Текст книги "Пятая жизнь"

– Хорошо, – епископ согласился скорее не из-за того, что ему нечего было ответить, а потому что знал, насколько опасно вступать в полемику с инквизитором. Денунциация в Совет, подписанная столь уважаемым лицом, неминуемо приведет, в лучшем случае, к лишению его сана, а в худшем… Об этом не хотелось даже думать.

– Значит, брат, мне удалось рассеять твои сомнения и спасти твою душу от проклятой ереси? – спросил инквизитор, глядя в глаза епископа пытаясь прочитать там все, скрытое глубоко под словами.

– Брат, ты убедил меня, – епископ интуитивно опустил взгляд, – я и не собирался оспаривать греховную сущность женщин, ясно определенную в Библии, и возводить их в один ряд с истинными столпами веры, но у меня возникла мысль. Я тоже хочу создать сераль и пусть эта заблудшая будет там первой.

Инквизитор хитро прищурился. Правый уголок его губ поднялся, складываясь в усмешку, но она получилась такой зловещей, что можно было и без слов догадаться о сути ответа. Тем не менее, инквизитор сказал:

– Об этом Екклесиаст говорит следующее: «Женщина – петля охотника. Ее сердце – тенета, а ее руки – оковы. Кто угождает богу, тот ее избегает. Грешник же будет уловлен ею». А Яков в своем послании говорит: «Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех, а содеянный грех рождает смерть».

Епископ почувствовал, как шаткие мостки, на которых он, вроде, стоял, ускользают из-под ног. Требовалось ухватиться за что-то основательное, способное противостоять этому праведному напору, и он нашел аргумент, который, как казалось, должен заставить инквизитора по-другому оценить ситуацию.

– Брат, – сказал епископ, – а если мы применим эти справедливые изречения к тебе? Разве то, что делаешь ты…

– Не надо путать понятия, – перебил инквизитор, – это, брат, дьявольское наущение, внушаемое тебе через ведьму. Я веду выявление скрытой ереси в душах тех грешниц, которые еще сами могут не знать, что уже подпали под воздействие дьявола. А я должен выявить это и довести дело до справедливого суда. Ты же желаешь обрести связь с ведьмой, чья сущность уже практически доказана. Это грех, брат, и тяжкий грех.

– Каким же образом доказана ее вина?

– А разве недостаточно того, кем являлась ее мать? И разве не она, обратив свое лицо до назначенного срока, околдовала тебя дьявольскими чарами?

– Она не могла меня околдовать…

– Ты не замечаешь этого, брат. Ведьмы могут воздействовать на наши внутренние чувства, изменяя восприятие. Путем магических манипуляций они создают в задней части головы, где расположена память, некий близкий нам образ. Затем, посредствам способности к перемещению, направляют его в среднюю часть головы, где находятся клетки силы воображения, которые видоизменяют его до придания такого вида, который необходим ведьме. И наконец доводят его до общего чувства, расположенного в передней части. Пойдем, брат. Нам пора вернуться к делам. Закончим этот разговор, вовлекающий нас в полемику, неугодную Богу. Нам дана сила искренне верить в его Божескую правоту, и только она убережет нас от соблазнов, постоянно чинимых нам Сатаной.

– Подожди, брат, – епископ аккуратно придержал инквизитора за рукав сутаны, судорожно соображая, что же собирался ему возразить. Но потом понял, что это лишь жалкая попытка выиграть время, которая, в конечном итоге, не сможет ничего изменить.

Инквизитор решительно вышел. Епископ же взялся обеими руками за серебряный крест, висевший поверх сутаны, но благость не наступила. Словно Бог молчал, своим попущением подталкивая его к собственному выбору. И епископ испугался, вспомнив слова мыслителя: «С Божьего попущения больше всего порчи наводится именно на плотские соития, через которые распространился первый грех».

…Я должен справиться с искушением. Пусть ведьма сгинет в преисподнюю, как дьявольское наваждение. И это будет истина, заложенная в нас Господом и им же из нас исторгнутая… В камеру епископ вошел, когда инквизитор уже сидел за столом рядом с нотариусом, а обвиняемая стояла перед ним со связанными за спиной руками во всем своем чарующем естестве, склонив голову. Марта держала факел, готовая приступить к «бритью».

Епископ опустился на свое место, но тут же вновь почувствовал непреодолимое желание воспрепятствовать уничтожению чуда, столь ласкавшего его взор и будоражащего фантазии. Причем, он не знал, как сумеет это совершить, но какая-то внутренняя сила заставила его встать, нарушая традиционный ритуал допроса, в соответствии с которым за ним оставалось лишь последнее слово при вынесении приговора.

Инквизитор посмотрел с удивлением, но промолчал.

– Обвиняемая Анна, – начал епископ, – готова ли ты отвечать на вопросы Святого суда добровольно, не подвергаясь испытаниям, ибо сам факт испытаний неминуемо ужесточает приговор? Признание поможет тебе сохранить жизнь, если суд сочтет его чистосердечным, а грехи не настолько великими, чтоб карать их смертью. При этом ты должна будешь публично отречься от дьявола и вернуться в лоно истинной веры под благое начало Господа нашего. Готова ли ты к этому?

Обвиняемая молчала, ни словом, ни жестом, не выражая своего отношения к вопросу. Епископ испугался, что инквизитор расценит это, как отказ, поэтому быстро задал вопрос, с которого всегда начинался любой процесс:

– Веришь ли ты в существование ведьм и их способность наводить порчу на людей и животных, устраивать молнии и градобитие, совершать перемещения по воздуху и другие богомерзкие деяния?

Обвиняемая подняла голову, обводя камеру отсутствующим взглядом. Епископ подумал, что Сатана, видимо, тоже оставил ее, как и Бог, от которого она отказалась сама. Теперь она осталась, покинутая всеми покровителями, чтоб в полной мере ощутить ничтожество человеческого существа. Сейчас, наверное, самый удобный момент, чтоб вернуть в ее душу Бога…

– Верю, – ответила Анна, прерывая эти, вселявшие в епископа надежду, мысли, – иначе б Святой суд не занимался их выявлением и наказанием.

Инквизитор удивленно вскинул голову, а Марта, уставшая бесцельно держать факел, вставила его на место и вышла, так как знала, что на самом допросе не может присутствовать никто, кроме членов суда. Да и не хотелось ей этого, потому что иногда, проходя по коридору в течение дня, она слышала ужасные звуки, доносившиеся из-за двери, а также видела последствия допросов, принося обвиняемым пищу.

Когда дверь за Мартой закрылась, епископ облегченно вздохнул, хотя прекрасно знал, что облегчение это временное. К каким бы ухищрениям он не прибегал, конечный результат уже определил инквизитор во время их приватной беседы.

Обвиняемая ждала следующих вопросов, но под ее взглядом все они перемешались в голове епископа.

– Брат, позволь мне вернуться к своим обязанностям, – сказал инквизитор, видя его замешательство. Он открыл Инструкцию, отступать от которой Святой суд не имел права, – обвиняемая Анна, признаешь ли ты, что не чтила Бога в своих помыслах?..

– Чтила, – ответила она растерянно.

– …и ты готова отречься от Сатаны и принести покаяние на всенародной исповеди?

– Отречься от Сатаны? – девушка удивилась, казалось, очень искренне, – я не поклоняюсь Сатане. Я не знаю, кто это…

Ответ настолько озадачил инквизитора, что он на минуту задумался. Нет, не о том, существует ли Сатана в действительности (это не может подлежать сомнению), а над тем, безумно это существо в своей наивности или такова очередная дьявольская уловка, разрушающая стройную систему допроса и уводящая его в сторону от основной темы?

– Как же ты можешь знать о Боге и не знать о Сатане? – спросил инквизитор, – отрицание Сатаны ведет к отрицанию Бога. А это самая тяжкая ересь, трактуемая Инструкцией, как «подозрение третьей ступени».

Обвиняемая продолжала молчать. В глазах ее не появилось ни страха, ни раскаяния.

– Откуда же тогда берется зло, от которого пришел спасти мир Господь наш Иисус Христос? – инквизитор говорил теперь спокойно, даже самодовольно, потому что одной предыдущей фразы было достаточно, чтоб отправить обвиняемую на костер.

– Спасти мир?.. – переспросила она, – как странно… – видимо, она не догадывалась о своей участи и с полной непосредственностью радовалась тому, что к ней не стали применять все те страшные орудия, причиняющие боль, а просто разговаривают о Боге, – разве мир надо спасать? Бабушка говорила, что он прекрасен в своем единстве и многообразии, ибо Божественное рассеяно по нему…

– Что?! – инквизитор даже привстал. Согласно Инструкции, он не имел права перебивать обвиняемую, потому что, чем больше она произносит слов, тем легче уловить в ее речах ересь, но не выдержал такого богохульства, – Господь – Создатель! Как он может быть «рассеян» в своих собственных творениях!

Обвиняемая удивленно хлопала глазами, не понимая, почему на нее вдруг стали кричать.

– Ты знакома с Библией?

– Это книга о Боге? Да, мне читал ее отец. У нас дома есть Библия. Но зачем мне понимать Бога так, как его понимают другие? Я могу сама каждый день общаться с ним. Он везде…

– Она язычница, – заключил инквизитор, – а это страшная ересь. Ты согласен, брат?

– Я придерживаюсь мнения, что отчасти, это заблуждение, брат, – ответил епископ, – она просто не познала Бога и не виновата в этом. А я, как пастырь, обязан направить ее на путь истинный…

– Святой Амвросий Медиоланский говорил: «Ты тяжко грешишь, если очень многого не знаешь. Поэтому мы хотим, придя в момент опасности на помощь душам, рассеять незнание, но иметь перед глазами суровейший суд, который препятствует тому, чтоб гордое незнание взяло над нами верх». Слова эти следует трактовать однозначно – не познавший истинного Бога должен быть подвергнут самому суровому наказанию через справедливый суд. Разве не так, брат?

– Нет. Иисус собирал «заблудших овец», и мы должны делать то же самое. Обвиняемая Анна, готова ли ты отказаться от своих лживых воззрений и принять подлинную веру в Господа нашего? Это единственный и вернейший путь к спасению твоей души. Вступи на него… (он чуть не добавил «дочь моя»).

– Познакомьте меня с Вашим Богом, и я полюблю его так же, как своих…

– Это демоны! – воскликнул инквизитор, – не поминай имя Господа всуе! Бог – это только Господь наш Иисус Христос!

– А бабушка рассказывала мне, что Бог везде: в цветах, в деревьях, в животных и птицах, – обвиняемая мечтательно глядела в сторону, – если б она не умерла, мы б до сих пор жили в хижине на берегу ручья, бродили по лесам, собирая травы и разговаривая с деревьями… Ваша милость! – она на секунду воодушевилась, – ее не боялись даже дикие звери! Лисы брали еду у нее из рук!..

– Ваша милость, – подал голос нотариус, – разрешите заметить, что преступлений уже накопилось в избытке для вынесения справедливого приговора.

Инквизитор посмотрел на епископа. Оснований для продолжения процесса, действительно, не осталось. То, в чем сейчас добровольно и, наверное, неосознанно призналась обвиняемая, уничтожало все возможности ее спасения.

Епископ, чтоб не видеть ее лица, сосредоточил взгляд на самом ярком факеле.

– Обвиняемая Анна, – начал он, – мы, епископ и судья веры, проводящие расследование в городе Мидгейм, указываем на то, что в настоящем процессе о Вере порядок судопроизводства не был нарушен. Мы принимаем во внимание, что ты добровольно, без применения пыток произнесла признание по всем пунктам, предъявленных тебе обвинений, но отказалась раскаяться, желая навсегда остаться в своих заблуждениях, о чем мы сожалеем безмерно. Однако мы не можем и не хотим отстраниться от справедливости и терпеть столь великое непослушание и упорство против Божьей церкви. Призывая имя Господа нашего Иисуса Христа, стараясь возвеличить католическую веру, и искоренить еретическое нечестие, нашим окончательным приговором мы предоставляем тебя светской власти для сожжения на костре…

После произнесения этих слов епископ, наконец, оторвал взгляд от факела, исторгавшего багровое, совсем как адское, пламя. Обвиняемая смотрела расширившимися от удивления, полными слез глазами и молчала. Епископ тоже замолчал. Он прекрасно понимал, что уже бессмысленно апеллировать к святому Бернарду, говорившему: «Смиренная слеза возносится к небу и побеждает непобедимых», ибо заранее знал ответ инквизитора: «…с Божьего попущения судьбы человеческие неисповедимы». Тем более, приговор уже произнесен и назван «окончательным».

Епископ вздохнул, возвращаясь к тексту.

– …Приговор должен быть приведен в исполнение не позднее последнего воскресения сего месяца, 1572 года от Рождества Христова.

– Марта! – крикнул инквизитор.

Мучительные минуты до того момента, когда та появилась в дверях, епископ чувствовал, как медленно погружается в прозрачно зеленоватые, как речная вода, глаза обвиняемой. Он вдруг вспомнил, что уже несколько лет, служа Господу во имя спасения своей души, перед которой Тот когда-нибудь откроет небесные врата, не видел настоящей живой воды, так же, как и не слышал птиц, кроме каркающих ворон над монастырским кладбищем и голубей на городской площади…

Голос инквизитора вернул его в привычную обстановку.

– Марта, уведи осужденную в камеру для приговоренных… хотя нет, лучше найди ей отдельную. Она крайне опасна и не стоит заключать ее вместе с остальными.

Марта с удивлением посмотрела на подсудимую, на теле которой не было ни одного следа от пыток, но, тем не менее, ее признали самым опасным еретиком. А, может, в том и дело, что Сатана уже успел залечить все раны?.. Но, в конце концов, не ее дело, разбираться в таких тонкостях. Она развернула девушку лицом к двери и слегка подтолкнула в спину.

Епископ мысленно умолял Анну обернуться, но она так и вышла с низко склоненной головой. Он почувствовал, что без ее взгляда в нем, вроде, оборвался какой-то жизненно важный орган и дальнейшее существование сделается неполноценным. Пытаясь избавиться от наваждения, воздел глаза к небу. …Господи, укрепи мою веру и дай силы справиться с искушением, насылаемом дьяволом по твоему Божьему попущению. Не дай помутиться моему рассудку… Аминь.

Успокоенный, он снова перевел взгляд на дверь, в которую уже втащили визжащую и упирающуюся женщину. Ее плечи, спину, ягодицы покрывали кровавые рубцы, а кисть левой руки распухла и почернела.

Как только конвоиры оставили ее, женщина повалилась на колени со словами:

– Я не в чем не виновата! Господь наш, за что ты покинул меня и наслал испытания, коих я не в силах выдержать?!..

– Обвиняемая Катерина Брамс, – произнес инквизитор, как ни в чем не бывало, – ты подозреваешься по тяжкому подозрению в умертвлении некрещеного младенца мужского пола, украденного у досточтимого господина Иоганна Вальда, жителя города Мидгейма; также в наведении порчи на его жену и корову, о чем имеется достоверная денунциация господина Вальда и другие веские доказательства.

Вчерашнего дня ты была подвергнута легкому испытанию пятьюдесятью ударами плети и пыткой «испанским сапогом» без нанесения кровопролития, однако не подтвердила, выдвинутые против тебя правдивые обвинения, как и не смогла опровергнуть их. На основании этого Святой суд принимает следующее решение… – инквизитор вопросительно посмотрел на епископа, но мысли того, опутанные тяжелым туманом, застряли в средней части головы, где располагались клетки силы воображения. Он представлял, что до завтрашнего утра, когда Анну повезут на площадь, он еще имеет шанс…

– Брат, какое решение примет Святой суд в отношении обвиняемой Катерины Брамс?..

Епископ очнулся; безразлично посмотрел на стоящую на коленях женщину, в мольбе протягивавшую руки, и сказал:

– Мы, епископ и судья веры, седьмого июля 1572 года от Рождества Христова назначаем для тебя, Катерина Брамс, продолжение допроса под пыткой средней степени, чтобы правда была произнесена из твоих собственных уст…

Далее дело вновь переходило в руки инквизитора, и он снова мог отрешиться от происходящего.

* * *

Епископ отворил дверь и остановился. В камере было абсолютно темно. При тусклом свете одинокого факела, еле пробивавшемся из коридора, он не сразу смог разглядеть узницу, лежавшую на полу, поджав ноги. Епископ сначала даже подумал, что она спит. Но как можно спокойно уснуть, зная, что утром тебя сожгут на костре?! Это противоречит самой человеческой натуре, судорожно хватающейся за любой кусочек жизни!..

Весь остаток дня епископ провел в размышлениях, пытаясь понять, что могло притягивать его в еретичке, вина которой полностью доказана? Казалось, наоборот, нелепые языческие суждения должны настраивать на еще более непримиримый лад. А в отношении плотских прелестей, ему встречались и более привлекательные ведьмы, похотливые и греховные, но ни разу не возбудившие в нем каких-либо реальных желаний, кроме одного – продолжения беспрестанной борьбы со скверной.

Если это дьявольские козни, то в чем они заключаются? Ведь приговор уже вынесен и обжаловать его невозможно. На какое чувственное состояние пытается воздействовать Сатана в этот раз?.. Чтоб оградить себя и других от посягательств несметных полчищ демонов в дальнейшем, это необходимо выяснить немедленно, иначе завтра будет поздно. А если не понять сути дьявольских козней, то не долго и самому впасть в ересь.

Епископ осторожно вошел. Видимо, его силуэт достаточно четко возник на фоне двери, потому что узница пошевелилась и чуть приподняла голову.

– Анна Куппель, – произнес он властно, – я хотел бы исповедовать тебя, чтоб облегчить твои страдания в аду, куда ты непременно попадешь, уличенная во многих мерзостях.

Девушка села. Глаза епископа привыкли к темноте и теперь он видел, что на ней длинная грубая рубаха, которые выдавали всем заключенным. После казни они переходили следующим, и так, пока совсем не пропитывались кровью и не становились непригодными для использования. Девушка дрожала от холода, пролежав столько времени на голых камнях, и епископу стало настолько жаль ее, что по-человечески, безотносительно к конкретным поступкам, он чуть не предложил ей сутану, чтоб согреться, но сдержал порыв, оставшись неподвижно стоять посреди камеры. У инквизитора, хоть он и находился сейчас в серале, везде имелись глаза и уши. Так откровенно рисковать епископ просто не мог.

– Дочь моя, – епископ перешел на шепот, – я пришел облегчить твою душу, сняв с нее камень лжи. Признайся, неразумное дитя, перед лицом Господа нашего, что оговорила себя, чтоб избежать пыток. Господь простит тебе этот вынужденный грех, а я попытаюсь добиться пересмотра приговора, хотя сделать это будет весьма не просто.

Епископ не видел лица девушки, но по голосу понял, что она удивлена.

– Ваша милость, я говорила истинную правду. Мне незачем лгать, потому что я не сделала ничего дурного. Среди богов, которых я знаю, нет повелителя зла, именуемого Сатаной, и нет ада, где мучаются души после смерти.

– А что же там есть? – спросил епископ в недоумении.

– Моя бабушка смогла бы Вам объяснить, а я нет. Я могу только чувствовать.

– И что ты чувствуешь?

– Я чувствую Бога, – сказала она с нежностью, – его божественное присутствие…

– Это не может быть Бог, – заметил епископ, – Бог являет людям знамения, которые надлежит истолковать, чтоб не оказаться во власти дьявола. Сам же Бог не является простым смертным – его могут лицезреть лишь святые.

– Значит, я святая….

– Не кощунствуй, дочь моя. Ты заблуждаешься. Это демон. Демоны имеют свойства производить обман чувств, проникая в тело человека.

– Может, и демон… Но если демон сеет безграничную любовь, то, что плохого в таком демоне?

– Любовь?!

– Да. И это не любовь к матери или мужчине, которые возникают из наших помыслов и питаются за счет них. Эта любовь, словно утренний туман, источается лесами, реками и горами. Любовь, которая укрывает тебя; потом проникает внутрь, делая своей частью. Это дар и благословение, излучаемое всем сущим, и ты растворяешься в нем, ощутив великий смысл сострадания…

Она замолчала, а епископ, видимо, от звуков ее нежного голоса, почувствовал удивительный прилив теплоты, столь не соответствующий окружавшим их сырым холодным стенам. Это было не только странно, но и страшно, потому что он никогда не ощущал ничего подобного, воздавая молитвы Господу или осеняя себя крестным знамением. …Боже, помоги мне, – мысленно произнес он, – по твоему попущению дьявол снова искушает меня, и я слаб, чтоб сопротивляться ему…

Но Бог не ответил. Даже в душе епископа ничего не шевельнулось, хотя он чутко пытался уловить эфирные флюиды, исходящие свыше. Наоборот, ему показалось, что по мере того, как бесконечно тянется молчание, благостное тепло постепенно уходит, и от этого вся прошедшая жизнь начинает представляться бессмысленной.

– У нас нет святой книги, где бы описывались деяния божьи, – сказала вдруг узница, словно беседуя сама с собой, – у нас нет храмов и служб, в которых Вы славите Бога. Мы просто зовем его и он приходит.

– А как же вы его зовете, если не произносите молитв?

– Никак. Как можно позвать то, что находится внутри тебя? Поэтому сначала мы ищем его в себе, а найдя, непременно ощущаем и вокруг. Бабушка говорила, что в этом смысл жизни. Когда любовь, рожденная тобой, изливается на тебя же, увеличенная во сто крат….

– Безгранична лишь любовь Иисуса Христа. Он принял страдания и смерть, искупая людские грехи. Что может быть превыше этого?

– Любовь всегда превыше страданий. Любовь рождает любовь, а страдания рождают только страдания.

– Ты хочешь сказать, дитя мое, что для тебя нет страданий? Тогда ты наивна в своих заблуждениях. Страдания – это искупление. А мир не может существовать без искупления, ибо в нем существует Сатана.

– Страдания не насылаются ни Богом, ни сатаной. Они происходят от людей, неспособных впитывать и отражать любовь… Ваша милость, когда луч солнца падает на реку, он возвращается обратно в небо таким же ярким и горячим, несмотря на то, что при этом вода нагревается. Это мне бабушка рассказывала… Так и любовь. Она согревает тебя самого и при этом с такой же силой возвращается к другим. Если Бог добр, он не может мучить свои создания только затем, чтоб испытать и укрепить их веру. Он должен просто любить их…

– В этом главное твое заблуждение, – сказал епископ, – Бог любит своих детей, но не слепо. Он наказывает их за грехи, начиная с первородного греха Евы. Если он не будет так поступать, в мире наступит хаос и восторжествует зло.

– Зачем же Бог создал такой плохой и несовершенный мир?

– Не богохульствуй!.. Бог создал совершенный мир, но люди, по Божьему попущению, соблазняемые дьяволом…

– Я не понимаю «попущения». Выходит, он сам дает дьяволу возможность испортить людей? Зачем? Почему он не хочет уничтожить его раз и навсегда?

– Ты должна внимательно прочесть Библию, дочь моя, эту Святую книгу, и тебе все станет ясно.

– Когда отец читал мне Библию, я спросила, кто написал эту книгу и откуда он мог знать все желания бога? Но отец побил меня, ответив, что это не мое дело, и я же должна только свято верить в то, что там написано… А вдруг там написана неправда? Что если тот, кто написал ее, был плохим человеком?..

Епископ в ужасе отшатнулся, призывая Господа простить свое неразумное создание. В то же время он чувствовал, что в рассуждениях этой еретички есть удивительная притягательная сила, которая совершенно не вяжется с такой субстанцией, как дьявол. Это было нечто совсем другое, не укладывающееся в рамки библейских заповедей, не подпадающее под христианские каноны добра и зла, ложного и истинного, стоящее выше этого…

Епископ сам испугался собственных мыслей. Выше этого мог стоять только Бог! Он прикрыл глаза. В подступившей темноте ему явственно привиделось возникшее ниоткуда пламя. …Это адский огонь!.. Он ждет меня. Так Господь дает мне знамение…

– Ты видишь его? – раздался ласковый голос, а совсем не грозный, трубный глас.

– Да… – епископ перекрестился, – Господи, прости меня и сохрани мою грешную душу… – он не закончил фразу, потому что тот же голос продолжал:

– Это сам Бог. Ему не надо молиться и не надо ни о чем просить. Он сам согреет тебя своим теплом.

Епископ вытаращил глаза. Видение пропало. Узница сидела в той же позе и ему показалось, что она улыбается.

– Ты, во истину, ведьма, – прошептал епископ, – иначе, как бы ты проникла в мои мысли, если не при помощи дьявола?

– Я не хотела этого. Я вызвала Его в себе, но Он приходит ко всем, вне зависимости, верят в него или нет. Бог всем дарит любовь, только не все умеют воспринимать ее.

Епископ вдруг подумал, что пламя, действительно, не казалось испепеляющим огнем, разящим неверных своей десницей – оно пыталось согреть их обоих, продрогших в сырой камере, и это состояние всеобъемлющего тепла упорно не желало уходить из памяти. Подчиняясь неведомому душевному порыву, епископ сделал шаг в сторону.

– Выходи, – сказал он тихо, – я открою и остальные двери.

Узница не двинулась с места, видимо, не до конца понимая, что ей предлагают.

– Иди, – повторил епископ настойчивее, – завтра утром камера окажется пуста, и все решат, что тебя унес дьявол, спасая от кары небесной. Только я один буду знать, что это неправда…

– Мне некуда идти. Отец сразу приведет меня обратно, бабушка давно умерла, а мать три дня назад ушла из дома и не вернулась. Больше у меня никого нет.

– Ты можешь бежать в другой город.

– Зачем? Разве смерть так страшна? Ведь умирая, человек оставляет свое тело, но не покидает этот мир. Я останусь в каком-нибудь другом обличье. Пусть я, может быть, не смогу вспомнить эту жизнь, но она все равно останется во мне. В этом сущность смерти. Она – передышка перед другой жизнью. Зачем бояться ее? Это, как сбежать в другой город…

В дальнем конце коридора послышался посторонний звук. Епископ замер, потому что в такое время проходить здесь мог только инквизитор, возвращавшийся из сераля.

Тяжелые шаги прогромыхали мимо, даже не задержавшись возле камеры. Хлопнула дверь в другом конце. Епископ подумал, что инквизитор не преминет зайти к нему поделиться впечатлениями, и не обнаружит его в комнате. При желании это вполне можно отнести на счет колдовства…

…А как объяснить ему, где я был? К тому же, если он прознает, какие беседы я вел с узницей, как впитывал ложное тепло, подпав под власть ее чар и какие крамольные мысли посещали меня в это время, не говоря уже о подстрекательстве к побегу!.. Епископ не разделял воззрений узницы на смерть, поэтому боялся, как самого ухода из жизни (тем более, посредствам «очистительного костра»), так и адского пламени, непременно ожидавшего его в искупление сегодняшней ночи…

– Мне пора идти, – сказал он тихо, – пусть Господь спасет твою душу и укрепит тебя в истинной вере, дочь моя…

– Спасибо, Ваша милость. Вы добрый человек. Я знаю, что только благодаря Вам меня не пытали и не заставляли признаваться в том, чего я не совершала. А смерть… это начало новой жизни, так же, как на смену зиме приходит весна, а на смену ночи, утро…

Епископ неслышно вышел из камеры и повернул ключ. Возникшая, в виде двери, преграда, вызвала в нем такой прилив тоски и отчаяния, что все существо, словно рванулось вверх, затрудняя дыхание и внося сумятицу в мысли. Ноги сами сделали шаг назад. Ключ все еще находился в руках…

…Господи, дай мне силы совладать с собой!.. – взмолился епископ, – выведи меня на твердую дорогу истины и огради от греха, которому я чуть не поддался. Укрепи мою веру, и я клянусь, что завтра я сам зажгу костер под ведьмой!.. При этом он схватил холодный крест, болтавшийся у него на шее и прижал к губам. Почувствовал во рту противный привкус металла и больше ничего. Тем не менее, сосредоточившись на этом тусклом куске серебра, он начал пятиться к выходу, закрыв глаза и представляя огромный, освещенный тысячей свечей, иконостас.

По мере удаления от камеры, колдовские чары ослабевали; тепло исчезло совсем, заставив епископа несколько раз вздрогнуть от промозглой сырости подземелья.

…Хвала Господу нашему!!.. – епископ возликовал, чувствуя явное облегчение и просветление в мозгах. Теперь оставалось лишь исполнить данный обет, поднеся факел к вязанке с хворостом, и Бог простит его окончательно…