Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

Сергей Есенин
Стихотворения. Поэмы

Стихотворения

«Вот уж вечер. Роса…»

 
Вот уж вечер. Роса
Блестит на крапиве.
Я стою у дороги,
Прислонившись к иве.
 
 
От луны свет большой
Прямо на нашу крышу.
Где-то песнь соловья
Вдалеке я слышу.
 
 
Хорошо и тепло,
Как зимой у печки.
И березы стоят,
Как большие свечки.
 
 
И вдали за рекой,
Видно, за опушкой,
Сонный сторож стучит
Мертвой колотушкой.
 

1910

Береза

 
Белая береза
Под моим окном
Принакрылаеь снегом,
Точно серебром.
 
 
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
 
 
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
 
 
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
 

<1913>

Пороша

 
Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу,
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
 
 
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна,
Словно белою косынкой
Подвизалася сосна.
 
 
Понагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку,
А над самою макушкой
Долбит дятел на суку.
 
 
Скачет конь, простору много,
Валит снег и стелет шаль.
Бесконечная дорога
Убегает лентой вдаль.
 

<1914>

«Поет зима – аукает…»

 
Поет зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
 
 
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
 
 
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.
 
 
И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.
 

1910

Сиротка
(Русская сказка)

 
Маша – круглая сиротка.
Плохо, плохо Маше жить,
Злая мачеха сердито
Без вины ее бранит.
 
 
Неродимая сестрица
Маше места не дает,
Плачет Маша втихомолку
И украдкой слезы льет.
 
 
Не перечит Маша брани,
Не теряет дерзких слов,
А коварная сестрица
Отбивает женихов.
 
 
Злая мачеха у Маши
Отняла ее наряд,
Ходит Маша без наряда,
И ребята не глядят.
 
 
Ходит Маша в сарафане,
Сарафан весь из заплат,
А на мачехиной дочке
Бусы с серьгами гремят.
 
 
Сшила Маша на подачки
Сарафан себе другой
И на голову надела
Полушалок голубой.
 
 
Хочет Маша понарядней
В церковь Божию ходить
И у мачехи сердитой
Просит бусы ей купить.
 
 
Злая мачеха на Машу
Засучила рукава,
На устах у бедной Маши
Так и замерли слова.
 
 
Вышла Маша, зарыдала,
Только некуда идти,
Побежала б на кладбище,
Да могилки не найти.
 
 
Замела седая вьюга
Поле снежным полотном,
По дороженькам ухабы,
И сугробы под окном.
 
 
Вышла Маша на крылечко,
Стало больно ей невмочь.
А кругом лишь воет ветер,
А кругом лишь только ночь.
 
 
Плачет Маша у крылечка,
Притаившись за углом,
И заплаканные глазки
Утирает рукавом.
 
 
Плачет Маша, крепнет стужа.
Злится дедушка-мороз,
А из глаз ее, как жемчуг,
Вытекают капли слез.
 
 
Вышел месяц из-за тучек,
Ярким светом заиграл.
Видит Маша – на приступке
Кто-то бисер разметал.
 
 
От нечаянного счастья
Маша глазки подняла
И застывшими руками
Крупный жемчуг собрала.
 
 
Только Маша за колечко
Отворяет дверь рукой,—
А с высокого сугроба
К ней бежит старик седой:
 
 
«Эй, красавица, постой-ка,
Замела совсем пурга!
Где-то здесь вот на крылечке
Позабыл я жемчуга».
 
 
Маша с тайною тревогой
Робко глазки подняла
И сказала, запинаясь:
«Я их в фартук собрала».
 
 
И из фартука стыдливо,
Заслонив рукой лицо,
Маша высыпала жемчуг
На обмерзшее крыльцо.
 
 
«Стой, дитя, не сыпь, не надо,—
Говорит старик седой,—
Это бисер ведь на бусы,
Это жемчуг, Маша, твой».
 
 
Маша с радости смеется,
Закраснелася, стоит,
А старик, склонясь над нею,
Так ей нежно говорит:
 
 
«О дитя, я видел, видел,
Сколько слез ты пролила
И как мачеха лихая
Из избы тебя гнала.
 
 
А в избе твоя сестрица
Любовалася собой
И, расчесывая косы,
Хохотала над тобой.
 
 
Ты рыдала у крылечка,
А кругом мела пурга,
Я в награду твои слезы
Заморозил в жемчуга.
 
 
За тебя, моя родная,
Стало больно мне невмочь
И озлобленным дыханьем
Застудил я мать и дочь.
 
 
Вот и вся моя награда
За твои потоки слез…
Я ведь, Маша, очень добрый,
Я ведь Дедушка Мороз».
 
 
И исчез мороз трескучий…
Маша жемчуг собрала
И, прислушиваясь к вьюге,
Постояла и ушла.
 
 
Утром Маша рано-рано
Шла могилушку копать,
В это время царедворцы
Шли красавицу искать.
 
 
Приказал король им строго
Обойти свою страну
И красавицу собою
Отыскать себе жену.
 
 
Увидали они Машу,
Стали Маше говорить,
Только Маша порешила
Прежде мертвых схоронить.
 
 
Тихо справили поминки,
На душе утихла боль,
И на Маше, на сиротке,
Повенчался сам король.
 

<1914>

«Темна ноченька, не спится…»

 
Темна ноченька, не спится,
Выйду к речке на лужок.
Распоясала зарница
В пенных струях поясок.
 
 
На бугре береза-свечка
В лунных перьях серебра.
Выходи, мое сердечко,
Слушать песни гусляра.
 
 
Залюбуюсь, загляжусь ли
На девичью красоту,
А пойду плясать под гусли,
Так сорву твою фату.
 
 
В терем темный, в лес зеленый,
На шелковы купыри*,
Уведу тебя под склоны
Вплоть до маковой зари.
 

1911

«Выткался на озере алый свет зари…»

 
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
 
 
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
 
 
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
 
 
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
 
 
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
 
 
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.
 

1910

«Матушка в Купальницу по лесу ходила…»

 
Матушка в Купальницу* по лесу ходила,
Босая, с подтыками, по росе бродила.
 
 
Травы ворожбиные* ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.
 
 
Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.
 
 
Родился я с песнями в травном одеяле,
Зори меня вешние в радугу свивали.
 
 
Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.
 
 
Только не по совести счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.
 
 
Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.
 

1912

Узоры

 
Девушка в светлице вышивает ткани,
На канве в узорах копья и кресты.
Девушка рисует мертвых на поляне,
На груди у мертвых – красные цветы.
 
 
Нежный шелк выводит храброго героя,
Тот герой отважный – принц ее души.
Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,
И в узорах крови смяты камыши.
 
 
Кончены рисунки. Лампа догорает.
Девушка склонилась. Помутился взор.
Девушка тоскует. Девушка рыдает.
За окошком полночь чертит свой узор.
 
 
Траурные косы тучи разметали,
В пряди тонких локон впуталась луна.
В трепетном мерцанье, в белом покрывале
Девушка, как призрак, плачет у окна.
 

<1914>

Ямщик

 
За ухабины степные
Мчусь я лентой пустырей.
Эй вы, соколы родные,
Выносите поскорей!
 
 
Низкорослая слободка
В повечерешнем дыму.
Заждалась меня красотка
В чародейном терему.
 
 
Светит в темень позолотой
Размалевана дуга.
Ой вы, санки-самолеты,
Пуховитые снега!
 
 
Звоны резки, звоны гулки,
Бубенцам в шлее не счет.
А как гаркну на проулке,
Выбегает весь народ.
 
 
Выйдут парни, выйдут девки
Славить зимни вечера,
Голосатые запевки
Не смолкают до утра.
 

<1914>

Сонет

 
Я плакал на заре, когда померкли дали,
Когда стелила ночь росистую постель,
И с шепотом волны рыданья замирали,
И где-то вдалеке им вторила свирель.
 
 
Сказала мне волна: «Напрасно мы тоскуем»,—
И, сбросив свой покров, зарылась в берега,
А бледный серп луны холодным поцелуем
С улыбкой застудил мне слезы в жемчуга.
 
 
И я принес тебе, царевне ясноокой,
Кораллы слез моих печали одинокой
И нежную вуаль из пенности волны.
 
 
Но сердце хмельное любви моей не радо…
Отдай же мне за все, чего тебе не надо,
Отдай мне поцелуй за поцелуй луны.
 

<1913–1915>

Черемуха

 
Черемуха душистая
С весною расцвела
И ветки золотистые,
Что кудри, завила.
Кругом роса медвяная
Сползает по коре,
Под нею зелень пряная
Сияет в серебре.
А рядом, у проталинки,
В траве, между корней,
Бежит, струится маленький
Серебряный ручей.
Черемуха душистая,
Развесившись, стоит,
А зелень золотистая
На солнышке горит.
Ручей волной гремучею
Все ветки обдает
И вкрадчиво под кручею
Ей песенки поет.
 

<1915>

«На лазоревые ткани…»

 
На лазоревые ткани
Пролил пальцы багрянец.
В темной роще, по поляне,
Плачет смехом бубенец.
 
 
Затуманились лощины,
Серебром покрылся мох.
Через прясла и овины
Кажет месяц белый рог.
 
 
По дороге лихо, бойко,
Развевая пенный пот,
Скачет бешеная тройка
На поселок в хоровод.
 
 
Смотрят девушки лукаво
На красавца сквозь плетень.
Парень бравый, кучерявый
Ломит шапку набекрень.
 
 
Ярче розовой рубахи
Зори вешние горят.
Позолоченные бляхи
С бубенцами говорят.
 

<1915>

«За горами, за желтыми до́лами…»

 
За горами, за желтыми до́лами
Протянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
 
 
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
 
 
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь —
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
 
 
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
 
 
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,*
Помолись перед ликом спасителя
За погибшую душу мою.
 

1916

«Опять раскинулся узорно…»

 
Опять раскинулся узорно
Над белым полем багрянец,
И заливается задорно
Нижегородский бубенец.
 
 
Под затуманенною дымкой
Ты кажешь девичью красу,
И треплет ветер под косынкой
Рыжеволосую косу.
 
 
Дуга, раскалываясь, пляшет,
То выныряя, то пропав,
Не заворожит, не обмашет
Твой разукрашенный рукав.
 
 
Уже давно мне стала сниться
Полей малиновая ширь,
Тебе – высокая светлица,
А мне – далекий монастырь.
 
 
Там синь и полымя воздушней
И легкодымней пелена.
Я буду ласковый послушник,
А ты – разгульная жена.
 
 
И знаю я, мы оба станем
Грустить в упругой тишине:
Я по тебе – в глухом тумане,
А ты заплачешь обо мне.
 
 
Но и поняв, я не приемлю
Ни тихих ласк, ни глубины —
Глаза, увидевшие землю,
В иную землю влюблены.
 

1916

«День ушел, убавилась черта…»

 
День ушел, убавилась черта,
Я опять подвинулся к уходу.
Легким взмахом белого перста
Тайны лет я разрезаю воду.
 
 
В голубой струе моей судьбы
Накипи холодной бьется пена,
И кладет печать немого плена
Складку новую у сморщенной губы.
 
 
С каждым днем я становлюсь чужим
И себе, и жизнь кому велела.
Где-то в поле чистом, у межи,
Оторвал я тень свою от тела.
 
 
Неодетая она ушла,
Взяв мои изогнутые плечи.
Где-нибудь она теперь далече
И другого нежно обняла.
 
 
Может быть, склоняяся к нему,
Про меня она совсем забыла
И, вперившись в призрачную тьму,
Складки губ и рта переменила.
 
 
Но живет по звуку прежних лет,
Что, как эхо, бродит за горами.
Я целую синими губами
Черной тенью тиснутый портрет.
 

<1916>

«Туча кружево в роще связала…»

 
Туча кружево в роще связала,
Закурился пахучий туман.
Еду грязной дорогой с вокзала
Вдалеке от родимых полян.
 
 
Лес застыл без печали и шума,
Виснет темь, как платок, за сосной.
Сердце гложет плакучая дума…
Ой, не весел ты, край мой родной.
 
 
Пригорюнились девушки-ели,
И поет мой ямщик наумяк*:
«Я умру на тюремной постели,
Похоронят меня кое-как».
 

1915

«Дымом половодье…»

 
Дымом половодье
Зализало ил.
Желтые поводья
Месяц уронил.
 
 
Еду на баркасе,
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога.
 
 
Заунывным карком
В тишину болот
Черная глухарка
К всенощной зовет.
 
 
Роща синим мраком
Кроет голытьбу…
Помолюсь украдкой
За твою судьбу.
 

1910

«Сыплет черемуха снегом…»

 
Сыплет черемуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
 
 
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы,—
Я одурманен весной.
 
 
Радуют тайные вести,
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
 
 
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу.
 

1910

«На плетнях висят баранки…»

 
На плетнях висят баранки,
Хлебной брагой льет теплынь.
Солнца струганые дранки
Загораживают синь.
 
 
Балаганы, пни и колья,
Карусельный пересвист.
От вихлистого приволья
Гнутся травы, мнется лист.
 
 
Дробь копыт и хрип торговок,
Пьяный пах медовых сот.
Берегись, коли не ловок:
Вихорь пылью разметет.
 
 
За лещужною* сурьмою —
Бабий крик, как поутру.
Не твоя ли шаль с каймою
Зеленеет на ветру?
 
 
Ой, удал и многосказен
Лад веселый на пыжну*.
Запевай, как Стенька Разин
Утопил свою княжну.
 
 
Ты ли, Русь, тропой-дорогой
Разметала ал наряд?
Не суди молитвой строгой
Напоенный сердцем взгляд.
 

1915

«Край любимый! Сердцу снятся…»

 
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
 
 
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы – кроткие монашки.
 
 
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
 
 
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
 

1914

В хате

 
Пахнет рыхлыми драченами*;
У порога в дежке квас,
Над печурками* точеными
Тараканы лезут в паз.
 
 
Вьется сажа над заслонкою,
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
 
 
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
 
 
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи.
 
 
А в окне на сени скатые,
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
 

1914

«Гой ты, Русь, моя родная…»

 
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
 
 
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
 
 
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
 
 
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
 
 
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
 

1914

«Я – пастух, мои палаты…»

 
Я – пастух, мои палаты —
Межи зыбистых полей,
По горам зеленым – скаты
С гарком гулких дупелей.
 
 
Вяжут кружево над лесом
В желтой пене облака.
В тихой дреме под навесом
Слышу шепот сосняка.
 
 
Светят зелено в сутёмы*
Под росою тополя.
Я – пастух; мои хоромы —
В мягкой зелени поля.
 
 
Говорят со мной коровы
На кивливом* языке.
Духовитые дубровы
Кличут ветками к реке.
 
 
Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья.
 

1914

«Чую радуницу Божью…»

 
Чую радуницу Божью* —
Не напрасно я живу,
Поклоняюсь придорожью,
Припадаю на траву.
 
 
Между сосен, между елок,
Меж берез кудрявых бус,
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Исус.
 
 
Он зовет меня в дубровы,
Как во царствие небес,
И горит в парче лиловой
Облаками крытый лес.
 
 
Голубиный дух от Бога,
Словно огненный язык,
Завладел моей дорогой,
Заглушил мой слабый крик.
 
 
Льется пламя в бездну зренья,
В сердце радость детских снов,
Я поверил от рожденья
В Богородицын Покров*.
 

1914

«По дороге идут богомолки…»

 
По дороге идут богомолки,
Под ногами полынь да комли.
Раздвигая щипульные колки*,
На канавах звенят костыли.
 
 
Топчут лапти по полю кукольни*,
Где-то ржанье и храп табуна,
И зовет их с большой колокольни
Гулкий звон, словно зык чугуна.
 
 
Отряхают старухи дулейки*,
Вяжут девки косницы* до пят.
Из подворья с высокой келейки
На платки их монахи глядят.
 
 
На вратах монастырские знаки:
«Упокою грядущих ко мне»,
А в саду разбрехались собаки,
Словно чуя воров на гумне.
 
 
Лижут сумерки золото солнца,
В дальних рощах аукает звон…
По тени от ветлы-веретенца
Богомолки идут на канон.
 

1914

«Край ты мой заброшенный…»

 
Край ты мой заброшенный,
Край ты мой, пустырь,
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
 
 
Избы забоченились,
А и всех-то пять.
Крыши их запенились
В заревую гать.
 
 
Под соломой-ризою
Выструги стропил,
Ветер плесень сизую
Солнцем окропил.
 
 
В окна бьют без промаха
Вороны крылом,
Как метель, черемуха
Машет рукавом.
 
 
Уж не сказ ли в прутнике
Жисть твоя и быль,
Что под вечер путнику
Нашептал ковыль?
 

1914

«Заглушила засуха засевки…»

 
Заглушила засуха засевки,
Сохнет рожь, и не всходят овсы.
На молебен с хоругвями девки
Потащились в комлях полосы.
 
 
Собрались прихожане у чащи,
Лихоманную грусть затая.
Загузынил дьячишко ледащий:
«Спаси, Господи, люди твоя».
 
 
Открывались небесные двери,
Дьякон бавкнул из кряжистых сил:
«Еще молимся, братья, о вере,
Чтобы Бог нам поля оросил».
 
 
Заливались веселые птахи,
Крапал брызгами поп из горстей,
Стрекотуньи-сороки, как свахи,
Накликали дождливых гостей.
 
 
Зыбко пенились зори за рощей,
Как холстины ползли облака,
И туманно по быльнице тощей
Меж кустов ворковала река.
 
 
Скинув шапки, молясь и вздыхая,
Говорили промеж мужики:
«Колосилась-то ярь неплохая,
Да сгубили сухие деньки».
 
 
На коне – черной тучице в санках —
Билось пламя-шлея… синь и дрожь.
И кричали парнишки в еланках*:
«Дождик, дождик, полей нашу рожь!»
 

1914

«Черная, потом пропахшая выть!..»

 
Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
 
 
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнет благодать.
 
 
Серым веретьем* стоят шалаши,
Глухо баюкают хлюпь камыши.
 
 
Красный костер окровил таганы,
В хворосте белые веки луны.
 
 
Тихо, на корточках, в пятнах зари
Слушают сказ старика косари.
 
 
Где-то вдали, на кукане* реки,
Дремную песню поют рыбаки.
 
 
Оловом светится лужная голь…
Грустная песня, ты – русская боль.
 

1914

«Топи да болота…»

 
Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Взвенивает лес.
 
 
Тенькает синица
Меж лесных кудрей,
Темным елям снится
Гомон косарей.
 
 
По лугу со скрипом
Тянется обоз —
Суховатой липой
Пахнет от колес.
 
 
Слухают ракиты
Посвист ветряной…
Край ты мой забытый,
Край ты мой родной.
 

1914

«Гаснут красные крылья заката…»

 
Гаснут красные крылья заката,
Тихо дремлют в тумане плетни.
Не тоскуй, моя белая хата,
Что опять мы одни и одни.
 
 
Чистит месяц в соломенной крыше
Обойменные синью рога.
Не пошел я за ней и не вышел
Провожать за глухие стога.
 
 
Знаю, годы тревогу заглушат.
Эта боль, как и годы, пройдет.
И уста, и невинную душу
Для другого она бережет.
 
 
Не силен тот, кто радости просит,
Только гордые в силе живут.
А другой изомнет и забросит,
Как изъеденный сырью хомут.
 
 
Не с тоски я судьбы поджидаю,
Будет злобно крутить пороша.
И придет она к нашему краю
Обогреть своего малыша.
 
 
Снимет шубу и шали развяжет,
Примостится со мной у огня…
И спокойно и ласково скажет,
Что ребенок похож на меня.
 

<1916>

«За темной прядью перелесиц…»

 
За темной прядью перелесиц,
В неколебимой синеве,
Ягненочек кудрявый – месяц
Гуляет в голубой траве.
 
 
В затихшем озере с осокой
Бодаются его рога,
И кажется с тропы далекой —
Вода качает берега.
 
 
А степь под пологом зеленым
Кадит черемуховый дым
И за долинами по склонам
Свивает полымя над ним.
 
 
О сторона ковыльной пущи,
Ты сердцу ровностью близка,
Но и в твоей таится гуще
Солончаковая тоска.
 
 
И ты, как я, в печальной требе,
Забыв, кто друг тебе и враг,
О розовом тоскуешь небе
И голубиных облаках.
 
 
Но и тебе из синей шири
Пугливо кажет темнота
И кандалы твоей Сибири,
И горб Уральского хребта.
 

<1916>

«Я снова здесь, в семье родной…»

 
Я снова здесь, в семье родной,
Мой край, задумчивый и нежный!
Кудрявый сумрак за горой
Рукою машет белоснежной.
 
 
Седины пасмурного дня
Плывут всклокоченные мимо,
И грусть вечерняя меня
Волнует непреодолимо.
 
 
Над куполом церковных глав
Тень от зари упала ниже.
О други игрищ и забав,
Уж я вас больше не увижу!
 
 
В забвенье канули года,
Вослед и вы ушли куда-то.
И лишь по-прежнему вода
Шумит за мельницей крылатой.
 
 
И часто я в вечерней мгле,
Под звон надломленной осоки,
Молюсь дымящейся земле
О невозвратных и далеких.
 

Июнь 1916

«Не бродить, не мять в кустах багряных…»

 
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
 
 
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
 
 
Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.
 
 
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
 
 
Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж кто выдумал твой гибкий стан и
плечи —
К светлой тайне приложил уста.
 
 
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
 

<1916>

«О красном вечере задумалась дорога…»

 
О красном вечере задумалась дорога,
Кусты рябин туманней глубины.
Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш тишины.
 
 
Осенний холод ласково и кротко
Крадется мглой к овсяному двору;
Сквозь синь стекла желтоволосый отрок
Лучит глаза на галочью игру.
 
 
Обняв трубу, сверкает по повети
Зола зеленая из розовой печи.
Кого-то нет, и тонкогубый ветер
О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.
 
 
Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленый лист и золото травы.
Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,
Целует клюв нахохленной совы.
 
 
Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,
Дорога белая узорит скользкий ров…
И нежно охает ячменная солома,
Свисая с губ кивающих коров.
 

<1916>

«Свищет ветер под крутым забором…»

 
Свищет ветер под крутым забором,
Прячется в траву.
Знаю я, что пьяницей и вором
Век свой доживу.
Тонет день за красными холмами,
Кличет на межу.
Не один я в этом свете шляюсь,
Не один брожу.
Размахнулось поле русских пашен,
То трава, то снег.
Все равно, литвин я иль чувашин,
Крест мой как у всех.
Верю я, как ликам чудотворным,
В мой потайный час.
Он придет бродягой подзаборным,
Нерушимый Спас.
Но, быть может, в синих клочьях дыма
Тайноводных рек
Я пройду его с улыбкой пьяной мимо,
Не узнав навек.
Не блеснет слеза в моих ресницах,
Не вспугнет мечту.
Только радость синей голубицей
Канет в темноту.
И опять, как раньше, с дикой злостью
Запоет тоска…
Пусть хоть ветер на моем погосте
Пляшет трепака.
 

<1917>