Текст книги "Жадный, плохой, злой"

Уголки Иришиных губ поползли вниз, когда она не обнаружила на моем лице признаков паники. Глядя мне в глаза, она зловеще сказала:

– Афганцы не едят яиц, ни бычьих, ни человеческих. Они скармливают члены пленникам.

– Сырыми? – скривился я от отвращения.

Иришину мину тоже нельзя было назвать сладкой.

– Не уточняла. Одно знаю точно: до того, как умереть от потери крови, человек успевает сожрать часть самого себя.

– Твой Душман стойкий малый, – произнес я с уважением. – Мало того, что съел такую гадость, не подавившись, так еще и выжить умудрился. Или он в плену все же чужие члены жевал?

– Душман ислам принял, тем и спасся. А ты лучше о себе беспокойся, Бодров. Самое время.

Ее зад вдавил мои колени в матрас. Рука потянулась к моему совершенно беззащитному органу, съежившемуся в ожидании болезненной ампутации.

– Обращайся с моим дружком осторожно, – предупредил я Иришу. – Его реакция на прикосновение дамских пальчиков может оказаться бурной и непредсказуемой.

– Ничего, – усмехнулась она. – Больше этих проблем у тебя не будет. Их источник я сейчас удалю. С корнем.

– Сделай милость, – сказал я, глядя с напускным безразличием в потолок. – Одна морока от этого дела. Сплошные расходы и нервотрепка.

– Ты, кажется, не очень хорошо понимаешь, что тебя ожидает, – сердито сказала Ириша.

– Да все я понимаю! – Моя попытка махнуть рукой закончилась тем, что браслет наручников возвратил ее на прежнее место. – Давай рви, не тяни жилы! – Я распалял себя все сильнее, как упившийся спиртом революционный матрос на допросе у белогвардейцев. – Надоело все! Каждый, кому не лень, командует, понукает! Папе твоему книгу пиши! Марку и его жене информацию сливай! Теперь ты со своими угрозами! А вот хрен вам всем! Перебьетесь!

– Погоди! – возбужденно перебила меня Ириша. – Марк и Натали тоже на тебя наезжали?

«Тоже!» Она проговорилась. Я не ошибся в своих предположениях. Ириша в этой истории была таким же заинтересованным лицом, как ее братец и свояченица.

– Ходят вокруг да около твои родственнички, вынюхивают что-то, – как бы неохотно признался я. – Говорят, Дубов в мое распоряжение какие-то сверхсекретные материалы предоставит, а им очень хочется с ними ознакомиться… Слушай, это случайно не твои детские снимки из семейного альбома? Ирина Владимировна Дубова в чем мать родила. Она же на горшке и с пальцем в носу… Выходит, не зря мне деньги предлагали…

– Много? – быстро спросила Ириша.

– Порядочно.

– А ты?

– А я их послал обоих. По очереди.

– Неподкупный, значит? Интере-е-сно…

Ее пальцы задумчиво теребили предмет, чересчур чуткий и отзывчивый к подобному вниманию.

– Руку бы убрала, – буркнул я. – Напрягает она меня очень. Не чувствуешь, что ли?

Чего-чего, а румянец на щеках этой боевой девицы я не ожидал увидеть! Он проступил на Иришиной коже через секунду после того как она поспешно отдернула свою проказливую руку, а затем охватил ее лицо от скул до самой шеи. Ах, какие нежности, скажите пожалуйста! Обещая оторвать мне член, она и бровью не повела, а просто подержаться за него считала ниже своего целомудренного достоинства.

По мере того как веснушки опять постепенно проступали на Иришиной коже, она принимала вид все более озабоченный и деловитый. Наконец, когда ее лицо окрасилось в прежний цвет свежей домашней ряженки, она заговорила:

– Послушай, Бодров… Если я оставлю тебя в покое и скажу отцу, что вчерашний инцидент исчерпан, ты можешь оказать мне одну любезность?

– Без штанов? – язвительно осведомился я.

Старательно отводя взгляд, Ириша встала, натянула на меня джинсы и застегнула «молнию» таким порывистым движением, что едва не кастрировала меня без всяких азиатских премудростей. Отшвырнув в сторону разочарованно звякнувшую жестянку, она тихо сказала:

– Мой отец при смерти.

– Знаю, – откликнулся я, – у него рак.

– Жить ему около трех месяцев осталось, – продолжала Ириша монотонным голосом. – Некоторые врачи отводят ему еще меньше времени, но больше трех месяцев не обещает никто… Вот он и решил превратить свою смерть в такую же сенсацию, какой была его жизнь в последние годы. Вывернуть наизнанку всю правду о большой политике, вывалять ее в грязи, а потом еще наложить сверху большущую вонючую кучу – вот что задумал отец.

– Достойная цель, – одобрил я, – и, что особенно приятно, светлая. Народ проглотит такое с восторгом.

– Никто ничего не проглотит, – произнесла Ириша с мрачной решимостью. – Эта книга никогда не будет выпущена.

– Почему? – удивился я. – Любое издательство рукопись с руками оторвет!

– Рукописи тоже не будет. Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

– Поговори, – разрешил я. Одетому, мне легко удалось перехватить инициативу в свои руки. Пусть они пока были в наручниках, но я смотрел в будущее с оптимизмом декабриста, получившего пожизненный срок. Оковы рухнут, и у входа нас встретит радостно свобода. Приблизительно так.

Голос Ириши вернул меня на землю:

– Скорее всего уже сегодня отец засадит тебя за работу. Соглашайся. Никто не узнает, чем ты занимаешься за компьютером: творишь или дурака валяешь в виртуальной реальности. Время от времени отца можно знакомить с короткими отрывками. Пусть видит результаты твоей работы и ни о чем не беспокоится.

Я с сомнением хмыкнул:

– А если он захочет прочитать весь текст?

– Не распечатывай его.

– Он сам откроет нужный файл.

– Введи пароль.

– Тогда он просто станет у меня над душой и станет наблюдать, как я работаю.

– Ты выставишь его за дверь, – безмятежно заявила Ириша. – Скажешь, что присутствие постороннего может отпугнуть вдохновение. – Она пренебрежительно пожала плечами. – Люди творческих профессий всегда с какими-нибудь причудами, так что отец ничего не заподозрит.

– Ладно, что потом? – спросил я тоном человека, который признает, что его удалось убедить, но только наполовину.

На данном этапе Иришу и это устраивало.

– Потом моего отца положат в клинику, – пояснила она, – а ты удалишь созданные файлы в «корзину» и очистишь ее, вот и все. В последние дни жизни отцу будет не до тебя и не до твоей книги, это я тебе гарантирую. Специалисты полагают, что умирать он будет трудно и мучительно. Но тебе на это плевать, верно? Тебя, наверное, больше волнует размер твоего гонорара? – Убедившись, что я не собираюсь отнекиваться, Ириша сообщила: – Отец собирается заплатить тебе за свою биографию десять тысяч долларов. Я дам тебе столько же за то, чтобы эта биография не появилась на свет. Выбирай. Только учти при этом, что лично я умирать не собираюсь. – В последних словах прозвучала неприкрытая угроза.

– Слушай, а почему тебя так беспокоит эта книга? – поинтересовался я, не спеша давать однозначный ответ.

Покусав губы, Ириша сказала:

– У отца вполне приличное состояние, которое я хочу сохранить и приумножить. Если разразится скандал, то обязательно всплывут кое-какие счета, которым огласка противопоказана. Отцу, может быть, теперь на деньги наплевать, а мне нет. У меня нет рака, понимаешь? – Она уже почти кричала. – И лишние враги, которых стремится нажить себе этот старый дурак, мне ни к чему! Я хочу жить спокойно!

– Похвальное намерение, – одобрил я. – Что ж, считай, что я…

– Согласен?

Я укоризненно покачал головой:

– Не так быстро, сударыня. Пока что я согласен подумать, вот и все.

Подойдя к окну, она заслонила собой почти весь свет и превратилась на некоторое время в молчаливый темный силуэт. Мне надоело наблюдать за ней, неудобно вывернув шею, и я уже собирался устроиться поудобнее, когда услышал тихое:

– Эх, Бодров, Бодров… Грязи в мире и без этой книги хватает, зачем ее подбрасывать еще?

Я вспомнил, чем закончился мой отказ просто повидаться с Дубовым, представил, как отреагирует он, если поймет, что я вожу его за нос, и упрямо покачал головой:

– Это же будет бомба. У меня появится громкое имя.

Почему-то, услышав про бомбу, Ириша вздрогнула, но тут же овладела собой.

– Имя? На могильной плите оно появится, – скептически хмыкнула Ириша, принимаясь мерить комнату шагами. – Неужели ты не понимаешь, что отец тебя подставляет, как и меня? – воскликнула она, наконец, с горечью в голосе. – Его не станет, а крайними останемся все мы! В том числе и ты, ты!

Инстинктивно втянув живот, чтобы его случайно не проткнул тычущий в меня указательный палец, я напомнил:

– Совсем недавно ты собиралась лишить меня детородного органа, а теперь вдруг обеспокоена моей судьбой. С чего бы это?

– В первую очередь я своей собственной судьбой обеспокоена, – угрюмо напомнила Ириша.

Сомневаться в этом у меня не было причин. Под подобным заявлением могло бы подписаться все человечество, хотя обычно распространяться на эту тему не принято.

– Вот что, – сказал я, – давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.

– Договорились. – Ириша кивнула. – Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?

– Нарезку по-афгански? – саркастически осведомился я.

– Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.

– А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?

– Говорю тебе: забудь! – Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.

– Все, все! – заблажил я с притворным ужасом. – Слушаюсь и повинуюсь.

– Так-то лучше, – сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. – Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена – одна сатана? Так это про них сказано.

Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.

Глава 3

1

Дубов аккуратно водрузил на ломтик прожаренного хлебца лепесток желтого сыра, мазнул его маслом, накрыл ломтиком сыра оранжевого, опять умаслил, затем добавил поверх несколько мазков рубинового джема и стал любоваться творением рук своих.

– Где Натали? – спросил он, поворачивая бутерброд то так, то эдак. – Я ей тысячу раз говорил, что здесь принято завтракать в семейном кругу!

Бросив взгляд на часы, я подумал, что половина клана Дубовых уже давно заработала бы гастрит, если бы каждый раз дожидалась полудня, чтобы заморить червячка. Рак самого главы семейства вполне мог быть вызван такой безалаберностью. А еще повышенной нервозностью, которая сквозила в каждой его фразе, в каждом жесте.

– Марк! – прикрикнул Дубов. – Был задан вопрос!

Застигнутый врасплох отпрыск с натугой проглотил сложное ассорти, которым успел набить рот, и приготовился отвечать, когда раздался голос опередившей его Ириши:

– У Натали критические дни, папа.

Представив, как выглядит сейчас лицо ее бедной родственницы, я подумал, что лучшего определения такому состоянию не подберешь.

– Ее не в баню пригласили! – сердито сказал Дубов, собравшись откусить добрую половину своего навороченного хлебца. – Могла бы посидеть за общим столом, не велика барыня.

– Пусть уж лучше отдыхает наша красавица, – возразила Ириша. – Во время менструации она становится настоящей истеричкой. А кровь из нее хлещет, как из зарезанной свиньи.

В тот же миг дубовский бутерброд, теряя на ходу слой за слоем, улетел из беседки в неведомые дали.

– На кой хрен мне нужны эти подробности! – рявкнул его создатель. – И без них тошно! Дадут мне когда-нибудь в этом доме поесть по-человечески?

Все, кто находился за столом, включая меня, настороженно притихли, лишь телефонная трубка жалобно верещала в кармане белого дубовского пиджака, болтающегося на спинке стула. Аппарат начинал пиликать каждые пять минут, но хозяин игнорировал его призывы.

Его настойчивое попискивание еще больше подчеркивало всеобщее напряжение, незримо витавшее в беседке вперемешку со зноем и духотой. Дубов сопел и поглядывал на присутствующих взглядом дебошира, выискивающего любой незначительный повод, чтобы к кому-нибудь придраться. Референт Геша оставил в покое еще довольно высокую горку блинов, к которой теперь не решался прикоснуться, и делал вид, что тщательно промокает усишки салфеткой, хотя для этого было бы вполне достаточно провести под носом кончиком мизинца. Марк развернул свою лихую бейсболку козырьком вперед, пряча глаза. Я цедил остывший кофе и не оторвался от чашки, даже когда добрался почти до самой гущи, неприятно захрустевшей на зубах. Одна лишь Ириша держалась непринужденно.

– Не надо было вчера мешать все напитки подряд, вот и не было бы сегодня тошно, – нравоучительно сказала она, когда молчание сделалось невыносимым.

– Учить меня будешь! – буркнул Дубов, но уже только притворяясь разгневанным. Если Ириша бесспорно являлась папиной дочкой, то ему подходило определение «дочкин папа». С отвращением выцедив стакан томатного сока, он признал: – Вообще-то в чем-то ты права, Ириша. Перебрал я вчера. На гостя вот напрасно накинулся… Обижаешься на меня, писатель?

Поскольку мне на ум не пришло ничего, кроме классического «на дураков не обижаются», я предпочел промолчать.

– Ладно, не дуйся, – попросил Дубов, избегая встречаться со мной взглядом. – Без хорошей школы жизни в твоем деле никак. Горький вон тоже сначала свои университеты прошел, а потом уже стал известным писателем. Ты еще мне спасибо скажешь.

Референт Геша проворно закинул в рот неизвестно какой по счету блинчик и скептически хмыкнул. Это должно было означать, что он сильно сомневается как в моем таланте, так и в том, что я способен на чувство благодарности. С трудом удержавшись от желания отхлестать его по жирным щекам, я закурил и сказал Дубову:

– Вам бы не со мной возиться, а нанять творческую бригаду, как это сейчас принято. Месяц – и ваш заказ выполнен.

Он покачал головой:

– Мне не туфта коллективная нужна, а настоящая книга. Такая же жесткая и правдивая, как вся моя жизнь!

Теперь хмыкнул Марк, но тут же сделал вид, что подавился и закашлялся. Я участливо посмотрел на него, привстал и хлопнул между лопатками так, что его очечки, на этот раз зеленые, плюхнулись в тарелку с молочно-овсяной размазней под сюсюкающим названием «мюсли».

– Полегчало?

Он наградил меня злопамятным взглядом персидского кота, которого дернули за хвост, и опять уткнулся в свою тарелку. Наверное, обдумывал, как сподручнее начать спасательные работы по извлечению своих очков.

Предоставив Марку самостоятельно решать возникшую проблему, я обратился к его отцу:

– Послушайте, Владимир Феликсович… Язык у меня чересчур резкий для придворного биографа. Вам может не понравиться, как я опишу все это. – Моя рука сделала размашистый жест, охвативший обширную территорию загородной резиденции, включая наше застолье в затененной зеленью беседке и тоскливо маячащих поодаль охранников в одинаковых оливковых рубахах.

– Ты будешь писать так, чтобы мне понравилось! – отрезал Дубов. Заметив мою довольно кислую реакцию на его заявление, он смягчил тон: – Пойми, ты близок мне по духу, вот почему я выбрал тебя. Мне нравится твое отношение к инородцам, которые заполонили страну. Мы с тобой русские люди и вправе гордиться этим…

Дирижируя себе ложечкой, Дубов принялся развивать тему исконно русского патриотизма, но лекцию на тему «Гей, славяне» мне слушать совершенно не хотелось.

Лично я не собирался спасать Россию. Меня больше заботило, как выжить в ней самому. Да, случилось так, что я отправил на тот свет добрую треть армянского семейства, обосновавшегося под Курганском. Но это был никакой не национальный конфликт. Прямая угроза мне и моим близким – вот что заставило меня взяться за оружие. Точно так же я поступил бы в том случае, если бы моими врагами оказались братья славяне.

– …Понимаешь, что я имею в виду? – спросил Дубов так неожиданно, что я уронил столбик сигаретного пепла на джинсы.

Не имея ни малейшего понятия о том, что за утверждение мне нужно одобрить или отвергнуть, я наугад брякнул:

– Не очень. Во всяком случае, полной уверенности в этом у меня нет.

– Как? – опешил Дубов. – Что ты болтаешь, мальчишка? – Было заметно, что мой ответ задел его за живое.

На помощь мне пришла Ириша.

– Отец сказал, что Россия его Родина, – пояснила она, – а он Родину ни за что не продаст. Как и меня. – Закончив реплику, Ириша с любопытством уставилась на меня: мол, интересно посмотреть, как ты будешь выкручиваться.

Я впервые слышал, чтобы кто-то сравнивал Родину не с матерью, а с дочкой. Можно было бы сильно поспорить с этим утверждением, но насупившийся Дубов, раздувший ноздри до отказа, не казался мне подходящим собеседником для диспута подобного рода. Утопив свой окурок в кофейной жиже, я значительно произнес:

– Я имею в виду, что вашу фразу можно было бы использовать в качестве эпиграфа к книге, но пока что я не уверен. Возможно, лучше подобрать какое-нибудь более пространное высказывание.

– А! – успокоился Дубов. – Согласен. За высказываниями задержки не будет, можешь не сомневаться!

Я и не сомневался. Когда этот человек заводил свои пылкие речи, он так и сыпал эффектными выражениями, одно крылатее другого. Все это было бесконечным цитированием самого себя, любимого, поэтому не требовало большой эрудиции.

Он уже открыл рот, чтобы порадовать меня очередным афоризмом, когда в пиджаке за его спиной опять призывно заверещал телефон.

– И такая дребедень целый день, – продекламировал Дубов с кривой улыбкой. – То тюлень позвонит, то олень.

Оказывается, он знал наизусть не только себя, русского классика номер один, но также детских поэтов. И при этом поглядывал на меня: не пропустил ли я мимо ушей его остроумную реплику?

Трубка захлебнулась на пятом звонке, а потом опять завела прежнюю писклявую шарманку. Тирли-тирли… Тирли-тирли…

– Задолбали! – раздраженно произнес Дубов, которому телефон мешал собраться с мыслями. – Ни минуты покоя.

Мне вдруг стало не по себе. Накрытый стол и люди, собравшиеся за ним, показались мне порождением сна, причем смутно знакомого. Проблески солнца сквозь темную зелень беседки, застывшие вокруг лица, даже фарфоровая чашка с окурком, стоявшая передо мной, все это мне уже когда-то снилось и являлось лишь прелюдией к надвигающемуся кошмару.

Звуки сделались необычайно отчетливыми: звяканье чайной ложечки в чьей-то чашке, далекие переругивающиеся голоса, монотонные телефонные звонки.

Тирли-тирли! Тирли-тирли!!! Все громче, все настойчивее.

Я с тревогой смотрел, как Дубов достает трубку, как протягивает ее сидящему справа референту, как встает рядом со мной Марк и все никак не может справиться с легким пластмассовым стулом, мешающим ему выбраться из-за стола. Происходящее казалось замедленным фрагментом какого-то фильма. Его участники действовали заторможенно, словно находились под водой или в невесомости.

Потом ощущение нереальности исчезло так же внезапно, как и появилось. Все сделалось совершенно обыденным и в меру скучным. Так всегда бывает, когда необычайно яркий сон окончательно сменяется явью.

– Возьми эту чертову трубку, – велел Дубов референту. – Выясни, кто звонит, зачем. Но меня ни для кого нет, понял?

– Даже для…?

– Даже для самого господа бога! Все, хватит болтать! Делай, что тебе сказано!

Референт протянул левую руку за телефоном, а правой макнул очередной блинчик в растопленное масло. Тирли! – не унималась трубка. Затарахтел стул, опрокинутый Марком. Теперь он протискивался за моей спиной в глубину беседки. От него разило потом и невероятно едким дезодорантом, но потом – сильнее.

Тирли! Тирли! – надрывалась трубка.

– Пошел вон! – крикнул Дубов замешкавшемуся референту. – Там разговаривай, там! – Он указал на выход. – Невозможно сосредоточиться! – Это было адресовано уже мне.

Я понимающе кивнул:

– То тюлень позвонит, то олень.

– Вот именно! – Дубов сердито засопел, собираясь с мыслями. Они у него были непредсказуемыми и своенравными, как овцы, норовящие отбиться от стада. Попробуй собери таких воедино!

Я перевел взгляд на референта Гешу, остановившегося шагах в десяти от беседки. Он был одет так же легкомысленно, как и при первом нашем свидании, только попугаистую рубаху сменил на павлинью, вот и вся разница. Держа блинчик на отлете, чтобы не посадить на одежду жирное пятно, он нашел на телефонной трубке нужную кнопочку, нажал ее и манерно произнес:

– Аллё-у!

Блинчик переместился поближе ко рту, а трубка легла на Гешино плечо, прижатая сверху почти накрывшей ее щекой.

– Аллё-у!.. Аллё-у!..

Дожидаясь ответа, Геша запихнул блинчик в рот и принялся перемалывать его зубами, отчего телефонная антеннка активно задвигалась над его плечом.

– Говорите громче! Я вас не слышу!

И тут он услышал.

Громыхнуло не то чтобы очень уж громко, но настолько резко и неожиданно, что все мы вздрогнули вместе с беседкой. Нечто, гораздо более яркое и ослепительное, чем заливающий двор солнечный свет, вспыхнуло там, где находилась Гешина голова с поднесенной к ней трубкой. Впечатление создалось такое, что голова и превратилась в эту вспышку, потому что она пропала одновременно с исчезновением сияющего огненного шара.

Разумеется, это мне только показалось. В следующую секунду от тени, отбрасываемой фигурой Геши, оторвалось маленькое темное пятно, стремительно помчавшееся в направлении беседки. Полета самой головы я не видел, но приземление ее пропустить было невозможно. Совершенно обугленная с одной стороны, она обрушилась на стол, опрокидывая и круша посуду.

Шарахнувшийся назад Дубов опрокинулся вместе со своим стулом и завопил так страшно, словно обезглавили лично его. Марк в глубине беседки вскрикнул тоже, но с отвращением, а не с ужасом. За столом оставались только мы с Иришей, и не могу сказать, что я был от этого в восторге.

Распространяя вокруг смрад паленых волос и удушливой химической гари, оторванная голова, подобно случайно залетевшему мячу, некоторое время тяжело раскачивалась из стороны в сторону, как бы выбирая подходящее место, где можно было наконец обрести покой. При этом ее единственный выпученный глаз мельком взглянул на меня, а потом уставился прямо на пронзительно завизжавшую Иришу. Такого тошнотворного натюрморта мне еще никогда не доводилось видеть. Голова, застывшая среди осколков тарелок и перевернутых чашек, слегка дымилась, а между ее оскаленными зубами торчал то ли кончик почерневшего языка, то ли кусок недоеденного блинчика. Вся скатерть вокруг нее была изгажена остатками обильного завтрака, но больше всего на ней выделялись мазки крови и копоти.

Наверное, все это заняло гораздо меньше времени, чем понадобилось мне для того, чтобы поверить в реальность увиденного. Во всяком случае, когда я перевел взгляд наружу, бывший референт Геша еще только валился на зеленую лужайку, вытянув вперед единственную сохранившуюся у него руку.

Молоденький охранничек, оказавшийся совсем рядом с местом взрыва, подбежал к упавшему телу и стал в отчаянии оглядываться по сторонам. Встретившись со мной взглядом, он неизвестно чему обрадовался и призывно замахал рукой:

– Сюда! Скорее сюда!

Чего он от меня добивался? Хотел, чтобы я успел полюбоваться подергивающимися ногами покойника?

Я покачал головой и жестом показал юноше, чтобы он обратил внимание на свою рубаху.

– Что? – крикнул он. – Что такое?

Я повторил безмолвный жест. Он послушно опустил голову и заметил большую красную блямбу, красующуюся на его груди. Когда лицо юноши вновь обратилось ко мне, глаз у него не было – два сплошных бельма, не видящих ничего вокруг. Жалобно вскрикнув, он упал.

Мне пришлось поспешно зажмуриться, чтобы не последовать его примеру.

2

Я находился в той самой комнате на первом этаже, где проснулся утром с наручниками на руках. Теперь браслеты отсутствовали, но чувствовал я себя ненамного более свободным.

От окружающих меня стен веяло отчужденной неприязнью необжитого гостиничного номера. За окном с опущенными жалюзи происходила абсолютно не затрагивающая меня суматоха. Кто-то что-то басовито выяснял, кто-то оправдывался тенорком или просто давал свидетельские показания – очевидцы преступлений всегда чувствуют себя виноватыми.

Время от времени в общий гомон вливался безутешный женский вой. Это означало, что у любого, самого захудалого, мужчины есть шанс быть оплаканным.

Соболезнование близких было не единственным утешением для грешной Гешиной души, незримо витающей где-то поблизости. Я надеялся, что его бесплотный дух порадуется также, когда полюбуется свысока своим бывшим телом, облаченным в добротный костюм, белую сорочку и галстук. Возможно, загримированный покойник будет смотреться в гробу так элегантно, что во время следующего земного воплощения Геша уже не станет отдавать предпочтение пляжному стилю.

Мысленно пожелав неудавшемуся «Патриоту России» всех неземных благ, я решил попытаться описать приключившуюся трагедию, пока впечатления были свежи в моей памяти. Название главы несуществующей книги было готово: «Гром среди ясного неба».

Включив компьютер, я полюбовался возникшим на экране белым полем, которое было готово принять все то разумное, доброе, вечное, что я буду на нем сеять. Средний палец правой руки, которым я напечатал все свои бессмертные шедевры, самовольно пробежался по клавиатуре, после чего на экране высветилась набранная жирным шрифтом надпись:

«МАРК».

Дальше этого дело не пошло.

Левое полушарие моего мозга, наделенное творческим воображением, предложило для забавы превратить короткое словцо хотя бы в «Маркса», а еще лучше в целый «марксизм-ленинизм» с потешными буковками «ер» в конце. Правое полушарие, склонное к логическому мышлению, велело хорошенько задуматься, почему это имя вдруг всплыло из глубин подсознания.

Я постарался восстановить все детали поведения Марка за завтраком. Вот он сидит слева от меня и вяло водит ложкой в тарелке с молочным месивом. На носу очки. По обращенному ко мне виску из-под чересчур теплой фуражки стекает прозрачный ручеек пота. Когда к Марку обращаются с расспросами об отсутствующей Натали, его реакция кажется запоздалой. С этим все понятно. Он знает, кто придал лицу его жены нетоварный вид, но не желает распространяться на эту тему.

Так, пойдем дальше. За свое неуместное веселье Марк получает от меня шлепок по спине и роняет очки в кашу. Почему он даже не огрызнулся? Почему не вскочил возмущенно из-за стола?

Стоп! Он встал несколько позже, встал, когда все остальные оставались на местах. И был при этом взмокшим от пота и неуклюжим настолько, что никак не мог разобраться с собственным стулом. Это было не просто суетливое поведение, а состояние, близкое к настоящей панике.

Что же могло так переполошить Марка мирным солнечным днем в узком семейном кругу? Мохнатая гусеница? Промелькнувшая крыса? Бредовые галлюцинации? Нет, все это отпадало. Взрослые дородные мужчины, будущее которых обеспечено на многие годы вперед, не страдают повышенной впечатлительностью и уж тем более истеричностью.

Может быть, Марк нашкодил за отцовской спиной и теперь вздрагивал от каждого телефонного звонка, опасаясь, что тайное станет явным? Но звонки не прекращались все утро, а Марк продолжал сидеть за столом и вскочил, лишь когда…

Когда Дубов достал из кармана пиджака трубку, вот когда! Да, именно в этот момент Марк стал пробираться в дальний конец беседки, подальше от взрывоопасного предмета. Он знал, что произойдет, когда кто-то нажмет на кнопку включения связи! И это должен был сделать не случайный референт Геша, а Дубов-старший собственной персоной! Мощность взрыва была невелика и он имел направленное действие. Марк ничем не рисковал, находясь в нескольких метрах от заминированной трубки. Это означало, что он не только ждал намеченную акцию, но и был посвящен в ее детали.

Открытие меня не порадовало. Не потому, что подлость, совершенная сыном по отношению к родному отцу, заставляла меня в очередной раз разувериться в человечестве. Люди как люди. Я успел повидать достаточно, чтобы не питать в отношении себя и себе подобных особых иллюзий.

Беспокоил меня вовсе не моральный облик Марка, а кое-что другое. Опасность, нависшая над домом Дубова, а заодно и надо мной. Если раньше это было просто осиное гнездо, то теперь его хорошенько разворошили да еще в придачу наметили к сносу, а такое местечко нельзя было назвать ни уютным, ни безопасным.

Ириша в беседе со мной обмолвилась, что ее отец рискует нажить себе массу врагов своими скандальными мемуарами. Тут я был согласен с ней целиком и полностью. Наверняка Дубов якшался со многими из так называемых больших людей, которые не желают, чтобы откровения о них увидели свет. Вся эта подноготная, грязное белье, вывернутое наизнанку… Кому из сильных мира сего приятно, когда на всеобщее обозрение вывешиваются его изгаженные портки вместе с оплеванным мундиром? Недавнее покушение вполне могло быть вызвано этой причиной.

Судя по всему, его устроили не дилетанты, а настоящие специалисты, знатоки своего дела, имеющие за спиной многолетний опыт работы в спецслужбах. Такие всегда добиваются цели, чаще рано, чем поздно. И ладно бы единственным кандидатом для отправки на тот свет являлся для них Дубов. Как только он снабдит меня материалами для книги, я превращусь в лишнего носителя информации, от которого тоже нужно избавиться. В этом Ириша тоже была права. Ее папик попросту подставлял меня, бросал под танки.

Единственный выход напрашивался сам собой: бежать, и как можно быстрее. Если бы не жена и дочурка, оставшиеся в Подольске, я так бы и поступил. Но для того, чтобы успешно исчезнуть всем троим, как мы проделали это прошлой зимой, опять требовались деньги, и деньги немалые. Скрываться от Дубова и одновременно от его влиятельных противников – задача не из легких. Поезда, самолеты, прямые дороги и гостиницы при подобных путешествиях представляют собой для беглецов не вспомогательные средства, а коварные ловушки.

Без денег даже до Подольска я рисковал добраться позже, чем тот же Душман с мотком толстой лески в кармане. А ведь мне предстояло не просто попасть домой, но и организовать немедленный уход в подполье.

Где же срочно разжиться необходимой суммой? В принципе деньги предлагали мне сразу четыре члена дубовского семейства: сам глава, его взрослые дети и Натали. Но кто из них согласится выдать мне аванс, а еще лучше – стопроцентную предоплату?

Ответ пришел сам собой. Мне не пришлось ломать голову в его поисках. Его высветил экран компьютера, на котором по-прежнему красовалось короткое звучное имя:

МАРК.

После инцидента в беседке этот упитанный толстолобик был у меня на крючке. Теперь оставалось только взять его за жабры.