Текст книги "Дай умереть другим"

2

С той самой минуты, когда одурманенную хлороформом Анечку бросили в багажник иномарки и увезли из родного двора, ей уже ничего не могло понравиться. Похитители посадили ее на цепь, как собачку, и неотлучно дежурили в комнате, сменяя друг друга. Самым главным среди них был тот, которого остальные звали Лехой. Самым противным – толстый Кемаль. Он отказался отвернуться, когда Анечка захотела на ведро, и теперь ее мочевой пузырь был переполнен, как грелка, постоянно напоминающая о себе тяжестью внизу живота.

Представив себе, как толстый Кемаль ткнет ее своим ножичком, девочка зажмурила глаза, но не закричала, а только прикусила губу. Она уже почти желала умереть.

Дни, проведенные в полутемном подвале, походили на ночи, а ночи были бесконечно долгими, как годы. Где-то монотонно капала вода: плонк… плонк… плонк… Возле дальней стены временами затевала возню тощая рыжая крыса, угодившая в крысоловку. Ее почему-то не убивали, но и не отпускали на волю. Анечка, которая прежде боялась крыс до потери пульса, относилась к товарке по несчастью с сочувствием. Потому что ее собственное положение было ничем не лучше.

В это не хотелось верить, но внутренний голос постоянно нашептывал Анечке, что для нее все кончено. Не будет ни первого школьного звонка, ни выпускного вечера, ни подвенечного платья, фасонами которого были заполнены почти все страницы Анечкиных альбомов для рисования. Ничего не будет. И последним, что она испытает в этой жизни, станет боль от вонзившегося в грудь ножа. Или в живот? Или в горло, где все сильнее пульсируют напрягшиеся жилки?

Кемаль стоял совсем рядом – рукой подать. Три месяца назад, когда Анечка была еще совсем маленькой и глупой, у нее умер (а вовсе не сдох, как говорили взрослые) любимый кот Барсик, и она долго не позволяла маме похоронить его на задворках, несмотря на ее обещания поставить на могильном холмике настоящий сосновый крест из сосновых дощечек. Так вот, когда мертвый Барсик пролежал в картонной коробке, выложенной ватой, три дня, от него пошел такой же запах, который распространял вокруг себя Кемаль. Хороший человек ни за что не станет так пахнуть, угрожая при этом ножом девочке, которая младше его в пять раз. Это Анечка знала наверняка. Как и то, что ни в коем случае нельзя показывать врагам свой страх. Злые собаки и плохие люди нападают, когда чувствуют слабину, – так учил ее дед.

Немного шалея от собственного нахальства, Анечка открыла глаза и попросила:

– Вы не могли бы отойти подальше? От вас воняет.

– Так, значит? – угрожающе спросил Кемаль.

Вместо того чтобы ударить девочку ножом, он спрятал его в карман и, сходив в дальний угол подвала, возвратился со странной на вид штуковиной. – Знаешь, что это такое?

– Нет. – Анечка вдруг поняла, что на свете есть вещи пострашнее ножей с выкидными лезвиями.

– Это паяльная лампа, – пояснил Кемаль с невероятно гадкой улыбкой. – Она нужна, чтобы обеспечивать некоторым нашим гостям самый горячий прием. Вот смотри…

Он повозился с лампой, и неожиданно полумрак рассекла оранжевая струя огня, заставившая Анечку отпрянуть, насколько ей позволила длина цепи. Кемаль издал звук, очень похожий на шипение пламени, – это он так смеялся. Многообещающе поглядывая на пленницу, он подошел к крысе, высвободил ее из капкана и поднял за хвост, напоминая сильно раскормленного мальчишку – самого гадкого из всех, кого Анечке доводилось видеть.

Пшшшт!..

Извивающаяся крыса, опаленная струей огня, вспыхнула, как комок шерсти. Отпущенная на свободу, она попыталась улизнуть в расщелину в дальнем углу подвала, но сослепу промахнулась, ударившись в стену. Это повторилось несколько раз и продолжалось невыносимо долго. Пронзительный визг зверька стоял у Анечки в ушах даже после того, как почерневшая тушка застыла, задрав кверху все четыре лапки, похожие на горелые сучки. Тошнотворный дым тянулся над полом, забиваясь в ноздри, хотя Анечка старалась не дышать носом. А довольный Кемаль опять стоял рядом, держа паяльную лампу перед собой.

– Снимай с себя все, – велел он, ухмыляясь все шире и шире. – Сейчас разберемся, кто чем пахнет. Для начала я поджарю тебе попку до хрустящей корочки, а потом проткну ее щепкой, как буженину… Ну, раздевайся, соплячка! – Он возбужденно засмеялся: – Пх-пх-пх!

Анечка заметила, что мысок его штанов вспучился, как будто там, внутри, надулся припрятанный шарик. Но это был нехороший фокус. Совершенно отвратительный, хотя такого определения в словарном запасе девочки не было. Она не так давно перестала пользоваться словом «бяка», ведь ей только-только исполнилось пять лет. Возраст, в котором знаешь о взрослых мерзостях слишком мало.

– Ну! – взявшись рукой за цепь, Кемаль требовательно дернул ее вверх, вынуждая Анечку встать на ноги. Похоже, ему понравилось то, с какой легкостью удалось приподнять легкое тельце над матрацем, потому что он повторил рывок. – Поднимайся, соплячка!

На этот раз девочка взлетела в воздух, как невесомая былинка. Ей показалось, что грубый ошейник вот-вот оторвет ей голову, и, ощутив под ногами опору, она заплакала. Что еще оставалось делать в ее положении? Просить о пощаде человека, который умел быть одинаково жестоким с крысами и маленькими девочками? С человеком, у которого в руке паяльная лампа, а в кармане – острый нож?

– Будешь упрямиться, сделаю тебе секир-башка, – сказал он. – Знаешь, что это такое?

– Я знаю. – Этот голос прозвучал за спиной Кемаля, и он, забыв о зареванной девочке, обернулся назад с проворством ужаленного человека.

Там, лениво прислонясь плечом к дверному косяку, стоял Леха Каток. По выражению его лица невозможно было определить, как он относится к увиденному. Но, когда он зевнул во весь рот, обнажив желтоватые зубы, Кемаль решил, что Лехе все по барабану, и кивнул на свою всхлипывающую жертву:

– Ты только погляди на нее. От горшка два вершка, а уже права качает.

– Да? – скучно удивился Леха. – А ты ее, значит, уму-разуму учишь?

– Что-то вроде того, – признался Кемаль и, подергав для наглядности цепь, добавил: – Она у меня по струнке будет ходить через полчасика. Уж я ее выдрессирую, сучку малолетнюю.

– Тут у нас не цирк, – заметил Леха, прикуривая сигарету. Он предпочитал длинные коричневые, с золотыми ободками. И обычно успевал сгрызть фильтр к тому времени, когда сигарета дотлевала до половины.

Так и не придумав, что ответить, Кемаль просто засмеялся в своей обычной манере – пх-пх-пх – и повернулся к пленнице.

– Ты до сих пор в штанишках? – его брови поползли вверх. – А что тебе дядя велел, забыла?

– Вы мне не дядя! – успела выкрикнуть Анечка, прежде чем цепь вновь вздернула ее над полом.

Лехина рука легла на плечо Кемаля:

– Оставь ее в покое, кентарь. Ей и без тебя тошно.

– Да отвали ты! – Кемаль попытался высвободиться, но вместо этого выпустил цепь и развернулся на сто восемьдесят градусов, хотя вовсе не собирался делать этого.

Рука у Лехи Катка оказалась тяжелой, несмотря на то что сам он не производил впечатление силача. Ничем не примечательный молодой парень с мягкой белесой порослью на скулах вместо полноценной щетины. За спиной ни почетных ходок, ни авторитетных покровителей. Голос невыразительный, взгляд тусклый, движения медлительные.

Будучи в банде новичком, Кемаль понятия не имел, насколько обманчиво это впечатление. Ему пока не доводилось видеть главаря в деле, он не знал, на что тот способен, и в его глазах Леха не пользовался особым уважением. Как рядовой боец, Кемаль, конечно, был обязан подчиняться ему беспрекословно. Но в настоящий момент он являлся не обычным, а чрезмерно возбужденным членом группировки. Мысленно он уже начал проделывать с пленницей все, что ему хотелось проделать, и вмешательство вожака завело его с пол-оборота.

– Не ломай кайф, абый, – попросил он. – Ничего с этой сучкой не случится. Все равно ее потом… – Его руки свернули шею воображаемому цыпленку.

– Закрой базар! – прошипел Леха, сделавшись внезапно похожим на дикого кота перед нападением. – И не зови меня больше Батыем.

Кемаль криво усмехнулся, запустив пальцы в карман, где хранился выкидной нож. Он был готов отдернуть руку, если вожак насторожится и выхватит оружие первым. Но Леха Каток, похоже, не чуял близкой опасности. Вот главная проблема желторотых юнцов, подумал Кемаль. Дожить до зрелого возраста им мешает собственная самоуверенность. Некоторые умирают раньше, чем у них начинает расти настоящая борода.

– Не Батый, а абый, – поправил он главаря. – Так называют у меня на родине уважаемых людей.

Леха пустил себе под ноги ниточку слюны.

– У тебя на родине, может, и свиней дрючат, а мы по своим понятиям живем. Законы ислама тут не катят.

У Кемаля от возмущения затряслись щеки:

– Ты полегче, Каток! За свиней и ответить можно!

Очередной Лехин плевок пришелся в сантиметре от ботинка подчиненного. После чего главарь процедил:

– Не вали меня понтами, жирный. Не знаю, как в Татарстане, а в Курганске ты пока что никто и звать тебя никак. Так что вот тебе мой совет: глохни, пока лишнего языком не намолотил.

– Порожняк ты гонишь, а не я, – глухо произнес Кемаль, отступая на два шажка назад. – Не по делу ты на меня наезжаешь, Каток, ох не по делу. И мне…

– Тебе – хреном по губе, шайтан нерусский, – перебил его Леха, почему-то не замечая ножа, который словно по своей воле скользнул в руку противника.

– Шайтан, говоришь?

– Ага, говорю. И под словами своими подписываюсь.

– Уж не кровью ли? – вкрадчиво осведомился Кемаль.

– Да уж не соплями! – заверил его Леха.

– А это видел? – Лезвие очертило дугу, бесшумно вспоров пространство, разделяющее обоих противников.

Съежившаяся на матраце Анечка следила за стычкой бандитов круглыми от ужаса глазами. Лишь теперь она осознала, что происходящее с ней в тысячу раз хуже любого кошмара, потому что страшные сны рано или поздно заканчиваются пробуждением, а от жуткой яви никуда не спрятаться. И если сейчас безоружный главарь по имени Леха погибнет или просто спасует перед толстым Кемалем, оставив его с Анечкой наедине, ее уже никто не спасет. Ни мама, ни отчим, ни дед. Никто-никто. Никогда.

3

– Спрячь перышко, – предложил Леха, как если бы противник показывал ему не оружие, а какой-то безобидный предмет вроде зажигалки или авторучки. Он перестал улыбаться, и его побелевшие ноздри сузились, как на морозе.

Пройдясь кончиком клинка под ногтем на своей левой руке, Кемаль наставительно произнес:

– Кем бы ты ни был, не оскорбляй наши обычаи, нашу веру. Мы, мусульмане, таких вещей не прощаем.

– Ты что же, джихад мне собираешься объявить, чурка азиатская? – скучно поинтересовался Леха.

Попади девчонка в беду где-нибудь за пределами этих стен, он, скорее всего, равнодушно проехал бы мимо. Но сейчас он был в ответе за заложницу хотя бы потому, что голова ее была оценена в полтора лимона. Кроме того, позволив борзеть одному члену своей группировки, он показал бы свою слабину всем остальным, а тут как в волчьей стае – слабого разорвут в клочья, глазом моргнуть не успеешь.

– Джихад? – переспросил Кемаль. – Хм, пусть будет джихад, ладно. Алла баерсэ. – Он сделал шаг вперед.

– Переведи-ка, – предложил Леха, не сдвинувшись с места.

Чтобы вспороть ему брюхо, достаточно было один раз взмахнуть ножом, снизу-вверх. Прикинув свои шансы, Кемаль осклабился:

– Это значит: бог даст.

– Бо-о-ог, – уважительно протянул Леха. – Он, конечно, величина авторитетная, базара нет. Только не на него ты оглядываться должен, сайгак.

Сайгак? Это еще что за хренотень такая? Не слышал Кемаль такого обращения никогда прежде, и оно ему пришлось не по вкусу. Так что он взял да и прищурился обидчиво, хотя при узком разрезе его глаз делать это было вовсе не обязательно:

– На кого же мне оглядываться, Каток?

– Иди, на ушко шепну.

Кемаль смерил долгим взглядом сначала вожака, потом его пустые руки. В правом кармане Лехиной куртки вполне мог скрываться ствол. Штука, конечно, опасная, но не волшебная – сама хозяину в руки не прыгнет. Да и взвести затвор нужно, прежде чем выстрелить. А клинок – вот он, крепко-накрепко зажат в чуть вспотевшей ладони.

– Ну? – голос подавшегося вперед Кемаля прозвучал почти требовательно.

– Ближе, – поманил его Леха скрючившимся, на манер когтя, пальцем.

– Ну? – повторил Кемаль. Он склонился к вожаку, но вооруженную руку отвел назад, чтобы ее нельзя было перехватить за запястье.

Заметив этот жест, Леха улыбнулся странной замороженной улыбкой, при которой губы растянулись в прямую розовую линию, напоминающую шрам.

– Еще ближе… Вот так… – произнес он, когда скособочившийся Кемаль приблизил к нему свою черноволосую башку, усыпанную перхотью, как головешка – пеплом. – Слушай меня, сайгак, и запоминай, потому что два раза я повторять не привык… Все мы, конечно, под богом ходим, да только он далеко, а я – вот он, рядом. Дошло до тебя, сайгак толстозадый?

Шипящие в Лехином произношении получались по-змеиному ядовитыми, а буквы «р» рокотали на манер отдаленного грома. Заподозривший неладное Кемаль хотел было отпрянуть, да не успел – его цепко ухватили за ухо хозяйские пальцы, оказавшиеся необычайно цепкими и сильными.

Вместо того чтобы нанести удар ножом, Кемаль инстинктивно дернул головой, пытаясь высвободить ее из захвата. Это было совершенно естественное, но ошибочное побуждение. Леха сгреб доверчиво подставленное ухо в кулак и сжал пальцы так, что хрящи под ними захрустели, а свободной рукой резко ударил Кемаля в висок, отбросив его от себя. Тот свалился на пол уже без ушной раковины, оставшейся в Лехином кулаке. Из-за хлынувшей крови слуховое отверстие казалось глубокой раной, но татарин был жив и находился в полном сознании, отчего испытанная им боль была совершенно непереносимой. В этот момент он ничего не видел и слышал лишь собственный голос – пронзительный, как визг покрышек резко затормозившего автомобиля.

– У-у! – голосил он, раскачиваясь на коленях в молитвенной позе. – Ё-ё!

Но аллах, как было подмечено недавно, находился в неведомых далях, а Леха – рядом. Возвышаясь над поверженным Кемалем, он держал в одной руке оторванное ухо, а в другой – снятый с предохранителя пистолет.

– Заткнись и забрось подальше свою пику, сайгак, – распорядился он. – Патрон уже в стволе, учти.

Тускло сверкнув лезвием, нож полетел в дальний угол помещения. Кемаль, прикрыв огрызок уха поднятым плечом, притих, глядя на вожака снизу вверх.

– Открой рот, – скомандовал тот.

– Зачем? – всхлипнул татарин.

– Кормить тебя буду, сайгак. С руки.

Изобразив уголками губ подобие улыбки, Леха протянул татарину его собственную ушную раковину, похожую на раздавленный вареник, сочащийся вишневым соком.

– На! – сказал он. – Прожуешь и проглотишь. Потом хлебальник мне покажешь, проверю!

– Но, Каток!..

– Хавай, я сказал! – пистолетный ствол нетерпеливо вскинулся.

«Сейчас меня стошнит», – обреченно подумала Анечка, следя за мерно двигающимися челюстями Кемаля. Она судорожно сглотнула одновременно с ним, как будто тоже перемалывала зубами неподатливые хрящи, и поразилась тому, что до сих пор не умерла от отвращения и ужаса.

– Угумк. – Глотка Кемаля просигналила о том, что с угощением покончено.

– Открой пасть, – велел Леха.

– Я проглотил, – заверил его Кемаль, даже не помышляя о том, чтобы встать с колен. – Мамой клянусь…

– Пасть!!!

– А-а-а…

При виде старательно высунутого языка, окрасившегося в малиновый цвет, Анечка отстраненно подумала, что происходящее чем-то напоминает сценку в кабинете врача. Недавно она переболела ангиной и наивно полагала тогда, что хуже этого на свете ничего быть не может. Оказалось, может, еще как может!

Ствол пистолета брезгливо оттопырил верхнюю губу Кемаля, с цокотом прошелся вдоль верхнего ряда зубов, потом неожиданно нырнул в разинутый зев и ввинтился внутрь по самую рукоятку.

– Ыгым? – встревожился Кемаль.

– Что ты сказал? – На Лехином лице возник неподдельный интерес.

– Ыгым-ыгым!

– Мычишь, как немой на паперти, – поморщился Леха. – Прощения хочешь попросить? Так проси, вместо того чтобы убогого из себя корчить!

– Ыгым-ыгым-ыгым!!!

– Ладно, прощаю тебя, сайгак. Только на хрен ты мне теперь сдался, безухий?

Прежде Анечка слышала выстрелы только по телевизору и не сразу поняла, что за глухой хлопок прозвучал в комнате. Голова Кемаля внезапно изменила форму, выплеснув наружу красный сгусток.

Анечка обязательно взвизгнула бы, если бы Лехино внимание не переключилось на нее. Опрокинувшийся на спину Кемаль еще дергался на полу и мелко сучил ногами, словно порывался куда-то идти, а Леха, не мигая, смотрел на съежившуюся пленницу, и дымящийся пистолет по-прежнему находился в его руке.

– Все кончилось, – сказал он, заметив, как дрожат ее губы. – Не бойся. Тебя здесь никто пальцем не тронет. Сейчас этого жирного ублюдка уберут, и все будет в порядке.

– С-спасибо, дядя Леша, – пролепетала Анечка.

Реакция Лехи была неожиданной и яростной:

– Какой я тебе дядя! – заорал он так, что все жилы разом вздулись на его шее. – И благодарить тебе меня не за что, дура безмозглая!

Странное дело, но вместо того чтобы испугаться, Анечка внезапно успокоилась.

– Но вы же меня спасли, правда? – напомнила она.

– Спас, ага, – буркнул Леха, хмурясь.

Прежде чем он отвернулся и вышел, Анечка успела увидеть на его лице болезненную гримасу. Как будто главаря бандитов ударили под ложечку, а он бодрился, не желая показывать свои истинные чувства.

Глава 4
На живца

1

Когда дождь усиливался, приходилось включать «дворники», но все равно происходящее снаружи казалось размытым, словно Громов и его спутница сидели не в машине, а в подводном батискафе. Если не считать попискивания, с которым елозила резина по стеклу, в салоне было совершенно тихо.

Прохожие прятались под куполами зонтов, навесами троллейбусных остановок, козырьками зданий. Некоторые пережидали ненастье в мебельном салоне, расположенном через дорогу, напротив. Их темные силуэты маячили за освещенными витринами, как тени. Это усиливало ощущение сумерек, хотя на часах Громова было только четверть второго. Ровно сорок пять минут до времени, назначенного для передачи Рае вознаграждения. Ее персональных тридцати сребреников, что по нынешнему курсу составляло сто пятьдесят тысяч долларов США.

Соблазнив Раю этим кушем, ее наверняка собирались ликвидировать, увезя куда-нибудь подальше. Наводчица свое отработала, и нянчиться с ней никто не станет. Тем более делиться. Сами бандиты за полтораста штук баксов не удавятся, но зато лишат жизни десяток таких девиц, не поморщась. Благодаря вмешательству Громова, у Раи появился шанс выжить, хотя и мизерный, почти эфемерный.

Она и сама начала догадываться об этом, судя по ее несчастному виду. Но Громов не сказал ей ни одного слова утешения. Он находился здесь не для того, чтобы выражать сочувствие особе, по милости которой его внучка оказалась в лапах бандитов. Всякая подлость имеет свою цену. Когда роешь яму другому, будь готов к тому, что тебя в ней же и похоронят. Справедливость – штука жестокая.

Сигареты, которые курил Громов, казались ему прелыми, как это случается во время болезни. Совершенно отвратительный вкус, но все же лучше абсолютной бездеятельности, сохранять которую удавалось с огромным трудом. Еще никогда ожидание в засаде не было для Громова столь тягостным. Ублюдков, требующих выкуп за Анечку, трогать пока нельзя. Это наполняло душу ощущением собственного бессилия.

Если бы в указанное место заявился только один из членов Лехиной банды, Громов нашел бы тысячу и один способ развязать ему язык любыми подручными средствами, имеющимися в его распоряжении. Правда, особой надежды на такой вариант не было, а вступать в схватку сразу с несколькими противниками Громов не имел права. Стоит одному из них улизнуть, и судьба Анечки будет предрешена. Похитители детей – нервный народ. Очутиться за решеткой с соответствующей статьей хуже смертного приговора, поэтому в случае опасности бандиты обычно избавляются от свидетелей.

Что касается понурившейся Раи, ее дальнейшая судьба волновала Громова меньше всего. Но Анечка! Трудно вообразить, каково сейчас пятилетней девочке, попавшей в такой переплет. Об этом даже не хотелось думать. И Громов, затягиваясь горьким дымом, старался целиком сосредоточиться на наблюдении за стоянкой.

Всякий раз, когда там возникала новая фигура, он внутренне напрягался, но тревога оказывалась ложной. Бандиты наверняка прибыли на условленное место заранее, однако не спешили обнаруживать себя. Скорее всего, сейчас они, как и Громов, сидели в поставленной неподалеку машине и присматривались к происходящему вокруг.

Их дальнейшие действия было нетрудно предугадать. Ровно в 14.00 один из бандитов приблизится к Раисиной «Оке», припаркованной на стоянке еще накануне. По предварительной договоренности водительская дверца была не заперта на замок – таким образом владелица решила избавить себя от личного контакта с сообщниками. Итак, кто-нибудь из бойцов Лехи Катка сделает вид, что кладет в «Оку» сверток с деньгами, после чего демонстративно покинет место событий. А дальше Раю поджидал большой сюрприз.

Придумав такой способ получения своей доли, она наивно полагала, что обезопасила себя от всякого рода неприятностей. Но за ее машиной обязательно будут следить остальные бандиты. И как только доверчивая жертва явится за приманкой, ее постараются схватить или выследить. Место слишком людное, чтобы убивать Раю на месте, хотя и такая вероятность существовала. Это уж как фишка ляжет.

В любом случае после того, как похитители обнаружат себя, Громову останется лишь сесть им на хвост и выявить их базу. Дальше – жизнь покажет. Или смерть, может быть, даже собственная. И это справедливо. Мужчине, неспособному постоять за своих близких, незачем коптить небо над головой. Такой – одна видимость человека. Ходячее недоразумение.

– Может, они и не явятся вовсе? – с надеждой спросила Рая. Хотя ей было велено помалкивать, напряженная тишина оказалась для нее слишком трудным испытанием.

– Явятся, – пообещал Громов.

– И что же, я должна добровольно совать голову в петлю?

– Почему бы и нет? Многие на твоем месте давно удавились бы.

– Спасибо на добром слове, – съязвила Рая.

– Пожалуйста, – ответил Громов, глядя прямо перед собой. – От меня и моей внучки.

Снова наступила тишина. Насупившаяся Рая достала из сумочки косметичку и занялась подкрашиванием губ. Похоже, результат ей не понравился. Раздраженно убрав помаду и зеркальце, она заявила:

– Вот что, никуда я не пойду. Леха меня убьет. Какая разница, кто это сделает: вы или он? – Не дождавшись ответа, Рая буркнула, косясь на профиль своего спутника: – Сколько можно курить? В машине уже не продохнуть от вашего дыма.

– От моего дыма, – согласился Громов. – В моей машине.

– Между прочим, я к вам в попутчицы не напрашивалась! – заметила Рая. – И потом, никотин мне вреден. Я… беременна.

– М-м? – Громову показалось, что он ослышался.

– Я уже на втором месяце! – Это было произнесено не только с вызовом, но и с упреком. Как будто к Раиной беременности были причастны все мужчины без исключения.

Выбросив недокуренную сигарету, Громов занялся проветриванием салона. Лишь когда с этим было покончено, он повернулся к соседке и проворчал:

– Вот что, мать-одиночка, слушай меня внимательно. Когда подойдешь к «Оке», внутрь не садись, дверцу не открывай. Немного постой на месте, будто что-то вспоминаешь, а потом разворачивайся и иди быстрым шагом в магазин. – Громов кивнул в сторону мебельного салона. – Там тебя никто не тронет, слишком людно.

– А потом? – поинтересовалась Рая. – Как я буду выбираться оттуда? Прикажете мне поселиться в каком-нибудь шкафу или под кроватью? – Она возмущенно фыркнула.

Громов пожал плечами:

– В принципе это твое дело. Но лучше обратись к охранникам и пожалуйся, что тебя преследует сексуальный маньяк, это должно сработать. – Он помолчал. – Некоторые также специально затевают скандалы, чтобы привлечь к себе внимание или угодить в милицию. Еще можно изобразить сердечный приступ, чтобы вызвали «Скорую».

– Может, лучше пожарных? – предположила Рая с невинным видом.

Покосившись на нее, Громов хмыкнул:

– Как знаешь. У тебя будет самый широкий простор для фантазии. Короче, выкручивайся сама. А я тебе ничем помочь не смогу. – Сдвинув брови, Громов добавил: – И не хочу.

Когда он подсказал Рае выход, с его сердца словно свалился камень. Ведь не было никакой необходимости в том, чтобы жертвовать девушкой. Будет вполне достаточно, если бандиты обнаружат себя, двинувшись за ней следом. Главное, вычислить их машину. А если Рае посчастливится улизнуть – что ж, так тому и быть. Возможно, отсиживаясь у себя на квартире, она сделает какие-то полезные выводы.

Страх – лучший советчик для тех, кто лишен совести.