишних, а потому ненужных ему знаний. Больше того, уже тогда Олег интуитивно чувствовал в них ложь. И ложь окружала его вне школы.

И вот она кончилась, а впереди маячили прочие учебные заведения, предлагавшие изучение конкретных специальностей. Техникумы и ПТУ, все они готовили будущие винтики в систему рыночных отношений, из которой невозможно вырваться, отношений, при которых наличие образования не гарантировало рабочее место по специальности без финансовой поддержки или связей.

И до армии и после Олег предпочел неквалифицированный труд. Неофициально, чтобы не кормить чиновничью массу. Начинал подрабатывать грузчиком на местном рынке, потом уже склады на продовольственных базах. Но не в том суть.

Каждый день его с той памятной субботы начинался с непонятного чувства. Оно пробуждалось и охватывало весь его детский рассудок настолько, что Олег на какой-то момент терял контроль над временем и пространством. Это не было чувством дежавю, однако вызвать его могла любая незначительная мелочь. Олег не мог сказать, что уже проживал происходившие события. Однако, был уверен, что они уже имели место однажды, и в своем сознании он видел иной их исход. И не один и не два. И только до и после, но не во время происходящего. Поэтому Олег старался предугадать то, что должно было произойти дальше. И воображение его вновь и вновь возвращалось к тому сну, в котором он прожил всю свою жизнь вплоть до тюремной камеры и молодчиков, до смерти его запинавших.

Где-то внутри, на интуитивном уровне Олег понимал, нет, знал, что не умер в тот день. Что в тот момент он просто проснулся в солнечное субботнее утро, требовавшее от него оставаться дома. Он не мог сказать, как попал в тюремную камеру, по какой причине, как не мог вспомнить практически ничего из своего странного сна. Лишь образы вероятных событий лезли к нему в голову. Иногда он непроизвольно совершал движения руками, вставая по стойке смирно, или же сжимал кулаки, будто готовясь схлестнуться с противником в рукопашной схватке, и тогда что-то мелькало перед мысленным его взором, настолько быстрое и расплывчатое, совсем неуловимое, что казалось, будто ничего и не было. Олег не сомневался в том, что это были его собственные воспоминания. Не из сна. Кажется, он проживал свою жизнь в данном отрезке времени и в данном месте не впервые, и в прошлый раз (или разы) все было по-другому. Лишь некоторые фрагменты из прошлого давали о себе знать. Не стерлись из обновленной памяти, и были ли они случайны?

С самого детства Олег был впечатлительным человеком. Слишком яркое воображение, пугавшее образами пьяного отца, погружавшее с головой в события книг, что он читал в свободное время, надолго сохранявшее определенные фразы в его памяти, что он слышал вокруг себя, и от людей, и из уст СМИ. Он делился своими ощущениями лишь с друзьями (их было всего двое – Вадик и Сережка), стараясь избегать общения на эту тему с родителями. Гораздо позже Олег будет говорить о своем чувстве с подружкой, а после женой Алисой, до появления которой в его жизни с момента знаменательной субботы пройдет семнадцать лет. И увидев ее в первый раз в своей жизни, он был уверен, что знал ее прежде. Ее голос, не звонкий, но мягкий и обволакивающий, ее движения, совсем не резкие, но четкие и уверенные – Олег был готов к ней. Как будто ждал именно Алису, ту, совсем ему не чуждую. И, конечно, Алиса была не единственной кто казался ему знакомым. Она была следователем, к чему Олег относился двояко, но где-то про себя ему хотелось, чтобы Алиса не снимала ментовскую форму, которая помогала бы ему оберегать свою возлюбленную. Будучи с рождения тихим и уравновешенным, с появлением Алисы Олег мгновенно перевоплотился в какого-то Джона Рэмбо в овечьей шкуре, готового шею свернуть всякому покусившемуся на его девушку. Он не скрывал своего удовлетворения этой решимостью драться смертным боем, отстаивая свои чувства.

Но не из-за Алисы он попал в камеру, хотя, конечно, это она вытащила на свет того, решительного Олега. И в какой-то момент он оказался неподконтролен своему хозяину. Постепенно Олег сформировал свое мировоззрение, свои убеждения, в том числе политические. И за них он тоже мог кинуться в драку, став ярым противником тех, кто взял под контроль страну в 91-ом. Олег ненавидел их всей своей душой, имея достаточно сведений об отсутствии их политической легитимности. Та ложь, которую Олег чувствовал с детства, обрела реальные формы, и вынуждала его защищаться. Просто в какой-то момент Олег перегнул палку, вспылил, в очередной раз доказывая свою правоту, сломал своему оппоненту нос и выбил пару зубов. Тот написал заявление. Олегу определили пятнадцать суток. Однако у потерпевшего оказались хорошие друзья, устроившие Олегу взбучку. И чуть перестарались…

Проснувшись поутру в субботу, он не домысливал яркий образ камеры, последний перед его пробуждением. Но кое-что в его воображении было создано самим Олегом. Например, имя его женщины, которого он не помнил после того как открыл глаза, лежа в своей кровати. Просто имя нравилось. Впрочем, одну Алису он знал лично. Так звали соседку через дорогу – Алиса Петровна, пенсионерка, прежде работавшая в городской больнице. Она приходила когда Олега скрутил приступ аппендицита. По сути, Алиса Петровна устроила поспешную доставку мальчика в приемное отделение и в операционную.

Так же ему принадлежала мысль о принадлежности его Алисы правоохранительным органам. Однако эта мысль настойчиво лезла и лезла тринадцатилетнему Олегу в голову, словно так оно и обстояло на самом деле. Даже не должно было обстоять, а обстояло. Но отец Вадика работал в милиции, Олег не раз видел его в милицейской форме. И тогда приятный и пугавший одновременно трепет овладевал им, и чувство гордости от того, что отец его лучшего друга Вадика – опер, было одним из самых позитивных чувств, которые Олег испытывал.

Тюремная камера предстала перед ним глазами Алисы. Олег был ей в тот момент, оттого он не видел ее лица. Не видел, но каким-то образом знал каким оно должно было быть. Физический образ Алисы находился где-то на глубине его сознания, куда было нелегко добраться. Потому Олег знал, но не мог вспомнить. Как не мог вспомнить цепочку событий его жизни, открывшихся ему во сне и стершихся поутру, но оставивших в самом конце лишь тюремную камеру и некий портал, возвративший Олега в реальный мир на тридцать лет назад.

Но вот однажды он увидел человека на экране телевизора. Ведущего передачи, которую мать смотрела каждый вечер, и в этот промежуток времени была целиком сосредоточена на том, что там происходило.

– Ма, а кто это? – спросил Олег, рассматривая незнакомого усатого дядьку в очках приятной наружности.

– Владислав Листьев, – и мать даже пригрозила пальцем, призывая сына к тишине, – Тихо.

Услышанное имя не вызвало в голове подростка никаких ассоциаций. Однако с экрана на него лилась мягкая теплая энергетика, излучаемая добрым лицом журналиста, берущего интервью у очередного гостя. Эта энергетика вливалась внутрь Олега, обволакивала его с ног до головы. Листьева приятно было уже только слушать, его голос и грамотно поставленная речь завораживали. Олег будто очередную книжку читал. Поэтому он так же сел перед телевизором, с трудом вникая в смысл беседы, просто слушал, и ему очень нравилось.

– Да, – вздохнула мать в конце передачи, обращаясь к телевизору, – Убьют тебя однажды за твой язык.

Именно после этих ее слов в голове Олега мелькнуло внезапное ясное видение ведущего новостей, сообщавшего об убийстве журналиста Владислава Листьева. Видение реакции матери, ахнувшей от неожиданного печального известия. Видение было коротким, но крайне неприятным, жутким.

Однако узнал об этом громогласном происшествии Олег не из телевизора. Сначала от подавленной матери утром, а потом и в школе, в самом начале урока русского языка. Об этом ученикам рассказала учительница – Валентина Георгиевна, знакомая матери Олега, которая так же слегка фанатела от столь именитого человека. Две пули в подъезде дома спустя шесть месяцев после того как Олег впервые увидел журналиста на экране телевизора. И тогда перед мысленным взором его мелькнуло другое видение, такое же яркое и отчетливое. Видение тюремной камеры, в которой его бездыханное изувеченное тело бросили на носилки и накрыли белым непрозрачным покрывалом. И время продолжило свой ход вперед, и все вокруг двигалось в заданном направлении. И видение не напугало его, даже наоборот, расслабило, успокоило. Оно подсказывало ему, что он ничего не мог и не должен был пытаться менять, что все было предусмотрено заранее, и каждый его шаг в цепочке событий вокруг все равно приводил к уже знакомому ему финалу. И последующему началу…

…без окончания…

Глава 12. Колыбельная на Аут ФМ

Я могу услышать эту рубрику только на радио Аут (музыка вне времени и на все времена). Ни одна из всех прочих знакомых мне радиостанций, включая предлагаемых Интернетом (сколько бы я не искал ничего подобного) не могут предложить ничего подобного. Быть может, у меня что-то с головой, я не знаю. Быть может, что-то пробудилось во мне однажды после долгой спячки. Я даже знаю, когда это произошло. В тот день я приобрел вакуумные наушники, устав терять беруши во время сна. Не пожалел двух тысяч ради более-менее тишины в постели. Последние год-полтора я ложился спать только с затычками в ушах, и все из-за того, что мое детское время сдвинулось с десяти-одиннадцати вечера на четыре-пять часов назад. И на самом деле, ночное бодрствование мне очень понравилось.

И в тот памятный вечер, укрывшись одеялом, я подключил новенькие, купленные днем наушники к телефону, желая перед сном услышать какую-нибудь Аббу или Тото Кутуньо, которых запомнил с детства. Их песни действительно расслабляли, окрыляли в постели, возвращали приятные теплые воспоминания, благо последних было куда больше чем я ожидал. Однако ровно в шесть вечера началась рубрика Колыбельная. Она всегда начинается строго в шесть вечера, каждый день. И провожает меня в глубокий сон. И оттого я не знаю, как долго Колыбельная продолжает свое звучание. Но я не слышу ее, просыпаясь ночью. И так же незаметно и внезапно Колыбельная начинает свое вещание.

И все, что я могу сказать о ней, это то, что я слышу смерть перед сном. Колыбельная – это записи последних мгновений чьих-то жизней, сопровождаемых воплями ужаса свидетелей, физическими муками и предсмертной агонией жертв, голосами убийц, получающих удовольствие от своих деяний или пребывающих в неадекватном состоянии. И больше того, я вижу образы, навязанные мне эти жуткими, но невероятно завораживающими звуками, постепенно погружающими меня в сон. Как будто изображение записано в звуке. И странным образом эти образы не преследуют меня во сне. Ни разу не могу вспомнить, чтобы я просыпался в холодном поту после кошмара на их основе.

Тем не менее я видел и продолжаю видеть и слышать самые жестокие проявления людского безумия: поножовщина в доме, устроенная пьяным мужем, пустившем кровь сначала своей жене, а потом и ее побелевшей в ужасе матери, изнасилование молодой женщины несколькими преступниками с последующим выпусканием ей кишок, убийство парня на глазах его подружки, и ее крики, от которых кожа покрывается мурашками по всему телу. Я понимаю, что все это не постановка на камеру. Колыбельная переносит меня на места транслируемых трагедий, которые я наблюдаю без возможности что-либо сделать. Безвольный призрак в момент совершения преступления, блуждающий во времени и пространстве, я могу лишь расслабиться после трудового дня со всей его тягомотиной, от которой просто начинает болеть голова.

И как будто мне не хватает той чернухи, что сливается в Сеть тоннами каждый день для развращения человеческого ума уже с юных лет. Как будто приходя домой с работы и предвкушая долгожданный отдых после нескольких рутинных часов буднего дня, я недостаточно расслабляюсь, отыскав в Интернете какую-нибудь бессмыслицу, яркое мельтешение с дешевой стрельбой и пафосными, но пустыми по смыслу диалогами главных героев. И киношный кетчуп, призванный изображать кровь, не дает мне того жуткого эффекта, что я хочу испытать, мысленно оказавшись на месте главного злодея, желающего как можно больше жертв его деяний.

Да, я получаю удовольствие от Колыбельной, моральное удовлетворение звуками и творимыми ими в моей голове образами. Хотя, конечно, проходит всего несколько минут между началом Колыбельной и моим полным погружением в сон. Но за это время я будто выхожу, наконец-то, из своего уставшего тела, и отправляюсь в далекие невесомые путешествия. И наблюдаемые мною убийства служат неким проводником к началу этих перемещений. Оттого я жду Колыбельную, едва лишь продрав глаза при пробуждении. Я знаю, что в реальном мире у меня не хватит духу совершить что-либо подобное из тех жутких образов. У меня нет никакого права совершить что-либо подобное. И тот зверь внутри меня, что наслаждается очередным убийством, транслируемым на Аут ФМ, находится где-то по ту сторону физического мироздания.

Представления не имею кто и для чего запускает Колыбельную для меня. Для меня, ведь я спрашивал у людей, и никто не смог сказать, что слышал то, что слышал я. Больше того, никто из них не слышал даже об Аут ФМ, и на той частоте с самого начала, денно и нощно вещала совсем другая радиостанция, о чем я очень хорошо знал. Я даже отыскал ее плейлист в Интернете, и ожидаемо не обнаружил никакой Колыбельной во временном промежутке между шестью часами вечера и полуночью. Потом я воспользовался другими наушниками, про себя понимая, что дело совсем не в них. Лишь низких частот прибавилось, и стал насыщеннее звук. В один из последующих разов я намеренно улегся в кровать позднее шести. Ровно в 18.00 Колыбельная заняла свое место в эфире, вгоняя меня в дремоту. Я чувствовал физическое давление на меня, происходившее у меня в голове. Но снятые наушники лишь участили мою зевоту, а глаза так и слипались. Физическая усталость навалилась на меня всем своим могучим весом, принуждая тело ко сну. И он долго не приходил, едва я лег и натянул на себя одеяло. Лишь усталость никуда не делась, наполнив мои ноги свинцом и полностью их обездвижив. Я быстро сообразил, что впал в зависимость от звуков и визуальных образов Колыбельной, и так хотели те, кто вывел радио Аут ФМ в эфир. И сколько еще человек могли услышать эту приятную чертовщину?

Но при всей необычности происходящего со мной, я не ищу причин. Я знаю, что этим смертям уже много лет, что это не прямой эфир. Я слышу и русскую речь и чужеродную, но это голоса из прошлого, двадцати, тридцатилетней давности, а то и еще раньше. Я знаю это на интуитивном уровне, возможно, из уст того существа внутри меня, получающего удовольствие от лицезрения совершаемых актов насилия над беззащитными жертвами. Я вижу лица всех участников той или иной трагедии, но странным образом не могу описать их по памяти. Такое чувство, будто я настолько знаю их, что мне не нужно держать их в своей голове. И в мох образах больше убиенных женщин, чем мужчин.

Я видел как отрезают голову живому человеку, слышал его крики, переходящие в бульканье, из перерезаемого горла; я видел обряд жертвоприношения Сатане с обилием крови на жертвеннике; я видел как людей травили собаками, как несчастного живьем рвали на части; и никакая пьяная поножовщина не смогла бы сравниться с видом разрубленного пополам человека, наблюдающего свои внутренности со всей ясностью ума. Думаю, меня бы просто вывернуло наизнанку, случись мне увидеть подобные зверства на экране ТВ или в Интернете. Но во время Колыбельной я пребывал в неестественном для реального мира упокоении, наблюдая за тем, как двое молодчиков длинными хлыстами нещадно секли до смерти молодую женщину, привязанную к столбу. А ведь это была чья-то дочь, сестра, жена, мать. Я не хотел открывать глаз, чтобы выйти из состояния дремоты, считая ужасные кровоточащие рубцы на ее голой спине после каждого удара хлыстом. И будто одним из ее палачей был я сам. И будто я пребывал в диком восторге, делая все новый и новый удар, вкладывая в него как можно больше силы. Ведь эта несчастная зависела от меня, и она ничего не могла сделать, лишь кричать от боли покуда у нее не кончились силы, а впереди была только смерть.

Я видел жен, до смерти поколоченных своими мужьями, будто одержимыми какой-то безумной силой, из хватки которой невозможно выбраться. Фееричные потрахушки сменялись кулаками и переломанными костями и увечьями, несовместимыми с жизнью. Мне был знаком этот негласный лозунг, с которым я познакомился в Сети – ББПЕ (бей бабу по е…у), и все во мне переворачивалось и кипело от гнева. Один мой знакомый рассказывал как без раздумий заехал с ноги в нос одному мудаку за то, что тот отвесил затрещину своей жене на его глазах. «-Ты, сука, ее е…ь, она мать твоих детей. Еще раз увижу, башку снесу, черт дикий». Что бы в такой ситуации сделал я? То же самое, наверное. И такая реакция была бы физиологически нормальной для каждого разумного человека.

Интересно, этот мой знакомый слышит Колыбельную так же как и я? Однозначно он ложится спать куда позже шести вечера, так что вполне возможно для него она звучит в другое время. Он старше меня, и взгляды его на жизнь вполне адекватны. Тем не менее этот зверь, питающийся ужасом и болью других людей, подобный моему собственному, так же есть в нем. Зверя не может не быть, это нечто природное, неотделимое от человеческого существа. Не знаю, какого результата добивалось радио Аут ФМ в моем случае, но кровь, боль и ужас, происходящий лишь в моем воображении, только стимулирует мой сон. Я люблю поспать, особенно после нудного рабочего дня, люблю проснуться в начале ночи полностью выспавшимся, бодрым и готовым встретить новые трудовые будни. И для меня Колыбельная на Аут ФМ полностью оправдывает свое название, превосходно выполняя функцию снотворного. Я знаю, что дури во мне хватит лишь на громкий скандал (ну, по крайней мере, я пока еще не попадал в такие случаи как тот мой знакомый, физически наказавший мужа, который посмел дать волю рукам в отношении своей жены), и здравый смысл постоянно спешит одержать верх над моей вспыльчивостью. Можно так сказать, здравый смысл присутствует в ней, и потому я всегда помню о последствиях моей возможной физической агрессии.

А еще кто-то может предположить, что все дело в моей сексуальной неудовлетворенности, раз я наблюдаю образы жестокого физического насилия над женщинами, ложась спать. Все возможно. Потому что я так и не получил конкретных ответов этим визуальным страстям, насыщенным соответствующими эмоциями. По правде говоря, я не хочу никаких ответов, которые могли бы разрушить всю ту уверенность, что живет во мне последние несколько месяцев. Я знаю, что и в мыслях не держу никаких планов устроить резню в реальном мире, зомбированный Колыбельной на Аут ФМ. Повторюсь: у меня нет объяснений по поводу этой трансляции и образов в моей голове, сформированных ею. И я склонен думать, что это со мной что-то не так. Но мне хорошо от этого, хорошо видеть это в своем воображении и чувствовать как затягивает в сон, о котором так долго мечтаешь после его окончания. И я хочу, чтобы Колыбельная еще долго играла у меня в голове…